Текст книги "Убийца нужен…"

Автор книги: Пьер Дэкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

XVI

Все семейство вернулось из виллы Кап-Ферра в Париж. Супруги Кадус и дети с гувернанткой прилетели из Ниццы самолетом. Кристиана и Филипп приехали на «Фрегате», который вели поочередно. Чтобы продлить удовольствие, они сделали крюк и поехали через Альпы.

Узнав, какой оборот принимает следствие по делу об убийстве его шофера Джо Картье, Филипп счел необходимым слетать в Сайгон. Вернувшись в Париж, он думал только об одном – поскорее забрать жену и поехать с ней к детям в Кап-Ферра. Однако после визита Даниеля он понял, что должен заблаговременно приготовиться к защите от возможного нападения со стороны Лэнгара. Он мечтал как о празднике, что в первый раз в жизни сможет провести пасхальные каникулы в семье, но его планы сорвались. Ему удалось приехать лишь в самом конце каникул и только затем, чтобы отвезти Кристиану домой.

Филипп прибыл в Сен-Жан как раз в те дни, когда Бидо предпринимал последние попытки добиться американской интервенции в Индокитае. Когда Филипп оказался рядом с Кристианой и малышами, мысль о предстоящей войне породила в нем новое чувство – опасение за счастье, к которому он уже начал привыкать. Косвенно он становился уязвимым для ударов, которых надо было ожидать со стороны Лэнгара и Лавердона. Он открылся тестю и Кристиане. Семейный совет успокоил Филиппа: мсье Кадус обладал могуществом, о каком его зять и не подозревал. Надежная клиентура, многолетние дружеские отношения – это были связи несколько иной природы, не принятые в джунглях, однако они были действенны и безмолвны, ибо тесно сплетались с механикой управления государством.

Оказалось, он сам, Филипп, был наивен, как мальчик из церковного хора. Замкнувшись в кругу парвеню – мсье Кадус обожал язык классической литературы, – Филипп и не подозревал, что старый порядок незримо существует, что он не только цел и невредим, но даже побеждает. Оказалось, Филипп совсем не знал своей жены; потребовалось совершить это путешествие, чтобы узнать ее глубже и полнее.

В начале их брака Филипп считал Кристиану терпеливой и упрямой. Позднее он заметил, что в ней любопытно сочетаются вспышки возмущения и безразличие. Теперь он понял, почему так противоречивы ее оценки. В детстве Кристиана была разумной, послушной и одинокой. Единственная дочь Кадуса, она рано поняла, что на нее возлагаются большие надежды. Даже играть она могла, лишь освободившись от матери и гувернантки, когда оставалась одна, или в те редкие минуты, когда ею завладевал отец. Остальное время она занималась изучением наук, а также приобретала познания, необходимые для правильного ведения хозяйства. Сюда относились тонкости кухни, найм прислуги и надзор за всеми домашними работами. Существовала старинная семенная аксиома: для того чтобы управлять людьми, следует хорошо знать выполняемую ими работу и помнить, что время нужно тратить так же бережливо, как и деньги.

Лицей – все Кадусы были свободомыслящими и противниками католического воспитания – дал Кристиане возможность играть в обычные детские игры и впервые испытать чувство обретенной свободы. Отец учил ее смотреть в корень вещей и принимать лишь то, что кажется логичным. Он дорожил ее откровенностью и радовался, что она похожа на мальчика. «Понимаешь, Филипп, – говорила она, – он хотел, чтобы я считала свое будущее замужество капиталовложением, экономическим договором, направленным на укрепление фирмы „Кадус“. Я не должна была ожидать от брака слишком многого. Во всяком случае, не больше, чем мог бы ожидать на моем месте его сын, Кадус младший…»

Филипп подумал, что это довольно низменное доктринерство. Ему еще предстояло узнать от Кристианы, что существуют кварталы крупной буржуазии, как раньше существовали кварталы аристократии. Эта буржуазия могла позволить себе быть просвещенной. Он узнал, что можно быть почти ровесниками и обладать примерно равными капиталами и прерогативами, но что это еще далеко не все. Ее детство прошло в парке Монсо и Булонском лесу, а он вырос на заднем дворе дома на авеню д'Орлеан, его отец был сапожником. Он играл в заброшенных развалинах старинных укреплений. Две столь различные жизни могут соприкоснуться, даже соединиться, но они навсегда останутся различными.

Филипп, никогда и никого не уважавший, стал уважать Кадусов, Он был слишком умен, чтобы не видеть, как, несмотря на старомодную внешность, Кадус умело и тонко ведет крупнейшие дела. Филипп, в шестнадцать лет оставшийся сиротой, был приучен к мысли, что удар кулаком по столу и грубость – основные и решающие доводы. Препятствия надо устранять – побеждает всегда тот, кто меньше стесняется. Став постарше, он выучился стрелять первым, пока противник еще не успел вытащить пистолета. На войне – во времена безудержного зверства – такие методы были единственно правильными. Когда Филипп вынырнул на поверхность, план Маршалла начал свое победное шествие. В общей драке за доллары, кинутые «на шарап», его знания очень ему пригодились.

Кристиана помогла Филиппу разобраться в том, как умело рассчитывает ее отец сложность возникающих препятствий. Кадус никогда не шел напролом, он предпочитал обходные маневры, и не потому, что был рутинером или малодушным: такова была его стратегия. Она диктовалась не тактическими задачами, а жизненным опытом. «Мой отец – старый либерал», – говорила Кристиана. Теперь Филипп научился правильно понимать это определение. Оно подразумевало строгую экономию средств и уверенность в том, что любая договоренность лучше самого верного судебного процесса, что применение силы выгодно лишь в одном случае – если обеспечено полное уничтожение противника.

Филипп понял, насколько безнадежно отчаянной была его юность. Он всегда стремился к немедленному удовлетворению всех желаний, немедленному наслаждению победой. У него не было завтра, ибо завтра, как и в любой другой день, к нему могла прийти смерть.

Когда он предложил папаше Кадусу свои услуги, он считал себя хозяином положения. Мировой скандал с пиастрами дал ему незримую политическую власть, ибо он знал слишком много. Он сговаривался с Кадусом действовать против американцев и создавал собственное поле деятельности. Одновременно он послал Дору вновь завязать отношения с Лавердоном и, кроме того, получил некоторые гарантии со стороны Лэнгара. Он поступал, как игрок, ставящий на всех возможных победителей одновременно. Постепенно Филипп понял допущенные им ошибки в оценках. Кадус никогда не говорил ему: «Мне нужны ваши миллионы, а вам – моя дочь». Кристиана ничуть не нуждалась в нем как в главе семейства, продолжателе династии Кадусов и прочего, что предусматривал Гражданский кодекс Наполеона. Лавердон принимал помощь Бебе лишь как свидетельство его раскаяния. Наконец, Лэнгар ни минуты не собирался честно работать с ним, а только и думал, как его обмануть. Все они смотрели на Филиппа как на бедняка, опьяненного почти невероятным успехом. В их глазах он был паразитом, которому удалось использовать небывалую неразбериху в мировом хозяйстве, но которого любой политический поворот мог стереть с лица земли.

Союз с Кадусом со временем стал для него не просто капиталовложением, но и новой базой деятельности. Авантюрист превратился в капиталиста. Он начал подумывать о том, что рисковать можно не только своей шкурой, и заранее подсчитывал возможные убытки. В нем происходила медленная и трудная работа, а Кристиана была живой связью между ним и его деньгами.

Первое время Филипп подчеркнуто презирал в Кристиане то, в чем судьба отказала ему самому, например то, что она имела степень доктора прав. Теперь он уважал ее за это.

Лишь совсем недавно он понял, в чем заключалось полученное Кристианой воспитание и что она хотела сказать своими словами: «…не больше, чем мог бы ожидать на моем месте сын Кадуса». С десяти лет она подолгу жила за границей, потом много занималась спортом. С восемнадцати – собственная машина и Университет. Ока появлялась в обществе актеров и чемпионов совершенно так же, как наследник Кадусов на ее месте вывозил бы в свет манекенш и кинодевиц. Папаша Кадус говорил, что дела надо делать с ясной головой. Война прекратила путешествия, а вторжение немцев в свободную зону лишило Кристиану машины Она закончила высшее образование в Эксе в 1943 году и немедленно увлеклась кинематографией. Правда, выступала она лишь как помощник режиссера или администратора. После Освобождения, когда Кадусы вернулись в Париж, Кристиана занялась живописью. У нее было собственное ателье, и для развлечения она скупала и перепродавала картины малоизвестных художников. Совершенно так же юный Кадус держал бы скаковую конюшню.

Но нет, Филипп женился не на тресте, не на энциклопедии и не на примерной хозяйке дома. Он женился на женщине и теперь с радостным изумлением узнавал это. Кроме того, становилось ясно, что тесть имеет на него серьезные виды. Достаточно было понаблюдать, как хлопотал мсье Кадус, организовывая семейный обед на следующий день после их возвращения. Ради него он даже пожертвовал своей обязательной ежедневной прогулкой по Булонскому лесу. Даже мадам Кадус поняла новую значимость, которую обрел Филипп. С заботливым видом наседки она перечислила ему приглашенных к обеду. Очевидно, эти тайные маневры имели определенную цель – ввести Филиппа Ревельона в свет и тем самым обеспечить его будущее. Кристиана волновалась не меньше мужа. Она спрашивала о пустяках и колебалась, решая самые простые вопросы. Платье к обеду они выбирали вместе. Оно было из зеленого атласа с голубоватым отблеском, оттенка японской сосны. Под весенним солнцем кожа Кристианы загорела как раз настолько, чтобы цвет ткани красиво сочетался с цветом ее глаз. Днем Филипп схитрил, как школьник, чтобы забежать к ювелиру за изумрудом, который замечательно дополнил туалет.

Все это было несколько необычно. Оба они, и Филипп, и Кристиана, были приучены рассматривать любовь лишь как контакт двух людей, которые физически устраивают друг друга. Оба они захвачены врасплох; любовь – это занятие, лишенное каких-либо значительных последствий, – внезапно стала определять их светские и социальные обязанности. Их удивление не ускользнуло от мсье Кадуса. Он был несколько шокирован безмерным материализмом эпохи, в которую супружества возникают и распадаются в зависимости от жилищного кризиса. Однако он не был лицемером и сказал себе, что, по-видимому, интересы фирмы «Кадус» способны обеспечить его дочери длительное супружеское счастье. Тем более следовало заняться всерьез всесторонним воспитанием зятя.

Этот обед должен был стать для Филиппа Ревельона выходом в свет, как первый выезд для девицы на выданье.

XVII

– Как вы сказали? Ах да! Ревельон… Так… Хорошо, я буду… – Шардэн положил трубку и повернулся к Жанине. Перед ним сидела маленькая парижанка, точно соскочившая с жанровой картинки. Придумать такую невозможно. Яркая, живая мордочка молодой женщины выражала неудовольствие.

О чем, собственно, они говорили? Шардэн это прекрасно помнил. Жанина только что спросила: «Почему же все-таки ты не вступаешь в партию?» – и Шардэн со своей адвокатской логикой пустился перечислять причины. «Во-первых, потому, что есть вещи, в которых так мне свободнее. Во-вторых, потому, что жизнь привела меня к вам, поставила рядом с вами, но не слила нас воедино. В-третьих, потому, что я должен помогать переделывать мир…» Как раз в этот момент их разговор прервал телефонный звонок.

Если бы этот разговор происходил по сценарию, написанному Шардэном, он не смог бы придумать более выразительного ответа. В это утро Первого Мая мсье Кадус приглашал своего главного юрисконсульта на званый обед, который состоится в тот же вечер. Обед дается в честь зятя и дочери мсье Кадуса. Мсье Кадус приносит извинения, что не передал приглашения раньше, и просит мсье Шардэна быть непременно…

Шардэн любил минуты, когда жизнь ставит неожиданные препятствия, когда приходится бороться с людьми или самим собой хотя бы для того, чтобы лучше разобраться в себе. Он улыбнулся Жанине.

– Вот видишь, сегодня вечером я должен быть в гостях у капиталиста, у трестовского воротилы…

И они заговорили о другом. Шардэну было сорок лет, и он не имел ни малейшего желания портить себе редкие свободные часы. Странно, что в это первомайское утро его заставили опять подумать о Кристиане. Столько лет прошло, но она по-прежнему оставалась его великой любовью. «Женщина из далекого прошлого», – говорил он себе, желая утешиться. Забыть ее ему не удавалось.

Если он отдал Кадусу вечер, давно обещанный Жанине, то на это у него были причины. Необходимо было разобраться в себе. Не вполне ясно, почему эта молоденькая женщина-фотограф сидит сейчас здесь, рядом с ним. Они встретились в Вене, на Конгрессе сторонников мира, и понадобилось немало случайностей, чтобы снова встретиться в Париже. В конце концов первомайским утром можно мечтать о чем угодно…

Серенький, тусклый денек прошел незаметно. Женевская конференция кончилась неплохо. Фостер Даллес уехал обратно в Соединенные Штаты. Похоже, что американская интервенция во Вьетнаме не состоится. Возможно, что война вообще отодвигается на неопределенный срок.

Шардэн повел Жанину завтракать в маленький ресторанчик на берегу Марны. Оттуда они поехали в Сент-Антуанское предместье поглядеть на народную демонстрацию, которую правительство не успело запретить. Они увидели «принятые меры» воочию – патрули жандармов и гард-мобилей были повсюду. Спрятавшись в машине, Жанина незаметно щелкала фотоаппаратом.

На лугу Рельи, где происходила демонстрация, они смешались с успокоившейся, освободившейся толпой. Демонстрация прошла благополучно, и настроение у Шардэна поднялось. Наверно, все-таки придет день, когда жизнь станет светлой и ясной, как надежды, о которых кричали эти десятки тысяч женщин и мужчин.

Позднее, прощаясь с Жаниной, он шепнул:

– Насчет твоего сегодняшнего вопроса… Такому человеку, как я, нелегко решиться, нелегко сказать да или нет… Ты понимаешь, ведь выбор тут окончательный…

По улыбке молодой женщины он догадался, что она ожидала от него и другого выбора. И, очевидно, тоже окончательного.

* * *

Пришло время, когда наш мир должен повернуться вокруг оси. В этом Шардэн был убежден и ждал от этого поворота решения всех личных проблем. В другое время и в других обстоятельствах он ни за что не согласился бы встретиться с Ревельоном. Дело было не в том, что Ревельон был мужем Кристианы; в глазах Шардэна он был символом тех, кто составил свое богатство на войне. За годы работы с Кадусом Шардэну приходилось встречать самых разных людей. Однако сегодняшний обед никак нельзя было назвать служебным.

Шардэн хотел понять намерения Кадуса. Значит ли все это, что Ревельон перебежал в другой лагерь? Или, наоборот, мсье Кадус несколько испуган оборотом дел на Женевской конференции? Шардэн решил не торопиться.

Ma авеню Фридланд он явился последним из всех приглашенных. В гостиной его представили сенатору от независимых, который был как две капли воды похож на Его Превосходительство Жозефа Ланьеля, председателя Совета Министров, однако братом Его Превосходительству не доводился. Супруга сенатора казалась столь же близкой родственницей супруги Президента Республики. Коренастый, с попорченным лицом отставного боксера депутат Ривьер в прошлом представлял в палате Народный Фронт, но почел за благо покинуть его. Он гордо стоял возле молоденькой жены, которая в своем бледно-голубом платье казалась только что выпущенной воспитанницей пансиона «Небесных Ласточек». Если память не изменяла Шардэну, она приходилась кузиной мадам Кадус. Кристиана издали сделала Шардэну приветственный знак, и тут же он заметил Ревельона, стоявшего за спиной мадам Кадус. Шардэн никак не ожидал увидеть его таким киногероем, породистым, крепким, даже с каким-то благородством в манерах… Мсье Кадус не замедлил представить их друг другу.

* * *

Филипп тоже воображал себе Шардэна совсем другим. Он много слышал об адвокате, и тот рисовался ему чем-то вроде мсье Кадуса в молодости. А перед ним стоял очень высокий, худощавый человек с надменной осанкой. На висках у него серебрилась седина, и уже сейчас было видно, что с седыми волосами он будет еще красивее. Кадус, казалось, был занят лишь ими двумя. Во всяком случае, он несколько поспешно освободился от дамы в строгом английском костюме, с коротко подстриженными прямыми черными волосами, которая казалась типичным синим чулком. Когда она отошла, Кадус сказал:

– Вам придется иметь с ней дело, Филипп. Она ведает моими экономическими связями с заграницей.

Кадус умолк. Он дал им время, чтобы они, как боксеры после удара гонга, могли примериться друг к другу. Затем он медленно заговорил:

– Наш Шардэн, дорогой Филипп, – потомок известной династии судейских крючков. Рядом с этой фамилией Кадусы – просто мелкие буржуа. Один Шардэн состоял в Личном Совете короля Франсиска Первого. Знаменитый художник Шардэн – их родственник. В то время когда Кадусы были простыми седельщиками, предок Жоржа был профессиональным финансистом. Он стал «генеральным фермером» при Людовике XIV, в наши дни это примерно соответствует посту министра сельского хозяйства…

Говоря это, Кадус думал, что из двух мужчин, стоявших перед ним, Шардэн, со своим костистым и гордым лицом, кажется более опасным.

– Признаться, – закончил Кадус, – я никогда не понимал одного: что мешает нашему дорогому Шардэну вступить в коммунистическую партию?

Шардэн громко засмеялся. Решительно, этот вопрос сегодня в моде.

– Позвольте, Кадус, раз я работаю с вами…

У Шардэна был низкий и звучный голос, который он сам слушал с видимым удовольствием.

– Не приписывайте мне власти, которой у меня нет. Разрешите, Шардэн, закончить ваш портрет. Вы великолепно защищаете мои интересы от иностранной конкуренции. Вы хотите, чтобы к тому моменту, когда ваши идеи восторжествуют, наследство, которое я оставлю, было богатым и в полном порядке…

– Кадус, вы передергиваете. Я говорил о Франции!

– Действительно, дорогой Филипп, Шардэн говорил мне, что в его глазах я имею некоторое национальное значение. Я капиталист, но все же являюсь частью общефранцузского имущества. Когда его друзья придут к власти…

Шардэн простер руки, точно держал невидимый сноп. Он был истым адвокатом, и теперь казалось, что адвокатская мантия на мгновение прикрыла его хорошо сшитый костюм.

Глядя на Филиппа, он сказал торжественно:

– Вот уже шестнадцать лет, Кадус, как мы работаем вместе. Наше сотрудничество сумело пережить войну, оккупацию, освобождение, план Маршалла…

Кадус сделал знак метрдотелю, и тот устремился к ним с подносом.

– Тост за вами, Шардэн. У вас это получится лучше, чем у моего зятя, который еще не раскрыл рта. Итак?

– Я пью за мир!

– А вы, Филипп?

– Я тоже пью за мир!

– Плохая игра, – разочарованно сказал Кадус. – Я поднимаю бокал за расширение торговли с Китаем. А мир… В наши дни под этим словом каждый разумеет то, что ему нужно. Бидо тоже с ним не расстается. Моим тостом я хочу также пожелать всяческих успехов Женевской конференции…

Филипп и Шардэн невольно улыбнулись.

– Конечно, – согласился Шардэн. – Но не обманывайте себя: народ отлично понимает, что значит это слово.

– Шардэн, – укоризненно сказал Кадус, – обычно вы ищете то, что соединяет людей, а не то, что их разделяет. Впрочем, я сам могу сказать, что есть общего между Ревельоном и вами.

Он подождал, чтобы сгустить молчание, наслаждаясь неловкостью, которую испытывали собеседники.

– Молчите? А ответ очень прост: за вами обоими с одинаковой бдительностью наблюдает полиция мсье Мартино-Депла. За вами, Шардэн, потому, что вы играете определенную роль в движении за мир; за моим зятем – потому, что он слишком много знает о войне во Вьетнаме…

* * *

В особняке на авеню Фридланд небольшая столовая отделана заново. Стены покрыты кремовой пластмассой, которая смягчает звуки, точно материя. Однако на ощупь она твердая, и косо падающий свет отражается на ней сверкающими бликами. По углам стоят огромные фаянсовые вазы работы Пикассо, привезенные Кристианой с юга. Три небольшие картины – образцы абстрактной живописи – висят на стенах, внося в спокойный ансамбль яркую, кричащую ноту.

Кристиана и Филипп сидели на почетных местах, на противоположных концах стола, и это немало удивило приглашенных; в первую очередь был удивлен сам Филипп. По обеим сторонам от него сидели жены парламентариев; их мужья на другом конце стола, справа и слева от Кристианы. Кадус и его жена – рядом с женой сенатора, а напротив разместились Шардэн и стриженая дама, столь кратко представленная Филиппу тестем.

Направление беседе дал мсье Кадус; он принялся расхваливать новое оборудование своей столовой. Замаскированный подъемный механизм соединяет столовую с кухней.

– На интимном завтраке можно обойтись без прислуги. Понимаете, Шардэн? Вы еще в том возрасте, когда такая идея может пригодиться. Дарю ее вам…

Все громко рассмеялись. Кадус подождал, пока уйдет лакей.

– Сегодня мы с женой здесь не хозяева, а приглашенные. Теперь этот особняк принадлежит Кристиане и Филиппу. В наши годы нам следует жить в Кап-Ферра, там мы проживем дольше.

Атмосфера разрядилась. Все поняли, в чем дело и как следует держаться. Кадус оглядывался, как победитель, Шардэн просветлел. Заговорили о Лазурном Береге, который так сильно изменился, о плохой погоде и неудачной весне…

Шардэн с блеском рассказал историю некоего самозванного адвоката, которого недавно арестовали. Кристиана спросила, как прошла первомайская демонстрация.

Мадам Ривьер, маленькая соседка Филиппа, изо всех сил старалась заставить его разговориться о прошлом. Только жена сенатора молчала и, видимо, чувствовала себя неловко.

Вскоре Кадус умело перевел беседу на политические темы. Он говорил о Франции так, точно французского правительства вообще не существовало, но не позволял себе никаких нападок на кабинет министров. По его словам выходило, что правительственный кризис затянулся, что он длится с момента крушения предыдущего кабинета, которое произошло прошлым летом. Кадус скрестил руки, словно отдыхая после напряженного усилия. Затем опустил их, будто хотел продолжать, и замолк, испытывая терпение собеседников. Первым не выдержал депутат Ривьер.

– Прошу вас, мой милый! – Кадус широким жестом председательствующего предоставил ему слово. Тот молчал, собираясь с мыслями перед тем, как броситься в воду. Жена Ривьера с интересом следила за ним. Филипп почувствовал к нему что-то вроде сострадания. Ривьер вызывал у него симпатию, он был крепок и чем-то похож на капитана футбольной команды, осматривающего поле перед решительной атакой. Потом он вспомнил, что в свое время Ривьер представлял Народный Фронт, и мысленно поморщился: еще один тип, порожденный Сопротивлением. И все же Ривьер был ему гораздо ближе, чем Лавердон. И вовсе не потому, что Филипп хотел схватить удачу за хвост. Казалось, тесть прочел его тайные мысли. Он сделал едва заметный жест, ободряя Филиппа. Как он говорил? «Мой дорогой Филипп, когда достигаешь цели, точки отправления уже не существует. А стало быть, нет и прошлого…»

– Мой дорогой Кадус, – начал депутат. – Я ценю ваш неизменный юмор, но последующее правительство не станет приказчиком, оформляющим предыдущее банкротство…

– Милый мой, этого я не говорил.

– Но вы так подумали, и это вполне понятно…

– Значит, Ривьер, вы признаете факт банкротства, но вам не нравится самое слово! – Шардэн не мог отказать себе в удовольствии записать очко в свою пользу.

Ривьер принял еще более гордый вид и решил пока что не замечать этого коммуниста.

– Мы должны перегруппировать силы, укрепить наш боевой порядок. Мы должны прекратить разброд в наших рядах, который, к сожалению, нравится некоторым нашим союзникам. Они были бы непрочь, если бы мы в нем погрязли…

– Вы так и говорите на заседаниях Комиссии национальной обороны? – невинным голосом спросила Кристиана.

– Разумеется, мадам!

– Мне хотелось бы послушать. Неужели это так трудно устроить?

Кадус императорским жестом пресек посторонние разговоры. Избитые истины Ривьера его не интересовали; он хотел знать причины, заставившие Ривьера повторять их сегодня.

– В заключение следует сказать, – продолжал Ривьер, – что в рамках необходимого для нас Атлантического пакта мы все же должны сохранить свободу в той полноте, о которой мечтают лучшие умы.

Сенатора раздражали эти приемы предвыборной кампании. Замогильным голосом он продолжал доклад. Маленькая мадам Ривьер с трудом удерживалась от смеха, но все остальные внимательно слушали отрывистую, прерываемую одышкой речь толстяка. Сенатор не казался слишком умным, но люди понимающие говорили, что у Кадуса есть особые причины приглашать его к себе. Шардэну тоже интересно было узнать точку зрения богатых судовладельцев, закупивших для сенатора голоса в небольшом избирательном округе Юго-Запада.

– По совести говоря, – ворчал сенатор, – мы уже исчерпали одну политическую линию… Ту, что определялась американскими вливаниями… Вливания, мы, ясное дело, сохраним… Но использовать их будем… по-своему. Коммунистическая опасность… очень сильна, американцы это понимают. Клянчить мы не будем, нет… Мы скажем прямо… Платите столько-то… а то мы договоримся с Востоком…

Общая беседа распалась. Кристиана и Шардэн стали возражать парламентариям, оставив Филиппа на растерзание молоденькой соседке.

– С тех пор как мы принимали у себя автора книги «Конец посольств», я убеждаю мужа, что ему никогда не стать министром. Вы читали эту книгу, мсье Ревельон? Все говорят, что мадемуазель Крапот – это мадам Бидо…

Филипп ответил неопределенно. Он не знал, чего добивается от него мадам Ривьер.

– Но вы, конечно, читали романы Угрона? Как вам кажется, он правильно изображает Индокитай?

– Чьи романы? – спросила жена сенатора. Филипп не стал мешать их беседе. Молоденькая мадам Ривьер умела с невинным лицом выпытывать у людей все, что ее интересовало, и Филиппу это не нравилось. Тут папаша Кадус представил гостям своего зятя как большого знатока Дальнего Востока и всех связанных с ним проблем. Стриженая дама мгновенно вдохновилась.

– А читали вы «Множество великолепий»? – приставала мадам Ривьер. – Гонконг и в самом деле так красив?

– По правде сказать, я не читаю современных романов, – отрезал Филипп. – Только классиков.

– Кстати, о классиках, мсье Ревельон, вы, конечно, читали «Молчания полковника Брэмбла»… Не думаете ли вы, что о вашем тесте можно было бы написать «Молчания мсье Кадуса»?

С противоположного конца стола Кристиана нежно улыбнулась мужу. Она убедилась в том, что из всех приглашенных только у Филиппа подлинно аристократические руки.

* * *

Шардэн перехватил улыбку Кристианы. Он ощутил легкую боль… но что поделаешь? Жизнь не складывается из суммы умозаключений. В этой игре приходится быть одновременно и участником, и судьей. Теперь ему было ясно, что никогда он не мог бы сидеть там, в конце стола, на месте зятя господина Кадуса. Нет, Шардэны отвергают золотые цепи, как некогда отвергали капризы королей.

В удивительное время мы живем; достаточно посмотреть на невероятную смесь людей, собравшихся за этим столом. И удивительнее всего то, что у столь различных людей находятся какие-то единые интересы, какие-то общие занятия.

Шардэн понял, что Ревельона ему придется принять. Пока Кадус жив, зять будет послушно проводить семейную политику, за этим присмотрит Кристиана. Да и какое дело Шардэну до прошлого этого господина? Для него имеет значение лишь настоящее. Шардэну казалось, что он разгадал игру Кадуса. Готовится новый кабинет министров, который будет вынужден подчистить кое-какие запутанные дела, оставленные предыдущим кабинетом в скверном состоянии. Начнется борьба за относительную самостоятельность Франции. В этом спектакле Ревельону уготована особая роль – он будет представлять энергичное молодое поколение, которое берется за дело засучив рукава и не боится ни риска, ни нареканий. Ревельон сделает то, что Кадусу неудобно делать самому…

В этот вечер Первого Мая их всех охватило возбуждение, похожее на легкое опьянение, Кадус считал, что конференция в Женеве добилась значительных успехов и что перед лицом американских требований придется говорить более откровенно. Еще несколько лет назад Шардэн думал, что советы таких, как он, смогут повернуть внешнюю политику страны. Теперь он в это не верил. Он уважал Кадуса и даже в некотором смысле восхищался им. Он работал на него с увлечением, убеждая себя, что единодушные усилия, направленные к определенным целям, могут изменить судьбу всей нации. В какой-то мере Кадус помогал этому делу. Кадус хорошо понимал силу общественного мнения и умел с ним считаться. И Шардэн подумал, что будущее прояснит все политические проблемы, как прояснит и его собственную жизнь.

Тем временем разговор перешел на финансовые темы. Кадус считал, что крушение правительства неизбежно, что оно должно наступить, как только начнутся дебаты по индокитайскому вопросу, то есть послезавтра. Кристиана мимоходом высказала мысль о создании общества по изучению возможностей улучшения товарообмена со странами Востока. Кадус заявил, что с этим необходимо поторопиться, чтобы не прибыть к финишу последним. Филипп поддержал их, напомнив, как обхаживали англичане и даже немцы китайскую делегацию в Швейцарии.

Шардэн произнес длинную, точно перед судом, речь. Он не сомневался в своей правоте. И, если, черт возьми, Кадус так добивался его присутствия, он заставит всех приглашенных выслушать слова, к которым они не привыкли.

* * *

Когда Филипп полагал, что партия уже выиграна, опасность появилась с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. В курительной комнате, пока Кристиана занималась расстановкой столов для бриджа, он оказался рядом с Ривьером и Шардэном. Филипп слушал рассказ адвоката о ходе Женевской конференции, несколько удивленный размахом, который приобретало движение сторонников мира.

– Итак, – небрежно бросил Ривьер, – мы опять вместе, как в дни Сопротивления?

Он хвастливо посмотрел на Филиппа.

– В то время, Ривьер, если бы я дрался, то дрался бы против вас. А сегодня я согласен с Шардэном, я против Бидо.

– И я тоже!

– Зачем же тогда вы голосовали за то, чтобы он ехал в Женеву? – грубо спросил Филипп.

Шардэн опять широко развел руками, этот жест Филипп уже заметил.

– Я даже рад, что вы вспомнили о Сопротивлении, Ривьер. Тогда я стал на сторону своего народа. И не теоретически, а на деле. Рабочие научили меня многому, и больше я с ними не расставался…

– В Сопротивлении были не только рабочие, – кисло заметил Ривьер.