Текст книги "Убийца нужен…"

Автор книги: Пьер Дэкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

VI

Деревья, голые и черные, постепенно усеялись крохотными зелеными почками. В Париж пришла весна.

Дора жаловалась, что устала от поездки. Даниель отправил ее спать, а сам пошел завтракать с Джо. Он пытался заставить Джо разговориться, но не смог вытянуть из него ничего, кроме намеков на всемогущество Бебе. Продавцы вечерних газет кричали о рукопашных боях под Дьен-Бьен-Фу. Фостер Даллес где-то произнес воинственную речь. Вокруг маленькие буржуа, чистенькие, исполненные чувства собственного достоинства, говорили об атомных испытаниях на Эниветоке и о радиоактивных дождях, которые могут выпасть где угодно.

– Если начнется война, – спросил Даниель, – что ты будешь делать?

– Спрячусь, – ответил Джо. Эта мысль не приходила Даниелю в голову. Он озадаченно посмотрел на товарища.

– Но война-то будет с русскими…

Джо махнул рукой.

– Хорошие дела делаются после войны, а до этого еще нужно дожить.

– Ты дал бы русским победить?

В голосе Даниеля звучало беспокойство. Джо сморщился, как прошлогоднее яблоко.

– Бебе прав, ты Даниель – золотой парень. Такие парни и нужны в наше время – молодцы, не задающие лишних вопросов. За здоровье его святейшества папы, императора Бао-Дая и г-на Бидо мои потроха взлетят на воздух. Отлично. А коммунисты будут смотреть и смеяться. Они поняли: пока дураки дырявят друг друга, Бебе и его дружки набивают карманы. Ты думаешь, Бебе сражается под Дьен-Бьен-Фу? Да там и близко нет никого из тех ребят, что провернули дело с пиастрами! Знаешь знаменитое дело с пиастрами? А знаешь, какую игру Бебе ведет сейчас? Он финансирует своего тестя, а тот вовсю торгует с русскими…

Даниель не требовал продолжения. Возможно, он боялся узнать слишком много. Кроме того, ему казалось нечестным расспрашивать этого Джо, абсолютно лишенного простого чувства благодарности. Подумав, он решился на последнее объяснение с Бебе.

* * *

Бебе возвратился в омерзительном настроении. Дела в Индокитае шли прескверно. Повсюду кишели американцы, они везде совали свой нос, и парни Бао-Дая стали нестерпимо наглыми. За последний месяц общая картина настолько ухудшилась, что Бебе рискнул пойти на убытки, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Не то чтобы он ожидал немедленной победы вьетов или вынужденного мира в Женеве – нет, он просто чувствовал, что попал не в тот лагерь, где ему следовало бы находиться, а он привык доверять своему чутью.

На аэродроме его ожидал семейный бьюик. С приятным ощущением комфорта Бебе уселся на сиденье. Предчувствие не подвело его, это было ясно по тону, каким писали газеты о создании Европейской Армии. Странная история произошла с группой бывших министров, верных де Голлю. Они заявляли, что Бидо обманул их. Бебе пожал плечами: обычный фокус. Никто не мешал Бидо действовать по-своему. Однако для вернувшегося из Сайгона Бебе эти слова приобретали новый и странный смысл. Пора решаться на крутой поворот. Для этого надо было покончить с прошлым, избавиться от Даниеля, Доры и Джо. Надо было порвать с Мун – словом, произвести полную чистку. Сохранить следовало одного Гаво, он еще мог пригодиться. В данный момент опасен был только Джо: он слишком много знал и слишком нагло требовал денег. Лучше всего было бы освободиться от Джо при помощи Даниеля.

Машина пересекала Сену, и Бебе подумал о предстоящем разговоре с тестем. Он дал радиограмму о часе своего прибытия, которую нельзя было истолковать иначе, как просьбу о свидании. Однако, имея дело с мсье Кадусом, следовало быть готовым ко всему. Абсолютно ко всему. Так по крайней мере считал Бебе.

* * *

Однажды известный репортер крупной американской газеты получил срочный заказ: написать литературные портреты виднейших французских предпринимателей. В то время в конгрессе обсуждался план Маршалла, и кампания в прессе вполне устраивала французское правительство. Надо было показать американцам, что французская промышленность – вполне солидное место для капиталовложений. Влиятельнейшие министры составили список людей, которых репортер должен был проинтервьюировать.

Когда интервью окончились, репортер перечел свои записи и поразился: все опрошенные так или иначе упоминали о некоем мсье Кадусе. Однако в списке этого имени не было. В разговоре с официальным лицом, наблюдавшим за его работой, репортер закинул удочку. Лицо, видимо, его не поняло. Репортер, разумеется, писал лишь то, что ему приказывали, но всегда стремился быть хорошо информированным. Он взялся за своего ментора всерьез. Когда тому уже некуда было отступать, он сказал: «Кадус – олицетворение всего того, что вам не по вкусу. Это реакционный капитал и французское самодовольство. Писать об этом господине не следует». Репортер принял совет к сведению, но продолжал расспросы. Он узнал, что Кадус только что освободился от американских капиталовложений, которые, видимо, ему мешали. Затем он заключил крупную сделку с Советским Союзом. Речь шла о поставке стальных конструкций, и нелегко было определить, «стратегические» это материалы или нет. Затем на Кадуса накинулась «Юманите» за применение на его заводах потогонных методов. Французский собрат по перу рассказал американцу, что ему довелось освещать в печати стачку, имевшую место на одном из таких предприятий. По его словам, Кадус располагал самым современным оборудованием в Европе. Он не увольнял политических вожаков, как это делали многие другие. Зато у него была установлена сдельно-премиальная система оплаты, благодаря которой каждый день забастовки обходился рабочим весьма дорого. «Кадус изобрел высокую производительность труда раньше вас, дорогой мой. Только он сделал это на французский лад, втихомолочку…»

Наш американец попросил у странного капиталиста интервью. Его принял моложавый секретарь, на следующий же день приславший репортеру «необходимые материалы». Среди них было несколько статей, несколько публичных высказываний и две фотокопии. В одной из них фирме «Кадус» выносилась благодарность от имени Министерства национальной обороны за своевременное и добросовестное выполнение заказов в период войны. Вторая свидетельствовала, что после Освобождения мсье Кадус был награжден за участие в движении Сопротивления. Решив, что секретарь его не понял, американец схватил телефонную трубку. Ему ответили, что, по мнению мсье Кадуса, лишь эти моменты его биографии могли представить какой-либо интерес для американского читателя. Исторические детали каждый умеющий читать мог почерпнуть на кладбище Пер-Лашез, из надписи на бронзовой доске фамильного склепа Кадусов.

Имя Кадус свыше тридцати лет было широко известно в финансовом мире. «Что сказал Кадус?» – в этом вопросе всегда звучало беспокойство, смешанное с уважением. Некоторые называли его идеалистом. В 1924 году, несмотря на то, что он получил в приданое за женой закавказские нефтяные источники, Кадус добровольно признал Советскую Республику и отказался от своих прав на нефть. Другие с восхищением говорили, что он реалист, и в доказательство напоминали, как в трудный год мирового кризиса советские заказы дали ему возможность удержаться на поверхности.

Его решения всегда диктовались соображениями первого и второго порядка. Во-первых, как он считал, важно лишь будущее, ибо оно дает возможность правильно судить о целесообразности произведенных капиталовложений. Во-вторых, Кадус всегда думал о величии своей страны. Он любил красивый жест не ради рекламы, а потому, что верил в рентабельность морали. Во всяком случае, если на заседании правления кто-то пытался возражать ему, Кадус говорил именно так.

В 1911 году покойный отец сказал ему: «Пора тебе браться за дело, вступить в права наследства и сражаться за интересы фирмы „Кадус“». Перед отцом стоял тогда холостой бездельник с моноклем, завсегдатай кулис, изысканный, как персонаж Марселя Пруста. За один месяц все изменилось. Персонаж Пруста все перевернул вверх дном. Он создал первый во Франции завод синтетического каучука, изучил современную науку о броневой стали и наладил производства, от которых отмахивались прежние капиталисты. Он думал тогда, что война 1914 года сделает Францию владычицей мира.

Война? Род Кадусов поднялся из войн Республики и Первой Империи. И, когда Кадус предложил американскому репортеру ознакомиться с историей своей семьи, он имел в виду своего предка, скромного дромуазского седельщика. Будучи поставщиком армии Комитета Общественного Спасения, первый Кадус прославился честностью и стал одним из сподвижников великого Карно. Директория внушала ему отвращение, он хорошо знал все уловки спекулянтов кожей и вскоре был провозглашен их некоронованным королем. Однако торговал он только товаром высшего качества, и проницательный Наполеон Первый вскоре сделал этого республиканца сенатором. Он не ошибся. В период Ста Дней сенатор старался вовсю, помогая императору.

Зять мсье Кадуса усмотрел в этой фамильной истории лишь скандально быстрое обогащение при помощи двойной политической игры. Зато Шардэн, главный юрисконсульт фирмы «Кадус», восхищался революционным рвением первого Кадуса, его патриотическим мужеством.

Кадусу казалось, что он точно таков, как его предок. Он нашел Шардэна и хорошо к нему относился, утверждая, что у этого молодого человека высокая душа. Случай связал Кадуса с Бебе отчасти против его воли, и он никогда не переставал думать об освобождении.

Когда мсье Кадус говорил «я нашел Шардэна», он всегда вспоминал не только самого Шардэна, но и обстоятельства, при которых тот появился в его жизни. Однажды мсье Кадус завтракал с Манделем, бывшим тогда министром колоний. Разговор шел о только что свершившемся «аншлюссе» и парламентской борьбе вокруг законопроекта об «организации нации в военное время». Война приближалась. Один молодой адвокат напечатал обстоятельную статью, беспощадно обнажавшую слабости правительственного проекта нового закона. Министр посоветовал Кадусу прочесть эту статью.

– Мне как раз нужен хороший адвокат, – сказал Кадус.

– Он вам не подойдет. Горяч, слишком молод и горой стоит за национализацию крупных предприятий.

– Но он не считает, что г-ну Гитлеру следует развязать руки?

– Конечно, нет! – заворчал Мандель. – Он сотрудничал в кабинете Пьера Кота!

На следующий же день Кадус пригласил Шардэна на службу и тот принял предложение. С тех пор он был бессменным главным юрисконсультом фирмы.

Когда Кадус думал: «случай связал меня с Ревельоном», он забывал, что в свое время испытывал к этому малому почти отеческую нежность. Дело было зимой 1950 года, когда войска Макартура в Корее рвались к Яле, а Трумэн произносил двусмысленные речи о «воле американского народа» в вопросе о применении атомной бомбы. Кадус попался на удочку, решив, что начинается война. Он считал, что война эта разрушит Францию и низведет ее в лучшем случае до положения европейской колонии янки.

Не будучи в силах сделать что-либо другое, он начал приспосабливаться. Ценой тяжелых уступок он вырвал свою долю американских вложений. Уже через два месяца он увидел, что ошибся. Следовало послушаться Шардэна, сразу решившего, что американцы просто блефуют. После отставки Макартура Кадус попробовал освободиться, но увидел, что это ему дорого обойдется. Правительство отнюдь не поддерживало интересы французских фирм, и Кадусу не на что было опереться. Запутавшись в американских сетях, Кадус оказался один.

Однажды загорелый и породистый молодой человек вошел в директорский кабинет Кадуса.

– Мне довелось слышать, как вас громил французский посол в Соединенных Штатах. Я позволил себе позвонить вам от его имени. Мне кажется, мы с вами могли бы сделать неплохое дело.

Кадус сначала принял посетителя за сумасшедшего, но тот продолжал:

– Если вам угодно, я могу завтра же создать в Париже новую газету желательного направления. Деньги у меня есть. Мне сказали, что вы хотите вырваться из лап американских дельцов. Я охотно помещу деньги в предприятие, где американцев нет. Наведите обо мне справки. Я зайду к вам через неделю.

Через неделю Кадус пригласил к завтраку это юное чудо, сумевшее сколотить несколько сотен миллионов за считанные годы колониальной войны. Они завтракали втроем, мсье Ревельон и мсье Кадус со своей дочерью. Кристиана была единственной наследницей отца, ей предстояло принять руководство его предприятиями. Ее готовили к этому с самого детства. Ревельон не скрывал ничего из того, что могло шокировать семейство Кадус. Он не отрицал ни своего темного происхождения, ни малопочтенных занятий во время оккупации.

Когда отец и дочь остались вдвоем, старик выложил все, что думал. Этот Ревельон – стихийная сила. Разумеется, его нужно пообтесать, и вообще он разбойник с большой дороги. Но именно такие парни и нужны, чтобы успешно противостоять заатлантическим гангстерам.

Кристиана спросила просто:

– Иначе говоря, ты считаешь, что он был бы для меня подходящим мужем?

Нет, этого Кадус не считал. Он думал о крупной должности в каком-нибудь правлении, о месте директора или председателя административного совета. Конечно, он охотно привязал бы к себе Ревельона. Но он прежде всего обожает свою дочь и знает, что между ней и Шардэном… Словом, Кадус стал адвокатом своего адвоката.

Кристиана улыбнулась.

– Жорж никогда не станет мсье Кадусом, а я никогда не стану мадам Шардэн. Наши пути не сходятся.

– Делай, как знаешь, Кристи…

В конце концов мсье Кадусу важно было лишь, чтобы совесть его была чиста.

– Но сознайся, папа, что твой Ревельон очень хорош собой…

Они стали часто выезжать вдвоем. Через две недели Кристиана сообщила отцу, что Филипп все понимает и согласен на роль мужа без участия в делах. К тому же у него свои крупные дела в Сайгоне, где ему и придется проводить почти все время. Короче, у нее не было никаких возражений против брака.

Когда на свет появился первый внучонок, мсье Кадус успел позабыть обстоятельства, при которых он познакомился со своим зятем. Однако через три года отношения между Кристианой и Филиппом начали портиться. Связь между ними ослабла примерно в той степени, в какой разрядилась международная напряженность. Шардэн оказался прав. Мсье Кадус был отлично информирован о делах зятя. Война в Индокитае, вскормившая Бебе, становилась все более и более грязной авантюрой, настолько грязной, что могла оказаться препятствием для осуществления мечты мсье Кадуса о достижении полной финансовой автономии.

Мсье Кадус приближался к семидесяти годам. С тех пор как он принял дела от отца, он регулярно занимался спортом, безуспешно борясь против растущего брюшка. Теперь он увеличил расстояние пеших прогулок и время занятий плаванием. Он твердо решил жить как можно дольше.

В это весеннее утро он ожидал зятя для серьезного разговора. На его письменном столе лежала папка с материалами для возбуждения бракоразводного процесса. Досье по этому вопросу по указанию самого Кадуса составил для него Жорж Шардэн.

* * *

Со времени прошлых парламентских дебатов об Индокитае, то есть с начала зимы, Филиппу не доводилось входить в рабочий кабинет своего тестя. Они встретились на пороге и секунду в упор смотрели друг на друга, насколько это возможно при разнице в росте, достигающей двадцати сантиметров. Бебе старался казаться короче перед толстым и добродушным стариком. Во внешности мсье Кадуса было что-то от сенатора Третьей Империи. Возможно, большая лысина и лукавый, почти неуловимый взгляд.

Мсье Кадус предупредительно придвинул два кресла. Такая необычайная любезность сразу насторожила Бебе и заставила его ожидать худшего. Немедленно, без всякого предисловия он начал излагать сущность своих благих намерений.

Чтобы скрыть удовольствие, мсье Кадус нахмурился. Опережая невысказанные требования, Ревельон доказывал свою сообразительность, и это радовало мсье Кадуса. Пока Ревельон беззаботно вгрызался в индокитайский сыр, Кадус терзался беспокойством, что тогда, в пятидесятом году, он переоценил своего зятя, что тяжелые обстоятельства привели его к ошибочной оценке. Мсье Кадус был очень недоверчив. И теперь он поборол себя и решил хладнокровно проверить, насколько намечавшиеся зятем перемены своевременны. Кадус сполз на краешек кресла и нетерпеливо покачивался, ожидая, пока Бебе закончит свои педантичные объяснения.

– Дорогой Филипп, ваши слова радуют меня. Я полагаю, что вам давно следовало бы прийти к такому заключению. – Мсье Кадус немного помолчал. – У меня как раз намечается интересное дело с англичанами. Вначале я не думал о вас, считая, что ваши средства уже помещены…

Он опять выдержал паузу и сказал более энергично:

– Здесь надо решать быстро.

Пауза, подчеркнутая коротким жестом, напоминавшим движение веера, означала, что Филипп мог соглашаться или не соглашаться, учитывая при этом все проистекающие последствия… Филипп ограничился улыбкой и сказал:

– Вам не следовало сомневаться в моем согласии.

Кадус не торопился с ответом. Он играл короткими, жирными пальцами, то складывая, то разводя их. Казалось, его решение взвешивается на каких-то невидимых весах. Наконец он проговорил таким тоном, будто был в комнате один:

– Это значит, дорогой мой Филипп, что Бебе больше нет. Он умер, и вы должны похоронить его вместе со своей – я не скажу «холостой», а, скажем, «мальчишеской» – жизнью. Ваши способности, Филипп, будут нужны мне и только мне.

Он опять помолчал, чтобы его слова дошли до сознания зятя, и продолжал так небрежно, точно речь шла о погоде:

– Дело касается Китая. Придется монтировать крупные заводы в Южной Африке – отличное помещение капитала и надежные гарантии. Разумеется, корабли пойдут под индийским флагом.

Мсье Кадус резко откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники и заболтал короткими ножками. Так выражалось у него ликование.

– Мне понадобится пятнадцать дней, – сказал Филипп.

– Пожалуйста. Я пока что вызову в Париж нужное нам лицо. Кроме того, если мы с вами отправимся в Лондон одновременно, в Совете Министров начнется болтовня…

Мсье Кадус замолк на полуслове. Его подозрения относительно зятя зародились давно и долгое время нарастали. Однако достаточно было поговорить начистоту, как сегодня, – и все рассеялось. У Филиппа был бесспорный талант – он умел казаться простым и бесхитростным, вырубленным из целого куска. Быть может, до сих пор Бебе был циничным авантюристом лишь потому, что не видел перед собой иного пути? Кадус не питал никаких иллюзий относительно того, как наживаются крупные состояния. Для него важным было только одно: заставить их плодоносить, и эта решимость читалась в его взгляде. Он позволил себе проявить удовольствие, энергично потерев ручки. Такое обилие маневров начало раздражать Филиппа. Тесть вел себя с ним, точно с конкурентом. Кадус слишком хорошо разбирался в людях, чтобы не заметить недовольства зятя. Он сказал доверительно:

– Послушайте меня, Филипп, это очень серьезно: сейчас вы все поймете. Ваши индокитайские дела в сочетании с моими делами во Франции походят на двойную игру. Дошло до того, что в правительственных приемных стали шептаться…

Как бы невзначай, Кадус опять сделал паузу, словно желая подчеркнуть, что пошлость, которую он сейчас скажет, не имеет к нему решительно никакого отношения:

– «Он неглуп, папаша Кадус, он не кладет всех яиц в одну корзину…» Болтали и другие пустяки, в меру умственных способностей этих господ. Сейчас, Филипп, надо поспевать всюду или обречь себя на уничтожение. Наше будущее в свободной торговле с теми странами, которые могут стать противовесом Соединенным Штатам. Особенно следует заняться Германией господина Аденауэра. Завтра я пришлю вам одно досье. Сделав дело, о котором я вам говорил, мы сможем укрепиться на китайском рынке… Ваше участие в этом деле никого не удивит. А позднее, мой дорогой Филипп, я надеюсь, мы будем иметь другое правительство, покрепче. Такое правительство, которое не будет бегать в Вашингтон, чтобы визировать наши экспортные планы…

* * *

Филипп отлично понимал, что разговор с тестем был поворотом в его жизни. Он знал теперь, что без этого разговора его сотрудничеству с Кадусом пришел бы конец. Он поздравил себя с чутьем, не утратившим остроты, и, будучи умным человеком, с благодарностью подумал о тесте.

Больше всех новым поворотом событий была удивлена Кристиана. Властный телефонный звонок отца застал ее в плавательном бассейне Молитор. Тотчас же, не просушив своих светлых волос, она приехала домой и застала Филиппа вместе с родителями в зале, за аперитивом.

Впервые состоялся семейный обед: мсье Кадус с супругой и Кристиана с Филиппом. Все прошло как нельзя лучше. За десертом мсье Кадус, заботясь о будущем внучат, уже мечтал о полном примирении дочери и зятя. Его веселость постепенно заразила супругу. Это была дама, исполненная достоинств, именно такая, какой ей следовало быть. Поэтому, вероятно, никто ее не замечал. Мадам Кадус никогда не одобряла замужества дочери. Тем неожиданнее было сделанное ею предложение, чтобы «дети» провели с ними пасхальную неделю на Лазурном берегу.

Филипп был польщен таким вниманием. По-видимому, тесть ценил их доброе согласие. Незыблемый, педантичный порядок, царивший вокруг мсье Кадуса, внезапно показался Филиппу таким комфортабельным и приятным. Почему он раньше сторонился этой семьи? Он углубился в воспоминания. Вначале он сам судорожно цеплялся за свою независимость. Кристиана не возражала, ей даже нравились его привычки, все еще отдававшие богемой. Кроме того, папаша Кадус не пожелал тратиться, он не вложил ни гроша в создание их семейного уюта. Они были женаты, но их семейная жизнь протекала в перерывах между самолетами…

Украдкой Филипп посмотрел на жену. Все же она необыкновенно похорошела. Материнство пошло ей на пользу, тело ее развилось, излучало горячую силу, спокойное равновесие счастья. Этот расцвет женской красоты, прелесть созревания теперь были для него гораздо соблазнительнее ослепительной юности Мун. Он не хотел поддаваться опьянению, не хотел подчеркивать свое восхищение, чтобы оправдать сделанный выбор: он бросал на Кристиану робкие взгляды – и снова восхищался ею. Он не видел ее месяцами, и сегодня находил множество мельчайших изменений, новые черты ее гармонического расцвета. Филипп стремился скорее остаться с ней наедине. Она стала другой, его грызла тревога: не потерял ли он ее за время разлуки?

Тем временем мсье Кадус набрасывал семейный портрет господина Ланьеля, Председателя Совета Министров и его брата – сенатора. Филипп не стал слушать тестя, он думал о Кристиане. Ему вспомнилась горячка их первого года. Тогда ему удавалось пробыть с ней лишь несколько дней в месяц. Иногда они не виделись два месяца, а иногда – и три. Он не мог тогда часто прилетать во Францию. Как только его дела в Индокитае наладились и он получил возможность уделять Кристиане больше времени, произошло что-то странное. Они стали сторониться друг друга, появилась взаимная отчужденность, словно у «отпускных любовников», которые проводят отпуск вместе, но, как только возвращаются к работе, к обычной жизни, расходятся и даже не понимают, почему недавно их влекло друг к другу… Правда, Кристиана в ту пору ждала второго ребенка.

Когда Филипп заговорил об отдельной квартире, Кристиана возражала ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы Филипп почувствовал благодарность за ее согласие.

Размышления Филиппа были прерваны дворецким, доложившим мадам Ревельон, что в ее комнату доставлена корзина роз. Они заканчивали пить кофе. Кристиана поднялась к себе, и, как только она вернулась в столовую, мсье Кадус заторопился. Он вспомнил о неотложном деловом визите и испарился, увлекая за собой супругу.

Филипп уже боялся, что сделал глупость, положив в розы свою карточку. Он взглянул на жену, она улыбнулась, и эта улыбка ободрила Филиппа Он подошел к ней, но, как бережный жених, воздержался от поцелуя.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы сердились на меня, Кристиана…

– Филипп, отец сказал мне по телефону о вашем разговоре. Я выиграла пари. За что я могу на вас сердиться?

– Какое пари?

– Я верила в вас…

В полумраке столовой глаза Кристианы блеснули синим огнем. Филипп не понял, угадала она его решение или просто ждала его. Его охватила радость одержанной победы.

* * *

Можно подумать, что по комнате прошел смерч. Вещи Кристианы вперемежку с вещами Филиппа разбросаны в самых неподходящих местах. Одеяла соскользнули в проход между кроватью и окном и лежат там, белея в мягком сумраке комнаты, точно далекая цепь снежных вершин. Кристиана в полусне. Ей не хочется просыпаться. Она совсем забыла своего мужа. Или она никогда не знала его? Она чувствует всем телом, от подбородка до ног, длинное и мускулистое тело, лежащее рядом. Голова ее лежит на твердом плече, и ей радостно это прикосновение.

Филипп прошел трудный путь Ему пришлось бороться за жизнь, как ей не приходилось бороться, за это она должна уважать его. Она готова прощать ему то, что ей в нем не нравится. Он бился с нищетой, как ее предки, к которым ей внушали почтение. Она прощает Филиппу даже то, что он делал (вернее, чего он не делал!) во время оккупации. Тогда ее не было с ним. В эту минуту блаженного покоя она спрашивала себя: неужели пришло ее время? Неужели можно перестать сдерживаться и окунуться с головой в это обновленное счастье? Положение и воспитание приучили ее к тому, что всегда, в любой ситуации надо сохранять здравомыслие. Она всегда подозревала мужчин, которые ей нравились, в погоне за ее богатством. Узнав Филиппа, она была обрадована тем, что, в сущности, их брак можно было назвать мезальянсом. Правда, оставался Шардэн. Но с ним она больше всего боялась обжечься, сильнее всего берегла свое хладнокровие. Любовь всегда казалась ей чем-то вроде бездонной пропасти, перед которой кружится голова. Она наследница Кадусов, и было решено раз и навсегда, что муж ее будет принцем-консортом, но не больше. Она поняла, что давно уже перестала сожалеть о Жорже.

Сейчас ее бесконечно радовала эта обстановка тайного приключения. Будто они встретились в холостяцкой квартире. Кто-то внезапно постучит, или зазвонит телефон… Она вздрогнула от восхитительного страха. Для дел Филиппа она больше не нужна. Они давно приведены в порядок, балансы Филиппа печатаются в Ежегоднике предпринимателей. Фирма «Кадус» также вполне обойдется без финансовой поддержки мсье Ревельона. Они оба свободны и независимы. Почему бы теперь им не полюбить друг друга?

Она хочет спокойствия. Им по тридцать лет, пора бы Филиппу принадлежать ей целиком. Этот человек, которого случай сделал ее мужем и отцом ее детей, подходит ей. Зачем же скрывать это? Зачем бежать от притягательной силы пропасти, если нет риска? Что может ей помешать? Студия на улице Мальфер и манекенша, которая там живет? Но она-то ведь сохраняла свою мастерскую, вернувшись в Париж в сорок четвертом году! В ее мире на такие вещи не принято обращать внимания. Однако фамильная традиция гласила, что всякое дело нуждается в гарантиях. Что плохого в том, что ее счастье будет обеспечено не только приданым, но и доверием? Правда, чтобы разобраться в своей личной жизни, ей пришлось подождать, пока закончатся денежные операции мужа, но тем больше оснований сейчас отнестись к ней серьезно и по-деловому. Она хочет, чтобы их брак был браком, а не тем суррогатом, каким была супружеская жизнь ее родителей, ее деда и бабки. Королева, вступающая в морганатический брак, была бы круглой дурой, если бы не выбрала принца себе по вкусу.

Внезапно ее охватил прилив нежности к рослому мужчине, спящему, как ребенок, возле нее. Обветренная кожа его лица разгладилась – на ней нет ни пятнышка, ни морщинки. Он спит, он доверяет ей. Теперь она знает, что нужна ему, ошибки быть не может. Только вряд ли он сумеет сказать ей это… Она тихо гладит его лоб, его тонкие темные волосы. В нем есть благородство, есть порода. Вероятно, те самые, что королевские дочери умели находить в пастухах…

Не просыпаясь, Филипп поворачивается на бок и крепче прижимается к ней.

* * *

Он обещал увезти ее куда-нибудь очень далеко. Взять большой отпуск и поехать в настоящее свадебное путешествие. Первое было глупейшей экскурсией до Каира, с обязательным маршрутом к пирамидам… Он проснулся. Дневной свет за спущенными занавесками, беспорядок в комнате… Он засмеялся:

– Кристиана, ты не сердишься? Я устал в самолете…

– Сердиться на тебя?

Она сказала «тебя». Теперь все стало на свои места, можно было поговорить о делах. Филипп хотел сделать что-нибудь для Мун, обеспечить ее, скажем, купить для нее модный магазинчик. Он совершенно не знал, как это устроить, и Кристиана обещала помочь ему. Ее это забавляло. Филипп при ней позвонил Мун, чтобы условиться о встрече. К телефону подошла прислуга.

– Мадемуазель Симона Перро на работе… Весенние моды, да.

Они договорились, что он заедет за Мун, а Кристиана подождет их в кафе, неподалеку.

– Студия у тебя одна, а протеже еще порядочно… Хочешь, я отдам мадемуазель Мун свою мастерскую?

Кристиана говорила так, точно приносила тяжелую жертву. Чтобы ее утешить, Филипп привлек ее к себе.

* * *

Как только Филипп предложил мастерскую вместо студии на улице Мальфер, хитрая Мун стала расспрашивать его о жене и детях. Вскоре она заговорила о прелестном магазинчике на авеню Виктора Гюго. Это был район с будущим, там всегда находилось место, где поставить машину. Количество солидных предприятий быстро увеличивалось, их владельцы охотно переезжали туда с улицы Сент-Оноре и даже с Елисейских полей. Когда они втроем сидели за чашкой чая, выяснилось, что у Мун есть жених, художник по костюмам, недавно вернувшийся из Соединенных Штатов вместе с выставкой моделей фирмы «Фатт».

Кристиана вышла, чтобы позвонить по телефону насчет мастерской, а Мун быстренько передала Бебе все, что рассказала ей Дора о поездке с Даниелем и о визите к Лэнгару. Раз Бебе собирается подарить ей студию, он должен знать все…

Когда они с Кристианой сели в бьюик, Филипп рассказал ей все по порядку. Мун переедет завтра, а студию займет он сам. Филипп знал по опыту, что дела такого рода делаются сразу, единым махом или вообще не делаются.

Он вошел в студию, когда последние лучи заходящего солнца золотили огромную стеклянную дверь. Дора была дома одна и встретила Бебе с подчеркнутой, шумной нежностью.

Он дал ей выложить свою версию о путешествии и спросил в упор, перебив на полуслове:

– Поехала бы ты с Лавердоном в Индокитай?

– Ты же знаешь, он не хочет…

– Мне надо, чтобы он поехал.

– Слушай, Бебе, он мне нравится, этот малый…

В этот вечер Бебе был готов переженить весь свет и всех обеспечить приданым. Он смягчился.