Текст книги "Производственный роман"

Автор книги: Петер Эстерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Его очень изнурили самоистязания; постоянным несчастьемя считаю то, что его порядочные доводы стали непорядочными, да и вообще: что все превратилось в испытание на порядочность. И что это за вещи! «Знаете, друг мой, пятиразрядное предложение второразрядной новеллы чертикакогоразрядного новеллиста в, – он наклонил голову со скрипящим почтением, – в перворазрядном журнале! Большей ерунды! Вот, а потом один из эпитетов можно будет оставить в тексте, и мне, как герою, можно будет ехать домой, сначала на метро, затем на автобусе». Итак, ситуация заключалась в том, что он не хотел быть ни героем, ни предателем, а хотел быть прозаиком. Затем он напал на ход мыслей, уже столько раз служивший добрую службу.

Он вошел со смертельно округленными глазами в редакцию и дружелюбно сказал, что не вычеркнет. Ладно, сказал главный редактор (не поздоровавшись!!!), ладно, если мастер так, тогда и он так, и в таком случае он не может «протащить» материал. Мастер ответил, хорошо, но не сдвинулся с места. Последовала глубокая мужественная тишина. «Да Боже мой!» – воскликнул наконец с горечью главный редактор, ц эта человечность сделала его на минуту симпатичным в глазах мастера. «Для тебя так важно это проклятое предложение?» Ага: это ему уже было известно. И вопрос, и ответ (его ответ). «Нет. Так же, как любое другое». И любезно добавил: «Которое, конечно, такое же длинное. Потому что платят за вес». – «Я тебя не понимаю! Почему бы нет? Ведь…» – и занимающий ответственный пост мужчина изложил один из доводов, которых мастер накануне вечером добросовестно наштамповал сотню. «Нет никакого повода их вычеркивать». (Вот тот самый ход мыслей, который я имел в виду. Если у какого-то поступка на первый взгляд нет никаких отрицательных последствий, но при этом дело все-таки чуточку подозрительно, его сразу можно совершить. Вы попробуйте.)

Вновь тишина. «Знаете, друг мой, ради этого стоило все проделывать! Ради двухкратной тишины. Ради нее!» – «Слушай, друг милый, давай пойдем на компромисс». Прояснилось лицо у него. Мастер очень хорошо умеет идти на компромисс. Улыбается, улыбается и говорит, что нет. «Не совсем». Однако теперь плакать хотелось от всего этого! «Чтобы два взрослых» половозрелых человека уебывались над этим сопливым предложением…» По сути, речь шла о трех опре делительных конструкциях; из трех осталось два, единица вылетела; неплохое соотношение, «до боли неплохое соотношение».

Молча оправляется внутрь нападающий, бумага шипит у его щиколоток, как змея. «Вдарьте, Петерке, во втором тайме». Он как раз было наклонил голову, чтобы пролезть в махонький вход, когда вроде как в добавление последним выпархивает маленький, желтоватый, никчемный лист бумаги, минует трубу (летит вниз), оказывается перед трибуной, проделывает пируэт, как будто он передумал и хотел бы вернуться назад. Все смотрят на него. («Пересохшие губы, морщины, углубления, румяна, помада, ямы глаз, глазная слизь, щетина, кожная складка, складки пальтишек, ветер, пыль в глазах, в волосах».) Мастер тянется вверх, приходится встать на цыпочки, ловит его. Его окружают лица и дыхания. «Бумага о перерегистрации», – шепчет один. «Полное имя!» – восклицает другой. И, уже без остановки, доходит до громкого крика. «Дата вступления в клуб!» «Родился!» «Место!» «Дата!» «Рекомендация». «Название нового общества!» Вновь тишина. В руке у мастера бумага. Пальцы напряжены.

Затем снова ползком в раздевалку, последним, в руке найденный язычок бутсы, по большому зеленому квадрату ветер гоняет бумажные клочки

– – – – —

Мастер взял мадам Гитти за руку. Изумительна эта рука, надорванная стиркой пеленок, разъеденная порошком, сначала пересушенная, потом… а затем нечто гноящееся ноющее-чешущееся; взять это в руку, ощутить настроения кожи, осторожное пожатие разбухших пальцев!.. Уложив спать детей, двое родителей безответственно окунулись в поздний летний вечер, чтобы в ближайшем кабачке оказаться за скромным, но богато приправленным ужином. В матери то и дело поднималось беспокойство, но мастер с решительным отсутствием чувства время от времени ее обезоруживала «Не волнуйся, имущество застраховано!» Итакдалее. Перед кабачком на фонарном столбе они увидели объявление, интересное. Следующего содержания:

Кро-о-олик!

Пропал белый кролик 1 шт.

(имеются особые приметы!).

Нашедшего ожидает вознаграждение.

Телефон 215–290 Карико Мате

Мастер хмыкнул. «Я думал, что за кро-о-олика дают больше… Хотя… Что такого особенногоможет уметь этот кролик?» Он дотронулся до столба: «А вот великолепно просмоленное бревно!»В этот момент откуда-то из глубины некто произнес: «Петерке, наверное, достаточно будет сказать, что с вами хочет говорить Президент». Оп-ля! И мастер только и заметил болтающийся просторный заплечный мешок субъекта! «Яне хочу есть», – сказал он вдруг; но это заявление осталось без каких бы то ни было последствий.

Внутри звучала жалкая музыка. «Над этим надо хорошенько подумать». – «Я подумал. Подпишу. Если дадут работу, подпишу». Мастер вскочил от стола, женщина хотела было что-то сказать: однако мастер удалялся, а ругаться ни капельки не хотел. Он держал путь в направлении отхожего места, вблизи хорошо различив громадные буквы: женский. Итак, когда он вошел в другую дверь, после приятного тепла зала его пробрал тамошний неприятный холод, который, вероятно, беспрепятственно проникал сквозь разбитое оконное стекло; итак, когда, значит, мастер без раздумий тотчас же потянулся к ширинке, чуть погодя он все же задумался: да или нет: вот в чем был вопрос («как, друг мой, и в более справедливых, ясных ситуациях»). Решила нужда, а резкость, в какой-то степени, былауравновешена чистотой и отсутствием запаха. Когда он победно вернулся к столу, то вопросительно взглянул на мадам Штти, которая кивнула. «Я заказала. Фрикаделек из печени не было, так что тебе я заказала с манными галушками». – «А пиво?» «Мы договорились, что не будем пить пиво, потому что от него клонит в сон». – «Я всю дорогу считал, что мы будем пить пиво». – «Нет». – «Не страшно. А что вместо него?» – «Минеральную воду». – «Минеральную воду?» – «Да. И я попросила, чтобы она была не слишком прохладная». – «Да», – кивнул он терпеливо, а затем сказал, что если бы ему навскидку пришлось назвать своими именами вещи, которые лучше (здесь он немного повысил голос) теплой минеральной воды, тогда, ему кажется, ей бы пришлось в смущении ломать крошечные, но хорошей формы руки. Мадам Эстерхази обиженно ковырялась в принесенных манных галушках. «Сухие и холодные». – «Как хорошее белое вино». – «Но это манные галушки».

Мастер, хихикая, заметил (то есть он опять изволил подслушивать, подстерегать тайны, загадочные послания действительности, плывя навстречу лучшим представителям человеческой расы), что сидящая за соседним столиком женщина никак не решится произнести: Pinot Noir(«…нам этого… этого, ноара»). Мужчина рядом с ней кивнул. «Странные какие-то», – сказала мадам Гитти, руководствуясь женским интуитивным методом, так его называл мастер, от которого ему «на стену лезть хочется»; точнее, он признает его практическую эффективность – а именно, если о ком-нибудь мадам говорит: у этих крошечных поросячьих глазок хитрый взгляд, – с таким человеком он тоже будет немножко осторожнее, – однако по отношению к себе считает метод («к сожалению») неприменимым. «Только если уж напарываюсь на факты». Лицо соседки было очень интеллигентным, однако вместе со спутником она выглядела грубой. «Женщина эта…» – прошептала тихо мадам Гитти. Мастер очень разозлился.

Когда он после чуть несвежего, но не лишенного колорита так называемого блюда шеф-повара, на славу сдобренного приправами, в два присеста выдул минеральную воду, а затем, показав официанту бутылку, сделал однозначный жест, чтобы повторить, мадам Гитти снова была на коне. «Проси прощения». – «Прошу прощения», – тотчас же ответил мастер. «Прощаю», – тотчас же ответила жена. Мастер спросил официанта, почему тот принес рис, когда полагается смешанный гарнир. Буквально он спросил так: «Почему это рис – смешанный гарнир?» – «Если бы вы сказали, я бы поменял. Наверняка повар перепутал», – ответил официант. В руке у женщины с интеллигентным лицом полыхала спичка. Мадам Гитти, протянув над столом руку, погладила произрастающую в углу рта мастера волосинку. (Плод недобросовестного бритья.) «Травинка», – сказала она, вызывая у мастера такую радость и смущение, что он долгое время без слов смотрел на рассчитывающего официанта, который услужливо вырос перед ними со своей ручкой. Затем он опомнился от супружеского экстаза. «Было одно блюдо шеф-повара, но вместо смешанного гарнира мне принесли просто рис – Он ждал, официант нетерпеливо склонился над ним. – Я это сказал не из-за денег, а в качестве жалобы». – «Только не думайте, пожалуйста, что кому-то от этого есть выгода». Они посмотрели друг на друга. «Естественно, я сам так не думаю… Однако я также не думаю, чтоб это было доброжелательной ошибкой». – «Приносим господину свои извинения». Он изволил заплатить. (Женщина рядом с ними швырнула на стол пятьдесят форинтов и, отрыгивая, выбежала вон. «Что за народ!» – отыскивал благодатную почву в мастере и его жене главный официант. Но он уставился на лицо мужчины, оставшегося у того стола в одиночестве. На нем было удивление и знание чего-то, «странное знание, из-за которого я мог бы ему и позавидовать, и посочувствовать».)

Выл ветер, а он ходил по улицам. Президент ждал его. Он достиг длинной террасы, которая вела к ржавой железной двери. Та со стоном и скрипом отворилась, и можно было ожидать, что в ужасе начнут метаться милые летучие мыши и зашевелятся пауки в своих паутинах. Но еще до этого отвернулись молодые люди, свесившиеся с высокой, разрушающейся стены, которая окружала террасу. Они облокотились на стену, локти у них были в пыли, кирпичной пыли и известке, у кого как – в зависимости от того, кому какой выпал интервал, – но у всех. Что производило крайне забавное впечатление. Когда он двигался вдоль террасы, облокотившиеся юнцы по очереди поворачивались к нему спиной. В нем этот переход не вызвал радости. «Певучий» шаг сейчас на этот раз не давал ему преимущества. По ту сторону балюстрады, внизу, пышнел зеленый газон, где проходила тренировка. Судя по всему, здесь находились травмированные, освобожденные, отлынивающие и тормоза! Мастер почувствовал по этому поводу некое превосходство. Несмотря на свое плохое зрение, он обнаружил знакомого, правда, тот, отделившись от опоры, оказался от него чуть ли не в двух метрах. Высокий, элегантный парень, один из лучших центровых с окраин (с тех пор он уже стал профессионалом, – Э.), в своей черной майке, узких итальянских джинсах (на коже), окликнул его. «Хорошие у тебя джинсы, Пепе». – «Из Вены», – ответил тот извиняющимся голосом. Интересное нововведение, они не стали останавливаться для разговора, мастер замедлил шаг, как бы продолжая двигаться по эскалатору, и его знакомый перенял это движение («вектор движения»), а затем все равно отстал. Но не будем торопить события, какими бы мелкими они ни были (господин Банга, спасибо, дорогой господин Банга!), торопить! Речь шла о вельветовых «леви», вообще-то, хотя не хотелось бы увязнуть в деталях. Высокий парень конфиденциально прошептал: «Сейчас?» – «Угу». – «Вместо Моки?» Он пожал плечами. Не хотелось думать о том, что, возможно, придется заменить д-ра Моку. Хотя… кого-то, естественно… «Знаете, друг мой, это была великая линия нападения, не понимаю даже, зачем ее хотели разворошить.Может быть, между Освальдом и д-ром Мокой что-то произошло? Или инженер-химик простосостарился? Хуш, Баша, Освальд, д-р Мока, Угроцки. Сюда нужно попасть. Угроцки – венгрофицированная фамилия, от Урин. Наверняка подсказали». – «Отсеки их по-настоящему».Мастер – уже немного обернувшись назад, вблизи от заржавелого монстра – кивнул. Два будущих товарища по команде улыбаясь посмотрели друг на друга. Потом он окинул остальных взглядом, они смотрели на них. На террасе все были в джинсах, на манер молодых. Он ловил взгляды и некоторые обрывки слов. («Это Эстерхази». – «Да». – «Кто это?» – «Парень из Чиллагхеди». – «Защитник?» – «Кто?» – «Это старший брат Эстерхази».) Здесь было бы тяжело произвести оценку, точнее, можно было только предварительно; это он и сделал.

За тяжелой, необъятной и старинной дверью, однако, проживали совсем не пыльные летучие мыши, а располагался новый, поддерживаемый в чистоте коридор, куда выходили конторские помещения. У первой двери, из-за которой раздавался звук, он остановился. Не веря себе, прислушался. «Мотыга в эту пору в особом почете». Он в изумлении наклонился к замочной скважине; по сути, лишь намеревался наклониться, но призыв: «Сюда, Петерке, сюда!», прогремевший с того конца коридора, из недосягаемой дали, застал его все-таки в невыгодной позе. «О-па», – самокритично выпрямился он снова, имея в виду опять-таки намерение. «Приветствую», – подал ему руку кричавший. «Приветствую», – сказал мастер непринужденно. Он и не знал даже, кто тот, кому он подает руку. «Заходи, заходи… давай-ка сразимся по-крупному». – «Нужно сражаться?» – спросил доверительно мастер. «Знаешь, как это бывает…» Он подталкивал мастера. «Позвольте, господа, представить вас друг другу». Он любезно, пройдя проверку на способность к адаптации с оценкой «отлично», улыбнулся.

«Отчасти это наша новая надежда, его, наверно, и представлять не надо было, ведь мы как раз тебя ждали, Петерке. И тогда по очереди. Товарищ главный инженер, президент секции, пожалуйста, оп-ля, стул, пожалуйста, товарищ генеральный директор, ай-яй-яй, с этого надо было начать, простите, товарищ генеральный директор – президент клуба, он президент клуба, так, два наших страстных активиста, их ты, хе-хе-хе, уже знаешь. – (Мастеру припомнились заплечный мешок, польский «фиат», который медленно рулит по темной улице, «как будто там сидит влюбленная парочка», предупреждения, сделанные сдавленным голосом, сквозь зубы, с благими намерениями…) – Вот два товарища из организации (эдакие власть имущие; «власть имущие в двух экземплярах, друг мой»), ну, и я собственной персоной. Приветствуем». – «Приветствую». Сев в удобное и глубокое кресло, он изволил практически исчезнуть среди множества толстяков.

Председатель говорил, обе половины, по сути дела, молчали. «Слова так и сыпались»; мастер напрасно внимательно слушал (вначале), он ничего не понимал, только одно: этим непониманием он ничего не теряет. От жужжания его охватила дежавю. Он недавно точно так же сидел, на приеме, во время своего европейского турне. «Ну, матушка, – сказал тот, кто давал прием, своей решительной жене, – ты можешь с настоящим графом поужинать», – «Две дюжины», – пробивало себе дорогу чувство языка. Там одна речь сменяла другую, он с удовольствием прислушивался. «Что ни возьми, все шедевр, без преувеличения. Эта поверхностность никогда не бывает нарушена, скажу я вам!» Он был отчасти во власти эстетического переживания, отчасти же его тошнило по поводу того, что он вообще забыл на таком приеме. «Дядя Миклош, – прошептал он находящемуся рядом с ним настоящему мужчине, – дядя Миклош, давай отсюда слиняем. Пожуем булочку и посмотрим на Европу». («Потому что дело шло к тому».) Мужчина кивнул, окутавшись мудрой улыбкой. В этот момент коммунист коммунистической Венгрии вызвал улыбку на устах многих западных интеллектуалов смелой и обдуманной шуткой. Но мастер был не такой. С простой строгостью он сказал из-за бастиона аперитивов: «Я этот анекдот знаю, только там про Картера». (И говорить не стоит, это была неправда, в силу того, что анекдот, который он знал, тоже был не о Картере.) Заявление мастера являло собой запутанное высказывание, невозможно было понять: нападает он или одобряет. (У мастера так часто; ибо он ни то и ни другое! в этом соль! потому что ни то и ни другое.) Здесь и там он слышал понимающее сопение, но чаще просто звон бокалов на ножке. «Хорошо, – закхекал рассказчик анекдота, – очень хорошо. Наверное, – подмигнул он, выдавая себя, и хихикнул, – наверное, и для меня было бы лучше, если бы я тоже… хм… знал его о Картере». На что мастер ответил, как нож или колотушка: «Не думаю». И, выпив залпом слишком сладкий аперитив, улыбнулся кое-кому… «Боже мой», – сказал он после супа на венгерский манер. «Что ты бормочешь?» – бросил ему господин Миклош. Прибл. в это время был положен на язык и таял судак орли. Господин Миклош с набитым ртом прошептал; «Операция «Булочка» откладывается». – «А я твердо, молодечески рубанул: хорошо!» Однако не все было так хорошо, потому что, когда они прошли наверх и на улицу, он изволил покачнуться – по всей вероятности, из-за пульсации света и духоты воздуха, а не от потока подлости – и снова тихо сказал: «Боже мой». Господин Андраш рядом с ним кивнул с высоты. Положив руки друг другу на плечи, они вымелись вон (но сначала совсеми, как водится, попрощались; мастер намеренно не поцеловал ручки, хотя это там в моде; «на улице-то и подавно!»).

«Слушай, что касается наличных, мы можем выплатить их только по частям, но я полагаю, Петерке, это не проблема. Твою милую маму… как же ее… да: милую маму Лили возьмем уборщицей, за полгода получишь десять». (Ха-ха: в то время добрая женщина уже была уборщицей для господина Марци!) «Каковы условия товарища спортсмена?» – спросил один из товарищей, товарищ от организации. Председатель сверкнул глазами на мастера. Он изволил его понять. «В сущности, никаких». Тот кивнул из-за солнечных очков («О, это слишком характерно!»). «Работа нужна», – сказал нападающий. «Парень математик», – пояснил оратор. Товарищ главный инженер утвердительно кивнул: «Можно устроить». Посмотрел на мастера: «Четыре». Мастер затряс головой. «Четыре тысячи, – пояснил инженер, затем, увидев выражение лица мастера, фильтровал дальше: – в месяц, имеется в виду». – «А что нужно делать?» – спросил он. Товарищ главный инженер отмахнулся. «Однако прошу тебя не путать день зарплаты и, по возможности, получать деньги еще до обеда». Лицо мастера выражало ожидание, относившееся еще к вопросу: а что нужно делать? Неизменная открытость, нерешительность лица вызвала смущение в комнате. Мастер как бы продолжал сидеть на карусели: «геометрия смещена», он отмечает мелкие, кажущиеся бессвязными детали: товарищ генеральный директор сопит, товарищ главный инженер копается в волосах, лепешечка перхоти бело падает вниз, один из власть имущих ковыряет нос, снаружи слышатся издаваемые спортсменами приглушенные звуки. «Лайош, заходи с краю!» – «Это Хуш», – узнает мастер. Хуш – давно известный талант, быстрый, жесткий, хорошо делает передачу, только с причудами. Товарищ генеральный директор как раз раскрыл рот, чтобы что-то сказать, как власть имущий начал говорить (как бы синхронизируя его): «Тогда давайте поговорим о перерегистрации».

Ситуация накалялась. «Это просьба или ультиматум?» – спросил мастер спокойно. «Ультима-атум? Но дорогой товарищ спортсмен Эстерхази?!» – «Знаете, друг мой, – растапливал лед своим добродушием мастер, – знаете, в дрожь бросало оттого, и до сих пор бросает! – что я не верил, не мог поверить ему, что это всего-навсего треп. Хотя, – покачал он своей умной головой, – возможно,это правда был только треп». (Ох, господин, эти мне «возможно», эти «возможно». Сказал бы я здесь пару ласковых. Мастер утверждает: возможно, все было тем, чем казалось. Возможно. Но пусть тот, кто уже испытал на себе разную власть, скажет, что такое «возможно», хотя это следует знать. Ведь какова вероятность того, что Наполеон на белом коне, сайка наголо, въедет на полном скаку в шипящие клочки пены для ванны? Знайте же: 50 %. Потому что он, возможно, въедет, а возможно, и не въедет. Так вот это и есть «возможно», о несчастный мой господин. [51]51
  Э. П. не согласен с этой масштабной точкой зрения.


[Закрыть])

К товарищу генеральному директору вернулся дар речи. «Мы знаем, что вас зовет и «Ланг». Или «Эрдерт». Все равно. Вы получите все,Петерке, что только пожелаете».

Без сомнений, достаточно пищи для смеха дает наблюдение за тем, как за него борются два клуба III лиги… (Не преувеличивайте, mon ami, лишь один из них».) Но ведь если человек – он, имеется в виду, – находится внутри мира, тогда этот мир совершенен. В таком случае нет разницы между великолепным, как говорят, травяным покрытием «Непштадион» и твердой, глинистой поверхностью стадиона «Голи», испытывающей подошвы на прочность. «Друг мой, для этого стадиона нужна специальная погода». В свою очередь, в силу схожести ситуации и ее же общественной значимости, в крут ассоциаций неизбежно попадает и господин Марци; да он и так его любит.

И очень даже забавно, что когда вокруг «Марцики» начался тарарам и в родительский дом заявился уполномоченный именитого клуба, там тоже прозвучали эти слова: «Марци получит все, что только пожелает».Там сидели глава семьи, подавленная мать, мастер и… но это пусть будет сюрпризом. Седовласый журналист начал смеяться, как добродушная лошадь, выставляякрасивые желтые зубы. «Послушайте, уважаемый, я вам расскажу одну историю… Один из моих сыновей, – (да будет известно читателю: речь идет о господине Дьерде, без сомнений), – в два года посмотрел на полную луну, – талантливый переводчик едва мог сдерживать веселье, – посмотрел и говорит: Хоцу это. Не знаю, понимаете ли вы меня». Целыеочки обеспокоенно блеснули. Уполномоченный несколько нервозно, потому что не знал, торгуются Эстерхази или просто дураки, сказал: «Послушайте, уважаемый. Мы взрослые люди. Шварц ауф вайс [52]52
  Черным по белому (нем.).


[Закрыть]«. «Шварц ауф гельб [53]53
  Черным по желтому (нем.).


[Закрыть]«, – ляпнул мастер крайне остроумно, сдав, таким образом, экзамен по историческому мышлению на «отлично», но остальные были поглощены кровавыми подробностями практической стороны – им было до него как до лампочки. Мало того, отец мастера процедил: «Не надо их недооценивать». – «Послушайте, уважаемый, будем говорить начистоту». Он набрал побольше воздуха: «Даем вдвое больше, чем «Фради». Тогда из-под кровати – это и есть обещанный сюрприз! – раздался смех гнома: «Не напрягайся, приятель», – сказал господин Марци, который хитро туда спрятался; фрадист до мозга костей способен на такие выкрутасы: даже из-под кровати! «О, Марцика очень хороший мальчик, с ним не будет никаких забот», – быстро и невинно сказала мать мастера.

Уморительная была сцена, многочисленные отпрыски никак не могли понять гостя. (Отсутствовал общий знаменатель.) И все это время постоянное хихиканье господина Марци из-под кровати! Уполномоченный – уполномочен был совсем по другому делу, – спросил, что это. «Марцика спрятался», – ответил с готовностью мастер, который любил правду. Вот над этимвсе посмеялись от души. А отец мастера перешел с представителем – как со всеми представителями – на «ты», а затем его потихоньку выпроводили. «Ах, ну, я очень ряда», – сказала мать мастера и на прощанье, как каждого представителя, заставила его рассказать правило штрафного удара. «Сынок. – покатывалась потом со смеху святая женщина, – не понимаю я его». – «Потому что никогда не слушаешь, мамуля-наседка». – «Да-а не-ет», – и по неровному лицу текли от смеха слезы. («Важен момент удара по мячу».)

«Что у меня будет за работа на моем рабочем месте?» Он пытался спросить об этом без агрессии, без особого успеха; он изволил рассудить, что слишком долго учился для того, чтобы иметь липовую работу. Плюс к тому его высокая нравственность. «Слушай, душа моя, я тебя понимаю, – с озлобленной любезностью сказал товарищ главный инженер, – но на данный момент должность par excellence, [54]54
  Как таковую (фр.).


[Закрыть]в смысле математическую должность, мы предоставить не можем. Но слушай. Это чистовопрос времени, я поговорю с Байттроком из центра, у них есть отдел вычислительной техники». – «Что-нибудь в этом духе и надо», – сказал дипломированный нападающий. Руководитель гулко засмеялся: «Если хочешь, я могу устроить так, чтобы тебе нужно будет ходить на работу. Даже на тренировки не будут отпускать». Над этим хорошо повеселились и счастливые, и несчастные. После того как утих шум, мастер неуместно посчитал уместным обозначить свои убеждения: «Мне нужно не рабочее время, а работа». Человек от организации нетерпеливо сорвал солнечные очки. Мастер – поскольку без слов понятно: тотчас же устремил туда свой недоброжелательный взор – увидел чистые, синие глаза. Как у Пола Ньюмана. Своеобразно. «Мы бы хотели, чтобы товарищ спортсмен играл здесь, под знаком этого общества». – «Ну, – пожал он несколько озадаченно узкими, изящными плечами, – так ведь затем я и здесь, а не где-то еще». – «Ну, тогда, Петерке, – напирал сбоку председатель, – здесь, пожалуйста». Уже всунута была ручка в руку мастера, перед ним бумага, на ней сплюснутый палец услужливо указывал то место, где надо. Он растопырил свободную руку на бумаге (сплюснутый палец срочно ретировался), с любовью положил ее, как поступал обычно со всякой бумагой. Однако голос был не тот, хотя он и маскировался. «Мы еще успеем с этим», – беззаботно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы дело было завершено», – сказал власть имущий, уже снова надев очки. «Мне бы хотелось, чтобы ты подписал», – дружески убеждал его товарищ генеральный директор. Он слегка покачивал головой. «Подождем еще известий из центра относительно места». – «Душа моя, считай, что оно уже есть». – «Я очень рад», – честно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы товарищ спортсмен…» Мастер тут вскочил – вновь ощутив то же, что и на европейском приеме, – и стал решителен. «Слушайте, ребята, – сказал он, галантно переходя на «ты», – все, по большому счету, в порядке. Я перехожу сюда». Радость при этом известии была уравновешена отложенной в сторону ручкой. (Это все же не каждый день происходит! Чтобы он, мастер пера, отложил перо в сторону. Плачевная ситуация, что ни говори.) «Как только будет место, о котором мы говорили, вы мне звоните, я прихожу и подписываю. Время есть, хотя и немного». (Это такой типичный для него ход: довести игривым жестом мелочи жизни до необъятных размеров. Время есть, хотя и немного. А потом все это необъятное со смирением возвращается в среду быта, которой недавно было рождено.)

«Ну, если так…» – «Так». Все встали. «Я очень рад, что товарищ спортсмен с такой ответственностью думает о работе», – сказал более молчаливый (: менее значительный) власть имущий. Второй власть имущий многозначительно молчал, а затем, когда махонькая ручка мастера дошла до него при прощании, он накрыл ее своей даже на пальцах волосатой лапищей и дружелюбно произнес: «А вот этого описывать не надо, мой маленький Эккерман». Однако случилось так, что после нескольких публикаций в литературных журналах о деле более-менее узнали, он прославился. Мастер хотел было отнять руку, но тот сжал ее как в тисках! «Я обо всем напишу», – сказал он, смотря перед собой, тихо, не делая на этом ударения, с отчаянием. Толстая ладонь чуть шевельнулась, но это не предоставляло для мастера возможности. «Не думайте, однако, что мы вас тут наивили». – «Да вы и не наивывали меня», – просиял он. «Да я и говорю, что мы вас не наивывали. Вот если будем разивывать, то все равно это будет по-другому!..» Оп-ля, тут махонькая ручка выскользнула из потного железного кольца; кто бы мог подумать, что она такая махонькая. «Угу, естественно, и даже очень, конечно, непременно», – склабился он и громко одобрял, с тем вызывающим симпатии хамством, которому научился от господина Марци, и покинул пожилых мужчин. «Потом, mon ami, они еще раз хорошенько дадут мне под зад», – и он потер двумя цветочными руками, как деловой человек…

Итак, это произошло. Он ощущал внутри себя легкость и небольшую грусть. Кто же будет играть вместо него? И кто будет капитаном команды? Наверное, Либеро. Но будем надеяться, что Левый Защитник. Однако он быстро спустился с небес на землю. Хуш, Баша, Освальд, д-р Мока, Угроцки. Который? «Ну? Подписал?» – спросил высокий парень. Теперь облокотившиеся на балюстраду снова смотрели на них. «Еще нет». – «Ясно, штарик. Это хутбол». – «Что-то в этом роде». Они уже попрощались, когда мастер внезапно повернулся: «Да вытри ты свой локоть наконец, Господи Боже мой». Центровой приподнял локоть, пожал плечами и со смехом толкнул мастера в грудь. «Ты сегодня, я вижу, придуриваешься». Они снова попрощались.

Внизу он миновал поле. Тренировка подходила к концу. Хуш бежал по касательной к центру, Освальд и д-р Мока с ходу его атаковали. Д-р Мока, побежав за укатившимся мячом, оказался рядом с мастером и узнал его. Они как-то вместе играли в районной сборной. «Это был благотворительный матч в пользу жертв наводнения», – «Ну что, малыш, переходишь сюда?» – «Судя по всему». – «Хорошо», – сказал д-р Мока и побежал обратно бить по воротам. Бросив косой взгляд на верхний этаж, он, к великому изумлению, увидел сплоченные ряды давешних партнеров по переговорам, за чем-то следивших. Следили за ним. Пихали друг друга в бок. «Знаете, друг мой, как в гимназии, когда по улице Сэнткирайи по солнечной стороне проходила какая-нибудь цыпочка». Он изволил остановиться и, пошире расставив ноги и откинувшись назад, нагло посмотрел вверх, да, вверх. «В чем дело?» – гаркнул он. Ответа сверху, конечно, не последовало, одна лишь смущенная возня и негативное отталкивание от окна, как если бы та самая дамочка (на улице Сэнткирайи или где-нибудь еще) обернулась к молокососам-гимназистам: «Ну, в чем дело, ребята?!» Он изволил медленно покинуть спортивный стадион. Даже и не подозревая: здесь он был в последний раз.

²²Мастер поднял палец (страна притихла) и пошевелил им. «Видите, друг мой, мы сменяем писательский план, как другой – нижнее белье. Это заодно и объяснение». Одним глазом он, однако, уже шарил в полиэтиленовом пакете рядом с полотенцами: нет ли там резинки для гетр. Затем, растягивая между двумя согнутыми крючком большими пальцами резинку для варенья, которую он обнаружил, проверяя должным образом, упругая ли, справедливо произнес: «Знаете, друг мой, – а сам неодобрительно теребил резинку, – мне бы хотелось, чтобы время просто вливалось в роман. Как будто… А, старая слишком!» И выкинул слишком старую полопавшуюся резинку. Ему как раз пришла сильная охота поучать, в тот момент он изволил быть последователем великих предшественников. Команда играла на тренировочном матче вяло, и нужно было что-то делать. Тогда он взял слово и поставил на вид, что если так и будет продолжаться, после матча команда будет оставаться вместе и он будет читать отрывки из своего романа в тысячу страниц. Конечно, такого романа не существовало, но наверняка не знал никто. Ребята, по крайней мере, зашумели, стали тихо давать обещания. Правый Защитник сказал: «Тогда лучше будем участвовать в чемпионате».