Текст книги "Производственный роман"

Автор книги: Петер Эстерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Рядом с сиденьем женщины занимался починкой шофер; приподнял резиновую плиту, сдвинул металлическую, и мастер, наклонившись вперед, – ибо, само собой разумеется, лагерь он разбил где-тонедалеко от женщины, – в отверстие увидел землю. Это показалось таким смешным.

Шофер, худой, сухой человек, опустил руку с отверткой в эту дырку, вследствие чего стали разлетаться маленькие искорки, созвездие Медведицы среди бела дня! На что «праматерь», «деревенская венера» истерически завизжала, пусть мужчина сейчас же прекратит искрение, ей уже 40 лет, и у нее и так истощеннаянервная система. Шофер уже задвинул обратно металлическую пластину, подошвой подтолкнул резиновую плиту. Взглянул на женщину. «Откуда мне знать, что у вас истощенная нервная система». И пошел вперед к кабинке; они поехали.

Затем «раскисший Синдбад» [114]114
  Герой произведений Дюлы Круди (1878–1933), стилистически сопоставим со Сваном, героем романа Пруста.


[Закрыть]пересел на 15-й, устремляясь в сердце города, потому что на днях углядел место, где торгуют елками, и оно завоевало его симпатии. «Оно завоевало мои симпатии. Так бывает. Кто-то что-то видит, и готово: кончено: они возникли». Надпись крупными буквами нескафе напомнила о господине Петере. (Господин Петер – со своими звонками от самоубийц! «Дела у парня уже идут на поправку», – сказал он деликатному мастеру о том, кого он, мастер, и не знал даже, только один раз «подслушал». «Я все больше подозреваю, что под действительностьюя понимаю то, что может быть расследовано полицией. Все или ничего». Как жаль.) Растворимый кофе господина Петера сравним разве что с кофе господина Банга (кот наплакал). Они уже давно планируют засесть на каком-нибудь отрезке пространства с террасойи потрепаться за пивом о том о сем. «С этих пор, дорогой мой старичок, —сказал он тихому человеку, – я. каждую точку (т. общепита. – Э.)рассматриваю с той стороны, можем мы с тобой там засесть на террасе или нет. Мало того. Я даже фактор температуры принимаю во внимание. Например, если солнце будет светить, а пальто будет довольно теплым, можно или нет, и т. д.; здесь много переменных…»– «Да скоро снова будет тепло», – сказал господин Петер.

Небо нахмурилось, наступила странная предполуденная тьма: праздничная и страшная. «Друг мой, это как немцы чрезвычайно мило говорят: doppeltgemoppelt. [115]115
  Один черт (нем.).


[Закрыть](? – 3.) Праздничное всегда страшно». Вспомним хотя бы кричащую драпировку, а вверху, на накрытом столе, пластмассовый поднос, кувшин для воды и шесть стаканов! «Друг мой, стаканы для воды! Из них кто-нибудь вообще пил?!» И составпраздничной рождественской елки соответствует составу распятия…

Продолжим описание природы: вот видите, в этот самый важный христианский праздник даже зимняя природа накидывает праздничный капюшон. Есть трудности переходного характера: снег был скорее дождем со снегом, но по крайней мере пошел. Магазины и витрины сверкали волшебным светом от множества дорогих подарков. По улице Ваци шествовали элегантные женщины. «И в этот момент, друг мой, тот случай с той женщиной, в феноменальной, темно-синей шляпес широкими полями!» Шляпас широкими полями – его слабость, в основном из-за тени, которая падает на верхнюю часть носа и щеки! (Боже мой, сколько мотивов!Если бы я был другим человеком, то возмутился бы: это уже не мотивы, это шляпныйсалон! Я еемь Сущий.)

Стройность женщины, наложенная пудра и краска, намеренно раскачивающаяся походка– создавали впечатление недоступности.«Мужская красота, друг мой, – поделился он тяжело доставшимися знаниями, – мужская красота – не что иное, как постоянное мерцание взгляда! Да, но эта женщина! Она была, как бы это сказать, так красива… что ее можно было представить только очень умной». Это не шутки какие-нибудь, а излучение совершенства, то есть вещи глубокие.

Мастер практически выскочил из улицы Регипошта. Я говорю так не в оправдание. Начавшийся снегопад или снегопад с дождем вообще-то не представлял собой ничего особенного, если не брать в счет Рождество. В тот момент мимо проходила упомянутая женщина. Ее лицо было спокойно, и безмятежно, и отстраненно; это бросалось в глаза в той святой толчее! Она тихонько мурлыкала какую-то песенку. «Друг мой, держитесь покрепче и не упадите в обморок… – Она тихо мурлыкала, скорее даже ритмично скандируя, чем напевая: – И сне-ег идет, тир-лим-бом-бо-ом…»

Это разбередило в мастере воспоминания о краях детства, всплыло изборожденное морщинами лицо самой лучшей в мире бабушки, на которое падает снег, и видно, как хлопья тают, наполняя складки морщин, как канавы вдоль дороги, «настоящей водой». Он часто проводил лето у все более согбенной с годами старушки. Черное, грязное пальто из болоньи плотно облегало спину, как у ведьмы. Бабушка первой научила мастера работать. Нужно было рубить дрова и носить воду. Переноска воды 50 филлеров – лучшая сделка, только имеет свои пределы! Дрова стоили – в зависимости от толщины, а также твердости – 10 филлеров, 20 филлеров, 50 филлеров, 1 форинт и 2 форинта. Маленький мастер и господин Дьердь на глаз определяли стоимость дров; и никогда не обманывали. Они даже немного друг дружку проверяли. (Об этих временах сохранился один трогательный документ: в книге господина Виктора Сомбати под названием «Вертеш – Герече», Будапешт, изд-во «Гондолат», 1960, изданной в количестве 2400 экземпляров, на одной из фотографий можно увидеть белобрысого мастера и два тяжелых кувшина перед ним. Подпись под снимком: Герб на жилище отшельников. Автор снимка – Золтан Тильди мл.) Еще он помнит бабушкину строгость, особенно последовательность оной. Однажды, как говорят, щавель не ошпарили, и от этого он – это уж точно – стал горьким, как желчь. Мастер пытался его в себя запихать, используя безмерное количество хлеба, но несмотря на это почувствовал приступ тошноты, так что пришлось сказать что ему нехорошо. Что одновременно было и правдой и ложью; но, по сути дела, враньем. «Ты заболел?» Бабушка посмотрела на него. У плиты – дым, пар. По стульям скачут кошки. Ведь это просто бесплатный цирк был! Как там обращались с кошками! Как с живыми существами! Мастер однажды был свидетелем того, как отец схватил за хвост кошку, которая, улучив момент, лакнула водянистого супа, и вышвырнул на улицу. Поднялся такой тарарам, что мастер, и отец тоже, громко рассмеялись. Но тогда отец мастера некрасиво поругался с бабушкой мастера. «Да, заболел», – ответил он, хотя почувствовал какой-то подвох. В сети которого и попался: потому что три дня пришлось пролежать в постели, что, если честно, было домашним арестом. Было обидно до слез, особенно потому, что на те дни пришлись показательные выступления парашютистов. Их хорошо было (бы) видно со двора. Ее многие навещали: она была очень гостеприимной. Особенного внимания заслуживает книга для посетителей! С именами разных знаменитостей! Мастер тоже записал туда свое имя, и не раз. И каждого внука, регулярно, отмечали у дверного косяка. Целуя на прощанье, она большим пальцем правой руки рисовала па лбу крест. «В такие моменты она была похожа на священника». В разговор, также как господин Дьюла, вставляла слова-паразиты – только у господина Дьюлы это было: гэ-гэ, а у бабушки же: дн-дн, – вначале это. Всегда вызывало у внуков смех (лишь многим позднее обнаружил он в этом привлекательность. С одной стороны, невольное «отсутствие утвердительных поток», а с другой, в перерывах между заиканием: беззащитность). Отец мастера неизменно приходил в сильный гнев. Так же непонятно было его раздражение, когда во время одной из совершаемых в окрестностях прогулок господин Марци, увидев на вершине горы большую бронзовую птицу, [116]116
  Птица турул – нечто среднее между орлом и ястребом.


[Закрыть]символизирующую тысячелетнюю славу Венгрии, спросил, что это такое? «Коза турул», – ответил проказник-мастер. «Желваки на скулах». – «Чтобы я этого больше не слышал». – «А чего?» – стал препираться мастер. «Есть вещи, которыми шутить нельзя», – сказал отец, чей гнев не утих. «Было в этом, друг мой, что-то венгерское».

Мастер тотчас же увидел Елку. И понял: она или ничего. Махонькое деревце издали, на прищур, и при ближайшем рассмотрении оказалось стройным, пропорции свидетельствовали о том, что деревце с душой, не недомерок какой-нибудь, была в нем осанистость, не горделивость, но этика; со скромным сознанием этого оно стояло одно-одинешенько, прислонившись к ограде, в объятиях угла. А рядом ни елки, ни души! Как удачно. Чуть поодаль происходило великое столпотворение. «Благотворительность – пиф-паф твою мать! – вызывала слезы на – отец, ну, а я-то когда встал! – глазах у присутствующих, то были благородные слезы умиления – вот свинья! постеснялись бы его возраста! – выражаясь изящным языком, как прекрасна благотворительность; и как немногие все-таки ею занимаются!» В связи с этим можно процитировать содержательный афоризм господина Марци: «Ты, ты скотина в человечьем обличье!» (Ибо как-то раз – «круг постепенно замыкается» – у господина Марци еще продолжалась утренняя сиеста, уж что-что, а сон ему необходим!в это время мастер, прокравшись в его комнату, с большой осторожностью! «не дай Бог занозить руку», погладил господина Марци по голени, умиленно прошептав: «Дубинушка моя стоеросовая!» Господин Марци вскочил; мастер долго потом еще дрожал от страха. Центральный нападающий, которого так многие любят и ненавидят, изрыгнул приведенный выше афоризм. Адресовав его мастеру.)

Вокруг Елки царила тишина. Мастер, поднеся к носу хвоинку, растер ее между пальцев, островок мира, символизируемый приятным ароматом и елкой, был Рождеством. Мастер решительно встал рядом с «обалденным уловом», не желая сдвинуться ни на шаг. Продавец, высокий, молодой парень со складным метром в руках, никак не хотел замечать человека.(«Voila un homme!» [117]117
  Вот вам человек! (фр.)


[Закрыть]– воскликнул в разгар лета Президент того клуба, где мастер проходил испытание, после того как мастер покинул помещение; вот вам человек: и это самое главное, что можно сказать об Эстерхази! Он похож на человека.)

Он пытался поднимать длинный указательный палец, все впустую. Он изволил махать, как официанту; в этом, вероятно, и была ошибка. Но ведь оплата рано или поздно должна произойти, и, пробиваясь сквозь бурлящий человеческий котел, он толкался до тех пор, пока не очутился в задней части автобуса: он и его елка. Люди оглядывали его, кивали с улыбкой. «Признание!» И, как оказалось, накопленный таким образом запас признания вскоре пригодился.

«Что. Это?» – спросила, выдержав зловещую паузу, женщина. «Как что». – «Что это за чахлый, дегенеративный куст?» На губах у мастера уже появилась обида; дело в том, что в прошлом году Йожеф Веверка заявился с елкой под стать мачтовой сосне. «У нас тут что, парадный зал Парламента?» – спросил он в те стародавние времена красу-девицу. Но да ведь у красы-девицы в такие моменты мнение предвзятое. Но сейчас у мадам Гитти с головой было все в порядке, она разглядела психологическое состояние мастера. «Так ты хочешь уравнять ее в правах?… К твоему сведению, то дерево было просто стройняшечкой!»– «Еще бы. Отрубили от него 1,5 метра, а оно все еще стройняшечкойоставалось», – прокомментировал мастер, а сам в это время очень хитро развязывал шпагат, чтобы форма компенсировала в глазах жены размеры. «Посмотри, любовь моя. Какой формат!» – с этими словами сбросив последний узел, он обнажил свое, творение. Еще и пируэт описал с елкой в воздухе, а потом поклонился.

Пока он стоял в согбенном положении, со врезавшимся в живот ремнем, точнее пряжкой, ожидая возгласов признания и изумления, взгляд его упал на выползающий из-под ковра паркет, таинственную решетку и щели, которые – и это компенсировало тяжелое зрелище! – загибались под тем же самым углом, что и планки. В этот момент послышался женин вздох, он резко выпрямился, «как складной ножик из города Балмазуйварош». «Вот видишь» – сказал он сразу. Триумф был мимолетным. «Что это, Петерке? От этого дерева откусили кусок». Он взглянул на деревцо – «само сов-вершенство!» – затем вопросительно на жену. «Да ты поверни его, счастье мое», – прозвучал циничный голос. Он так и поступил, как вдруг!.. «Друг мой, обнаружил часть, которой не было». (Как и раздевалок, если мне не изменяет память.) Откусить от елки! Ну, уж это! Он кивнул, он был само…; можно себе представить. Теперь уже Фрау Гитти поступила aufwärts! [118]118
  Наоборот (нем.).


[Закрыть]«Ничего страшного, мы это потом к стене повернем…» «Ангел из гипса», – пробормотал посрамленный творец. «Ангел из гипса, ангел из гипса, – рассердилась супруга. – Главное, наш!» Произнеся, таким образом, приговор. После скудного обеда ему было приказано сесть в огромное кресло, но совсем не для того, чтобы лакомиться литературными деликатесами, или прилагать новое русло для истории под энергичное почесывание головы, или углублять или засыпать старое, или даже просто чтобы прикорнуть; нет! А ведь как он умеет в такие моменты помахиватьлитературным журналом!

«Делай петельки!» – сказала мадам Гитти расположенному в кресле мастеру и указала на шоколадные конфеты. Он воспринял это с большой радостью, всю свою сознательную жизнь он был рад той домашней работе, при которой не надо было подключать интеллект. Поэтому можно понять испуганную нотку в вопросе: «А крючочки?» Фрау Гитти как раз со вкусом упаковывала подарки. (На прошлогоднее Рождество один подарок был без всяких прикрас: шпагат и оберточная бумага! Да, но то был очень хороший поступок. В буквальном смысле – заслуга женщины; в благих намерениях и мастеру, конечно, не откажешь, но вот в способности их осуществить – иногда да. До сведения мадам Гитти дошло, что есть один инженер, который в одиночку воспитывает семь дочерей. Так вот мадам Гитти обошла всех встречных-поперечных, нет ли у кого чего-нибудь лишнего. Затем наступил великий день. Но как они все спланировали! Чтобы подарок был одновременно вручен лично, но и не был в тягость! Чтобы инженеру едва пришлось благодарить за него! Лошадь спрятали в темном боковом переулке, мастер велел ей держать ухо востро. И не зря! Быстро и ненавязчиво сделав свое дело, они вернулись радостные, но спешным шагом. «Радость моя, – говорил он, ногой, вслепую, ища стремя, – я тоже хочу семерых дочек. Они встанут в ряд, как органные трубы, ты только представь, и у каждой будет ужасноогромный нос!» Как нам известно, вышло все по-другому и т. д.)

«Т пр крччк?» Женщина зубами отрывала ленту для подарков. «Да. Про крючочки», – сказал мастер, приходя в отчаянье. «Да Господи Боже мой, чего ты ждешь, мотоквот, ножницы вот, работай!» – прорвало супругу, потому что у нее как раз оборвалась лента, однако следует добавить: не там, где нужно. Однако мастер как раз хотел избежать размышленийпо поводу того, какой длины должны быть крючочки, достаточно ли в один ряд, а также хотел избежать ловкости рук: поскольку нитки из хлопка слипаются, перекручиваются, раскручиваются и т. д. «Если нужна только сила, берусь», – говаривал он с гордостью. (Хотя погрузка у господина Ичи свидетельствует как бы об обратном… «Там я к тому же хилятиком оказался». Так вот, по-моему, в таком случае мало что остается…)

Мадам Гитти, разглядев корень всех бед, погладила мастера по голове и вернула его к жизни из летаргическойбезысходности, после чего он смог констатировать лишь, что нарезанные по шаблону крючочки, как «мертвые червячки», расположились рядком, испещряя подлокотники. Готовый к бою, он потер ручки и неблагодарно сказал: «А они не слишком длинные?» Его это немного беспокоило. «Ну конечно, длинные, Петер». – «Ну да, ну да. Но ничего страшного. Что-нибудь придумаем».«Длинные, Петер, – продолжила Фрау Гитти сдержанно, – как раз то, что надо». И он изволил приняться за петельки, петельки, петельки.

Закончив, он сходил на лоджию за Елкой, застряв, даже два раза, в дверях, переломов не последовало, осыпалась лишь очередная партия хвои. Затем выяснилось, что елочка внизу слишком толстая и не влезает в подставку. «На крепкий сук – острый топор», – пошел на попятный мастер. Женщина наклонилась вперед, разглядывая проблему, платье спереди отвисло, мастер тотчас устремил на это неформальное декольте взор больших и проницательных глаз. «Гиттуш, дай припасть к твоей груди». Как-то они вдвоем посетили полунудистский пляж. Он сразу же все вокруг обошел и, вернувшись к жене, сообщил, что, по его мнению, «дела» у жены «обстоят неплохо», «уверенный партер» или «нижний ярус балкона» – это «не так уж мало». После следующей прогулки великий художник примчался тяжело дыша. «Радость моя, – пыхтел он, – ты на это посмотри». Мастер, видите ли, узрел обалденную негритянку, сидящую у стойки бара под открытым небом (!): «Друг мой, с вашу голову! Но если бы голова была упругой!» Стройная дамочка пошла посмотреть на негритянское чудо, но когда вернулась, сказала: «Не нашла». – «Да не так уж важно», – сказал мастер с песочного ложа, не открывая глаз.

Он изволил терзать, мять елочку, чудо еще, что на ней сохранилась вечнозеленая хвоя. «Ну и елка, ну и заморыш», – сказал он наконец торжествующе, и женщина не возражала. Природа – несмотря на предобеденные потуги – праздничный наряд не надела. Шторами служили большие, инертные снеговые тучи.

«Знаете, друг мой, когда я вышел на кухню за дочкой, чтобы «под звон ангельского колокольчика» начатьпраздник, и наступил на отскочившую плитку пола, меня внезапно осенило: Рождество уже давно пришло». Может быть, невнимательность проявил, или выкрутасы времени, точнее праздника, тому виной, но факт остается фактом: он давным-давно жил в Рождестве. «Гиттуш! – крикнул он в комнату, а сам наклонился, чтобы поправить отскочившую плитку, – Гиттуш, Рождество наступило!» Но поскольку женщина не могла проследить ход его мысли, то решила, что над ней издеваются, и ответила соответственно. Мастер, раскиснув от окружающего непонимания, демонтировал Миточку с Горшка, нашептывая на ушко малышке, «обрисовывал ситуацию в общих чертах», упоминая, что Рождество – неисчерпаемый источник поэтических произведений; сколько всего приходится на этот день! маленький Иисус раздает детям подарки, несмотря на то что за предшествующие недели на них нагнали страху Санта-Клаус, а также Чертик, и пока милая мама развешивает сокровища из своей кладовой: круглые вафли, грецкие орехи, яблоки и т. д.; под окном раздаются колядки – Мастер тоже в них участвовал, правда, не пошел дальше роли Третьего Пастуха От одной католической семьи ходили к другой. Однажды, когда он, как полагалось по роли, гаркнул: маленькийисусродилсярадостьнам – и, топнув ногой, выступил вперед, то почувствовал, что пол под ним проседает и вот-вот провалится. «Паркет периодически подрагивал». Это еще было полбеды, потому что компанией они были дисциплинированной, если бы взрослые, которые в возбуждении стояли вокруг, не стали притворяться, будто ничего не случилось. «Ни слова не говоря, замахали руками, подбадривая,ничего, мол, не случилось, спокойно продолжайте… Да какое, к лешему, ничего! Бедный маленький Иосиф (к сожалению, с тех пор эмигрировал в ФРГ; не поэтому. – Э.), как пьяный матрос, выписывал круги между святыми и маленькими волхвами и, покачнувшись, опрокинул Деву Марию!» При виде этого Эстерхази тонким мальчишеским голоском расх-хохотался! «Но как-то дотянули до конца. И всего помню лишь ужасную жару, но не из-за шубы – Третий Пастух без шубы – невообразимое дело! – а из-за лица. Я как пощечину получил». Что здесь ближе к истине, кто знает, но руки у молодого веснушчатого капеллана, видимо, чесались!

«Ну, малыш, – сказал мастер устало, поскольку пеленание в стоячем положении его измотало; чего нельзя сказать о жертве: недостаточная заправленностъпривела к совершенной сырости, – ну, вот, сейчас прозвонит ангелочек, точнее, твоя мама по его поручению, и мы войдем». Отец и дочь ждали в невыносимой вони, отнюдь не рождественской: Горшок остался на табуретке. «Ангел звонить», – сказала девчушка. «Я как раз сейчас говорил Миточке, – изволил он проорать в комнату, – что если зазвонит, Гиттушка, если зазвонит!Ангел, то мы войдем». – «Ладно, ладно». Он изволил прийти в настоящее изумление.

«Колокольчик», – просияло детское лицо, и они вступили в комнату. Молодая пара растроганно следила за малышкой, в чьих глазах отражалось множество свечей и брызгающих, мигающих бенгальских огней. «А теперь помолимся». – «Помо, помо, – сказала Миточка. – Папка на корточки, мамка на корточки» – в том смысле что встаньте на колени. И правда. «Отче наш, сущий на небесах, да святится Имя Твое, да при-идет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого».

«Елка», – показала Казмер Митович на елку, после того как наспех осмотрела кукол рит, большого мишку и голопузых львят. «Безупречная аргументация», – подумал он и, подхватив крохотное создание, стал кружиться, вращаться с ним до небес. А после того, как поставил на пол и оба еще неуверенно ступали от головокружения, малышка взяла в измазанную пухлую ручонку хвоинку. «Папка! Папулечка, – посмотрела она умоляюще на отца, – назад!» – и потянула иголку к елке. Мастер беспомощно погладил золотую головку: «Не сердись». Без сомнения, каждый год в доме все от мала до велика отправляются, хорошенько обувшись, утоптать скрипящий снег на дорожке к Божьему храму; у малышей глаза слипаются от усталости, но ни за что на свете они не пропустят случая поблагодарить маленького Иисуса за подарки и выпустить в церкви пойманного исключительно для этой цели воробья. Чудесная идиллическая картина, которая настолько же наивна, как и возвышенна.

Э-хе-хе, скрипящий снег! Но где снега былых времен? [119]119
  Перевод Ф. Мендельсона.


[Закрыть]Ну конечно, они изволили «заполнить время» по дороге к крошечному кафедральному собору разговорами о преимуществах Рождества – что поделаешь: праздник каждый год приходится подстраивать под данные погодные условия. Главное, что церковь изнутри такая же, как обычно; точка опоры. По пути встретились с братьями и отцом. У матери мастера все еще болела нога, да и вообще святая женщина чуточку брезгливо относится к скопищам людей. «Это так турбулентно,сынок». Мужчины топтались перед церковью, роясь вокруг Фрау Гитти, господин Дьердь непочтительно шлепнул ее по спине, господин Марци и т. д. Седовласый корреспондент газеты выражал беспокойство. «Знаете, друг мой, упомянутое лицо можно упрекнуть в том или ином, не будем выделять курсивом, в чем, друг мой, но святы две вещи: он непревзойден в том, как морщит лоб и беспокоится». Такому беспокойству следует обучать. «Дети, наверное, следует войти, тогда бы и места достались». – «Не волнуйся, батя», – произнес господин Дьердь с нажимом.

В конце концов места достались всем, только мастеру и господину Марци стоячие. Народу пришло много, охарактеризуем плотность толпы так: во время демонстрации тела Господня невозможно было стать на колени. Любезный брат, взяв под руку, поддерживал его почти с материнской нежностью, и пока он стоял в море правоверных католиков, горло у него сжалось было от чувства единения (для которого у него были все шансы, ведь малейшая сутолока, незначительнейшая, роковая перемена ноги в результате самопроизвольного движения толпы, потому что достаточно открыться двери исповедальни, достаточно даже вздоха поглубже по поводу пропущенных исповедей – следующие за передвижением теснения, трения и протискивания были физическим выразителем чувства единения – «в 46-м, наверное, так было, в паре-тройке битком набитых общежитских комнат»; его очень привлекает это чувство, ощутить которое глубже всего можно на пляже – с какими светскими декорациями! – нужно сидеть на зеленой траве, ощущая усталость от известнойигры в мяч, покрывал должно не хватать, вынуждая некоторых сидеть на траве, ему нужно молчать, да его и не должны спрашивать: будучи с ним едва знакомы, затем кому-нибудь нужно подтолкнуть к нему кружку со словами: «Держи, ива, хорошо играл», конечно нужно заранееразбираться в этой игре в мяч и вдарить так, чтобы тело стало липким от пота и рука, по той же причине, скользила по пузатому телу кружки), однако вместо всего этого – уж извините за каламбур – горло сжалось от одиночества, «взгляд и глаза раздвоились», он видел всех и вся, «и поводов у него было мало».

Однако приходит слово: «Знаете, друг мой, всякое сущее – прообраз всего сущего; поэтому мы всегда видим существование разобщенным и связанным одновременно. И знаете, радость моя, если мы будем слишком соблюдать аналогию, все под знаком идентичности сольется в одно; если же мы будем ее избегать, все рассеется в бесконечности. В обоих случаях созерцание прерывается, в первом случае потому, что чересчур активно, во втором потому, что погублено нами».

С понятным ужасом он изволил приступить к молитве, от которой во время причастия его отвлек крайне будничный случай, ошибочное, не к месту высказанное господином Марци «желание сцапать», при удобном случае, «пусичку в лиловом». Это было не к лицу господину Марци, и скажу прямо: не к лицу и мастеру – главным образом, этот сдавленный, школьнический смех, который ознаменовало сильное сотрясение спины, что затем передалось и спине господина Марци, вызывая крайнее возмущение сидящего сзади отца. «Не дергайся, старик», – непочтительно сказал теперь господин Марци, он уже перед церковью, пиф-паф! вмазал по спине седовласого корреспондента газеты огромным снежком. «Больно», – сказал отец. «А ты чего думал?».

Они все еще стояли, беседуя с соседями. С господином Марци поздоровался некто господин Хуш. «По ступенькам спускались Хуш и Баша». Правое крыло на полуночной мессе! «Спелись, а?» – ухмыльнулся господин Марци мастеру, ответив на приветствие. «Батя, – как раз говорил тот отцу, – у меня для тебя есть лакомство». И сказал, что удалось достать настоящего горькогошоколада, bitter. Вверх дном город перевернул. Ему хорошо запомнилось из детства, что отцу: достается горький шоколад, потому что это его любимый. У матери все то же самое было с куриными спинками. Ему, на взрослый уже взгляд и вкус, это казалось странным, но Боже мой! Если им это нравится! «Я тебе потом скажу, кто его любит», – добродушно прорвалась из отца накопленная годами горечь (шутка – Э.). Как искусно скрывалась истина! Так, почти случайно, выяснилось, правда, можно было это узнать и из других источников, что родители мастера относятся к типу людей самоотверженных. «Требую только белое мясо и окорочка», – заявила при дальнейшем расследовании мать.

Две семьи попрощались друг с другом и отправились, кому направо, кому налево, с сонным видом. Мадам Гитти взяла мастера под руку, прямо как неродная. Бесснежный сочельник приближался к концу, но в маленькой кухне – холодный кафель демонстрировал отвратительную температуру; «шлеп», топала по ней обычно Донго Митич – напоследок блеснул, чтобы затем, по извечному закону природы, уступить место для завтра. Босой, в пижаме наизнанку, он ковырялся в рождественском студне, когда Фрау Гитти (в тапочках!) произнесла в качестве обрывка уже происходящего, но неизвестного мастеру разговора: «Мяса в нем, кажется, не много». Мастеру следовало ответить, но он в точности не знал, к чему фраза относилась. «Пир горой у Винни-Пуха», —сказал он наконец сдержанно и протянул руку за уксусом. Вилку воткнул в студень, мелкими, разнонаправленными движениями взрезал поверхность и налил в ужасную расщелину уксуса.

⁶⁷«Раздобудем мирного неба, свежего хлеба, вина и гульнем разок», – сказал мастер с горечью (тайная вечеря, или последний ужин). Они стояли перед складом после последней тренировки. Мастера этот процесс, а точнее: что после каждой тренировки экипировку нужно относить на место – чрезвычайно утомлял. Начнем с того, что он об этом всегда забывает. «Бывает. Нет у меня этого в крови». Да, но всегда находится тот, кто, когда он, наклонившись по причине малых размеров входа в раздевалку, собирается уходить, напоминает об этом. Радости это у него не вызывает. А как он потом его несет! Как будто при переезде! А всего-то: трусы, майка, два носка, пара бутс! Можно сказать: ничего! И все-таки, когда бутсы норовят подпрыгнуть в руках, как огненная шиншилла,носки «наподобие дохлых шарфов» обвиваются вокруг запястий – и он достигает цели: это уже кое-что! А рациональностью, с которой трусы завернуты в майку – «двух зайцев, друг мой, именно!» – он определенно изволит гордиться. А потом сортировка!! Сортировку он пропускает. Оглядывается, как выступающий с торжественной речью оратор, и, если господин Эжен отвернулся, бросает маленький комок в какую-нибудь кучу. Господину Эжену, конечно, с точностью известны мастерские проделки мастера (игра слов), и он «от души про себя хохочет». Треплет мастера миниатюрной рукой: «Ладно, Петерке, вдарьте как следует!» Он вздергивает голову: «В будний день, Эженке? Матча же нет». Кладовщик опускает голову «А вы всегда». Эффектно.

Команда топталась в чересчур натопленной кладовой, и уйти хотелось, и остаться. Нужно было обсудить детали ужина в честь закрытия сезона. «Куда пойдем?» – «Дети мои», – энергично поднял он руки. Господин Арманд – обычно хозяин ситуации – бухтел на заднем плане, причем давно уже, мол, дело не двигается, а стоит. Что-то надломилось в господине Арманде. Тренер, как бы ни сложились условности, отвечает за команду. А они теперь… «Знаете, друг мой, мало того, mon ami, я нахожусь в ситуации намного более выгодной. У меня нет коллективного чувства вины». Да: мастер – воплощенная насмешка. Господин Арманд воплощал слишком многое из того, что потерпело крах, и, несмотря на его кристальную честность, это («поэтому!») привело к перелому, вот и теперь он подчеркнуто скрылся среди полок, ему вдруг срочно понадобилось приводить в порядок экипировку. «Ситуация отцов».

Ну, а мастер продолжил. «Дети мои. Идите в город. Там вы повстречаете несущего пивную кружку человека. Идите за ним и там, куда он войдет, скажите хозяину: мастер прислал спросить, где те покои, в которых я с товарищами могу вкусить ужин? Он покажет вам просторные, обставленные для приема пищи палаты». Вот что прозвучало у подножия облезлых, за копейки выстроенных заново раздевалок. Правый Крайний поморщился. И когда он бросил туда взгляд, сказал: «Петике». Остановились, как не раз бывало, на кабаке господина Дьердя. Он пришел раньше, сел рядом с господином Дьердем у «мертвого» игрового автомата. Большой брат утомился. «Мяса достал и картошки дешевой». – «А салат? Салат будет?» (При появлении на горизонте какого угодно совместного ужина он тотчас же интересуется насчет салата. Напр.: «Разобьете «Теши» – ужин в «Барашке»!»; «Спасибо, господин Пек! Салат будет?»; «Если, то». «Салат с огурчиками?» и т. д.) Господин Дьердь не ответил. Иногда мастер его утомлял.