Текст книги "Злые игры. Книга 3"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
К середине дня некоторые маклеры приступили к работе; но, по их отзывам, в тот день деловая жизнь в Лондоне практически остановилась. Макс пообедал в компании пары друзей, они немного выпили, а потом, уже около трех часов дня, он решил съездить домой, на Понд-плейс. Царившие повсюду тишина и пустота начинали действовать ему на нервы. Ему становилось от них как-то не по себе. Возле собора Святого Павла с ним поравнялось такси; Макс остановил его и сел. В такси работало радио. За первые несколько часов работы нью-йоркской биржи, говорил голос диктора, индекс Доу-Джонса упал больше чем на сто пунктов. Это самое крупное падение, которое когда-либо происходило на протяжении одного дня, продолжал скучный и бесстрастный голос диктора. Вот так эта новость и проникла тогда в Лондон. Самая большая и важная новость. Крупнейшая новость о настоящей катастрофе.
Было шестнадцатое октября.
Уик-энд прошел спокойно. Телефоны заработали. Утром в субботу Энджи позвонила знакомому строителю и попросила его прислать людей починить крышу оранжереи. Сама она, Макс и близнецы уселись в машину и присоединились к огромному числу других людей – казалось, на улицы выехала в ту субботу добрая половина населения города, – устремившихся посмотреть, что стало с лондонскими парками. Зрелище было грустное и малоприятное. В воскресенье Шарлотта заявила, что едет в Хартест. Макс отправился с ней. Там тоже картина была грустная В парке вырвало с корнем не меньше сотни деревьев, и они так и лежали там, где упали, похожие на умирающих динозавров. Александр был страшно расстроен. Он любил свой парк и каждое дерево в нем и теперь с совершенно несчастным видом бродил по Большой аллее, оплакивая каждую потерю. Убивался он и из-за домика на озере: домик этот, рассказывал Александр, построил еще его дед, и вся жизнь Александра прошла с ним рядом. В конце концов подобные сетования вывели Макса из себя: он гораздо больше сочувствовал Данбарам, которые остались практически без крыши над головой. Георгина предлагала им на время, пока будут чинить крышу их дома, переехать в Хартест, но Катриона и слышать об этом не хотела. Георгина сказала, что сама не вполне разобралась, что было тому причиной: природная застенчивость Катрионы или же просто ее ощущение, что нельзя бросать свой дом. Так или иначе, но, как заявил Александр, он был рад, что Данбары не приняли этого приглашения.
А потом снова наступил понедельник. Понедельник, девятнадцатое октября. В газете «Мейл», в колонке светских новостей и сплетен, о Максе по-прежнему ничего не было. На работу он приехал рано. Он чувствовал себя взвинченным и раздраженным, сам не понимая почему. Когда включились экраны компьютеров, Макс даже заморгал, считая, что тут какая-то ошибка. Все экраны светились красным цветом. Повсюду был один только бесконечный красный цвет. Вернон Блай бросился к торговой стойке, от его обычного глупо-самодовольного вида не осталось и следа, на лице была написана откровенная паника, черты заострились.
– Рынок упал на сто двадцать пунктов, – потрясенно проговорил он, и голос его звучал словно из загробного мира. Обычно падение составляло пять, в крайнем случае десять пунктов.
Макс почувствовал, как его самого прошиб пот; он бросился к телефону и набрал номер Джейка; тот был спокоен, даже почти доволен.
– Я же тебе говорил, – сказал он, – сколько раз говорил: то, что происходило на рынке, должно было когда-то кончиться. Единственное, что сейчас можно делать, это продавать. Как можно быстрее. И молиться, чтобы на нас поскорее свалилась дохлая кошка.
В среде биржевиков и финансистов существует старое и мрачное поверье, что если на рынок ценных бумаг упадет дохлая кошка, то рынок этот скоро подскочит. Между моментом, когда кошка падает (в этот момент цены достигают самых низких своих отметок), и последующим взлетом рынка как раз и можно сделать самые большие деньги.
Макс начал продавать. Но этим занимался не он один. Рынок падал все ниже и ниже, летел в какую-то черную дыру отчаяния. Кошка в тот день явно пребывала в коматозном состоянии.
Курсы всех акций упали на четверть. Некоторых – наполовину. А в отдельных случаях даже и на целых семьдесят процентов. Маклеры сидели перед экранами, стараясь как-то сдержать разлив моря красного цвета. Но все их усилия были тщетны. На рынке царила вопиющая, кошмарная, неслыханного масштаба паника, резко усугубляемая еще и тем, что у многих маклеров таяли, превращались в дым и их собственные состояния. День только начался, до обеденного перерыва было еще далеко, но многие из них уже сидели за своими столами, обхватив голову руками, с полным отчаянием на лицах, и просто не брали уже трубки трезвонивших телефонов. Некоторые молча, не веря собственным глазам, сидели, вперившись взглядом в экран, и наблюдали, как летят вниз курсы на нью-йоркской бирже.
К концу того дня совокупная стоимость всех акций на лондонской бирже уменьшилась примерно на одну восьмую.
В тот вечер Томми и Макс отправились ужинать в пиццерию на Фулхэм-роуд. В ней было полно народу, и все оживленно обсуждали катастрофу на бирже. Слыханное ли дело, говорили все, за один только день биржевой рынок потерял то ли три, то ли четыре миллиарда фунтов! Похоже, никто не воспринимал происшедшее всерьез: это была просто очередная глава в увлекательной повести о легко достающихся больших деньгах; немного острых ощущений, только и всего. Возвращаясь назад, они уже в машине услышали по радио: на Уолл-стрит падение за день составило пятьсот пунктов.
– Господи, – проговорил Макс, – не может этого быть. Пятьсот пунктов! Да нет, не может быть, чтобы пятьсот.
Но это было действительно так.
Катастрофа шла вслед за солнцем, перемещавшимся над миром с востока на запад. Утром обрушилась токийская биржа, следом за ней гонконгская. После новых падений курсов на лондонской бирже опять пришла очередь нью-йоркской. К вечеру вторника совокупная стоимость акций, представленных на лондонской бирже, уменьшилась на двадцать процентов. Некоторые финансисты, входившие в число самых богатых в мире, потеряли абсолютно все; из-за приостановки операций на гонконгской бирже австралийские рынки понесли умопомрачительные убытки. Руперт Мердок за один только день потерял семьсот миллионов долларов. Роберт Холм разорился полностью. Все оценки и прогнозы высказывались теперь только в превосходной степени. Джон Филан, председатель нью-йоркской биржи, говорил о развале всей финансовой системы Запада. Джимми Голдсмит предсказывал конец света.
Появились различные теории, пытавшиеся как-то нащупать причины происходящего: одни объясняли все тем, что рынки ценных бумаг просто были сильно перегреты; другие говорили, что биржевой рынок всегда включает в себя как взлеты, так и падения, и потому за феноменальным его взлетом неизбежно должен был последовать соответствующий, столь же феноменальный спад; третьи утверждали, что, по крайней мере, начальная фаза спада объясняется распространением операций, осуществляемых по компьютеру, когда простое падение курса на пару процентов отражается на экранах всего мира сигналами к продаже; четвертые полагали, что благодаря компьютерам возросла скорость осуществления биржевых операций, а потому и паника теперь тоже распространяется гораздо быстрее, чем это было во времена до Большого бума; пятые обращали внимание на то, что если до Большого бума существовали специальные люди, которые вправе были объявлять временную приостановку операций и тем прекращать случаи панических распродаж, то теперь всякий подобный контроль над ведением биржевых операций оказался утрачен. Но каковы бы ни были действительные причины этого, рынок продолжал падать и падать, и казалось, что остановить эту нараставшую лавину обвалов некому и нечем.
Дохлая кошка ненадолго объявилась: в Нью-Йорке это произошло в середине вторника, в Лондоне – вечером того же дня. Пошли разговоры о том, что руководство нью-йоркской биржи ведет консультации с Белым домом о возможной приостановке операций. Приостановки не произошло, однако под воздействием этих слухов биржевой курс поднялся в среднем на двести пунктов; но страхователи сделок, стремясь защитить своих инвесторов, тут же начали лихорадочную распродажу фьючерсов, и курс снова упал еще ниже, чем был до этого.
К среде то, что поначалу казалось острым ощущением, потрясением, чем-то сродни фантазии, превратилось в жесткую действительность. Сотни тысяч людей оказались разорены. Макс увидел Фредди Прэгера; тот сидел с пепельного цвета лицом за своим рабочим столом, его трясло, он беспрерывно курил, отказывался уходить домой и только теперь начинал осознавать полную меру того, чем обернулась для «Прэгерса» его деятельность.
В те выходные Томми позвонили из «Дейли мейл». И Максу тоже. Он перезвонил в Хартест; к телефону подошла Няня.
– Няня, вам сюда могут звонить из газет, – сказал Макс.
– Уже звонили, – ответила Няня.
– О господи. И что ты ответила?
– Ответила, что твоего отца сейчас нет. И что если им там нечего делать, кроме как звонить нам, то пусть поищут себе другую работу.
– Няня, ты просто чудо.
* * *
В понедельник Фредди и Чак улетели в Нью-Йорк.
А в газете появилась заметка:
«МАКС: ЧЕЛОВЕК-ТАЙНА
Ходят постоянные слухи в отношении происхождения Максимилиана, виконта Хэдли: утверждается, будто лорд Кейтерхэм на самом деле не является его отцом. Виконт Хэдли, работающий маклером в „Прэгерсе“, американском банке, принадлежащем его деду Прэгеру никак не прокомментировал эти слухи, сославшись на свою занятость в свете последних событий на бирже; а лорда Кейтерхэма не удалось вчера застать в родовом имении, которое располагается в Уилтшире.
Лорд Хэдли, довольно заметная личность, на протяжении нескольких лет работавший фотомоделью, был до недавнего времени помолвлен с Джеммой Мортон, юной дочерью Ричарда Мортона, короля биржи; в последнее время лорда Хэдли часто видят в обществе миссис Анджелы Прэгер, вдовы покойного дяди виконта, „Малыша“ Прэгера. Миссис Прэгер, возглавляющая собственную компанию по торговле недвижимостью, на протяжении многих лет поддерживает тесные отношения с этой семьей.
В уик-энд не удалось связаться и с мистером Томми Соамс-Максвеллом, живущим в одном доме с виконтом Хэдли».
Макс позвонил Энджи.
– Дерьмо разлетелось по белу свету, – сообщил он.
– Я знаю. По-моему, могло быть и хуже.
– Вполне. Могли и на первой странице напечатать.
– Продолжайте молчать, – посоветовал Чарльз. – Это единственное, что может вам помочь.
Максу позвонил Джейк Джозеф:
– Что это до меня доходит, сынок? Не зря я всегда говорил, что в тебе есть что-то от бастарда. Похоже, я был прав.
– Куча дерьма, – ответил Макс. – Чистейшей воды вымысел, только и всего.
– Ну разумеется, – проговорил Джейк. – Надеюсь, все это не относится к происхождению твоей шикарной сестрички.
– А иди ты к черту, – раздраженно огрызнулся Макс.
Позвонил Томми, чтобы сообщить, что он получает от всего происходящего колоссальное удовольствие, и спросил, не стоит ли ему придумать специально для прессы какую-нибудь историю.
Макс ответил, что если Томми это сделает, то может считать себя трупом. Голодная смерть будет ему в таком случае обеспечена.
Позвонили еще несколько человек. Макс решил воспользоваться рецептом Няни. Похоже, это помогло.
Макс повел Шайрин пообедать в «Риц».
– Как это интересно, все, что о тебе пишут в газетах, – щебетала она, с любопытством глядя на него. – А откуда пошла эта история?
– Понятия не имею. – Макс пожал плечами. – Но ты ведь и сама знаешь, верно говорят: не верь ни одному газетному слову.
– Да, – согласилась Шайрин, не сводя с него взгляда, в котором вдруг появилась некая вкрадчивость, – но ты тоже знаешь, что есть и другая поговорка: дыма без огня не бывает.
Макс задумчиво посмотрел на нее:
– Если пообещаешь, что никогда никому не проболтаешься, я тебе скажу, с чего все началось.
– Макс, ну разумеется, обещаю.
– Это очень, очень старая история, она продолжается уже много лет. У нас была одна слабоумная служанка, которая стала вдруг всем говорить, будто бы я приемный ребенок. Время от времени эта история и всплывает.
– Но почему?
– Я же тебе сказал. Она была слабоумная. И отец уволил ее. Наверное, она думала таким образом отомстить ему. И постоянно твердила об этом. Вот и все. Только никому об этом не рассказывай.
– Ну, Макс, ты же знаешь, что не расскажу.
Макс подлил ей еще шампанского, похлопал по руке и сменил тему разговора.
– Очень похоже, – сказал он, – что лондонское отделение «Прэгерса» всплывет пузом кверху.
– «Бреттс» явно прогорел. А для Фредди он был всего лишь одним из подобных делишек, – сказал Макс Шарлотте. – Вот Фредди и отправился выкручиваться. Посмотреть, что и как можно еще спасти. Пока нет Фреда.
– Ну, вряд ли им удастся многое сделать, – возразила Шарлотта. – Фред не дурак.
– Они могут выиграть время. Нью-йоркское отделение «Прэгерса» неплохо вышло из этой передряги. Я только что говорил с твоим приятелем Гейбом. У них огромные резервы, и они не пострадали сколько-нибудь серьезно. Мне кажется, Чак постарается перевести какие-то суммы из Нью-Йорка в Лондон, чтобы покрыть потери.
– Этого он никак не сможет сделать. Во всяком случае, без того, чтобы не стало известно деду.
– Возможно, и сможет. Ведь у Криса Хилла есть доступ к резервам. Он, несомненно, вправе разрешить подобный перевод. Разумеется, дед очень скоро узнает об этом. Но, как я понимаю, они, по крайней мере, выиграют время.
– Надеюсь, не слишком много, – ответила Шарлотта.
Когда вечером Макс уже собирался уходить с работы, снизу ему позвонила дежурившая в приемной девушка:
– Тут пришли несколько журналистов. Как мне с ними поступить?
– Не обращайте на них внимания, – посоветовал Макс.
Он отправился к Шайрин.
– Внизу журналисты, – предупредил он, – не отвечай ни на какие их вопросы, хорошо? А то твои фотографии мгновенно появятся во всех газетах.
– Разумеется, не буду, Макс.
Потом он позвонил Няне и велел ей отключить в доме все телефоны.
На следующий день в «Мейл» и в «Миррор» на внутренних страницах появились фотографии Шайрин и заметки; в «Мейл» она была озаглавлена «Сплетни под лестницей», а в «Миррор» – «Месть служанки».
Чарльз высказался с осторожным оптимизмом: по его мнению, если газеты купились на подобную историю, то никакой более серьезной информации у них попросту нет.
Няня кипела от возмущения, заявила, что Макс мог бы ее предупредить, но что она и миссис Тэллоу разговаривали с репортерами очень твердо и сообщили, что служанка, о которой идет речь, ушла от них двадцать лет назад.
– Я же тебе говорил, чтобы ты им не отвечала, – сказал Макс.
– А я хочу отвечать, – возразила Няня. – Мне и миссис Тэллоу это очень нравится.
– Ну ладно, – смиренно согласился Макс. – Только, пожалуйста, Няня, не говори им больше ничего, ладно? И Александру тоже не говори.
– Об этом не беспокойся, – ответила Няня.
Шайрин извинялась, но делала это несколько вызывающе дерзко.
– Они обещали, что не станут ничего писать, что им нужна просто общая информация, для собственной ориентировки.
– Не важно; я ведь тебя просил с ними не разговаривать. Ну Шайрин, честное слово!
– Извини, Макс.
Макс широко улыбнулся ей:
– Ладно. Когда-нибудь сочтемся.
Он обнаружил, что произошло нечто странное: теперь, когда случилось то, чего он так долго страшился, когда сомнения в отношении его происхождения вырвались наружу и об этом стали писать, говорить, сплетничать, спорить, ему самому все это стало вдруг совершенно безразлично. Теперь, когда он мог черным по белому прочесть все это в газете, проблема его происхождения, как ни странно, начала вдруг казаться ему надуманной, невероятнейшей глупостью.
Он почти что не то чтобы радовался всему происходившему, но явно получал от этого немалое удовольствие. Постепенно расцвечивал историю с уволенной служанкой, украшал ее дополнительными подробностями и даже почти по-настоящему расстроился, когда всеобщий интерес к ней заглох.
– По-моему, – заявил он Шарлотте, – привидение изгнано.
– А по-моему, – хмыкнула она, – ты спешишь с выводами.
Фредди и Чак вернулись через три дня. Выглядели они усталыми, но заметно приободрившимися. И, кроме того, на лицах у них читалось еще что-то – неясное, но такое, что сразу же не понравилось ни Шарлотте, ни Максу.
– Такое впечатление, как будто у них против нас что-то есть, – сказала Шарлотта. – Я боюсь.
Прилетели они в середине дня; сразу отправились в «Риц», долго там обедали, потом еще некоторое время сидели в зале заседаний правления и выпивали. В шесть вечера Чак зашел в операционный зал.
– Пойдем, – позвал он Макса, – присоединяйся к нам, выпьем.
– Извини. У меня вечер занят, – бодро отказался Макс.
– Это важнее, – с обычной своей искусственной улыбкой проговорил Чак. – Думаю, ты согласишься, когда узнаешь, в чем дело.
Макс отправился вместе с ним в зал заседаний, испытывая не больше чем легкое беспокойство. Ему не верилось, что Чак и Фредди могли располагать против них чем-то действительно серьезным. Шарлотта была уже там, и вид у нее, как и у Макса, был бодрый.
Войдя, Чак повернулся так, чтобы оказаться лицом к Максу и Шарлотте.
– Садитесь, – пригласил он. – Наверное, вам доставило массу неприятностей то, о чем пишут в газетах.
– Не особенно, – отмахнулся Макс. – Все это уже умерло естественной смертью. Мне интересно, как они вообще раскопали эту историю.
– Понятия не имею, – ответил Чак. – Налить?
– Нет, – ответил Макс. – Спасибо.
Чак пожал плечами:
– Зря, может пригодиться. Шарлотта, а тебе?
– Нет, спасибо, – в свою очередь отказалась Шарлотта. – Э-э… все в порядке?
Чак посмотрел на нее невиннейшим взглядом и одарил обаятельнейшей улыбкой.
– Абсолютно в порядке. А почему должно быть иначе?
– Н-ну… нам казалось, что возникли кое-какие трудности. После краха на бирже.
– Естественно, у нас есть трудности. Они у всех сейчас есть. Но ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Нет никаких причин для серьезного беспокойства.
Взгляды Шарлотты и Макса встретились. Им удалось перевести нужные суммы, говорил ее взгляд. Крис Хилл с ними заодно.
– Вот и хорошо, – проговорила она. – Я очень рада.
– Так ты уверена, что не захочешь выпить? – спросил Чак.
– Абсолютно, а что? – Шарлотта была озадачена.
Чак пожал плечами:
– Ну ладно. Значит, будешь глотать, не разбавляя? Без запивки? И без валиума?
– Чак, – вмешался Макс, – что глотать? Давай ближе к делу.
– Хорошо. Это касается твоего дома, Макс. Точнее, дома твоего… твоего отца.
Макс ощутил, как его вдруг пронзило тревожное предчувствие.
Черт возьми, какое отношение ко всем их делам имеет Хартест?
– Да?
– Он ведь очень любит этот дом. Верно?
– Верно, – раздраженно ответил Макс. – Дом прекрасный, и к тому же это родовое гнездо.
– Э-э… ну да. То есть это означает, что дом принадлежит семье и все такое?
– Да, разумеется.
Чак покачал головой, его карие глаза излучали глубочайшее сожаление.
– Извини. Но это не так.
– Прости, не понял? – Макс был слишком потрясен и к тому же застигнут врасплох, чтобы отреагировать умнее.
– Я говорю, это не так. – Чак улыбнулся и уселся на ручку большого резного кресла, стоявшего на председательском месте. – Извини меня, но ты ошибаешься. Будучи там, в Нью-Йорке, я внимательно изучил дела и состояние банка. Некоторые из этих дел весьма сложны. У вашего деда есть в активах очень любопытные приобретения. Например, ранчо в Венесуэле, которое стоит сейчас многие миллиарды. Целое состояние в швейцарских франках. И кое-какая собственность в Англии.
– Какая? – выдохнул Макс. Ему вдруг стало очень нехорошо. Фредди стоял возле окна, смотрел на него и улыбался своей жуткой ледяной улыбкой.
– Хартест-хаус, – произнес Чак, – так ведь он, кажется, правильно называется? – принадлежит банку «Прэгерс». Конечно, как у вас в Англии говорят, это не ахти какие деньги. Но в данный момент нам может помочь любая мелочь. В общем, если вы не сумеете немедленно выплатить мне… дайте-ка посмотрю, какая там сумма… да, шесть миллионов фунтов стерлингов, я буду вынужден выставить дом на торги. Я забираю его в залог.
Александр сидел за столом в оружейной комнате, обхватив голову руками.
– Это все произошло много лет назад, – говорил он, – очень много лет назад. Тогда еще была жива ваша мать. Дом разъедала гниль, во всех капитальных стенах, и надо было заново перестилать крышу. Фред одолжил мне денег. Это было чисто официальное соглашение, ни на что другое я бы не согласился.
– И дедушка тоже, – мрачно добавил Макс.
– Наверное, нет. Ну, так или иначе, но в последнее время дела пошли плохо. Имение себя не совсем окупало. И я несколько… задержался с выплатой этого кредита.
– На сколько именно? – Голос у Шарлотты был непривычно резкий.
– Н-ну… я ничего не платил… примерно три последних года.
– Три года! Папа, но это же огромный срок!
– Да, я понимаю. Простите меня. Дорогая, не смотри на меня так.
– Извини. Просто нам бы следовало об этом знать, вот и все.
– Да, наверное. Но я не хотел вас тревожить. В прошлом году я ездил к Фреду, поговорить с ним. Он… он очень доброжелательно ко мне отнесся. Честное слово. Сказал, что я могу вернуть эту сумму, когда сумею. И как сумею.
– Что-то на дедушку это совсем не похоже. – Шарлотта недоверчиво покачала головой. – И?..
– Н-ну… я предполагал вернуть. Разумеется. Как только мои дела поправились бы.
– А они до сих пор обстоят неважно, да?
– Да. Боюсь, что так.
– А существовал ли какой-нибудь письменный документ? Я имею в виду, вы подписывали что-то во время вашей прошлогодней встречи? С дедом?
– Э-э… нет. Не совсем. В то время он не очень хорошо себя чувствовал.
– Вот черт! – проговорил Макс.
– Папа, – сказала Шарлотта, чувствуя, как всю ее охватывает холодная дрожь, – а есть у тебя копия закладной или какого-то другого документа? Что-нибудь такое, что я могла бы показать своему знакомому юристу?
Лицо Александра приобрело свое обычное беспомощно-рассеянное выражение. Шарлотте показалось, что сердце начинает у нее куда-то проваливаться.
– Нет. Да. Я не знаю. А это важно?
– Да, папа. Думаю, что важно. Но я уверена, что все можно как-то решить. Я хочу сказать, дедушка никогда не позволит им забрать у нас имение за непогашенный кредит. Это просто смешно. Мы же все-таки одна семья.
– Дедушки нет, – заметил Макс, – он совершает второе свадебное путешествие. Ты что, забыла?
– Не говори чепухи, Макс. Сейчас ведь все-таки уже тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год на дворе. Можно связаться даже и с человеком, который находится где-нибудь посреди океана.
– Будем надеяться. – Тон у Макса был мрачный.
Они начали разбираться в бумагах. Тут царил полный кошмар: если бумаги Вирджинии были в идеальном порядке, то бумаги Александра – в столь же идеальном беспорядке. Счета от ветеринара валялись вместе с копиями распоряжений банку, отчеты от его биржевого маклера – вперемешку с письмами детей, когда те учились в школе. Наконец, затратив на поиски весь уик-энд, они нашли нужный документ. Шарлотта отвезла его показать Чарльзу Сейнт-Маллину.
– Ты сама-то его читала? – спросил Чарльз.
– Читала. Я просто надеюсь, что, может быть, я что-то неправильно поняла.
– Боюсь, что ты поняла все верно.
Соглашение, заключенное когда-то между Фредом III и Александром, не было обычным оформлением залога под кредит. В нем прямо указывалось, что в случае, если Александр не сможет выплатить оговоренные суммы в соответствующие сроки, его дом переходит в собственность банка.
– Иными словами, угрожая вам, Чак Дрю стоит на юридически обоснованных позициях. Одной только выплаты просроченных платежей будет недостаточно. Но в вашем распоряжении есть двадцать восемь дней, – объяснил Чарльз. – Столько времени им понадобится для оформления ордера на владение имуществом. Так что не все еще потеряно окончательно.
– Дедушка просто старый негодник, – возмутилась Шарлотта. – Не могу поверить, чтобы он все это сделал сознательно.
Она была очень встревожена и расстроена.
Они отправили Фреду факс прямо на теплоход, который должен был находиться в то время где-то неподалеку от берегов Фиджи, – маловероятно, что там ему могут попасться на глаза английские газеты, подумала Шарлотта, – с просьбой позвонить им насчет залога Хартеста. Прождав целые сутки и не получив никакого ответа, Шарлотта послала второй факс, на этот раз с пометкой «срочно».
Час спустя позвонила Бетси. Слышимость была на удивление хорошая.
– Бабушка, как я рада тебя слышать! Как поездка?
– Превосходно, дорогая. Я себя чувствую так, будто мне снова семнадцать лет.
– Ну и чудесно. А как дедушка?
– Вовсю наслаждается жизнью. Организовал школу игры в покер, а кроме того, полон решимости выиграть чемпионат по метанию колец.
– Это тоже чудесно. Э-э… бабушка, а можно мне переговорить с дедушкой?
– Нет, дорогая, извини. – Голос у Бетси стал несколько смущенный. – Твое письмо его немного рассердило. Он оставил строжайшие указания, что с ним можно связываться только в случае чего-то действительно из ряда вон выходящего. Во время этих событий на бирже он целыми часами сидел на телефоне, а потом заявил, что хватит и что оставшуюся часть путешествия он хочет провести спокойно.
– Но, бабушка, у нас самая настоящая чрезвычайная ситуация. Мы можем лишиться Хартеста.
– Да ну, дорогая, это несерьезно.
– Можем, бабушка. Пожалуйста, скажи ему, очень тебя прошу. Это все очень сложно, я могу тебе объяснить, если хочешь, но мы действительно можем его лишиться.
– Ну что ж… возможно, тебе действительно лучше поговорить с ним самим. Попробую уговорить его, чтобы он тебе позвонил.
Они сидели и ждали, но звонка от Фреда так и не последовало.
Прошли еще сутки.
– Что же нам делать? – Шарлотта посмотрела на Макса. – Нельзя же насильно заставить его с нами переговорить.
– Пошлем еще один факс?
– Пожалуй, стоит попробовать. Давай подумаем, как составить.
Шарлотта и Макс потратили на составление письма (которое должно было пойти за подписью Шарлотты) несколько часов, стараясь, чтобы текст его звучал убедительно, но не безапелляционно; чтобы он был пронизан чувством обеспокоенности, но не производил впечатления истерического; чтобы он содержал в себе упрек по адресу Фредди и Чака, но ничего бы им не инкриминировал. Закончили они выражением своей уверенности в том, что Фред, несомненно, не хочет, чтобы его внуки лишились Хартеста всего лишь из-за очевидных административных недоразумений.
– Надеюсь, теперь все будет в порядке, – нервно проговорила Шарлотта, когда они наконец отправили факс.
– Наверняка, – согласился Макс.
Но ничего подобного не случилось. Фред прислал им в ответ крайне сердитое послание, где обвинял Шарлотту в том, что она страдает паранойей, Александра – в полной неспособности вести дела («Я его предупреждал, когда он приезжал ко мне, что надо наконец навести во всем порядок») и всех их вместе – в нытье и лицемерии. «Если вы действительно так озабочены тем, чтобы сохранить свой дом, то почему бы вам наконец не сделать то, что следовало сделать уже много лет назад, а именно – вести дела так, чтобы дом сам оправдывал свое существование. Передайте его в общественную собственность. Я поручил Крису Хиллу и правлению, чтобы они этим занялись в мое отсутствие. Уверен, они не допустят, чтобы вы оказались на улице. Дайте мне возможность спокойно провести оставшуюся часть отпуска».
– О боже, – ахнула Шарлотта.
– Вот черт! – выругался Макс.
Георгина разрыдалась.
– Чего я не могу понять, – говорила Шарлотта, – так это того, почему дедушка ведет себя так по-макиавеллиевски. Ему-то самому что во всем этом нужно, господи? Почему он хочет сделать так, чтобы Хартест пошел с торгов?
– Мне кажется, – медленно произнесла Энджи, – что он просто не любит Александра. По-моему, он подозревает, что Вирджиния была с ним несчастна, а кроме того, я думаю, что вся эта ситуация вокруг Хартеста – то, что Александр отказывается передать его в общественное владение, настаивает на том, чтобы дом оставался родовым гнездом, когда на самом деле у него нет средств этот дом содержать, – все это просто приводит Фреда в ярость. Малыш рассказывал мне, что Фред был вне себя, когда Александр попросил у него денег на крышу и на перекладку стен. Он еще тогда говорил Александру, что от дома надо избавляться. Александр отказался, просто категорически, наотрез отказался, и все, и между ними произошел тогда крупный скандал. Для меня до сих пор тайна, почему дедушка в конце концов все-таки уступил ему.
– Хотел бы я это знать. – Макс яростно молотил воздух кулаком, словно боксерскую грушу. – И хотел бы я раньше знать, что это чертово имение заложено. Я даже не думал о такой возможности, ни на секунду не допускал ее.
– Никто не думал, – ответила Энджи. – Даже Малыш считал, что Фред просто дал Александру эту сумму. Из-за Вирджинии. Она тогда так переживала, что даже снова запила из-за этого.
– Гнусный старый мерзавец, – процедил Макс.
Чак Дрю заявил Максу, что у него есть покупатель на Хартест.
– Платит наличными. Мой клиент, мистер Аль-Фабах. Он себе подыскивает что-нибудь в Англии. Уже давно этим занимается и считает, что Хартест подошел бы ему идеально. Я даже собирался позвонить твоему отцу и договориться с ним о том, чтобы мистер Аль-Фабах в этот уик-энд заехал бы посмотреть. У него уже есть интересные планы в отношении этого имения.
Макс представил себе Хартест. Он вспомнил, как необыкновенно удачно стоит дом, в самом центре окружающего его парка, словно в центре маленького, защищенного и спрятанного от внешнего мира королевства. Вспомнил, как много раз сам он стоял на холме, у начала Большой аллеи, смотрел оттуда вниз, на дом, и воспринимал это как нечто данное, само собой разумеющееся, просто как дом, место, где живешь, где о тебе заботятся, куда можно привести друзей, чтобы похвастать перед ними, – и ему вдруг стало бесконечно стыдно. Макс как будто бы увидел свой дом заново: вспомнил, как именно он стоит, словно выгравированный на фоне окружающего его неба; какой он изысканный, грациозный, как будто приглашающий зайти в него; выдержанный в идеальных пропорциях, с ведущими ко входу широкими ступенями изящно изгибающейся парадной лестницы, с высокими окнами, с колоннами вдоль фасада, с большим куполом над Ротондой, словно бы устремленным прямо в небо; Макс вспомнил парк с пасущимися в нем многочисленными оленями, вспомнил черных и белых лебедей на озере, вспомнил их родовое знамя – голубой стяг с изображенной на нем головой взрослого оленя, вспомнил, как этот стяг полощется на ветру высоко над деревьями. Вспомнил ту тишину, прохладу и спокойствие, которые охватывают, стоит только открыть высокие парадные двери и войти в дом; вспомнил Ротонду с ее парящей лестницей и вдруг совершенно живо, ясно и отчетливо увидел, как по этой лестнице ему навстречу с улыбкой спускается мама; вспомнил, как сам он, возвращаясь из школы, взбегал по этой лестнице, мчался дальше по коридору, а потом, уже по другой лестнице, взлетал наверх, в их детские, к Няне, вспомнил, как оказался однажды вместе с Александром в оружейной комнате – тогда это была самая любимая его комната во всем доме, маленькая, темная, пропахшая кожей, деревом, собаками, да, это было как раз в тот день, когда ему исполнилось двенадцать лет и Александр тогда подарил ему первое в его жизни настоящее ружье. Макс вспомнил приемы, что устраивались в Хартесте: ужины для огромного числа гостей, летние приемы в саду, танцевальные вечера, дружеские обеды после охоты, просто разные встречи, и всегда дом служил для них не только великолепным фоном, но был подлинным прибежищем английской сельской жизни с ее мягким, неторопливым, веками не меняющимся ритмом. Вспомнил Макс и Аль-Фабаха во всей его безграничной вульгарности: с этими его облаченными в черные балахоны, похожими на ворон женами, с его проститутками в духах и туалетах от Шанель, с его непременными длинными лимузинами, телохранителями, золотыми кольцами на пальцах, с его тускло поблескивающими маленькими черными глазками; Макс подумал о том, что этот вот человек наложит свою лапу на Хартест, переедет туда и станет там жить, и ему стало физически плохо. И тогда Макс впервые посмотрел на Хартест теми же глазами, какими смотрел на свое имение Александр: впервые увидел в нем нечто бесконечно ценное, бесконечно для себя дорогое, нечто такое, что необходимо любой ценой защищать от всех посягательств.
