Текст книги "Злые игры. Книга 3"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
– Да, изумительная, – согласилась Георгина.
Они замолчали. Потом Катриона проговорила:
– Ну что ж… мне надо идти. Здесь такая толпа, правда? А я еще только вошла и ничего пока не посмотрела. Увидимся на Рождество. Ты ведь, конечно, зайдешь к нам, да?
– Да-да, разумеется, – улыбнулась Георгина. – Спасибо. До свидания, Катриона.
На следующий день дома у Георгины раздался телефонный звонок. Звонил Мартин Данбар. Георгина чуть не выронила трубку, настолько она была поражена его звонком. По голосу чувствовалось, что он в смущении и замешательстве и говорить ему трудно.
– Георгина. Как ты?
– Спасибо, Мартин, у меня все прекрасно.
– Ну и хорошо. А то жена мне сказала… ну… знаешь, Георгина, не сочти, пожалуйста, что я вмешиваюсь, но твой отец знает о… о ребенке? Я хочу сказать, ты не… не испытываешь каких-нибудь затруднений, нет?
Георгина почувствовала, как ее охватывает прилив нежности к Мартину и признательности ему: он подумал о том, чтобы позвонить ей, набрался мужества заговорить об обстоятельствах, которые – он сам явно так полагал – необходимо держать в тайне от ее отца. Георгина улыбнулась в трубку:
– Мартин, какой вы молодец и умница. Я так тронута. Нет, никаких трудностей я не испытываю, я живу в очень хорошей квартире, и обо мне все прекрасно заботятся. И папа обо всем знает. Да, честное слово. Он, конечно, немного расстроен из-за того, что я не замужем, и все такое… ну, вы понимаете.
По голосу Мартина чувствовалось, что он испытал заметное облегчение.
– Я просто… беспокоился.
– С вашей стороны это так чудесно. – Георгина была почти готова расплакаться, настолько тронула ее эта забота. – Спасибо вам. А… а как вы узнали, где я?
– Я спросил Няню. – Он явно гордился проявленной находчивостью. – Я подумал, что даже если твой отец ничего не знает, то уж она-то должна знать.
Комната поплыла перед глазами Георгины. Трудно было представить себе, как Мартин с его отчаянной, болезненной застенчивостью отыскал возможность поговорить с Няней, сумел выспросить у нее, где ему найти Георгину; в это трудно, почти невозможно было поверить. Георгине непонятно почему вспомнилась вдруг леди Макбет и ее обращенные к мужу слова: «И мужество свое все собери, до капли до последней, чтоб нанести удар». [46]46
Перевод наш. В переводе «Макбета» В. Корнеевым (см.: Шекспир У.Макбет. М., ХЛ, 1988, том 2) слов, близких по смыслу к цитируемой автором строке – «Now screw your courage to the striking point», – нет.
[Закрыть]Именно так, должно быть, пришлось поступить Мартину: собрать все свое мужество, до последней капли; по-видимому, подумала Георгина, он действительно любит ее, любит искренне и очень сильно.
– Послушай, – говорил ей тем временем Мартин, – если тебе будет что-то нужно, я хочу сказать: деньги или что-нибудь еще, – то обязательно дай мне знать, хорошо? Обещай мне, что дашь знать. Я постараюсь сделать так, чтобы ты не испытывала ненужных затруднений.
– Ой, Мартин, даже не знаю, что и ответить. Но обещаю, что при необходимости я так и сделаю. Я хочу сказать: обращусь к вам.
– Вот и хорошо. – После некоторой паузы он добавил: – Ну что ж, мне надо идти. А кстати, когда… когда должен родиться ребенок?
– Где-то в конце февраля, – ответила она, – или около того.
– Ты мне тогда сообщишь, хорошо?
– Разумеется. Но может быть, мы увидимся еще и до этого. Я, во всяком случае, надеюсь.
– Я тоже надеюсь. Ты на Рождество домой приедешь?
– Я… не знаю, – неуверенно проговорила она.
Спустя два дня Георгина получила письмо; конверт был надписан почерком Няни, однако само письмо было от Александра:
Дорогая Георгина, надеюсь, у тебя все в порядке. Мне было бы очень неприятно, если бы ты на Рождество оказалась в Лондоне одна, поэтому хочу, чтобы ты знала: мы будем рады видеть тебя на праздники в Хартесте.
Твой любящий отец
Георгина перечитала это письмо несколько раз; с одной стороны, она была рада, что отец протягивал ей оливковую ветвь, пусть даже и такую тоненькую; с другой – ее поразил холодный тон письма (даже несмотря на употребление обязательного в таких случаях слова «любящий»). Отец явно все еще продолжал сильно сердиться, не в состоянии был заставить себя извиниться за свое поведение или даже просто написать, что он по ней скучает. Она не могла удержаться от того, чтобы не сравнивать его письмо с мягкой, но внутренне неколебимой добротой Мартина. Георгина отложила письмо в сторону, не зная, как ей на него реагировать, и чувствуя только, что оно основательно разбередило ей душу.
Рождество Георгина встречала не дома, не с Томми и Энджи и даже не с миссис Викс и Клиффордом, от которых тоже получила приглашение. Встречала она его в больнице. За день до Рождества у нее вдруг возникла какая-то тупая боль в нижней части спины, перешедшая в довольно сильные судороги, и Лидия Пежо быстренько отправила ее в госпиталь королевы Шарлотты.
– Возможно, больница и не нужна, но излишняя осторожность не помешает. Такие боли обычно вызываются головкой плода, но для этого еще слишком рано. Не смотри на меня так, Георгина, я уверена, что у тебя все будет в порядке. Обычно достаточно недельку полежать в постели, и подобные вещи проходят.
Испуганная и подавленная, она лежала в предродовом отделении; на соседней кровати негромко постанывала крупная негритянка; кроме них двоих, в отделении никого не было: состояние остальных пациенток не внушало врачам опасений, поэтому всем им было позволено разойтись на Рождество по домам.
Шарлотта, примчавшаяся к ней сразу же, как только услышала, что ее положили в больницу, сидела по одну сторону кровати Георгины, Лидия Пежо – по другую.
– Послушай, – говорила Лидия, – я уверена, что волноваться совершенно не из-за чего. Спазмы прекратились, Георгина, ведь так? А сердечко у плода бьется очень сильно. И ребенок шевелится. Посмотри сама. – Они все посмотрели и расхохотались: под больничной простыней огромный живот Георгины ходил вверх и вниз. – Я понимаю, очень неприятно оказаться здесь на Рождество, но это гораздо лучше, нежели рисковать тем, что потеряешь ребенка. Так что смотри на дело с этой точки зрения.
Через день после Дня подарков, едва только Георгине разрешили на час подняться с постели и походить, как двери палаты распахнулись и в них возникла высокая сутуловатая фигура в высоких сапогах и широкополой шляпе. Посетитель подошел к ее кровати, протянул довольно помятый букет цветов и улыбнулся.
– Мартин! – Георгина была настолько поражена, что у нее в самом прямом смысле слова отвисла челюсть. – Как я рада вас видеть! Господи, а что вы здесь делаете?
– Хочешь верь, хочешь нет, но пришел навестить тебя, – ответил он, довольно беспомощно оглядываясь по сторонам.
– Не понимаю… А почему вы не дома? Ведь сейчас же Рождество.
– Я как-то не большой любитель праздников, знаешь. Я от них быстро устаю. К тому же Катриона поехала в Борнмут проведать свою мать, у той что-то не ладится со здоровьем, вот я и подумал… подумал, что, пожалуй, съезжу-ка и навещу тебя.
– Ой, это самый чудесный рождественский подарок, какой я когда-либо получала! – воскликнула Георгина. Наверное, если бы в палате появился сам Санта-Клаус, она и то была бы меньше поражена, чем теперь. – Идите сюда, садитесь.
– Спасибо. – Он робко присел на край кровати. – Как ты себя чувствуешь? Шарлотта сказала мне, что тебя положили в больницу, и я забеспокоился.
Он и вправду выглядит озабоченным, подумала Георгина: морщины на его тонком худом лице пролегли глубже, чем обычно.
– У меня все хорошо, Мартин, честное слово. Просто какая-то глупая ложная тревога. Малыш успокоился, сегодня мне разрешили вставать. Через два или три дня буду дома.
– Тебе надо хорошенько следить за собой, – проговорил он. – А когда ты вернешься домой, там будет кому за тобой приглядеть? В Хартест ты приехать не можешь, нет?
– Ну, Шарлотта говорит, что Няня грозилась приехать и пожить со мной некоторое время, – принялась рассказывать Георгина, оставив без ответа последний его вопрос. – Энджи предложила мне переехать на время к ней, и миссис Викс, это ее бабушка, вы ее знаете, тоже говорила, что может поухаживать за мной пару дней, так что меня могут просто задушить в объятиях и убить заботой.
– Ну что ж, это хорошо, – сказал он. – А выглядишь ты неплохо. Тебе идет, – добавил он.
– Спасибо. – Георгина легонько похлопала себя по животу. – Так странно быть такой толстой.
– Э-э… а что ты собираешься делать, когда ребенок родится? – спросил Мартин. – Я хочу сказать, где ты будешь жить? И есть ли кто-нибудь, кто мог бы… ну, тогда о тебе позаботиться?
– Я сама о себе позабочусь, – решительно заявила Георгина. – Пойду работать. Жить буду в своей квартире, в Чизвике. Знаете, там очень славно. Это не чердак какой-нибудь, не думайте.
– Что ж, хорошо. Я просто так спросил. Я хочу сказать, тебе будет очень трудно.
– Не очень. Другие же как-то справляются.
– Да, но у других обычно бывают мужья, – возразил Мартин. Голос у него стал вдруг удивительно твердым. – Не знаю, Георгина, хорошо ли ты все это продумала.
Георгина ощутила вдруг острый приступ раздражения. Она была так рада его видеть, а теперь вот и он начинает рассуждать так же, как все остальные. И так же действовать ей на нервы. «Конечно, – подумала она, – в этом есть и что-то приятное. Почти отеческое». Примерно такого отношения к себе она ожидала бы от Александра. Георгина подавила раздражение и улыбнулась:
– Я понимаю. И спасибо вам, что беспокоитесь об этом. Но я уверена, что все будет в порядке. Энджи предложила взять меня стажером в свою фирму. Мне там понравится, я знаю.
– Но не можешь же ты бросить занятия архитектурой! – Казалось, Мартин был просто поражен. – У тебя это так хорошо получается; по крайней мере, твой отец говорит, что получается, да и ты сама ее так любишь.
– Да… получается. Но я могу прожить и без этого.
Повисло молчание. Мартин сидел, уставившись себе под ноги. Двери палаты снова открылись, и вошла Энджи.
– Мартин, здравствуйте! – проговорила она, улыбаясь. – Очень рада снова вас видеть. Господи, а что вы здесь делаете?
– Пришел навестить меня, – ответила Георгина. – Прямо как крестный отец из какой-нибудь сказки. Он обо мне беспокоился.
– Как мило. – Энджи бросила на Мартина оживленный взгляд. Стоило появиться возле нее новому мужчине, как Энджи сразу же словно переключалась на другую скорость. – Вот что значит настоящий друг! Отважиться появиться в родильном отделении, когда ни одна из лежащих тут мамаш вам не родственница, – это я и называю настоящим мужеством.
Казалось, Мартин почувствовал себя еще более неловко, чем раньше: он покраснел, смущенно улыбнулся Энджи и опять уставился на свои громадные ноги.
– Как встретили Рождество, весело? – спросила его Энджи. – Как ваша жена?
– Да, хорошо встретили. И у Катрионы все хорошо, спасибо. Мы были в Хартесте на День подарков. Александр был в отличной форме.
– Да? – вскользь переспросила Энджи. – Очень приятно. – Выражение ее лица ясно давало понять, что она слышать ничего не хочет ни об Александре, ни о его хорошей форме. – А Георгина отлично выглядит, правда? И ей идет, вы не находите? Когда я была беременна своими двойняшками, я была похожа на клоуна из цирка. Просто отвратительно.
– Ну, никогда не поверю, чтобы вы могли так выглядеть, – вежливо улыбнулся Мартин. – Что ж, пожалуй, мне уже пора уходить. Рад, что у тебя все в порядке, Георгина. Не забывай того, о чем я говорил, хорошо? Насчет… насчет помощи и всего остального, ладно?
– Нет, – ответила Георгина, – не забуду. И спасибо вам большое за то, что пришли, и вообще за все. До свидания, Мартин.
Она приподнялась и поцеловала его; он неуклюже чмокнул ее в ответ и заспешил к дверям, на ходу надевая свою потрепанную шляпу.
– Он такой милый, – рассеянно проговорила Энджи, глядя ему вслед.
– Необыкновенно милый, правда? До сих пор не верю, что он смог сюда прийти, – отозвалась Георгина. – Ему это должно было стоить почти нечеловеческих усилий. И что его заставило прийти, как вы думаете?
– По-видимому, он о тебе действительно беспокоится.
– Да, но… Энджи, он никогда в жизни не выезжает за пределы Уилтшира. Никогда. По-моему, последний раз это было в день его свадьбы.
– Ну… может быть, он в тебя влюблен.
– Это уже просто глупость, – возразила Георгина. – Чтобы Мартин да был в кого-нибудь влюблен!
– Извини, пожалуйста! – запротестовала Энджи. – На дне рождения у твоего отца я очень неплохо провела с ним время. Очень неплохо. Он довольно много выпил, мы вышли с ним на улицу и…
– И что? – со смехом спросила Георгина.
– И ничего. Просто он очень много говорил. Но мне он показался очень сексуальным. Знаешь, в таком романтически-трагическом ключе. Наверное, это в нем русская кровь сказывается.
– Какая русская кровь? – удивленно уставилась на нее Георгина. – Я и не знала, что в Мартине есть русская кровь.
– Не знала? Есть, есть. Его бабушка была русская, – ответила Энджи. – У него даже второе имя русское. Как же… погоди, дай вспомню. Юрий? Нет, как-то не так. Юрген? Нет… Вот, вспомнила: Егор. Да, Егор.
– Ну, – проговорила Георгина, – вам, Энджи, удалось за один раз вытянуть из него больше, чем всем нам вместе за все эти годы. Егор! Ну и имечко!
– По-русски это то же самое, что Джордж, Георгий, – продолжала Энджи, беря лучшую кисть винограда с тарелки, стоявшей возле кровати Георгины. – И, насколько я помню, он был влюблен в твою маму. Он мне не раз говорил, какая она красавица.
– Мартин?! Глупости, он на сто процентов под каблуком у Катрионы. Без нее никуда не выходит и ничего не делает.
– Ну, это не значит, что он не может быть в кого-нибудь влюблен, – возразила Энджи. – Секс – это мощная штука.
– Энджи, вы просто одержимы своим сексом, – засмеялась Георгина. – Расскажите мне лучше, что Клиффорд подарил на Рождество вашей бабушке.
По мере того как приближалось время родов, моральное состояние Георгины ухудшалось. Оптимизма у нее сильно поубавилось, как и прежних бодрости и смелости; чувство одиночества потихоньку овладело ею, и она, удивляясь сама себе, стала тосковать по своей матери, умершей, кажется, уже целую вечность тому назад, когда Георгина была еще маленьким ребенком. Теперь она постоянно думала о матери; ей было интересно, испытывала ли в свое время Вирджиния то же самое, что сейчас чувствовала и переживала она сама: физическую усталость, ощущение постоянного неудобства и беспокойства, страх перед тем величайшим испытанием, каким станут сами роды, тревогу и душевный трепет перед перспективой пожизненной ответственности за другое живое существо.
Дней за десять до того, как должен был появиться на свет ребенок, в Чизвик приехала Шарлотта; она застала Георгину на диване, та тщетно пыталась найти удобную позу.
– Хотела бы я знать, кто мой отец, – проговорила вдруг Георгина. – Откуда он. И увидеть его хотела бы. Какая ты счастливая, и ты, и Макс.
– Джорджи, я просто потрясена! – воскликнула Шарлотта. – Ты всегда говорила, что не хочешь его знать, что папа и есть твой настоящий отец, что…
– Да знаю я, знаю, – раздраженно прервала ее Георгина, – это беременность так на меня повлияла. Но теперь я и в самом деле чувствую потребность узнать, кто он такой. И мамы мне тоже очень не хватает, – добавила она.
– По-видимому, это все результат того, что вы поссорились с Александром, – заметила Шарлотта.
– Нет, ничего подобного; я начала думать об отце, мне захотелось узнать, кто он такой, еще задолго до того, как рассказала обо всем папе. Это явно какое-то глубинное и очень сильное, первозданное побуждение.
– Ну что же, может быть, хоть теперь тебе стоит попытаться его найти.
– Но, Шарлотта, как?! Что я знаю? Только то, что его зовут Джордж и что, по всей вероятности, он очень высок ростом. Я хочу сказать… да что там говорить! Нет, видимо, придется мне жить без него. Придется помириться с папой и как-нибудь общаться с ним.
– А от папы что-нибудь еще было?
– Звонил. Раз или два. Он сожалеет обо всем, я знаю. Он этого не говорил, был, как всегда, холоден, но я чувствую. Я сама не хочу пока с ним мириться. У меня просто нет сейчас сил. – Она вздохнула. – Думаю, мне будет легче это сделать потом, когда родится ребенок.
– Да. А ты… не боишься, Джорджи?
– Боюсь. Немного, – ответила Георгина. – Конечно, сейчас есть разные лекарства, оборудование и все остальное, чего не было раньше, и Лидия будет рядом, но все равно, смотрю я на эту огромную грушу и думаю… непросто будет вытолкнуть его наружу, верно?
Она слабо и неуверенно улыбнулась.
– Ничего, все будет хорошо, – проговорила Шарлотта. – Кстати, Джорджи, я в тот уик-энд ездила домой и встретила там Мартина. Он очень меня о тебе расспрашивал и заставил пообещать, что я ему буду немедленно сообщать все новости. И знаешь, он сказал одну довольно странную фразу: «Как бы я хотел, чтобы она рожала тут, чтобы я был поблизости». Он тебя просто обожает, правда? Это так мило. Наверное, из-за того, что у него нет своих детей, он видит в тебе какую-то им замену. Смотрит на тебя почти как на свою дочь.
– Да, наверное, так, – согласилась Георгина.
Она смотрела на Шарлотту, и вдруг у нее возникло какое-то очень странное ощущение. В голове у нее замелькали обрывки мыслей, разговоров; эти обрывки то соединялись вместе, то снова разлетались в разные стороны. Что это? О чем они хотят ей сказать? На что намекают? Георгина приподнялась на диване и попросила Шарлотту:
– Мне бы хотелось чашечку горячего чая с сахаром. Что-то у меня живот разболелся. И, если можно, налей мне грелку, хорошо?
– Конечно, – сказала Шарлотта, – а потом я уложу тебя в постель, прежде чем уйду. Ты когда собираешься ко мне переезжать? – Георгина обещала, что за несколько дней до родов переедет к Шарлотте, чтобы, когда у нее начнутся схватки, та могла вызвать «скорую», позвонить Лидии Пежо и вообще сделать все, что может понадобиться.
– Ну, возможно, в уик-энд. Да, пожалуй, мне действительно лучше принять ванну и лечь.
– Я побуду, пока ты из нее не выйдешь. Смотри, не поскользнись, – напутствовала ее Шарлотта и широко улыбнулась.
Она уснула прежде, чем Шарлотта успела уйти, и, уже проваливаясь в сон, все еще пыталась поймать то, что крутилось у нее в сознании, но постоянно ускользало, не давало определить себя. Георгина спала, и ей снилось, что она бежит, бежит за каким-то человеком, очень высоким, а он удаляется от нее, уходит, повернувшись к ней спиной. «Джордж! – зовет она его. – Джордж!» Но он не оборачивается, продолжает уходить от нее, только все убыстряет и убыстряет шаг; Георгина тоже ускоряет бег; она тяжело дышит, уже задыхается, и тут у нее возникает ужасная острая боль в боку, которая то немного отпускает ее, то подступает снова. «Пожалуйста! – кричит Георгина. – Пожалуйста, подождите!» Но тут она падает, и боль становится еще острее, как будто в бок ей вонзили нож. «Ой! – вопит она. – Ой, больно!»
Собственные вопли и разбудили ее. Она действительно лежала на боку, в той позе, в которой упала там, во сне, и боль в боку была все такая же острая.
Георгина поняла, что у нее начинаются схватки.
– Давайте, голубушка.
Санитар был доброжелателен и старался успокоить ее. Совсем как отец. Черт, снова схватило! Господи, как больно. Наверное, она неправильно сосчитала и роды были ближе, чем она думала. О боже! Опять! Но теперь немного полегче. Да, симпатичный он человек, этот санитар.
– Вам удобно? Часто схватывает? – спросил он.
Санитар вместе с напарником подняли ее и усадили во что-то вроде кресла – на самом-то деле это были носилки, – приготовившись выносить из квартиры.
– Ой… раз минут в десять, наверное. Мне так кажется, – ответила Георгина.
– Ну, тогда у нас в запасе еще масса времени. Вам удобно? – снова спросил он.
– Ой… да… да, спасибо. Боюсь немного.
– Нечего бояться, голубушка. – Санитар похлопал ее по руке. – В наше время бояться нечего. Вам могут сделать прекрасный наркоз, и вы ничего не будете чувствовать. Кто ваш врач?
– Миссис Пежо.
– Очень приятная женщина, правда, Дик? Я всегда говорю, что для молодых мам она сама как мама. – (Дик согласно кивнул.) – Так, голубушка, теперь усаживаемся в машину.
Санитары вдвинули носилки в «скорую».
– А вы как отцы. Честное слово, – улыбнулась им Георгина.
Вдруг у нее в затуманенном сознании что-то как будто начало проясняться. Что же это такое? Нечто, касающееся темы отцов. И… о господи, снова дернуло! Она вцепилась в руку Дика, закрыла глаза и попыталась начать дышать так, как ее учили. Боль постепенно ослабела.
– Больновато, – проговорила она, открывая глаза и силясь улыбнуться.
– Ничего, все будет хорошо, – сказал Дик, улыбаясь ей в ответ.
Ее привезли в приемный покой. По дороге у нее опять были схватки. На этот раз действительно очень сильные. Медсестра, доброжелательная, но решительная, стянула с нее одеяло.
– Сможете сами перебраться на кровать, когда эти схватки отпустят?
– Да, конечно. – Говорить Георгине было трудно; она перекатилась с носилок на кровать. Сделать это оказалось нелегко: боль словно обрадовалась ее движениям. Теперь внутри у нее не дергало, а как будто что-то сильно и резко выкручивало. Георгине это очень не понравилось.
– Так, хорошо. Теперь давайте мы вас посмотрим. Сейчас я сначала выслушаю сердце ребеночка, а потом погляжу, как он у вас там располагается. Постараюсь сделать это по возможности мягче.
Но мягко не получилось: когда рука сестры дошла до того места, где внутри у Георгины что-то выкручивалось, боль возникла адская. Георгина завопила.
– Извините, – смущенно проговорила она. – Я не нарочно.
– Ничего, не беспокойтесь. Постарайтесь расслабиться.
Боль немного отпустила, и Георгина попыталась сосредоточиться на чем-нибудь еще. О чем это она тогда думала, какую мысль старалась проследить до конца? Что-то насчет дочерей; да, да. И отцов. Что-то непрерывно вертелось у нее в сознании, но ей никак не удавалось ухватить это нечто. Что-то такое, что кто-то когда-то сказал. И что-то, о чем она сама думала. Что же это такое, что? Да, что-то о Мартине, какой он милый, добрый, заботливый.
И Шарлотта ей тогда говорила… да, вот ее слова: из-за того, что у него нет своих детей, наверное, он смотрит на тебя почти как на свою дочь. Приятная мысль. Очень приятная. Но было и что-то другое, еще что-то… о боже! Опять началось.
Лицо у нее искривилось от боли, она обняла себя руками. Схватка оказалась сильная. Очень сильная и неприятная.
– Вы все делаете неверно. Расслабьтесь. Не напрягайтесь. Вы что, не ходили на занятия? – суровым тоном спросила ее сестра.
– Ходила, – ответила Георгина, – но там-то было просто. – Она попыталась улыбнуться сестре, та улыбнулась ей в ответ.
– Могу вас обрадовать, вы уже продвинулись достаточно далеко. Так что неудивительно, что схватки становятся сильнее. У вас расширение уже на два пальца. Молодец.
– Это что, примерно половина?
– Ну и да, и нет. Но это определенно прогресс. Так, а теперь, прежде чем мы перевезем вас в родильное отделение и там устроим, надо кое-что сделать. Постараюсь доставить вам минимум неприятностей. Давайте-ка мы поймаем момент между схватками…
Георгине показалось, что прошло очень много времени, прежде чем ее, как выражалась сестра, «устроили» наконец в родильной палате. Однако устроенной она себя не чувствовала. У нее было такое ощущение, словно ее болтает в бурном море, то поднимая на гребне волны вверх, то бросая вниз, – только это были волны боли. Болевые схватки начинались в животе, где-то в самой его глубине, и перемещались к выходу, рывками раздвигая его. Это было просто ужасно.
– Где Лидия Пежо? – спрашивала Георгина. – Я хочу, чтобы она была тут.
– Знаю, что вы этого хотите, – отвечала ей акушерка, очень крупная и совершенно черная добродушная женщина. – Мы ее ищем. А теперь, дорогая моя, постарайтесь, как следует постарайтесь расслабиться и хорошенько дышите. У вас еще впереди много работы.
– А нельзя ли мне общий наркоз? – попросила Георгина. Она начинала бояться уже по-настоящему.
– Конечно, можно, но я бы лучше подождала, пока не приедет миссис Пежо. Знаете, все-таки она за вас отвечает. Потерпите, моя дорогая, подержитесь еще. Она уже скоро будет здесь, я уверена.
Георгину опять пронзила боль, потом еще и еще. Так, Георгина, давай-ка мы сосредоточимся и начнем дышать, Энджи говорила, что это здорово помогает. Черт бы ее побрал, эту Энджи. Это ей помогает! Да, Энджи имела какое-то отношение к той самой, неуловимой и расплывчатой мысли, что постоянно вертится у нее в голове. Насчет Мартина, отцов и всего остального. Что же это было? Вот черт, как дернуло! Ужас, просто ужас.
– Пожалуйста, – проговорила она сквозь стиснутые зубы. – Мне плохо. Очень плохо. Можно мне…
– Послушайте, – перебила ее акушерка. – Давайте я вас снова осмотрю. Погляжу, как у вас дела. А тогда и решим, давать вам общий наркоз или нет.
– Вы связались с Лидией?
– Да, я же вам сказала. – Акушерка говорила уже слегка раздраженно. – Она едет сюда. Ей добираться примерно полчаса. Может быть, чуть больше. Она была на других родах. Повернитесь-ка на бок, моя дорогая. Вот так, хорошо.
Полчаса. А может быть, и больше. О боже, она не выдержит еще полчаса таких мучений. Она и полминуты-то не выдержит. Это же ужасно! Не успевает схлынуть одна боль, как вслед за ней идет уже новая схватка, а за той следующая, и так без конца, и они буквально разрывают ее на части, выворачивают ее наизнанку. И где же все те обезболивающие средства, которые ей обещали, где наркоз, где Лидия, черт возьми?
– Расслабьтесь, дорогая моя, расслабьтесь, мне надо вас посмотреть.
Вот именно. Расслабься. И давай-ка сосредоточься. Дыхание ничуть не помогает. Давай-ка вместо этого опять немного подумаем и попытаемся все-таки разрешить эту загадку. Мартин. Отцы. Да, вот именно, он действительно показался ей чем-то похожим на отца в тот день, когда приходил проведать ее в госпитале. Теперь она вспомнила. Действовал ей на нервы и пытался командовать. Совсем как отец. Хотя, конечно, хорошо, что он пришел, очень мило с его стороны. Ну так и какое же все это имело отношение к Энджи…
– О боже! – завопила она на акушерку. – Перестаньте, перестаньте сейчас же, больно, ужас как больно!
– Пожалуйста, дорогая моя, хорошенько постарайтесь и расслабьтесь. Дайте мне…
– Не могу я расслабиться! Не могу! И не просите, черт возьми, это просто невозможно! – Теперь уже она ревела, и злилась на акушерку, и лихорадочно вертела головой то в одну, то в другую сторону. Ее вдруг охватила дрожь. – Мне холодно.
Акушерка закончила осмотр и улыбалась:
– У вас очень хорошо все идет. Вы просто молодец. И так быстро. Вам повезло.
– Повезло?! Быстро?! – Георгина посмотрела на висевшие на стене часы. Невероятно, но было всего лишь половина четвертого. Ей казалось, что все это продолжается уже целую вечность.
– Вы сейчас в переходном состоянии, моя дорогая. Теперь в любой момент может произойти выталкивание. Вы уже почти к нему готовы.
– Но… наркоз… я хочу наркоз.
– Теперь уже слишком поздно. – Акушерка похлопала ее по руке. – Совсем поздно давать вам наркоз. Малыш уже скоро будет здесь. Сейчас я вам дам немного газовой смеси, просто чтобы облегчить боль при схватках. Мы с вами все успеем сделать еще до миссис Пежо. – Акушерка смотрела на Георгину с таким удовольствием и гордостью, словно это ее собственный, а не Георгины ребенок должен был появиться на свет. Протянула ей маску: – Вот, когда снова начнется боль, наденьте ее и глубоко вздохните. Сразу же станет намного легче.
Георгина так и сделала; опыт показался ей ужасающим. Комната поплыла вокруг, потом стала отступать и падать, словно обрушиваясь на нее, но боль как была, так и осталась, невыносимая, раскалывающая боль.
…В палату вошел молодой врач и присоединился к акушерке.
– Ну как, все в порядке? – Он улыбнулся знающей и понимающей улыбкой, способной только вызвать раздражение.
– Ни в каком не в порядке, сплошной кошмар, – буркнула Георгина. Боль на время отпустила ее, и теперь она лежала на кровати, расслабившись. – Где Лидия? Почему ее нет, я хочу, чтобы она была тут.
– Она в дороге, – ответил врач. – Но мне кажется, что ваш ребенок появится раньше ее. Так, дайте-ка мне взглянуть.
«О господи, опять все сначала», – подумала Георгина, внутренне готовясь к очередному сочетанию болей естественных и болей от осмотра. Она оттолкнула от себя газовую маску.
– Не надо. Терпеть ее не могу.
Она завопила, когда врач что-то сделал и эта боль наложилась на другую; потом ей удалось восстановить какое-то подобие самоконтроля.
«Думай, Георгина, сосредоточься, не давай всему этому взять над тобой верх».
– Хорошо, у вас уже произошло полное расширение. При следующей схватке тужьтесь. Тужьтесь изо всех сил, как только можете. Хорошо? – Врач улыбнулся.
Акушерка взяла ее за руку, вытерла ей пот на лбу.
– Вы просто молодец, – сказала она.
Схватка началась. Сначала Георгина боялась ее, вся сжалась в ее предчувствии; но потом ощутила, что это какая-то иная схватка, отличная от прежних, мощная, необоримая, властная. Она принялась тужиться, выталкивать изо всех сил, лихорадочно; боль нарастала, она становилась все сильней и невыносимей.
– Не могу, – простонала она, – не могу. Очень трудно.
– Можете. Отдохните пока немного. Подождите следующей схватки. Просто подождите.
Она ждала. Господи, ждать было хуже, нежели терпеть боль. «Отвлекись от всего этого, Георгина, отвлекись. Давай. Вернись назад к Мартину, к Энджи, вспоминай, что там было, в чем там было дело?»
– Тужьтесь! Тужьтесь, ну же!
Она принялась тужиться. Теперь пошло легче. Она вдруг почувствовала себя очень сильной. В перерывах между схватками она пребывала в каком-то странном состоянии: ей казалось, что во всем мире есть только она одна, она сама и ее ребенок, борющийся сейчас за то, чтобы вырваться из нее; нет, двое – ребенок и боль; и она уже чувствовала, была совершенно уверена, что все закончится благополучно. Вот снова приступ боли, и еще одна передышка. Вернемся к своим мыслям. Мартин. Энджи. Голос Энджи: «По-моему, он был влюблен в твою маму».
Мартин. Дочери. Отцы. Снова боль: теперь она чувствовала, что головка малыша вошла в проход и давит, раздвигает его. Молодой врач был явно доволен и улыбался ей. Почему-то он вдруг ей понравился, и она тоже улыбнулась ему в ответ.
– Головка уже показалась, – проговорил врач. – При следующей схватке весь будет здесь.
Отдохнем. Будет здесь. Будет здесь. Сын. А может быть, дочка. Мартин. Любил твою маму. Нет, что-то еще. О господи, опять боль, так что же это было, что это было, толкай, Георгина, толкай, да, вспомнила, вот оно, точно вспомнила, имя, имя Мартина, его второе имя, русское имя, как же оно? Егор. Да, верно, Егор, русский эквивалент Джорджа. Мартин, отцы, дочери, любовь, Джордж, тужься-ка еще разочек, тужься, Джордж, да, да, точно, именно так, Джордж, Джордж, Джорджи.
