Текст книги "Удачливый крестьянин"

Автор книги: Пьер де Шамбле́н де Мариво́

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Но разве ваше сердце, – возразил я, – сделало недостойный выбор, и все эти лица, от которых вы зависите, так уж непременно должны его отвергнуть?

Читатели, кстати, могут судить по этим моим словам о том, до какой степени ослепила меня любовь: я совсем позабыл о чувствах, которые на моих глазах зародились в сердце графа в тот день, когда мне выпало счастье спасти его от гибели. Я пришел в себя лишь после того, как он сказал:

– Мой выбор, конечно, нельзя считать недостойным. Вы достаточно знаете госпожу д'Орвиль и сами поймете, мог ли я устоять перед ее чарами. Нет, я никогда не буду счастлив, если мне не позволят разделить с ней имя и состояние. Мне посчастливилось вернуть ей достаток, не вызвав краски на ее лице. Помните, вы говорили о крупном процессе, который выиграла у них противная сторона. Дело это слушалось только в первой инстанции; не имея средств, господин д'Орвиль не мог продолжать тяжбу. Я разыскал их адвоката и просил его пойти к этой даме, как бы по собственному почину, и посоветовать ей продолжить процесс, ибо весь риск он возьмет на себя; она, пусть нехотя, но все же согласилась дать свою подпись. Так вот, госпожа д'Орвиль выиграла процесс, и сейчас находится в своем поместье, не зная даже, как все это получилось. Ей сообщили только, что тяжба успешно завершена. Новое положение госпожи д'Орвиль дает мне некоторую надежду на успех. Но эта надежда все же не избавляет меня от ужасных опасений!

Должен сказать, что благородное поведение графа и собственный мой разум, не ослепленный кастовыми предрассудками, говорили мне, что мой друг поступает правильно. Он слушался голоса сердца, а это единственный голос, к которому следует прислушиваться при заключении столь важного союза. Рассчитывать доходы и разбирать родословные возможно лишь когда ты спокоен; с любовью же это несовместимо.

В этих мыслях я укрепился на основании собственного опыта. Я женился на мадемуазель Абер ради денег; я вел с нею приятную жизнь, но сердце мое, как мог убедиться читатель, не получило полного удовлетворения. Чувственность на короткое время могла заглушить требования души; но если бы я все это время таил в своем сердце ту нежность, какая пробудилась в нем от уверенности в любви ко мне госпожи де Вамбюр, я был бы, конечно, несчастнейшим человеком.

А посему нетрудно понять, какой совет я дал графу д'Орсану. Я прямо сказал ему, что на его месте поступил бы так же, как решил, очевидно, поступить и он. В нашей деревне люди всегда счастливы в браке, потому что руководствуются чувствами и ничем более. Там дети никогда не рискуют ошибиться, называя своего отца отцом, тогда как здесь, в силу городских и придворных обычаев, во всех семьях полно дочерей и сыновей, не имеющих, по существу, никаких прав на наследство, кроме чисто юридических.

– Как я рад, – воскликнул граф, обнимая меня, – что вы рассуждаете таким образом! Сейчас мне пора идти, но я заеду за вами между двенадцатью и часом, и мы отправимся к госпоже де Вамбюр: она вместе со мной должна познакомить вас с лицами, которые нашли вам должность.

Я проводил его до кареты, еще раз заверив в своей признательности. Как только он уехал, я поднялся к моей жене. Охваченный радостным оживлением, я рассказал ей, зачем приезжал граф д'Орсан. Она не приняла это известие с такой радостью, как я. Конечно, упоминал я только о графе, приписав ему всю заслугу этой огромной удачи, столь неожиданной для меня; если бы я заикнулся о госпоже де Вамбюр, я дал бы повод для ревности, которая, как я уже дважды имел случай убедиться, быстро и легко разгоралась в сердце моей супруги.

– Что с вами, дорогая? – сказал я. – Ведь вы как будто желали, чтобы я выдвинулся на каком-нибудь поприще? Теперь представляется редкий случай, а вы словно недовольны.

– Я очень довольна предложенной вам должностью, – сказала она, – но вам придется часто отлучаться, а я в это время буду одна, вдали от вас. Правда, я опасаюсь, что мне уже недолго осталось радоваться вашим успехам.

Предчувствие близкой разлуки, высказанное моей женой, заставило и меня пролить слезы; они смешались со слезами, хлынувшими из ее глаз при этих словах. Я постарался рассеять ее тяжелые предчувствия, ибо не видел для них никаких оснований. Когда она немного успокоилась, я поцеловал ее и ушел, чтобы подготовиться к приезду графа д'Орсана; он явился за мной в назначенное время.

Жена просила передать ему извинения за то, что она не может лично поблагодарить его за протекцию, которой он меня почтил. При этом она ссылалась на свое нездоровье, но я понимал, что истинной причиной была охватившая ее странная печаль.

Приехав к госпоже де Вамбюр, я старался вести себя так, как подсказывал разум, чтобы укрепить ее в добрых чувствах ко мне. Вероятно, старания эти делали меня смешным и неловким. Как показал мне в дальнейшем жизненный опыт, в таковых случаях нужно полагаться на природу И держать себя как можно естественней; действительно, лишь искреннее расположение дамы ко мне побудило ее не замечать моего натянутого вида, не покидавшего меня во все время этого визита.

Делая поклон, я в то же время следил глазами за положением своих ног. Когда мне хотелось произнести комплимент, подходящие слова ускользали от меня, ибо я силился найти другие, более благородные, и теряясь в хаосе синонимов, выбирал самый неподходящий. Таков был мой первый визит к госпоже де Вамбюр. Хотя моя неловкость не ускользнула от ее внимания, я мог быть доволен оказанным мне приемом. Я сам потом заметил, что был смешон, но этим открытием я обязан лишь своим собственным мыслям, потому что, заглядывая в глаза госпожи де Вамбюр, я каждый раз читал в них расположение к моей скромной особе. Граф д'Орсан, госпожа де Вамбюр и я должны были втроем сделать несколько деловых визитов. И что же? Первыми лицами, к которым мы приехали с изъявлениями благодарности, оказались господин де Фекур и господин Боно! Велико было наше общее удивление… Де Фекур принял меня весьма холодно, чем крайне озадачил всех, так как именно он, по просьбе госпожи де Вамбюр, от которой зависел, первый подписал назначение.

Боно, напротив, выказал полное удовлетворение тем, что выбор пал на меня.

– Я очень рад, – сказал он моим покровителям, – что вы приняли участие в этом молодом человеке. Он далеко пойдет; наконец-то нога его в стремени, теперь дело за ним; но он должен немедленно ехать по делам службы. Я сдержу свое обещание, сударыня, – обратился он к госпоже де Вамбюр, – и дам ему провожатого, который вместе с ним будет ездить по всем указанным местам и поможет наладить дело. И даже даст кое-какие советы на первых порах; ведь нашему протеже надо немного разобраться в своих обязанностях. Но пусть заплатит ему за труды из собственных средств, мы не можем брать на себя столь значительные расходы.

– Ах, не беспокойтесь, – сказала ему госпожа де Вамбюр; – мы прибыли сюда, чтобы поблагодарить вас, а не быть для вас обузой.

– Обузой! Мне! Что вы, ей-богу, нет, – возразил Боно. – Нам и так надо было занять кем-нибудь эти вакансии. Не все ли равно, кто получит место? Я очень рад, что угодил вам. Но вот что удивительно: человек, нигде не работавший и ничего не знающий, вдруг займет такую должность! (Я уже в четвертой части говорил, что господин Боно обладал добрым сердцем, но грубым языком.) Но Фекур, – продолжал он, – пресек все наши возражения: он предсказывает, что новый контролер недолго засидится на этой должности, для него это скорее звание ad honores[110]110
  Бесплатно, ради чести; здесь: почетное (лат.)


[Закрыть] и значит жаловаться нам не придется. Я со своей стороны сделал все, что мог: ведь тот, кто будет его спутником и провожатым, сам должен был занять это место, если бы за молодого человека не просили вы, сударыня.

Господин д'Орсан заверил его, что все будет сделано как следует и что он берет на себя полную ответственность. Он произнес эти слова так высокомерно, что господину Боно оставалось только отвесить низкий поклон, сопроводив его следующими многообещающими словами:

– Пользуясь вашим покровительством, сударь, он быстро сделает карьеру.

Мы уже собирались уходить, когда Боно без всяких церемоний заявил, что был бы очень польщен, если бы мы все оказали ему честь отобедать у него. Гордись, дорогой мой Ля Валле, ты оказал бы ему честь! Тот, кто совсем недавно считал за счастье улещивать мадам Катрин, чтобы иметь честь пообедать с ней на кухне, обедает сейчас на равных с сильными мира сего. Приглашают графа, маркизу и его, не делая никаких различий. И кто приглашает? Финансист. Предложение было принято, и мы немедля сели за стол.

Общество собралось многочисленное и весьма пестрое, люди всех рангов и сословий. Хозяину часто приходилось спрашивать у гостя его имя, когда надо было с ним заговорить.

Господин Боно, сидевший между графом д'Орсаном и госпожей де Вамбюр, по правую руку которой усадили меня, занимал их беседой; остальных же гостей, на которых не хватало внимания хозяина, развлекал вертлявый юноша, которого, судя по оживленной жестикуляции, можно было принять за клоуна.

Стол был сервирован роскошно, одни яства сменялись другими, много было такого, чего нигде не найдешь в зимнее время. Я впервые познакомился с нововведением, какое подарило миру чревоугодие денежных тузов: всякое блюдо подавалось по два раза, так что глаза разбегались, и я не знал, на чем остановить свой выбор.

Еще не успели разлить шампанское, как тот молодой человек предложил прочитать вслух стихи, сочиненные в честь хозяина дома. Гости зааплодировали, а господин Боно кивком головы поблагодарил его за эту прекрасную мысль, а гостей за изъявленное ими удовольствие; когда Боно поднялся со стула, он, как мне показалось, раздулся от самодовольства раза в полтора. Чтение стихов сопровождалось кликами одобрения всех присутствующих. Все поздравляли сочинителя за прекрасную мысль. Вначале он скромно отклонял поздравления; однако после долгих настояний и оваций вынужден был сказать:

– Право, господа, мои стихи вовсе не заслуживают похвал; вы заставляете меня краснеть.

И прикрывшись этими скромными словами, он стал объяснять гостям красоты своего творения.

Признаюсь, я не разделял общего восторга и приписывал это своему невежеству. Но взглянув на графа, увидел, что и тот пожимает плечами. У госпожи де Вамбюр был страдальческий вид, но она ничего не говорила, потому что госпожа Боно, сидевшая напротив мужа, громко восторгалась этим чудом поэзии.

Автор, видимо, заметил нашу сдержанность, и потому, обратившись к господину д'Орсану, сказал с подчеркнутым оживлением:

– Сударь, вы не слышали сельскую эпиталаму, написанную по случаю бракосочетания госпожи де Ферваль с шевалье де Бриссоном?

Мы переглянулись, и я, не смущаясь тем, что граф не успел ответить, обратился к поэту:

– Как же так, сударь, – сказал я, – я полагал, что шевалье находится в своем полку.

– Все так думали, – ответил он, – но это была хитрость. Госпожа де Ферваль влюбилась в него после одной весьма неожиданной встречи, случившейся при необычных обстоятельствах. Она отбыла в одно из своих поместий, а через несколько дней за ней последовал шевалье, которому она вскоре отдала и свою руку и состояние. Эта прелестная дама, шутившая с любовью под личиной святоши, сама попалась в расставленные сети – и поделом. Шевалье – молодой вертопрах, который, не имея собственного состояния, искал только случая, чтобы изловить дичь и тут же ощипать добычу. Когда представилась возможность, он не оплошал, прикарманил ее состояние, и вполне прав; так ей и надо. Все свои насмешки сельский поэт, сочинивший «эпиталаму», обрушил на госпожу де Ферваль.

Пока сочинитель бережно разворачивал рукопись, госпожа де Вамбюр бросила на меня выразительный взляд, в котором я прочел: «Теперь вы знаете, что собой представляет тот, кого вы могли счесть своим соперником; как видите, его бояться нечего!» Я отлично ее понял, но сделал вид, что боюсь выдать себя и ее перед посторонними и только с улыбкой опустил глаза: на деле я опасался, как бы она по моему смущенному виду не догадалась, что и с моей стороны у нее есть соперница, и гораздо более опасная. Однако я сам почувствовал, что на лице моем выразилось замешательство, и постарался как можно скорее взять себя в руки; видимо, мне это удалось, ибо по улыбке госпожи де Вамбюр было ясно, что она ни о чем не догадывается; иначе она не слушала бы «эпиталаму» с таким удовольствием.

Стихи эти были хорошо написаны, но я ограничусь лишь несколькими словами об их содержании. Все проделки госпожи де Ферваль, все ее уловки, чтобы умножать и разнообразить свои удовольствия, были описаны с величайшей прямотой и сарказмом и без всякой заботы о репутации дамы. Чем больше нравились эти стихи, тем больше презрения они вызывали к их героине. Некто Жакоб тоже там фигурировал, причем выступал далеко не в такой завидной роли, как при спасении господина д'Орсана; но весь эпизод был описан так сочно, что если бы не имя, которое резало мне слух, я бы сам от души аплодировал. Поэма эта имела большой успех, но чтец не захотел признаться в своем авторстве, ссылаясь на то, что в стихах есть несколько простонародных выражений, которые мог допустить только деревенский поэт. Наконец все поднялись из-за стола и стали постепенно расходиться. Мы тоже откланялись.

– Когда он намерен выехать? – спросил Боно.

– Через несколько дней, – ответил господин д'Орсан.

– Чем раньше, тем лучше, – заметил Боно.

Затем он проводил нас до кареты, и когда кучер уже поднял кнут, господин Боно спросил у меня:

– Кстати, что стало с той молоденькой женщиной, которая была тогда с вами в Версале? Как бишь ее?…

Господин д'Орсан был задет бесцеремонным тоном Боно.

– Вероятно, речь идет о госпоже д'Орвиль? – поспешно обратился он ко мне.

– Да, да, верно, именно так, д'Орвиль. Так что она? – подхватил Боно. – Ко мне она так и не пришла. Как поживает ее муж?

– Господин д'Орвиль умер, – ответил я.

– Да, – прибавил возмущенный граф д'Орсан, – господин д'Орвиль умер, госпожа д'Орвиль стала вдовой, и следовательно, ей нет нужды хлопотать о должности для мужа.

– Жаль! – сказал Боно, прощаясь с нами, и удалился.

Как понять это словечко: «Жаль»? – подумал я. Наверно, Боно и сам не мог бы этого объяснить, так же как не заметил, по-видимому, что вызвал гнев господина д'Орсана. Боно был по натуре добрый человек, но он принадлежал к тому типу людей, у которых простота обращения доходит порой до грубости.

– Какая горячность! – заметила госпожа де Вамбюр, обращаясь к графу; – я вижу, вы очень интересуетесь этой дамой?

– Да, сударыня, – ответил граф, не колеблясь, – и горжусь этим. Ничтожные людишки, поднявшись из низов благодаря деньгам, воображают, что могут безнаказанно третировать обедневших дворян. Я не настолько ослеплен своим именем, чтобы думать, будто знатность сама по себе достойна почета и уважения; но если дворянин, несмотря на бедность, умеет сохранить достоинство, он, я считаю, имеет еще больше прав на наше уважение.

– Вполне с вами согласна, – заметила дама, – благородное происхождение случайный и незаслуженный дар; но если знатность сопровождается добродетелью, то она заслуживает искреннего уважения. Однако признайтесь, граф: если бы не ваше особое отношение к госпоже д'Орвиль, вы не обратили бы внимания на неловкие выражения господина Боно, который вовсе не хотел сказать ничего обидного.

– Прошу вас, – обратился граф к госпоже де Вамбюр, – гоните от себя всякие подозрения, оскорбительные для этой дамы. Я еще больше восхищаюсь ее добродетелью, чем красотой, совершенно меня покорившей. Не сомневаюсь в вашем умении хранить чужие тайны, и потому открою вам без колебаний свою душу. Да, если бы я имел власть над сердцем госпожи д'Орвиль, я не медля, на коленях, просил бы ее руки.

– А она знает о вашем расположении к ней? – спросил я.

– Если знает, – сейчас же заметила госпожа де Вамбюр, – то не может оставаться безразличной. Кто в силах отклонить такие лестные чувства? А если мысли этой дамы столь же возвышенны, как ваши, граф, то я не могу вас порицать.

– К сожалению, я мало успел насладиться ее обществом, – ответил граф. – Она только что овдовела, и существуют правила приличия, с которыми я, как это ни трудно, вынужден считаться. А теперь она уехала к себе в деревню, у нее там дела. Не скрою от вас, однако, что она знает мои мысли. Скажу больше, я имею основание думать, что чувства мои ей дороги, но ее вдовство и положение моей семьи заставляли ее до сего времени хранить полное молчание. Все это стало мне ясно во время моего последнего визита к ней перед отъездом в деревню. У нее хватило силы духа советовать мне побороть мою любовь; я упрекал ее за это; я изнывал от горя, но вдруг слезы, брызнувшие из ее глаз, дали мне понять, что стараясь разрушить мою любовь, она борется со своим собственным сердцем.

– Ах, граф, – воскликнула госпожа де Вамбюр, – столь благородные чувства вполне заменяют и знатность рода, и красоту, и богатство. Мне от души вас жаль, вам придется преодолеть множество препятствий, но я буду восхищена, если вы сохраните твердость. Ничто не должно казаться слишком ценным, всем надо поступиться и все принести в жертву ради такой возвышенной любви.

– О, как вы меня обрадовали, – воскликнул граф. – Если бы вы знали ту, что я боготворю, вы сами полюбили бы ее. Господин де Ля Валле видел ее, он подтвердит, что я не преувеличиваю.

Я заметил, что госпожа де Вамбюр внимательно посмотрела мне в глаза, чтобы проверить, какое впечатление произвел на меня этот разговор.

– Как? Вы совершенно равнодушны? – спросила она, убедившись, что этот взгляд замечен.

– Нет, сударыня, но ваше участливое отношение к чувствам графа наводит меня на другие мысли: как был бы счастлив тот, кого вы удостоите подобных же чувств! Вас не заботило бы происхождение возлюбленного, а только его любовь – и это меня восхищает.

– Вы правильно поняли мой образ мыслей, – сказала она; – да, я отдала бы свою руку, только повинуясь велению сердца, и была бы счастлива, если бы мне отвечали тем же.

– Можно ли, – вскричал я с горячностью, какой сам от себя не ожидал, – можно ли знать вас и не питать к вам тех возвышенных чувств, каких вы вправе требовать! Еще не перевелись на свете сердца, способные оценить совершенство, а в вас соединилось все, что покоряет такие сердца.

Госпожа де Вамбюр, видя, что разговор со мной перешел границы сдержанности и главной его темой стала она сама, спросила д'Орсана, беря его под руку:

– О чем вы задумались, граф?

– О том, как добиться счастья, – ответил он, – и я его добьюсь.

Услышав это и опасаясь, что разговор снова коснется ее и примет слишком серьезный оборот, госпожа де Вамбюр завела речь о моих делах. Господин д'Орсан объяснил ей, что все устроено, и что я, если захочу, могу уехать хоть завтра: он обо всем позаботился, и как только я приму решение, он пришлет мне свою дорожную коляску и двух слуг.

– А есть ли у него деньги? – снова спросила госпожа де Вамбюр, – ведь путешествие будет долгое.

– Все устроено, – повторил граф д'Орсан, – как я уже имел честь вам сообщить. Не беспокойтесь ни о чем.

– Но, граф, ведь будущее этого молодого человека – наше общее дело, – возразила щедрая дама, – я тоже хочу помочь ему, наравне с вами!

При этих словах я взял ее руку и покрыл ее бесчисленными поцелуями, а граф сказал:

– Это уже не касается господина де Ля Валле; наши с вами дела мы уладим без него.

Тут госпожа де Вамбюр попросила остановить карету, так как мы уже подъехали к дому, где она должна была провести вечер. Я вышел первым и имел честь подать ей руку, причем воспользовался случаем еще раз поблагодарить ее; в моих словах, вероятно, было больше признательности к ней за любовь, чем за щедрость.

Признаюсь, мне самому было бы трудно разобраться, почему так получилось. Я вовсе не хотел обманывать госпожу де Вамбюр; но я уже не мог управлять своими чувствами. Дайте страсти несколько дней, она зайдет много дальше, чем мы сами могли бы предполагать. А если эта страсть именуется любовью, то она устремляется по естественным руслам чувств столь бурно, что ее и вовсе не удержишь. Да и кто может поставить ей преграды? Напротив, все в самой природе нашей способствует ей. Нет ничего удивительного, что несмотря на мой брак и на высокую добродетель госпожи де Вамбюр, которую хвалил граф, я при всяком удобном случае выказывал ей свою нежность. Стоило мне увидеть ее, как я забывал и долг и уважение к принципам этой дамы. И то и другое я попирал всяким своим словом и шагом.

Когда мы расстались с госпожей де Вамбюр, граф отвез меня домой. Жену свою я застал в том же состоянии. Мы вместе решили, что я уеду через три дня. За это время я побывал у моего несчастного брата; жена продолжала терзать его с прежним остервенением; я повел его в пансион, куда поместил обоих его сыновей, и нам сказали, что они подают большие надежды. Все свободное от этих забот время я посвящал госпоже де Ля Валле, уговаривая ее не беспокоиться обо мне. Здоровье ее с каждым днем ухудшалось.

На второй день вечером граф д'Орсан (к которому я посылал и узнал, что его нет в Париже), пришел ко мне сам и сообщил с невыразимой радостью:

– Дорогой друг, я любим, в этом нет больше сомнения. Сама госпожа д'Орвиль подтвердила мне свои чувства; теперь ничто не мешает нам соединиться, кроме химер сословной спеси. Но я буду бороться и одержу победу; я знаю, что ее сердце принадлежит мне, я уверен в успехе.

Я радовался вместе с ним, как того требовала дружба, коей он меня почтил, но должен сознаться, я при этом с горечью думал, что мне-то никак нельзя питать подобные же надежды. Все же я предложил ему вместе посетить госпожу де Вамбюр.

Как ни странно, я еще ни разу не побывал у нее; но вы перестанете удивляться, если вспомните, что я был врагом всякого притворства и потому боялся остаться наедине с этой дамой. После нашего последнего разговора, который не мог оставить у нее никаких сомнений насчет моих чувств и дал мне основание надеяться, что они не совсем безответны, я обязан был при первом же свидании с ней объясниться в любви по всей форме. Такое объяснение имело бы целью либо обмануть ее (ибо я был женат, и это препятствовало моим желаниям), либо нанесло бы ей оскорбление, которого она, возможно, никогда не простила бы мне. Тяжкие сомнения одолевали меня, и я решил ничего не предпринимать до возвращения господина д'Орсана; увидев же его снова, я прежде всего попросил его помочь мне выполнить долг вежливости и благодарности; но, как выяснилось, в тот же вечер, когда мы расстались с госпожей де Вамбюр, она уехала к себе в деревню.

Не странно ли, что оба мы, казалось, избегали друг друга? А между тем, последний наш разговор требовал безотлагательной встречи. Я пришел к заключению, что госпожа де Вамбюр по деликатности не хотела объяснений накануне моего отъезда, боясь, что разлука станет слишком тяжелой для нее; ведь она не знала, что ее опасения напрасны и никакого объяснения не может быть, потому что я женат.

Граф д'Орсан разрешил мне не делать ему прощального визита. Я должен был уехать рано утром на следующий день. Уходя от меня, граф вручил мне по поручению госпожи де Вамбюр кошелек. Я хотел посмотреть, что в нем содержится, но граф не разрешил мне сделать это при нем. Он быстро удалился, попросив меня почаще писать ему и пообещав моей жене навещать ее, чтобы скрасить дни разлуки со мной.

Только он ушел, жена моя безутешно расплакалась, твердя, что она больше меня не увидит. Что до меня, я уже не разделял ее печали; если бы она была не так ослеплена любовью, она вероятно почувствовала бы, что простился я с ней довольно холодно.

На другой день я выехал с утра в дорожной коляске графа и вскоре прибыл в Реймс, где меня ждал помощник. Он разъяснил мне мои обязанности, и могу сказать без хвастовства, что за короткое время я усвоил все самое главное из того, что мне следовало знать.

По прошествии примерно месяца после приезда в Реймс, я получил от господина д'Орсана письмо, удивившее меня своим слогом. Я с каждой почтой получал от него письма, полные веселых шуток. Это же письмо резко отличалось от предыдущих своим неестественным, принужденным тоном. В конце же его граф сообщал, что жене моей очень плохо, но что пока нет оснований опасаться печального исхода и потому он советовал мне не покидать мой пост без специального разрешения; в конце он умолял меня не очень беспокоиться и положиться во всем на него.

Это письмо ошеломило меня. Настойчивая просьба остаться в провинции и наряду с этим сообщение о тяжелом состоянии жены… Все это открыло мне глаза. Я больше не сомневался в том, что ее уже нет в живых. Холод пронизал меня; я снова и снова брал письмо в руки и откладывал его, не читая. Я сидел у себя потрясенный и растерянный, когда один из лакеев, приставленных ко мне графом, доложил, что главный викарий епархии,[111]111
  Главный викарий был помощником епископа, он ассистировал ему во время торжественных богослужений, исполнял его обязанности, когда епископ отсутствовал, и вообще вел его дела.


[Закрыть] приходившийся родственником графу, желает меня видеть. Я вышел к нему.

Задав мне несколько вопросов относительно различных статей моего брачного контракта с мадемуазель Абер, он сообщил, что она скончалась, хотя врачи не замечали у нее никаких признаков болезни, кроме крайней слабости, на которую она жаловалась все последнее время. Я не мог удержаться от слез при этом известии и смело скажу, что слезы мои были искренними.

– Сударь, – прибавил викарий, – господин д'Орсан до последней минуты делал все, чтобы избавить вас от неурочного возвращения домой. Но теперь вам надо вернуться и как можно скорее: мадемуазель Абер-старшая опечатала ваш дом, вот вам разрешение прервать на время вашу поездку по провинции.

Я уехал, не теряя времени, этой же ночью; прибыв домой, я облачился в траур и с помощью графа д'Орсана уладил все деловые вопросы.

Не успел я вернуться, как ко мне пожаловал господин Дусен, достопочтенный духовный наставник мадемуазель Абер.

– Мы с вами, думается мне, знакомы, – сказал он, входя. – Я пришел к вам по поручению мадемуазель Абер-старшей. Эта благочестивая особа ожидает, что вы по справедливости вернете ей состояние покойной сестры. Думаю, вы слишком порядочный человек, чтобы присвоить себе наследство, принадлежащее ей по праву кровного родства.

– Если вам думается, что мы знакомы, – ответил я, – то признаюсь, я удивлен, что вы посмели явиться ко мне. Невестка моя никоим образом не может претендовать на наследство моей жены. А чувство справедливости и сан, которым вы облечены, должны были бы подсказать вам, что надо вразумить мадемуазель Абер-старшую, чтобы она не затевала тяжбы, которая ни к чему не приведет.

Он долго разглагольствовал елейным тоном, пытаясь сломить мое упорство, но убедившись в моей непреклонности и заключив по моим ответам, что нет никакой надежды на успех, сказал на прощанье:

– Посмотрим, кто возьмет верх: вы или я.

Я не мог без смеха думать о сердечной привязанности пастыря к его духовной дочери: он считал ее интересы своими собственными. Отец Дусен ушел взбешенный, а я даже не проводил его до двери.

Я был столь невежлив не со злости, а из-за смущения, в какое повергли меня его угрозы; ведь я был совершенным профаном во всех правовых вопросах.

В тот же день я описал графу свою беседу с преподобным Дусеном. Граф повез меня к своему адвокату; тот сказал, что мне нечего беспокоиться и что он возьмет на себя ведение этого дела, а я могу больше о нем не думать.

Тем не менее я еще целый месяц жил в Париже и все это время ежедневно подвергался атакам госпожи д’Ален, которая задумала пристроить за меня свою дочь Агату. Чтобы отвязаться, мне пришлось обойтись с этой милейшей дамой довольно нелюбезно.

Я уже собирался вернуться в Шампань, когда господин д'Орсан сообщил мне, что госпожа де Вамбюр в Париже и я должен посетить ее, не откладывая. Я, не колеблясь, последовал его совету. Я уже не так боялся встречи с ней, хотя траурное одеяние было наглядным свидетельством моей неполной откровенности.

– Какой мрачный наряд! – воскликнула она, увидев меня. – Я думала, вы в отъезде.

– Я приехал в Париж, сударыня, – сказал я, – по приказанию графа д'Орсана, чтобы привести в порядок свои дела. Смерть моей жены…

– Как! Вашей жены! – воскликнула она. – Что это значит? Д'Орсан никогда не говорил, что вы были женаты:

Она умолкла и задумалась. Я упал перед ней на колени.

– Простите графа д'Орсана, сударыня, – сказал я. – Ради меня он пожелал скрыть от вас мой брак. Он опасался.

– Чего же он опасался? – прервала она. – Неужели он думал, что из-за этого я откажусь вам помогать? Или он полагал, – продолжала она в волнении, – что у меня были какие-то виды, которым мог помешать ваш брак?

– О нет, сударыня, – ответил я, – господин д'Орсан хорошо знает, кто вы и кто я. Он никак не мог подумать, что вы способны снизойти до меня, и я не настолько дерзок, чтобы обратить к вам мои взоры.

– Ах, встаньте, пожалуйста! – воскликнула она. – Я уже говорила, что разница в происхождении не может влиять на мой выбор, и если я выйду когда-нибудь замуж, то только по велению сердца; и того же буду ждать от моего избранника.

– Ах, сударыня, – сказал я с неудержимым порывом, – если ваше сердце ищет того, кто вас любит, кто вас обожает, не может ли оно сделать свой выбор сейчас?

– Что вы хотите этим сказать? – сказала она в смятении. – Вы с ума сошли! Едва успев похоронить свою жену, вы решаетесь говорить мне о любви! Вы плохо беретесь за дело; такая поспешность отнюдь не завоюет мое сердце, она может лишь уменьшить мое уважение к вам.

– Не торопитесь осудить, не выслушав! Узнайте сначала историю моего первого брака, узнайте, как завязался этот узел, и вы поймете, что женился я по причинам, не имеющим ничего общего с любовью. Да будет мне позволено сказать, не оскорбляя вас – вы первая, кого избрало мое сердце.

– Я буду очень рада услышать все это, – сказала она, – так как я твердо решила устроить ваше благополучие, и мне очень важно знать о вас все.

Как изобретательна истинная нежность, когда она ищет доводы, чтобы поддержать пламя любви, даже сознавая, что его лучше погасить! Чем сильнее любовь, тем легче она находит себе пищу.

Не стоит приводить здесь то, что я рассказал госпоже де Вамбюр; это было повторение чистосердечной повести, уже известной читателю моих записок.

– Вы сами видите, сударыня, – добавил я, – много ли места занимала любовь в моем союзе с мадемуазель Абер. И если продолжить признания, то скажу одно: вы первая женщина, чья красота пробудила мое сердце, и оно страдает жестоко, потому что мне не позволено питать никакой надежды.

– Я рада, что узнала обо всем, – ласково ответила дама, – и вижу, что могу вернуть вам свое уважение. Ваша скрытность встревожила меня, но теперь я успокоилась; самое главное – позаботиться о вашей карьере.