Текст книги "Удачливый крестьянин"
Автор книги: Пьер де Шамбле́н де Мариво́
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
– Ах, что мне карьера, если я лишился вашего благоволения, – сказал я с горечью.
– Довольствуйтесь тем, Ля Валле, – сказала она, – что я питаю к вам дружбу; больше пока ничего не могу сказать. Вы знаете мой образ мыслей, и этого достаточно.
Мягкий взгляд, прояснившийся после моей исповеди, сказал в тысячу раз больше, чем ее уста.
Охваченный радостью, я снова бросился к ее ногам, надеясь вырвать у нее более ясное признание, но в прихожей раздался шум, и она жестом остановила меня. Вошел граф д'Орсан.
– Вот я здесь и жду (ваших распоряжений, – сказал он госпоже де Вамбюр. – Но, кажется, я помешал? – он сказал это с улыбкой, лукаво поглядев на Меня. – Меня привело сюда наше общее дело; надеюсь, на меня не будут сердиться.
– Нет, граф, вы нисколько не помешали, – тотчас отозвалась госпожа де Вамбюр, – я как раз хотела с вами поговорить. Мне нужна ваша помощь, ваше влияние, чтобы поскорее помочь господину де Ля Валле занять подобающее место. Вчера я видела Боно, и он дал мне дельный совет. Славный человек этот Боно!
– Согласен с вами, сударыня, – сказал граф. – Он принимает большое участие в судьбе господина де Ля Валле, и этим очень мне симпатичен. Вы можете рассчитывать на меня. Но должен вам признаться, – добавил он шутливо, – что если бы я не видел моего друга в этом траурном одеянии, я был бы больше удивлен вашей горячностью; чувствую, что вы оставили меня позади. Я никогда не пытаюсь проникнуть в тайные намерения моих друзей, – продолжал он тем же тоном, – но желаю, чтобы наш друг Ля Валле скорее занял подобающее положение, более достойное внимания, какое вы ему оказываете.
– Богатством меня не прельстишь, – с улыбкой отвечала госпожа де Вамбюр, – господину де Ля Валле не нужна будет моя помощь, когда карьера его будет сделана. По вашей просьбе я охотно взялась помочь ему, чем могла. Но полагаю, что теперь, если ничто больше не удерживает его в Париже, ему следует продолжать свою поездку.
– Но мне грозит тяжба, затеянная моей свояченицей, – заметил я.
– Об этом не тревожьтесь, – сказал господин д'Орсан. – Я говорил с Дусеном и полагаю, что он утихомирит свою духовную дочь; но если ему не удастся выполнить обещание, все равно вы можете пренебречь его угрозами.
Тут граф заметил по глазам госпожи де Вамбюр и по моим взглядам, что мы еще не все сказали друг другу и, напевая что-то вполголоса, отошел к окну, выходившему на площадь.
– Господину д'Орсану, – сказал я госпоже де Вамбюр, как только граф отвернулся, – легко советовать мне не тревожиться! Но у сердца моего есть тревоги поважнее, чем карьера. Вы велите мне разлучиться с вами…
Я умолк, не в силах побороть охватившую меня печаль.
– Не горюйте, – ласково сказала госпожа де Вамбюр, – помните, что это мой приказ; я хочу, чтобы вы мне повиновались.
– Если бы вы разрешили мне хотя бы писать вам время от времени! – воскликнул я.
– А разве я вам запрещаю? – отвечала она. – Напротив! И мне самой придется отвечать на ваши письма, чтобы ставить вас в известность о шагах, предпринятых нами здесь в ваших интересах.
Господин д'Орсан снова подошел к нам и назначил мне срок отъезда. Я попрощался с госпожей де Вамбюр, чей взгляд еще раз приказал мне не тревожиться. Быть может, желая подсказать мне правильный путь, граф, прощаясь, взял руку госпожи де Вамбюр и поднес ее к губам; я с трепетом решился на подобную же вольность и должен признаться, что этот знак преданности был принят с явным благоволением.
Описанная выше сцена многих удивит. В самом деле, редко бывает, чтобы вдовец в первые же дни траура так далеко зашел на пути к новому браку. Впрочем, ведь вся моя история нарушает общепринятые законы; вообразите любого на моем месте, и вы перестанете удивляться.
В самом деле, я женился без любви, овдовел, когда во мне только пробудилась любовь к той, с которой я по долгу благодарности должен был иногда встречаться – и думаю, что никто не упустил бы открывшейся передо мной возможности и не поступил бы иначе. Если этих резонов мало, ничего не поделаешь. Мое дело написать правду, а вы читайте.
Выйдя от госпожи де Вамбюр, я отправился к брату и застал его в отчаянном положении. Жена покинула его несколько дней назад, заявив, что вернется в свой дом только тогда, когда его уже там не будет. Брат хотел было прибегнуть к правосудию, чтобы по закону добиться своего права, но я ему отсоветовал судиться; а чтобы лучше его убедить, попросил его подыскать мне небольшой домик в Марэ, перевезти туда за время моего отсутствия мебель и из дружбы ко мне поселиться там и ждать, когда я вернусь в Париж. Я рассчитывал на то, что в дальнейшем мы с ним больше не расстанемся.
Затем я привел в порядок свои денежные дела с мадам Ален, которая стала менее вежливой, когда узнала, что у меня хотят отобрать наследство, и, наконец, отправился к месту службы, с тем чтобы продолжить объезд Шампани.
Мне следовало изучить до тонкости свое дело, и я прожил в провинции гораздо дольше, чем предполагал. В течение этих полутора лет я поддерживал аккуратную переписку с госпожей де Вамбюр. В одном из писем она просила меня от имени графа д'Орсана заехать в одно из его имений, расположенных на границе вверенной мне провинции.
Каково же было мое удивление, когда приехав в поместье графа, я увидел там госпожу д'Орвиль. Граф д'Орсан сказал, что счастье его не будет полным, если я не буду свидетелем его бракосочетания с прелестной вдовой. Церемония состоялась на следующий день. Мать господина д'Орсана, которая уступила мольбам сына, с радостью согласилась принять участие в торжестве; через несколько дней после свадьбы мы все отправились в Париж.
– Знаете ли, дорогой мой, – сказал мне по дороге господин д'Орсан, – госпоже де Вамбюр удалось устроить вас в Париже. Король недавно выдал лицензию на основание новой компании,[112]112
Речь идет об одной из торговых компаний, создававшихся для экономических связей с заморскими странами; такие компании возникали на протяжении всего XVIII в. Одной из них была Миссисипская компания, основанная в 1716 г. Антуаном Кроза (1655–1738) для морского сообщения и торговли с Северной Америкой.
[Закрыть] и маркиза определила вас туда. Не сомневаюсь, что средства уже отпущены.
Такая доброта со стороны той, к которой я стремился всем моим существом, настолько меня поразила, что я лишился дара речи. Должен сказать, граф скрыл от меня свое участие в этом новом благодеянии, желая, чтобы я всем был обязан моей дорогой возлюбленной. Я говорю это не для того, чтобы уменьшить заслугу любви, но чтобы воздать должное дружбе. Должен сказать, что если любовь тут терпит некоторый ущерб, то только благодаря прямоте госпожи де Вамбюр, которая делает ей честь: от нее самой я и узнал, сколь многим обязан графу, чье великодушие заслуживает глубочайшей благодарности.
Можно ли найти и существует ли на свете кто-нибудь, кто мог бы похвалиться таким счастьем? Дружба и любовь соперничали, осыпая меня благодеяниями, – и вот, не в силах одолеть друг друга, они объединились для моего блага!
Оказавшись в Париже, я немедленно побежал к госпоже де Вамбюр. Она была дома, одна; любовь и благодарность бросили меня к ее ногам. Я не могу припомнить, что я говорил: скрытое пламя, пожиравшее мое сердце, подсказывало мне слова; я был в таком волнении, что не запомнил ничего из своих речей. Должен признаться к своему стыду, что восторг мой несколько ослабел, когда госпожа де Вамбюр, поднимая меня с колен, постаралась незаметно спрятать от меня какие-то бумаги, лежавшие на столе.
Это неприятно поразило меня. Почему? Может быть, то была ревность? Не думаю. Я любил и был почти уверен, что любим. Не довольно ли этого, чтобы оградить меня от подозрений? Если вы скажете «нет», то я готов признаться, что тут была отчасти ревность; иные скажут, что ревность могла возникнуть лишь как мимолетный порыв, не вызванный никаким определенным подозрением, но оставляющий в душе легкую тень, причину и суть которой трудно объяснить – и они тоже будут правы. Я не успел еще сам разобраться в своих чувствах, как эта легкая тень рассеялась: я заметил, что почерк на бумагах напоминает мой собственный; я понял, что госпожа де Вамбюр перечитывала мои письма.
Я только собрался с облегчением и радостью заговорить об этом, как госпожа де Вамбюр, угадав, что происходит в моей душе, сказала:
– Я собиралась писать вам, чтобы ускорить ваше возвращение в Париж. Д'Орсан нашел для вас должность, которая требует вашего присутствия здесь.
– Если есть причина, чтобы мне находиться здесь, зачем она порождена вашим великодушием, а не сердцем? – воскликнул я.
– Не будем говорить о моем сердце, – остановила меня дама.
– Ах, это единственное, чем мне хотелось бы обладать. Неужели ваши уста не хотят подтвердить счастье, какое обещали мне ваши письма!
– Может быть, и так, – сказал она, опустив глаза.
Я воспрял духом.
– А если так, сударыня, – воскликнул я с живостью, – то, быть может, положение, которое благодаря вам я займу в обществе, позволит мне питать надежду?
Она молчала, глубоко задумавшись.
– Не откажите мне в этой милости, сударыня, – продолжал я, – откройте свое сердце тому, кто вас обожает. Вы всегда были ко мне добры; вы равнодушны к званиям, титулам и даже к происхождению, – не дает ли мне это основания надеяться, что вы простите мою дерзость? Я вас люблю, я свободен; мое имя вас не отпугивает. Смею ли просить вас…
– Остановитесь, друг мой, – сказала она, – мы сейчас говорили только об устройстве вашего будущего; нам есть над чем потрудиться. Когда это будет сделано, вы получите позволение касаться других вещей; а до тех пор прошу вас о них не упоминать.
Она проговорила эти слова застенчиво, почти робко; тон ее смутил бы меня, если бы не успокоили ее глаза. Напрасно я напрягал свой ум, мне пришлось уйти, так и не найдя повода продолжить этот увлекательный разговор.
Я очутился в совершенно новом для себя положении; хорошо, что мой светский опыт, пусть еще очень незначительный, проливал некоторый свет на то, с чем я столкнулся. До этих пор женщины сами оказывали мне внимание, без всяких усилий с моей стороны; теперь же я должен был искать путь к сердцу возлюбленной и не всегда встречал отклик. Я говорил о своих чувствах открыто и ясно, а в ответ получал вздох, жест, одно слово, скорее вырванное, чем сказанное добровольно.
Не думайте, однако, что я остановился на полпути. Сердце мое было по-настоящему затронуто, оно было единственным моим советчиком, и этого мне было достаточно. Я очень скоро сумел дать понять госпоже де Вамбюр, как сильна страсть, которую она во мне пробудила. Она не могла не увидеть всю силу моей любви и благодарности. Благодарностью дышало каждое мое слово, но и любовь не уступала ей своих прав, с лихвой вознаграждая себя за отданное благодарности место. Все это не ускользало от внимания моей возлюбленной, как она впоследствии сама мне призналась.
Я обещал вам нарисовать ее портрет, и здесь он придется кстати. Госпожа де Вамбюр была высокого роста и хорошо сложена. Ее каштановые волосы совершенно естественно, как бы сами собой, укладывались в прическу и открывали высокий лоб, строгость которого скрадывали глаза, очень яркие, но приветливые; они говорили о живости ума, и действительно, склад ума у госпожи де Вамбюр был очаровательный. Я согласен, что ее лицо было немного чересчур удлиненное, но этот недостаток искупался прелестным цветом кожи. Все в ней было прелестно: маленький, изящно очерченный рот с чудесными зубами, нежная ручка и белоснежная грудь.
О ее уме не буду говорить, а чистосердечно признаюсь, что вскоре оценил ее проницательность и верность ее суждений, и с тех пор во всех своих поступках руководствовался ее советами. Характером она была великодушна и в то же время скромна, что помогало ей приноравливаться к любым обстоятельствам; я старался следовать ее примеру и тем предохранил себя в жизни от многих оплошностей. Таков ее портрет, который я давно вам обещал. Если он и не закончен, то читатель простит мне упущения: ведь трудно описывать с беспристрастием совершенства, которые составляют счастье твоей жизни; они и сейчас передо мной, когда я пишу эти строки. Да простит мне читатель это отступление. Итак, я продолжаю.
Я приступил к исполнению своих новых обязанностей. Значительный вклад, внесенный мною в фонды компании, и могучее покровительство, которым я пользовался, придали мне немалый вес. Скоро мне пришлось, по совету господина д'Орсана, снять приличный дом и завести свой выезд. И вот я стал настоящим барином, даже не заметив этого превращения.
– Как меняется человек! – думал я порой. – Когда я женился на мадемуазель Абер, я радовался тому, что приобрел домашний халат. А теперь я один занимаю целую карету. Скромная квартира казалась мне дворцом, а теперь мне принадлежит красивый особняк, и это нисколько меня не удивляет. Я, помнится, призывал к себе кухарку только для того, чтобы удостовериться, что у меня есть своя кухарка, а теперь слуги сами появляются, когда надо, и делают все, что положено, не ожидая моих приказаний. Какая огромная разница между королевским откупщиком де Ля Валле и Жакобом, только что покинувшим свою деревню! Но вот что интересно: в скромную квартиру я попал сразу по приезде, а в собственный дом добирался долго, постепенно, переставляя ногу со ступеньки на ступеньку.
Я хотел основательно познакомиться с моими новыми обязанностями, но скоро убедился, что главное – умело расставлять служащих, выбирая таких, которым можно доверять; а за собой надо сохранить только удовольствие пользоваться плодами их трудов. Такой порядок показался мне приятным и удобным, а опыт показал, что научиться этому совсем не трудно.
Я ежедневно встречался с госпожей де Вамбюр и, конечно, не упускал случая заговорить о своей любви и надеждах. Она не скупилась на нежные слова, но решительно отклоняла всякую мою попытку завести речь о моем желании жениться на ней.
Однажды, предавшись грустным размышлениям о своей несчастной любви, я гулял по улицам дольше обычного и когда вернулся домой, удрученный печалью, мне доложили, что меня ждет какой-то господин, желающий со мной переговорить.
Я дал распоряжение проводить посетителя в мой кабинет; и каково же было мое удивление, когда посетителем этим оказался господин д'Орсан, который, по моим сведениям, находился в своем поместье.
– Вы удивлены, дорогой друг? – сказал он. – Но я приехал в Париж, представьте, по вашим делам. Вы молоды, у вас нет детей; вам следует жениться, и у меня есть для вас подходящая партия.
– Не говорите мне о женитьбе, сударь, – сказал я ему печально; – лишь одна женщина могла бы составить мое счастье. Но я ясно вижу, что надеяться не на что.
– Прежде чем услышать от вас отказ или силой вырвать ваше согласие, – сказал он, – я попрошу вас об услуге: примите к себе на службу одного молодого человека; я увидел его у вас в передней: по-моему, он заслуживает внимания. Его история растрогала меня. Он всецело зависел от своего дяди, а тот умер, оставив его без всяких средств.
– Приказывайте, – отвечал я, направляясь к дверям, – и если позволите, я приведу его сюда: пусть он убедится в том, что я сделаю для него все возможное; он может рассчитывать на меня, раз вы его рекомендуете.
Молодой человек вошел; он отвесил почтительный и в то же время изящный поклон, так что я не сразу его разглядел. Если бы он себя не назвал, я, может быть, и не узнал бы его; но услышав фамилию своего первого хозяина, я понял, что передо мной его племянник – тот самый мальчик, к которому я был приставлен для услуг.
Я не мог сдержать слезы при мысли о там, как изменились его и мои обстоятельства. Я обнял и расцеловал молодого человека и просил его не сомневаться в помощи и поддержке того, кто обязан своими первыми успехами его семье. Велико было удивление господина д'Орсана! Но эта сцена нисколько не унизила меня в его глазах; смею сказать, напротив, его уважение ко мне только возросло. Я пригласил моего бывшего молодого господина почаще меня навещать и мне посчастливилось: через несколько дней я устроил его отлично; он, надо полагать, не раскаялся в том, что обратился за покровительством к своему любимому Жакобу.
Когда молодой человек вышел, господин д'Орсан прямо сказал мне, что он приехал в Париж специально чтобы поговорить с госпожой де Вамбюр и узнать, каковы ее намерения относительно меня.
– Я был у нее, – сказал граф, – на мой вопрос она без обиняков ответила, что питает к вам глубокое чувство; она готова уступить вашим желаниям, о которых вы не раз говорили ей, и сочетаться с вами браком.
Граф сообщил мне также, что хотя ее покойный муж носил титул маркиза, но сама она дочь финансиста, и потому, желая избежать злостных толков, решила подождать, пока я займу прочное положение, и уж после этого отдать мне свою руку.
– Прочное положение вами достигнуто; итак, спешите к ней, и скорее завершите дело вашего счастья, а я вам искренне желаю полного успеха, – закончил он.
Я просил господина д'Орсана не оставлять меня своими советами, позабыв даже поблагодарить его за все его заботы. Он сказал, чтобы я завтра же отправился к госпоже де Вамбюр, а он сообщит ей о нашем разговоре.
Не буду рассказывать, в каком радостном и нетерпеливом волнении провел я эту ночь. Заветный час наступил, а я так и не успел разобраться в обуревавших меня чувствах. Я не сомневался в том, что господин д'Орсан сказал правду; любовь госпожи де Вамбюр тоже не была для меня тайной, но я боялся каких-нибудь неожиданностей. Каких – я и сам не знал. В общем, могу сказать: я боялся, потому что любил.
Итак, я поехал к предмету моей страсти. Я был принят с радостью, какой раньше мне не приходилось видеть; наши сердца были в полном согласии, мы испытывали друг к другу взаимную сердечную склонность, и брак наш был решен. Вот когда я, наконец, почувствовал, какая мне выпала огромная удача. Моя новая супруга отнеслась весьма приветливо к моему брату, распространив на него доброе чувство, какое питала ко мне; она взяла к себе моих племянников и решила, что они будут воспитываться в нашем доме Отец же их, несмотря на все мои настояния, не захотел изменить свой скромный образ жизни. Он был доволен уже тем, что более не терпит нужды, и просил позволить ему уехать в деревню. Я согласился, хотя и скрепя сердце, и в скором времени мы все вместе выехали из Парижа; брат рассчитывал во время этой поездки избрать для себя постоянное место жительства.
Супруга моя очень хотела, чтобы я прибавил к своему имени название какого-нибудь из ее владений, но я просил ее не настаивать на этом. Она легко согласилась, и мы втроем с братом отправились знакомиться с поместьями госпожи де Вамбюр. Господин д'Орсан с супругой пожелали присоединиться к нам, и удивлению нашему не было предела, когда мы застали графа и графиню на первой же почтовой станции: они нас там поджидали. Лестная для меня встреча и высокая честь!
Коней, седьмой части
Часть восьмаяНаше путешествие было долгим, но весьма приятным: тщеславие, этот сладкоречивый тиран, чья власть над моим сердцем возрастала с каждым днем, хоть и не поработило его до конца, доставляло мне ни с чем не сравнимые радости – до того счастливого мига, когда я удалился от житейских бурь и треволнений. Должен признать, что в жизни моей, если угодно, было много счастливых обстоятельств, но ведь счастье наше зависит целиком от состояния души; только тогда, когда все наши желания исполняются, не успев зародиться, можно говорить о полноте блаженства. Если мне было приятно сознавать, что я вышел из ничтожества и стал богатым, то еще приятнее было, что все вокруг наперебой доказывали мне вновь и вновь, какие великие преимущества выпали мне на долю, и вот это, думается мне, можно назвать вершиной благополучия.
Да, куда бы мы ни прибыли, вся округа встречала нас с почетом и уважением. Эти знаки дружбы и восхищения, конечно, были чисто внешними, но меня и это вполне удовлетворяло. Я еще не знал тогда, что страсти бушуют повсюду. Я не подозревал, что провинциальные дворяне, сидя в четырех стенах своего замка, делают свою провинцию ареной тех же грехов, какие в столице тщеславие выставляет напоказ. Париж дает для этого больше поводов, зато в деревне, где таких поводов меньше, за них хватаются еще более рьяно. Мои иллюзии поддерживались еще и тем, что мы весьма быстро проезжали все эти места и я не успевал узнать людей, которые спешили приветствовать нас или которым мы сами отдавали визиты. Поместья моей молодой супруги, госпожи де Вамбюр, содержались в порядке и не требовали от меня больших забот. Оставалось только желать, чтобы такой же порядок сохранялся и в дальнейшем. Все угодья были отданы в умелые руки, и фермеры, работая на благо своей госпожи, не забывали и себя,[113]113
Фермеры, работая на благо своей госпожи, не забывали и себя. – Эта картина счастливой сельской жизни, которую рисует автор продолжения, является типичной буржуазной утопией и ни в коей мере не соответствует реальному положению французского крестьянства в XVIII в. Даже при очень рациональном ведении хозяйства и в самые удачные по урожаю годы французские арендаторы едва сводили концы с концами: дробность и чересполосица крестьянских наделов, обилие всевозможных налогов, затрудненность сбыта из-за разнообразных заградительных пошлин – все это обрекало французское крестьянство на полунищее существование. Известно сделанное Лабрюйером описание французского народа, потрясшее Пушкина: «Порою на полях мы видим каких-то диких животных мужского и женского пола: грязные, землисто-бледные, иссушенные солнцем, они склоняются над землей, копая и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены, однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют нашим глазам человеческий облик; это и в самом деле люди. На ночь они прячутся в логова, где утоляют голод ржаным хлебом, водой и кореньями. Они избавляют других людей от необходимости пахать, сеять и снимать урожай и заслуживают этим право не остаться без хлеба, который посеяли» (Лабрюйер. Характеры, стр. 263). К середине XVIII в. в этом отношении мало что изменилось.
[Закрыть] пользуясь тем, что никто их не стеснял. Так что все шло хорошо, и большего не приходилось требовать.
На каждом шагу меня ждали новые удовольствия. Присутствие молодой жены, горячо любимой мною и нежно любившей меня, общество господина д'Орсана и очаровательной д'Орвиль, – все, казалось, соединилось, чтобы придать блеск моей триумфальной поездке по местам, сеньором которых я стал: несмотря на всю уверенность в себе, порожденную самолюбием, я понимал, что при этом вельможе, который всем рекомендовался как мой друг, соседи поневоле держались в границах, которые они в других обстоятельствах непременно бы перешли. Эта мысль скоро подтвердилась.
Спустя некоторое время граф покинул нас, так как мы проезжали поблизости от одного из его поместий, где требовалось его присутствие. Я сразу же заметил, как мне его не хватает и насколько труднее мне стало добиваться от моих соседей тех знаков уважения, которые так мне льстили со дня нашего отъезда из Парижа.
Итак, я пока знал провинцию лишь с приятной стороны. Но вот жена моя как-то упомянула название одной деревни, которую приобрела незадолго до нашей свадьбы; прежняя владелица ее, некая вдова, умерла в монастыре.
Как я был поражен, услышав название деревни, куда я скоро приеду и где буду хозяином и господином! Ведь жители ее еще помнили, как я ушел оттуда с кнутом в руке! Должен сознаться, мое самолюбие вдруг воспротивилось этому; мне было неловко, сомнения меня одолели. Я хотел их побороть, но тщетно, и решил открыть жене смущавшие меня мысли.
– Я не утаил от вас, – сказал я ей, – ни сословия, в котором я родился, ни кто мои отец и мать. Вы знаете, что я родом из той деревни, которую вы купили. Я не боюсь появиться в тех местах, где мои родители жили в честной безвестности; но не возмутится ли ваша гордость, когда дядюшка Люк и тетушка Жанна кинутся меня обнимать, а вас назовут невесткой?
– Напрасно вы тревожитесь, – ответила моя жена. – Ваши родители занимают в моем сердце то же место, которое отдано вам. Вы увидите, что я снова стану ласковой и приветливой, хотя сочла нужным держаться иначе во время нашего путешествия.
– Должен сознаться, – сказал я, – я заметил эту перемену и именно поэтому не совсем спокоен. В Париже вы были всегда ровны, добры, просты в обхождении, словом, очаровательны; а в ваших владениях вы держитесь гордо, чтобы не сказать – надменно. Вы словно считаете каждый свой шаг, взвешиваете каждый поступок; мне показалось даже, что вы порой остерегаетесь ответить излишне любезно на любезность и что вам даже неприятно, когда я со всеми учтив, видя в том свой долг.
– Вы правы, – прервала она меня, – этому научил меня опыт. Я хорошо знаю, каковы сельские дворяне; они и раньше не могли примириться с тем, что оказались моими вассалами; звание вашей супруги не может возвысить меня в их глазах; они знают ваше происхождение, не сомневайтесь (ибо любопытство – в характере сельских дворян); появилось новое лицо в провинции, надо выведать, какого оно ранга, каково его звание, какова его родословная и соответственно определить свое поведение; они знают все про нас обоих и поэтому, не сомневайтесь, одна лишь вежливость заставляет их отдавать нам почести, которых тщеславие ни за что бы не допустило. Я уже изучила нравы наших соседей, и в этом вся причина. Если бы я не боялась нечаянно обидеть вас, я посоветовала бы вам последовать моему примеру; но тогда мне пришлось бы упомянуть о вашем происхождении, что могло быть вам неприятно. Зато с вашими родителями мне не придется себя принуждать: они любят вас. Если они будут нам рады, я первая отвечу им лаской и вниманием.
Это рассуждение показалось мне разумным. И правда, – думал я (быть может, судя по себе), – вот перед нами некий человек; если он сознает какое-либо преимущество перед своим соседом, он будет его скрывать лишь с величайшим сожалением и все-таки время от времени постарается дать его почувствовать. С людьми надо быть постоянно настороже, ибо они тем крепче держатся за свои привилегии, чем меньше имеют на них права. Дворянин, похоронивший себя в деревне, чванится своими старинными титулами, которые заслужены не им; он тщится не уронить свое звание, прибегая к средствам, которые тоже не в его возможностях. Главное дело – предки. Тщеславие подсказывает, что надо разузнать, у кого какие предки, а мне похвастать нечем. Жена моя в этом отношении недалеко ушла от меня. Вот почему она держала себя так высокомерно; она строго соблюдала правила вежливости, но и только.
Если кого-нибудь все это удивляет, то я, зная сердце этой женщины до самых его сокровенных глубин, могу сказать, что иначе поступать она не могла.
– В самом деле, – говорила она иногда, – наша манера держать себя в городе или в деревне не может быть одинаковой. В городе люди привыкли думать, там вежливость завоевывает сердца, а чванство отталкивает их; в деревне же человек находится во власти своей дворянской спеси; он не хочет мириться с тем, что судьба загнала его в какую-то дыру; душа его бунтует, ибо не может проложить дорогу тщеславию и цепляется за всякий повод, чтобы дать ему выход. Деревенский дворянин думает, что таким способом он борется с несправедливым пренебрежением общества. Малейшее проявление любезности в других он считает признаком слабости и подтверждением своего превосходства над ними; и он пользуется этим, чтобы возвысить себя и унизить вас.
Я счел это рассуждение совершенно правильным и решил в дальнейшем поступать согласно ему. При встрече с надменными людьми я напускал на себя важность, но кто держал себя смиренно, мог быть уверен, что я протяну руку, чтобы помочь ему подняться. Не знаю, все ли мои читатели одобрят такое поведение, но время показало, что оно, во всяком случае, было предусмотрительным.
Итак, вскоре мы прибыли в деревню, где я еще недавно опасался показаться. Конечно, я волновался; но каково было мое удивление, когда я увидел, что все жители деревни, вероятно, по приказу моей дорогой супруги, явились в полном параде встречать своего нового сеньора!
Вот как бывает! Мои прежние товарищи, которые некогда считали бы, что для меня довольно чести воскликнуть при встрече: «Здорово, Жакоб, как дела?» – теперь встречали меня восторженными кликами и знаками почтения. Все на меня смотрели, но никто как будто не узнавал. Вероятно, им трудно было поверить в совершившуюся перемену – вот в чем коренилась причина этого ослепления. Лицо моего брата им, по-видимому, запомнилось лучше: многие поклонились ему с нескрываемым удивлением. Не странно ли? Это предпочтение даже немного задело меня. Я думал про себя: он уехал из деревни раньше, чем я, а его еще помнят; значит, он завоевал место в их сердце, а меня они только уважают. Эта мысль несколько омрачила мою радость.
Тем временем мы подъехали к воротам замка, где я увидел своего отца; годы нисколько его не согнули, хотя голова у него была совсем седая. Спокойная деревенская жизнь, как видно, охранила его от разрушительного действия времени. Слезы выступили у меня на глазах. Я остановил экипаж, поспешно выпрыгнул из него и бросился на шею моему отцу.
Увидев меня, он от наплыва чувств совсем ослаб и едва удержался на ногах. Отец знал о событиях, приведших меня к богатству; моя вторая женитьба тоже не была для него тайной, но он не ожидал, что я стану сеньором! Обнимая меня, он в то же время думал, заглядывая в карету, что увидит в ней своего нового господина. Глаза его были широко раскрыты, он не мог поверить, вопреки очевидности, что его сын – то самое лицо, в честь которого он же и устроил столь торжественную встречу.
Моя супруга, видя, в каком я положении и догадавшись о волновавших меня чувствах, поняла по этой умилительной сцене, что происходит. Не считаясь с житейскими условностями, она вышла из кареты, обняла старика и попросила его следовать за нами в замок.
То была счастливая для меня минута! Не знаю, что для меня было дороже – любовь отца или благородство жены!
У моего отца не хватало ни голоса, ни слов; он не спускал с меня глаз и не мог удержаться от слез. Так мы прошли через весь замковый двор. Госпожа де Вамбюр ласковыми и почтительными словами старалась ободрить старика и вернуть ему дар речи, но все ее старания были напрасны.
Скоро мой приезд перестал быть тайной в деревне. С каждым шагом следовавшая за нами толпа народа увеличивалась.
– Пойдем, поглядим на Жакоба, – говорил сосед соседу. – Вот так штука! Теперь он наш сеньор. Недаром говорят, кому какое счастье на роду написано. Кто бы сказал, что он станет таким важным господином? В Париже можно всего достичь.
Услышав такое приглашение, каждый старался протолкаться вперед, чтобы лучше меня разглядеть. Кое-кто из слуг, сердясь на столь непозволительную фамильярность по отношению к их господину, пытался оттеснить самых назойливых, но моя супруга, предвидя, что из этого может выйти, умерила грубость лакеев, сказав им:
– Пусть эти добрые люди подойдут поближе. Я хочу, чтобы ворота замка были открыты для всех жителей деревни; пусть каждый может не только видеть нас, но и войти в замок, если пожелает.
Я же шел рядом с отцом, который только твердил:
– Ах, дорогой мой Жакоб! Не сон ли это? Как, ты стал моим сеньором!
– Нет, дорогой отец, – отвечал я, – я сеньор этих мест, но вам я не сеньор. Вы будете приказывать везде, где я господин; и если я стал владельцем этого замка, то хозяином в нем будете вы.
Старик никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле, и только удивление кюре, ожидавшего нас в зале, убедило его наконец, что это не сон. Местный пастырь, по-видимому, приготовил приветственную речь, но так изумился при виде меня, что не мог сказать ни слова, и это избавило нас от скучной обязанности слушать его разглагольствования. Но я его обнял и заговорил с ним первый, чтобы быстрее привести в чувство и подтвердить, что я действительно его сеньор.
Как только мы уселись, мой отец и почтенный церковнослужитель потребовали подробного рассказа обо всех моих приключениях и о неизреченной милости свыше, даровавшей мне высокое положение, которое я ныне занимаю. Я, разумеется, охотно исполнил их желание. Это должно было лишь возвысить меня в их глазах, ибо все принижавшее меня было им и без того известно. Мои первые галантные приключения немного опечалили священника; казалось, он мысленно взывал к господу о прощении грешника; отца же они необыкновенно развеселили. Ему, видимо, казалось забавным, что его сын, едва выйдя из-под родительского крыла, так быстро научился подражать парижским обольстителям. Но читатель, надеюсь, не станет удивляться, если заглянет в собственное сердце: он согласится, что все мужчины склонны к любовным похождениям; достаточно их только пальцем поманить, и они готовы на все.
