Текст книги "Злые игры. Книга 3"

Автор книги: Пенни Винченци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Глава 65

Александр, 1980

– Я тебя прошу, Вирджиния, ехать очень осторожно. У тебя усталый вид.

Она действительно выглядела ужасно усталой. Слишком усталой для того, чтобы отправляться сейчас в такую дальнюю дорогу, в Хартест, а там, когда приедет, еще возиться с раздраженными, не желающими слушаться детьми. Да и ему нужно было бы, чтобы она осталась. Надо было все как следует обсудить, решить, что они станут делать, что скажут. Он не совсем представлял себе, что может произойти потом, после; но, на его взгляд, тут могло быть несколько вариантов. У него, однако, в данном случае выбора не было. Он должен был действовать достаточно быстро.

Но пожалуй, это и к лучшему. Теперь уже не оставалось места для опасений, страха, нерешительности. Это надо было сделать, быстро и осторожно. Пока она разбирала наверху свой багаж и решала, что брать с собой в Хартест, а что оставить. Единственная опасность заключалась в том, что она могла бросить взгляд за окно, на улицу. Пока был бы поднят капот. Но тут он всегда мог сказать ей, что проверял масло и закреплял провод: несколько дней назад обнаружил, что тот болтается.

– Если зажжется эта сигнальная лампочка, не обращай внимания, – предупредил он ее, – там какая-то неисправность в проводке. Я записался на текущий ремонт, на пятницу. Давно уже пора, все сроки пропустили. Вообще-то, Вирджиния, надо бы тебе получше следить за своими машинами.

– Да, Александр, – устало ответила она.

Он сказал ей, что сам приедет на следующий день. Попросил поцеловать за него детей, передать им привет; и пусть она скажет им то, что сама найдет нужным. Поцеловал ее на дорогу, обнял, крепко прижал и держал так довольно долго: он боялся, что может чем-то выдать себя, проявить слабину. Она подняла голову и удивленно посмотрела на него. Тогда он заставил себя улыбнуться и отпустил ее. Больше ему ничего не оставалось делать. Действительно ничего.

Он посмотрел, как ее «гольф» медленно двинулся вдоль улицы, помахал ему вслед, улыбнулся. Но огни машины казались ему размытыми из-за застилавших глаза слез.

Александр вернулся в дом и стал ждать.

Единственная настоящая опасность заключалась в том, что тормоза могли отказать раньше времени.

Глава 66

Энджи, декабрь 1987

Энджи нажала на газ сразу же, едва только отъехала от дома и въехала на Большую аллею. Чувствовала она себя почему-то ужасно гнусно, ее снова начало немного подташнивать. Нервное расстройство у Александра явно гораздо серьезнее, чем она раньше думала. Несомненно, всякое столкновение с реальностью вызывает у него серьезнейшие нарушения душевного равновесия. Сегодняшний их разговор, да и вся встреча в целом оказались для нее самой очень трудными, даже пугающими. Энджи просто не представляла себе, что же теперь ей следует делать дальше.

Надо с кем-нибудь поговорить. Может быть, с Максом. Или с Шарлоттой. У Шарлотты такой здравый и трезвый ум. Но что она сможет им сказать? Что их отец… кто? Сумасшедший? Но сумасшедшим он не был. Очень запутавшийся, с огромной внутренней душевной напряженностью человек – да; но не сумасшедший в прямом смысле слова. Конечно, никакой опасности он ни для кого не представляет. Но у нее сложилось впечатление, что ему остро необходима помощь.

Энджи вдруг зазнобило, она включила отопление своего «БМВ», включила радио. У нее было такое ощущение, словно она попала в самый центр какого-то кошмара, и ей хотелось выскочить отсюда, убежать. Ну что ж, по крайней мере, она едет домой. Назад, в «Монастырские ключи», к детям, к Максу. Погода заметно ухудшилась. Дорогу покрыл ледок, вокруг поднимался легкий туман. Она решила позвонить домой и лишний раз сказать им, что уже едет. Ей показалось, что от такого звонка ей самой станет легче, она не будет чувствовать себя так, словно ее кто-то преследует. В самой верхней части Большой аллеи, там, где дорога поворачивала и входила в лес, Энджи остановила машину и взялась за телефон; вот черт, похоже, телефон не работал. Она потрясла его, понажимала на разные кнопки, но ничего не изменилось. О господи. Если теперь у нее кончится по дороге бензин, она действительно влипнет. Энджи подумала, не вернуться ли ей назад в Хартест, но потом отказалась от этой идеи. Не было никакого смысла.

Она медленно тронулась и взглянула на указатель бензина: стрелка была уже почти на нуле. Малыш в свое время часто говорил ей, чтобы она возила с собой запасную канистру. А она возражала ему, заявляя, что всегда найдется мужчина, у которого будет с собой запасная канистра. Но сегодня, похоже, ей такой не попадется. Вот на щитке замигала какая-то лампочка; она мигала все чаще и ярче. Что же это за сигнал? Наверное, предупреждение, что кончается бензин. Вообще-то, не мешало бы ей научиться получше разбираться в собственной машине.

Ничего, все должно быть в порядке. Она уже много наездила с бензоуказателем, твердо замершим на нуле. Не сейчас, не в последнее время, а еще когда была молодая и у нее вечно не было денег. Тогда она носилась как на крыльях и только молилась, чтобы все кончилось хорошо. Один раз она осталась совсем без бензина, это произошло в Америке, на автостраде, идущей вдоль тихоокеанского побережья; на ней тогда было платье с низким вырезом, и стоило ей только остановиться, как у нее почти мгновенно оказался полный бак. Но сейчас все иначе: ночь, Уилтшир, туман, да и платья с вырезом на ней нет. Она… о господи, что-то машина идет слишком быстро. Шестьдесят пять миль. Нет, у нее и в мыслях не было так гнать. А впереди спуск, на котором всегда дует очень сильный ветер.

– Сосредоточьтесь, миссис Прэгер, – проговорила она вслух. – Думайте, что делаете.

Глава 67

Александр, декабрь 1987

То, что Энджи остановилась и он это увидел, – вот что нарушило какое-то странное равновесие у него в душе и вывело его из оцепенения. До этого момента все повторялось в точности так же, как и тогда: грусть расставания, поцелуй на прощание, напутствие ехать поосторожнее, кажущиеся из-за слез размытыми задние огни машины. И ясное понимание того, что это необходимо. Когда он услышал, что ей все известно, это лишь дополнительно укрепило его в его решимости. Он и представления не имел о том, что она знает. По-видимому, все случилось в тот жуткий день, когда у него произошел нервный срыв. Наверное, она тоже была тогда при этом. Он сам этого не помнил, но это единственно возможное объяснение.

Разумеется, она клялась и божилась, что никогда никому не расскажет. Ну а что другое ей оставалось делать в подобном положении? Естественно, он ей не поверил. Не мог поверить. Не мог идти на такой риск. Особенно после того, как между ними произошел подобный разговор. Конечно, в определенном смысле глупо, что он позволил себе разговориться. Но и прекрасно: какое он испытал после этого чувство облегчения! Нет, он действительно не мог поступить никак иначе. У него не было другого выбора, как не было его и тогда, с Вирджинией. Все это было грустно, очень грустно, потому что Энджи ему по-своему нравилась. Все они рано или поздно начинали ему нравиться. В этом-то и заключалась вся суть. Ужасная, унизительная суть. Энджи влекла его к себе. Вопреки всему, он находил ее обаятельной. Эта жуткая, вульгарная коробочка с подарком, которую она привезла; в общем-то, очень мило с ее стороны.

С машиной Энджи он сделал, в принципе, то же самое, что и с машиной Вирджинии. Правда, на этот раз все было сделано не настолько незаметно, но тоже очень умно. То, что он сделал тогда с «гольфом», было верхом совершенства. Он закачал в тормозную систему воду. Так что, как только тормоза нагрелись, вода быстро испарилась. И поршень тормозного цилиндра сжимал уже не жидкость, но воздух. Очень эффективный способ торможения, особенно когда машина идет на большой скорости по автостраде. Бедняжка Вирджиния. У нее не оставалось ни шанса.

С «БМВ» ему пришлось потруднее. Красивая машина, броская, как и ее владелица. Но он сообразил, что можно сделать. Он долго изучал эту машину, планировал все очень тщательно, много дней, даже недель. Практиковался на машине Георгины. Возле каждой из резиновых трубок тормозной системы он приспособил со стороны шасси по гибкому бритвенному лезвию. И всякий раз, когда машина делала поворот, лезвия врезались в трубку и часть тормозной жидкости вытекала на дорогу. По пути из Хартеста масса поворотов. Будет просто чудом, если она останется жива.

Но, увидев, что Энджи остановилась, он вдруг вспомнил. Его куртка: она осталась в машине. Он вышел из дому в куртке, но потом она стала ему мешать, не давала возможности работать быстро; он снял ее и бросил на заднее сиденье. Конечно, он бы вспомнил об этой куртке и убрал ее оттуда, если бы подготовка не заняла у него больше времени, чем он рассчитывал: одно из лезвий почему-то не подходило, не садилось в паз достаточно плотно, грозило сломаться, и ему пришлось сходить за другим. А потом, когда он увидел вдали на дороге свет фар возвращавшегося «бентли», то просто быстро захлопнул дверцу и взбежал по ступенькам. Нет, конечно же, он вовсе не запаниковал; он вообще никогда не паникует. Он оставался предельно спокоен. Просто ему пришлось поторопиться. Вот и все.

«Однако, – подумал Александр, – пожалуй, стоило бы как-то вернуть эту куртку». Была все-таки некоторая вероятность того, что машину осмотрят, начнут задавать вопросы, что это за куртка и почему она там. Особенно если найдут в ее кармане пару небольших отверток.

Ну что ж, он еще может ее догнать. Очень легко. «Бентли» без труда обойдет ее на шоссе; к тому же «бентли» лучше держит дорогу, а ему самому, в отличие от Энджи, хорошо знакомы каждый изгиб, каждый поворот.

Можно будет сказать ей, что его обеспокоили ее слова, он решил проверить указатель бензина и тогда-то и оставил куртку в ее машине. Она очень торопилась попасть поскорее домой и поэтому не станет терять время на расспросы и раздумья. А потом… Потом будет уже не важно. Ее уже не станет. Она будет далеко. Надежно далеко. И от Макса. И от Хартеста.

Александр поколебался еще какое-то мгновение, не больше. Потом сбежал по лестнице и вскочил в «бентли».

Эпилог

Весна 1988

Энджи

Ребенка она тогда потеряла. В те долгие ночные часы, пока они дожидались с Томми в приемном отделении скорой помощи, а Макс занимался этими жуткими делами, связанными со смертью Александра и всеми ее практическими последствиями, Энджи ощутила вдруг вначале слабую, потом все более нарастающую и наконец сильную дергающую боль в спине, – потом у нее начались судороги, потом открылось кровотечение. Врачи пытались как-то остановить его, но все было бесполезно: на следующий день, ближе к вечеру, у нее произошел выкидыш.

Она ревела, ревела не переставая много часов подряд не только от горя, но и от пережитого потрясения; Макс тоже плакал, он стоял у изножья ее кровати, лицо у него внезапно и резко осунулось и постарело, он смотрел на Энджи, не прикасаясь к ней, и только постоянно повторял, что он ее любит, что случившееся ничего не меняет, что у них еще будут дети.

Но оба они понимали, что это неправда.

В ту ночь, когда погиб Александр, Энджи и Томми проговорили много часов подряд. Томми тогда остался с машиной, пока Энджи и Макс ездили в Мальборо, в полицию. Потом, пока они сидели в госпитале, он сказал ей, что обнаружил заведомо искусственную неисправность в тормозах ее машины, добавив, что он все починил.

– А ты знаешь, что в твоей машине была куртка Александра?

– В моей машине?! Нет, конечно, не знаю.

– Наверное, он ее забыл. Видимо, поэтому он и помчался за тобой. Я бросил ее назад в «бентли».

* * *

Оба они тогда согласились, что обо всем этом никому другому совершенно незачем знать, никакой пользы от этого быть не может. Александр был страшно пьян, его машина разбилась – такое объяснение, несомненно, даст полиция, и оно всем покажется естественным и понятным. Они проговорили тогда очень долго; у Энджи было поначалу такое чувство, будто она все еще находится в каком-то жутком, кошмарном сне, но потом оно сменилось ощущением медленного пробуждения и возвращения к некоторому успокоению и нормальности.

– Да этот тип был просто психопат, – заметил Томми после того, как выслушал ее страшный и грустный рассказ о совместной жизни Александра и Вирджинии и они вместе распутали и восстановили тщательно сплетенную паутину его замысла убить Энджи, – и, как все психопаты, был ужасно умен. Он ведь продумал все, до последней мелочи. Тебя отправил за Георгиной, ее собственная машина, скорее всего, спокойно стояла в гараже. Дома никого нет: ни Няни, ни супругов Тэллоу. Знаешь, мы ведь звонили, и он нам ответил, что ты уехала.

– В котором часу?

– Н-ну… что-то около девяти.

– О боже. А мне он сказал, что это была его мать. Я терялась в догадках, почему вы не звоните.

– Ну, так или иначе, мы решили поехать тебе навстречу. Был ведь такой туман. Подумали, что ты должна быть уже где-нибудь недалеко от дома. Потом позвонили опять, уже из машины, и Георгина ответила, что ты разговариваешь с Александром на улице, перед домом. После этого мы забеспокоились. И поехали дальше. Телефон твоей машины не работал.

– Я знаю. Наверное, он… и с ним тоже что-то сделал.

Энджи передернуло. Она все еще не опомнилась от потрясения и чувствовала себя так, словно ей продолжало что-то грозить. Она держала Томми за руку, вцепившись в нее, будто это была последняя нить, связывавшая ее с жизнью, с реальностью. Потом проговорила:

– Но он ведь не был психопатом. Безусловно, не был. Он производил впечатление очень приятного человека, Томми, очень мягкого и… и грустного. Я его даже по-своему любила, честное слово.

– Ну да, такого же мягкого и грустного, как черная мамба, [53]53
  Ядовитая африканская змея.


[Закрыть] – ответил Томми. – Большинство психопатов чаще всего ведут себя как вполне приятные люди. Что их отличает, так это полнейшее отсутствие чувства вины.

– Томми, но почему он хотел меня убить? Что я ему сделала? Неужели же только из-за того, что я знала… о нем?

– Возможно. А могла быть и какая-то совершенно другая причина. Быть может, ему не нравилась сама мысль о том, что ты выйдешь замуж за Макса.

– Но он вел себя так, что… казалось, он очень рад этому.

– Дорогуша, какая же ты наивная. Психопаты – ребята хитрые и коварные. И жуть какие умные.

– Томми… а может быть, он и Вирджинию убил, как ты думаешь? Тогда, много лет назад?

– Он мог, – ответил Томми. – Вполне вероятно.

– О господи! А потом…

Она рассказала ему о разговоре Александра с Фредом насчет Вирджинии.

– Ты прав. Он умен. Ужасающе умен. А потом, помнишь эту странную историю с ребенком Георгины, когда он болел? Может быть, и это тоже Александр как-то устроил?

– Вполне может быть. Хотя, с другой стороны, одному богу известно почему.

Энджи снова передернуло.

– А мне повезло, правда?

– Очень повезло.

Томми внимательно посмотрел на нее:

– Не думаю, что будет какая-нибудь польза, если обо всем этом узнает кто-то еще, верно? По-моему, нам стоит держать язык за зубами, тебе не кажется?

– Разумеется. И очень крепко. – Энджи тяжело вздохнула.

– С тобой все в порядке? – спросил Томми.

– Да, все в порядке. Знаешь, мы, Виксы, крепкие.

И тут она почувствовала боль.

На Новый год она отказалась выходить замуж за Макса. Сказала ему, что некрасиво делать это так быстро после гибели Александра, но настоящая причина заключалась, конечно же, в другом. Она это понимала и была уверена, что и Макс понимал тоже.

После того как случился выкидыш, она вернулась к себе домой, и он тоже приехал к ней. Он был мягок, нежен, грустен. Говорил ей, что любит ее, и она отвечала, что тоже любит.

В те самые первые дни к ней часто приходила непрошеная мысль, как было бы ужасно, если бы Александр и в самом деле был его отцом, если бы и в нем, возможно, были заложены те же опасные, смертоносные гены.

Энджи была сильным человеком, но на протяжении нескольких недель после катастрофы ее мучили кошмары, в том числе и такие, от которых она просыпалась с криком: ее снова и снова преследовал голос Александра, негромко и нежно говоривший ей, чтобы она ехала поосторожнее, что у нее усталый вид; и тот, кто говорил это, твердо знал, что намеренно отправляет ее на верную смерть.

Жуткая ирония заключалась в том, что Макс, похоже, постепенно проникался почти столь же одержимой любовью к Хартесту: от поначалу беззаботного, даже безразличного отношения к имению он как-то незаметно, но очень естественно перешел к интересу и привязанности к нему, начал настаивать на том, чтобы проводить там каждый выходной, весьма подолгу говорил об имении и его делах с Мартином и Георгиной, – все это и стало причиной одной из их первых настоящих и крупных ссор. Как-то в очередной уик-энд Энджи заговорила о том, что ей не хочется туда ехать; Макс возразил, что она просто изобретает причину на пустом месте; она ответила, что вовсе не на пустом, что там холодно и неуютно; Макс спросил, не посоветует ли она ему, что там необходимо сделать для тепла и уюта; и она высказала некоторые предложения вроде того, чтобы покрыть полы комнат коврами, сделать при каждой спальне свою ванную, вставить хотя бы в некоторых комнатах вторые рамы на окнах; и Макс просто взбесился. Она в ответ тоже совершенно вышла из себя и заявила ему, что он самонадеянный тип, мерзкое отродье, одержимый идеей собственного мавзолея. То, что она именует мавзолеем, возразил он, на самом деле один из прекраснейших домов Англии, и он очень любит этот дом. Ночью, в постели, они тогда помирились; но та ссора стала лишь самым первым эпизодом в целой веренице ей подобных.

Спустя еще несколько недель ссоры между Энджи и Максом стали происходить все чаще: он настаивал, чтобы она выходила за него замуж, она продолжала отказываться. Макс начал обвинять ее в том, что она его не любит; она отвечала, что ей нужно время. Единственным местом, где они оставались по-настоящему счастливы, была постель.

Потом он как-то вернулся домой очень поздно, уже за полночь, пьяный; но гораздо существеннее было то, что держался он уклончиво.

Энджи поняла, что это значило. Что он был с кем-то еще. И хотя это причинило ей боль и некоторое время она чувствовала себя ужасно плохо, но она испытала и облегчение. Он должен был рано или поздно повзрослеть и уйти от нее, перерасти свою любовь к ней, – и это единственное, что в конечном счете могло оказаться спасительным и для него, и для нее.

В ту ночь она приняла важнейшее решение: она заявила ему, что, по ее мнению, он должен уйти от нее и либо вернуться на Понд-плейс, либо переехать на Итон-плейс. Чтобы ускорить события, она устроила больше шума, чем ей самой хотелось. Заявила, что не намерена терпеть его в своем доме, если он собирается путаться с другими.

С ее стороны это было мужественным поступком; но она понимала, что если бы только проявила чрезмерное благородство, если бы сказала ему, чтобы он чувствовал себя совершенно свободным и поступал так, как ему хочется, то он бы остался с ней еще надолго просто из чувства вины.

Конечно, это сработало не сразу; его мучили угрызения совести, он извинялся, говорил, что никогда ее не оставит. Но несколько недель спустя снова явился очень поздно, и тогда она просто выставила его из дома.

На протяжении очень долгого времени после этого она чувствовала себя предельно несчастной. То есть для нее долгого времени. Нескольких недель.

Потом Томми, милый и дорогой Томми пригласил ее как-то на ужин, одно потянуло за собой другое, и очень скоро она стала чувствовать себя намного лучше.

Георгина

Она по нему очень тосковала. Просто ужасно. Из всех троих именно она любила Александра наиболее сильно, и он в ответ тоже любил ее больше, чем остальных, – и она это знала. А потому тосковала по нему и горько оплакивала его. Ей казалось почти невероятным, что она его никогда уже не увидит; не будет следить за ним, когда он, слегка сутулясь, бродил по дому и по имению, которые так любил; не увидит больше его глаз, с такой любовью смотревших на нее каждый вечер за ужином с противоположного конца стола; не услышит, как к ней обращается его голос, всегда вежливый, предупредительный, как будто она не его дочь, а какая-нибудь высокая гостья.

Его похоронили на маленьком кладбище возле часовни, рядом с Вирджинией и маленьким Александром; на надгробии была простая надпись: «Александр. Граф Кейтерхэм. Любимый муж Вирджинии, отец Максимилиана, Шарлотты и Георгины». Ему бы это понравилось. Он бы остался доволен. В этой надписи было сказано все.

Некоторое время она пожила в Хартесте, вместе с Няней и Джорджем, стараясь свыкнуться со своим новым положением и обдумывая, что же ей теперь делать дальше. Джордж тоже скучал без Александра: тот всегда очень хорошо к нему относился, играл с ним, брал его с собой на прогулки по парку.

Она испытала облегчение, когда Макс и Энджи отложили свою свадьбу (хотя, конечно, ей было и грустно за них, и очень жаль, что у них погиб ребенок), – но при том горе, которое она переживала, ей было бы предельно тяжело участвовать в торжествах и пытаться делать вид, будто она счастлива и радуется вместе со всеми.

Потом, по мере того как проходили неделя за неделей, дела у Макса и Энджи явно разлаживались, они все чаще ссорились друг с другом, и Георгина начала надеяться, что, может быть, эта свадьба не состоится вовсе. Она не чувствовала никакой вины за свои мысли; каждому ведь и так было понятно, что идея подобного брака – чистейшее безумие. В те дни Георгина прониклась к Энджи большей симпатией, но они по-прежнему не особенно ладили друг с другом, а кроме того, Максу явно нужна была не такая жена, как Энджи.

Мартин держал себя изумительно: очень мягко, с огромным пониманием. Он, в принципе, мог бы, думала иногда Георгина, как-то проявить свое отрицательное отношение к тому, что она была постоянно расстроена и несчастна. Но он ничего не выказывал, предоставив ей возможность выговориться, перебрать все мыслимые варианты того, как и почему все это произошло.

– Не надо мне было его отпускать, – снова и снова повторяла Георгина, – я ведь знала, что он много выпил, я должна была остановить его. А я этого не сделала. Но, так или иначе, почему он поехал? Зачем ему это понадобилось?

Мартин возражал, что ей не за что винить себя, что в любом случае она не смогла бы его остановить. Наверное, Александр решил, что Энджи что-то забыла, или сам хотел что-нибудь ей сказать. По словам Георгины, когда Александр сорвался с места, машина Энджи только-только скрылась из виду. Он явно думал, что сможет легко догнать ее.

А потом, когда машину Энджи занесло, он резко взял вбок, чтобы не столкнуться с ней; по-видимому, Энджи ехала слишком быстро, раз она с такой силой влетела в боковое ограждение. Георгине очень трудно было удержаться и не считать Энджи хотя бы отчасти виновной в случившемся. Но был туман, туман и лед на дороге, и Энджи говорила, что Александр сигналил ей и мигал фарами, и это ее отвлекло. Именно поэтому ее и занесло: она на несколько мгновений перестала следить за дорогой. Энджи снова и снова повторяла, что она понятия не имеет, почему Александр поехал за ней; но перед тем, как расстаться, они обсуждали планы на предстоящее Рождество, и она кое-что предложила. Может быть, он что-то внезапно вспомнил, захотел немедленно это ей сказать. Или передать через нее что-нибудь для Макса. Но все это, полагала Георгина, было совершенно не похоже на Александра; и какая же в таком случае ужасно нелепая смерть – из-за планов на праздники! Но, судя по всему, истинных причин случившегося ей так никогда уже и не узнать. Надо с этим смириться. Несомненно, однако, что Энджи была крайне расстроена происшедшим и что перед этим она и Александр распрощались самым теплым образом. Георгина прекрасно помнила последние слова, сказанные Александром, когда машина Энджи еще только отъезжала от их дома, а он стоял и смотрел ей вслед:

– Какой же она приятный человек. Очень приятный.

Макс

Для него это было очень трудное время. Трудное во всем.

Он страшно переживал смерть Александра. Искренне горевал, чувствовал себя виноватым. Ужасно было и то, что Энджи потеряла ребенка. Его ребенка. Их ребенка. Макс не плакал уже очень давно, но тут не выдержал и разрыдался от одной только мысли, что его сын так и не появится на свет, не вырастет, не будет любить его. По существу, это ведь тоже была человеческая смерть.

А Энджи стала просто невозможной. Ну ладно, поначалу он еще был готов делать скидки, идти на уступки. Конечно, для нее все случившееся было тяжелейшим несчастьем, она до сих пор переживала шок от гибели Александра, да и физическое ее состояние было очень неважным. Для нее та ночь стала кошмарным испытанием. Но все-таки у Макса создалось впечатление, что во всем происшедшем было нечто странное, нечто такое, о чем Энджи ему не сказала. Чего ради Александр за ней гнался – да еще так, что разбился? Почему сама Энджи ехала так быстро? Вначале она сказала ему, что у нее вроде бы отказали тормоза, но потом стала говорить, что ее занесло. Как-то все это не очень хорошо между собой согласуется. Вообще ничего в этой истории между собой не согласуется. По-видимому, правды он никогда не узнает. Он спрашивал Энджи, не поссорилась ли она перед этим с Александром, не преследовал ли он ее для того, чтобы попытаться как-то помириться, исправить положение; но Энджи ответила, что они не ссорились. Макс должен был признаться себе, что поначалу у него были некоторые подозрения и насчет того, что вообще делала в тот вечер в Хартесте Энджи; но она была так искренне изумлена этими подозрениями (когда немного оправилась от пережитого и узнала о них) и так решительно настаивала, что понятия не имеет, почему Александр бросился за ней вдогонку, что Макс в конце концов прекратил попытки что-либо выяснить: видимо, вся эта история так и останется нераскрытой, неразрешимой загадкой. Для каждого из них. Александра не стало; у Макса его смерть вызвала сильное и незнакомое ему ощущение – потери, несчастья; но он сумел убедить себя в том, что постоянное копание в происшедшем, попытки найти какую-то разгадку не принесут ничего хорошего.

Александр явно находился тогда в состоянии сильного смятения: чего стоит, например, одна эта история с телефонными звонками, когда он сказал, что Энджи уехала, а она и не думала уезжать. Но, мысленно прокрутив в голове события того дня бесконечное число раз, Макс просто не в состоянии был поверить, что может существовать какое-то иное объяснение, кроме смятения. Энджи пережила ужасные моменты, но, слава богу, осталась жива. Она ведь тоже могла бы погибнуть.

Томми держался молодцом; славный он все-таки парень, старина Томми. На следующий после катастрофы день он занимался массой практических дел, съездил во все необходимые места, проследил за тем, чтобы отбуксировали с места аварии и починили машину Энджи, ухаживал за самой Энджи… Господи, он оказался с самого начала абсолютно прав в отношении Томми, а они, все остальные, сильно в нем ошибались. Вопреки некоторому сопротивлению Шарлотты, Макс предложил Томми перебраться на Итон-плейс. Они этим домом не пользовались, а если кому-то понадобится, так там еще полно места. Томми был очень доволен, хотя и сказал, что он бы все-таки предпочел Хартест. В душе, сказал Томми, он джентльмен и создан для загородной жизни. Макс посоветовал ему позабыть про душу и быть благодарным за то, что у него есть возможность изображать из себя джентльмена.

После того как Энджи его выставила, Макс вернулся на Понд-плейс, обдумывая, что ему делать дальше. Он не хотел жить на Итон-плейс вместе с Томми: ему не нравился тот дом, да и просто хотелось пожить одному, самостоятельно. Хотя бы некоторое время.

Чувствовал он себя очень несчастным. Он понимал, что случившееся к лучшему, что из их брака почти наверняка все равно ничего бы не вышло; однако, несмотря ни на что, он по-прежнему любил Энджи. Любил ее очень сильно. Жизнь без нее казалась ему пустой, холодной, бессмысленной. Ну ладно, пусть он встречался с парой девиц, пусть даже переспал с одной из них. Но ведь все это было сущей чепухой – и уж совершенно никак не означало, будто он разлюбил Энджи, был готов уйти от нее, собирался окончательно с ней расстаться. Макс искренне удивился тому, что она отреагировала столь решительно. Возможно, она любила его не так сильно, как он ее. При этой мысли ему становилось больно, у него начинало ныть сердце.

Работа – вот что было действительно хорошо, что давало ему сильнейшее утешение. Макс любил «Прэгерс». Любил его все больше и больше. Когда ему удавалось заключить удачную сделку, он до сих пор получал от этого такое же удовольствие, как и в самый первый день работы в банке. А теперь добиваться таких сделок становилось все труднее: полоса легких удач закончилась. Понятно, конечно, что нельзя оставаться всю жизнь маклером – им можно, пожалуй, поработать лет до тридцати, не больше. Да нет, даже меньше. Но были ведь и другие вещи: слияния, поглощения, манипулирование деньгами и людьми – то, чем была сейчас так одержима Шарлотта, – и все это обладало неодолимой притягательной силой. Одно гигантское казино. Кто же это сказал? Ах да, та симпатичная подружка Шарлотты, Крисси Форсайт. Красивая девчонка. Ноги великолепные. Надо будет с ней увидеться, когда случится снова быть в Нью-Йорке. Раз уж ему не суждено стать женатым человеком.

Фред заявил ему, что со временем он получит долю в акциях «Прэгерса», а может быть, и возглавит лондонское отделение. Максу хотелось этого. Хотелось так же, как хотелось секса. Это было чисто физическое чувство. У него даже яички болели от этого желания. К тому же осуществление обещаний Фреда означало бы, что у Макса появятся деньги. Настоящие деньги. Которые можно будет вложить в Хартест.

Ему не важно было, во сколько обойдется содержание имения: теперь он был готов вложить туда любую сумму, лишь бы только сохранить его для семьи, спасти от Национального треста, [54]54
  National Trust в Англии: организация, выкупающая у владельцев собственность, представляющую национальное достояние, и использующая ее чаще всего как музеи, туристские объекты и т. п., в том числе с привлечением бюджетных ассигнований.


[Закрыть]от наступления того дня, когда имение наводнили бы туристы, а у ворот стали бы продавать входные билеты. По крайней мере, в этом отношении Макс полностью разделял чувства Александра и был в точности на него похож: такой же собственник, столь же агрессивный в защите своей собственности. Сохранение имения Макс рассматривал как памятник, который он обязан соорудить Александру. Макс был счастлив наблюдать, какое количество средств поглощал Хартест, и был предельно благодарен Фреду, который в виде жеста полного и окончательного примирения с его стороны полностью отказался от причитавшегося ему долга и освободил имение от залога, хотя Макс и не совсем понимал, почему Фред так поступил. Но это произошло даже еще до того, как погиб Александр. Энджи сказала, что Макс должен быть благодарен за этот жест и не пытаться ни до чего докапываться, и Макс с ней согласился. Однако Фред категорически предупредил, что любые будущие финансовые потребности должны будут покрываться только за счет возможностей самого имения.