Текст книги "Злые игры. Книга 3"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Ну, ты бы ведь не хотела, чтобы я в этот момент думал о чем-то другом? Например, о работе, а? – Он вдруг рассмеялся. Смеялся он нечасто; как ни странно, но Шарлотте нравилась в нем эта его особенность, она как-то прибавляла целостности его натуре. Шарлотта тоже улыбнулась.
– Нет, конечно же нет. Гейб…
– Да, Шарлотта?
– Гейб, извини, если я… ну, если…
– О господи. – Голос у него был искренне удивленный. – О чем ты? Что ты хочешь сказать?
– Если я… ну, иногда немного как будто командую. Я постараюсь в будущем… быть попроще, поуступчивее.
– Шарлотта, – проговорил Гейб, – вот чего я действительно терпеть не могу, так это простых и уступчивых женщин. Почему я в тебя влюбился, как ты думаешь? Да только потому, что ты такая чертовски своенравная, вот почему.
– А-а, – кротко ответила Шарлотта.
Фред III стал вдруг выглядеть совсем стариком, хрупким и слабым. «По-видимому, это из-за опасения потерять Бетси», – подумала Шарлотта. Сама же Бетси выглядела сейчас гораздо лучше его: к ней почти вернулся прежний цвет лица, и всякий раз, когда заходила сестра, чтобы проверить у нее пульс, давление, осмотреть ноги или поглядеть, как заживают ссадины и шишки на голове (она сильно ударилась, когда упала), всякий раз при виде сестры в глазах Бетси загорался боевой огонек; из всех этих наблюдений Шарлотта сделала для себя вывод, что бабушка чувствует себя лучше и что моральный дух у нее крепче, чем можно было бы предполагать.
Бабушка проводила дни главным образом в солярии: читала, разговаривала с Фредом или вышивала. Шарлотте она очень обрадовалась, сказала, что та прекрасно выглядит, только немного похудела.
– Пока ты здесь, дорогая, мы тебя подкормим.
– Как банк? – спросил ее за обедом Фред. – Все хорошо? С Дрю поладила или как? Этой осенью заберу тебя назад в Нью-Йорк.
– Ты это говоришь уже с весны, – заметила Шарлотта.
Фред сверкнул на нее глазами и налил себе виски.
После обеда Бетси отослала Фреда подремать.
– Несчастье, которое со мной случилось, подкосило его, дорогая, – сказала она, – и, должна тебе честно признаться, я стала от него уставать. Он все время чем-нибудь недоволен. По-моему, было бы гораздо лучше, если бы он ездил в банк хотя бы пару раз в неделю. Но он и слышать об этом не хочет.
После ужина, пока сестра устраивала Бетси на ночь, Фред налил себе и Шарлотте по рюмке арманьяка и закурил сигару.
– Очень она плоха, – сказал он. – Я сильно переживаю за нее. Конечно, мне скучно без банка и хотелось бы наезжать туда хотя бы пару раз в неделю. Но я не могу оставлять ее одну. Во всяком случае, не сейчас. Я ей нужен, ей нравится, что я здесь.
К концу своего пребывания Шарлотта сумела организовать компромисс: с начала октября Фред снова станет два дня в неделю проводить в банке.
– Надо мне навести там порядок, – мрачно проговорил он. – Обязательно надо. Я не вечен. А банк в трудном положении. Надо установить такой порядок, чтобы банк мог функционировать успешно до тех пор, пока ты и Фредди не сможете его возглавить.
– А… Крис Хилл твердо вернулся? – спросила Шарлотта. – Больше не ищет возможностей куда-нибудь перейти?
– Нет, не ищет, – ответил Фред, и по нему было видно, что он весьма доволен собой. – Молодец. Конечно, то, что пришлось дать ему эти акции, не самый удачный выход, я и сам понимаю. А ты, наверное, решила, что я это все плохо продумал, да?
– Да нет, что ты, – возразила Шарлотта.
– А с Фредди вы хорошо ладите? – поинтересовался он после небольшой паузы; лицо его скрывалось за облаком сигарного дыма, как всегда, когда то, о чем он спрашивал, было для него почему-то важно.
– Да, – кивнула она. – Да, хорошо.
– Ну и славно. Я рад, что он приобретает там опыт, в Лондоне. Ему это полезно. В общем, через неделю или около того я вернусь на Пайн-стрит, а потом, когда я там все улажу, мы с бабушкой отправимся в кругосветный круиз. Она об этом всю жизнь мечтала, и я хочу, чтобы она наконец получила такую возможность. У меня уже даже билеты куплены. Я решил, что это будет у нас нечто вроде второго свадебного путешествия. Отплываем пятнадцатого октября.
– Как здорово, – вежливо проговорила Шарлотта.
– Да, я тоже думаю, что будет здорово. Конечно, сам я терпеть не могу эти туристические поездки, но, как я уже сказал, считаю себя обязанным сделать это ради бабушки. Она в свое время тоже кое-что для меня сделала.
– Безусловно, – согласилась Шарлотта.
В воскресенье к ним на обед приехал Гейб. Шарлотта по секрету призналась Бетси, что влюблена в него, и Бетси, которую всегда заводили сообщения о любых романах, настояла на том, чтобы его пригласить. Шарлотта нервничала, не представляя себе, как отреагирует дед, когда узнает, что у нее роман с кем-то из «Прэгерса», но он, напротив, очень трогательно обрадовался, что ее избранником оказался именно Гейб.
– Твой дед был в банке одним из самых первых партнеров, – сказал он Гейбу, – и я хочу, чтобы эта традиция продолжилась. Все эти годы я очень полагался на поддержку со стороны твоего отца. Он очень толковый банкир. Мне его будет сильно не хватать.
Шарлотта и Гейб с трудом могли себе представить, что именно Фреду III будет не хватать Пита Хоффмана, а не наоборот, но оба они и бровью не повели.
После обеда Шарлотта и Гейб отправились прогуляться вдвоем вдоль берега.
– А ты у нас совсем маленькая девочка, голубоглазая и наивная, да? – проговорил он. Тон у него был угрюмый и мрачный.
– Брось ты это, Гейб, бога ради, – ответила Шарлотта. – В тысячный раз тебе говорю, я ничего не могу поделать.
– Зато я могу, – возразил Гейб.
– Что ты хочешь сказать?
– Меня там может не быть.
– Гейб, ты о чем? – спросила Шарлотта.
Гейб повернулся и посмотрел на нее:
– Не знаю, как я смогу работать в «Прэгерсе», когда руководить им станешь ты. Ты и Фредди. Для меня это будет… тяжеловато.
– Не понимаю почему.
– Значит, ты совсем дура. – Голос Гейба был неподдельно сердитый. – Как я смогу работать в банке, пусть даже в качестве партнера, в котором моя… в котором ты станешь председателем? Это же будет невыносимо. Я этого не выдержу.
Он остановился, бросил несколько камешков в набегающие на берег волны. Шарлотта посмотрела на него. Лицо его потемнело и было очень сосредоточенным. Она вдруг улыбнулась, припомнив, при каких других обстоятельствах она видела у него точно такое же выражение. Потом взяла его за руку и потащила в сторону дюн.
– Пойдем. Вон туда.
Он пошел за ней, все еще продолжая сердиться; дойдя до дюн, Шарлотта обернулась, обняла его, притянула к себе и прижалась к нему лицом.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Все остальное не будет иметь никакого значения.
– Будет, – ответил Гейб, – но я тебя тоже люблю.
Он стал целовать ее, жадно, страстно, потом не спеша, но решительно опустил ее на песок.
– Люди идут. – Шарлотта показала в сторону берега, казавшегося бесконечным. – Вон, смотри. – В их направлении медленно, но неуклонно продвигались три, нет, четыре маленькие фигурки.
– Значит, мы должны успеть, пока они не дошли, – заявил Гейб. Он уже лежал на песке рядом с ней, голова Шарлотты покоилась на его согнутой руке, а другая его рука трудилась над молнией ее джинсов. Он расстегнул и приспустил их, Шарлотта чуть изогнулась, приподнимаясь от земли, и выскользнула из них совсем. Песок под обнаженными ягодицами оказался мягким и довольно прохладным.
Гейб расстегнул свою молнию, пенис у него был большой, уже напружинившийся. Шарлотта, свернувшись калачиком, обхватила пенис губами и принялась целовать его, легонько трогая языком, дразнить, то втягивая его ртом, то отпуская. Она почувствовала, как в ней самой быстро и сильно растет возбуждение, как оно словно заполняет ее; дыхание ее участилось. Руки Гейба обхватили ее голову, беспорядочно гладили ее по волосам, она слышала, как он постанывал.
– Я люблю тебя, – проговорил вдруг Гейб и, подтянув ее к себе вверх, перевернул на спину и резко, толчком вошел в нее.
Она выгнулась ему навстречу и ощутила, как в ней растет, с невероятной скоростью и мощью нарастает, приближается оргазм, как он будто прыжками становится все ближе и ближе; она раскинула руки в стороны, вцепившись пальцами в росшую на дюнах траву, и запрокинула голову назад. Откуда-то взлетела чайка, резко, стремительно взмыла ввысь, совсем как наслаждение, которое испытывала сейчас Шарлотта; она проследила за птицей взглядом, продолжая всем телом отзываться, отвечать на движения Гейба; и тут вдруг она пришла, огромная, ослепительно-яркая вспышка радостного, выворачивающего наизнанку удовольствия, и вскрик Шарлотты слился с криком чайки в одну странную, высокую, торжествующую ноту; Гейб стиснул ее в объятиях, и она почувствовала, как его оргазм сливается с ее собственным; потом, когда они лежали, испытывая чудесное удовлетворение и постепенно успокаиваясь, Шарлотта услышала приближающиеся голоса и смех, взглянула в темные, пристально смотревшие на нее глаза Гейба и, счастливая, громко, торжествующе рассмеялась:
– Успели все-таки!
– У меня первый раз так, – сказал Гейб, нежно целуя ее.
– Что ты имеешь в виду?
– Я даже не снял часы, – пояснил он.
Потом они купались, долго ныряли в больших, мягко накатывавших волнах; потом лежали, подставив солоноватые, охлажденные морем тела осеннему солнцу.
– Какой сегодня день! – произнес Гейб. – Какой прекрасный день! – Он улыбнулся, взял ее руку, поцеловал по очереди каждый палец. – Шарлотта…
– Да, Гейб? – отозвалась она и услышала:
– Извини, но я действительно должен идти, очень много работы.
И она не рассердилась и даже не расстроилась, а рассмеялась, громко рассмеялась: оказывается, она его уже очень хорошо изучила, знает и именно поэтому и любит его.
– Какой приятный молодой человек! – сказала за ужином Бетси. – Ты собираешься выходить за него замуж, Шарлотта?
– Не знаю. – Шарлотта старалась, чтобы ее слова прозвучали по возможности более неопределенно, а потом добавила: – Он уже практически женат.
– Дорогая, как же так?! – Бетси была явно шокирована.
– На «Прэгерсе», – засмеялась Шарлотта, и Бетси тоже засмеялась и ответила, что сама она уже давно научилась смотреть на банк как на любовницу, а не как на жену.
– А жена, если она умна, всегда будет смеяться последней.
– Тогда придется мне постараться быть умной, – улыбнулась Шарлотта.
Дела в банке идут очень скверно, сообщил ей Гейб. Крис Хилл в его новом положении, чувствуя себя в полной безопасности, стал самоуверенным, делает что хочет и откровенно и с нетерпением дожидается, пока Фред окончательно уйдет, Фредди вернется, и тогда Хилл сможет практически сам заправлять всеми делами в банке. Бум, которому, казалось, не будет конца; резко и неудержимо раздувавшийся биржевой рынок; ежедневно повышавшийся индекс Доу-Джонса – все это в совокупности создавало вокруг Криса Хилла ореол человека, который неизменно выигрывает. Его авторитет в «Прэгерсе» был непререкаемо высок, число его сторонников весьма внушительно. А с другой стороны, Пит Хоффман, рассерженный и обиженный тем, что равновесие сил в правлении банка сместилось не в его пользу, деморализованный отсутствием понимания и поддержки со стороны Фреда, чувствовал себя слишком уставшим и морально, и физически, чтобы бороться, и просто дожидался, пока подойдет время уходить в отставку.
– Но он ведь будет бороться, правда? – с надеждой спросила Шарлотта. – Если у него снова появятся власть, авторитет, если у него будут акции, он же станет бороться вместе с нами, со мной.
– Не знаю, – ответил Гейб, – честное слово, не знаю.
Она пыталась очень мягко поговорить с Фредом о том, чтобы и Пит тоже получил какую-то долю акций, просто ради восстановления равновесия сил. Фред в менее мягкой форме заявил ей, что она сама не понимает того, о чем берется судить, что он все держит под контролем и сам расставит все по местам. Изо дня в день он продолжал колебаться, с каждым днем старел и слабел, и с каждым днем опасность нарастала.
Вечером, накануне своего отъезда, Шарлотта и дед устроились побеседовать после ужина. Бетси отправилась спать; здоровье ее с каждым днем заметно крепло.
Фред раскурил сигару.
– Как на твой взгляд, что происходит на рынке? – спросил он. – И что думает об этом твой приятель Гейб?
Шарлотте польстило, что дедушка интересуется ее мнением.
– По-моему, он считает, что рынок сейчас достиг наивысшей отметки.
– Вот как? И он думает, что волна должна пойти на спад?
– Н-ну… не совсем на спад. Но он говорит, что повышение не может продолжаться до бесконечности. Индекс Доу-Джонса уже приближается почти к трем тысячам, верно? Это же ужасно высоко.
– Мм. – Фред посмотрел на нее, пожевал сигару. – А что в Лондоне?
– Так же неопределенно. Индекс «Файнэншл таймс»…
– Я знаю, какой там индекс, – нетерпеливо прервал ее Фред. – И знаю мнение Чака, который считает, что процесс роста курсов непоколебим. Но у тебя самой нет ощущения, что этот бум в Англии будет продолжаться не очень долго? Есть там кто-нибудь, кто так считает?
– Нет, – покачала головой Шарлотта. – Все, кого я знаю, уверены, что бум будет длиться бесконечно. Тут очень большую роль сыграла победа тори на выборах: все снова вернулось в привычную колею. А потом, ты же знаешь, как в Сити относятся к Лоусону: его там очень любят, для них он просто мессия.
– Не знаю, не знаю. – Сигара потухла, и Фред некоторое время молчал, раскуривая ее снова. – Есть кое-какие мелкие, но крайне важные признаки. Я на той неделе обедал с Трампом. Он начал продавать те акции, что у него есть, и немало. Что гораздо более существенно, Голдсмит тоже распродает, абсолютно все. Продает все свои акции, дома, всё. Ну, он, конечно, сейчас человек со странностями. Одержим этой проблемой СПИДа. Не знаю. Просто у меня есть ощущение… – Он выпустил облако дыма, за которым совершенно скрылось его лицо. Шарлотта сидела, внимательно слушала и вдруг почувствовала, как по телу ее пробежал холодок. – Просто у меня есть предчувствие, что где-то впереди нас может ждать резкий спад. Мне кажется, рынок сильно перегрелся. И люди стали слишком уж жадными.
– Надо мне что-нибудь предпринимать? – весело спросила Шарлотта, целуя дедушку. – Продавать свои акции или еще что делать?
– Нет, дорогая, не надо. Тебе беспокоиться не о чем. Твое положение вполне надежно. И «Прэгерса» тоже.
Было двадцать второе сентября.
Вернувшись в Англию, она сразу поехала в Хартест. Георгина была в состоянии, близком к помешательству. Джордж не поправлялся. Временами ему становилось немного лучше, потом все начиналось сначала. Выглядел он очень плохо. Это было очевидно даже для Шарлотты. Он сильно похудел, стал очень капризен, кожа у него была сухая и какая-то погрубевшая.
– У него обезвоживание, – с отчаянием в голосе проговорила Георгина. – Бедняжка мой маленький.
Доктор Роджерс сказал, что, если в ближайшие день-два мальчику не станет лучше, придется положить его в госпиталь.
Александр, казалось, тоже пребывал в крайнем отчаянии.
– Он такой молодец, – восторгалась Георгина, – часами гуляет с коляской, старается укачать Джорджа, чтобы он поспал; а тут как-то ночью, когда я не спала и возилась с малышом, Александр услышал, поднялся к нам и просидел всю ночь с нами.
– Что ж удивительного, он очень любит Джорджа, – ответила Шарлотта, – а потом, он ведь все-таки дедушка.
Сам Александр тоже выглядел весьма неважно. Страшно худой, бледный, с кругами под глазами. Как объяснил он Шарлотте, он был очень расстроен из-за Джеммы и Макса:
– Так себя не ведут. Она очень милая девушка. Мне стыдно за Макса, Шарлотта, очень стыдно.
– Ну что ж, – заявила в ответ Шарлотта, – я все это понимаю, но раз уж он не хотел доводить дело до женитьбы, то действительно лучше расстаться. По крайней мере, теперь ясно, что все, кто говорил, будто он женится на ней из-за ее денег, ошибались. Было бы гораздо хуже, если бы действительно было так.
– Я не знал о таких разговорах. – Голос Александра стал вдруг жестким и резким. – А с чего бы ему вообще беспокоиться о деньгах?
– Насколько я понимаю, содержание Хартеста обходится очень дорого, – осторожно заметила Шарлотта, – и…
– Что ты хочешь сказать, черт возьми? – произнес Александр. Взгляд у него внезапно тоже стал очень жестким. – Хартест себя окупает. И всегда окупал. Мне крайне неприятна сама мысль, что Макс может нуждаться в каких-то подаяниях на поддержание имения.
– Ну, папочка, не говори глупостей, – не согласилась с ним Шарлотта. – Разумеется, никакие подаяния ему не нужны. Я не это хотела сказать. Но Джемма была… да и есть… страшно богата, ты же ведь сам знаешь. Мне все-таки кажется, папа, что, наверное, то, что случилось, к лучшему. Макс еще очень молод, слишком молод, чтобы жениться.
– Она на него хорошо влияла, – капризно возразил Александр. – Он стал спокойнее, уравновешеннее. Я так надеялся… ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь.
– Это верно. – Шарлотта ласково поцеловала его.
Он посмотрел на нее и вдруг спросил:
– А твой дедушка ничего не говорил обо мне, когда ты была там?
– Нет, – удивилась Шарлотта, – ничего. Не считая, конечно, того, что осведомлялся о твоем здоровье. А что, он должен был что-то говорить?
– Нет-нет, – поспешно проговорил Александр. – Совершенно не должен.
Было двадцать седьмое сентября.
Глава 59
Георгина, сентябрь – октябрь 1987
Георгина только теперь поняла, что никогда еще в своей жизни не испытывала настоящего страха. Никогда прежде ее не наполняло ощущение такого жуткого, черного кошмара. Перед лицом этого кошмара, перед тем, что происходило с Джорджем, все остальное отступало далеко на задний план, становилось несущественным; просто невозможно было выносить эти ужасные звуки, когда его рвало, когда он кричал от боли, стонал и плакал, невозможно было глядеть на его постоянно худеющее маленькое тельце.
Самое странное было то, что в какие-то дни он чувствовал себя вполне хорошо. Тогда он ел, улыбался, желудок его не выбрасывал пищу обратно. Разумеется, Георгина все еще продолжала кормить его грудью; другую пищу ему давали лишь в очень умеренных количествах, и это были сваренные всмятку яйца, бульон, яблочное пюре, кефир. Все это было из продуктов, выращенных в собственном имении, и готовилось здесь же, в доме; Георгина никогда не допустила бы, чтобы ее ребенка кормили тем, что выпускается на каком-нибудь конвейере.
В последнее время в газетах было столько кошмарных статей насчет того, как сторонники защиты животных отравляли детское – да и не только детское – питание, что Георгина не стала бы рисковать даже и в том случае, если бы жила в одной из этих многоэтажек в Лондоне, а не тут, в Хартесте, где у них были свои коровы, куры, овощи. Готовила она сама, и с каждым днем все более тщательно; держала супы и овощные пюре только в морозильнике; даже Няне и миссис Фоллон не позволяла ни к чему прикоснуться. Иными словами, она старалась соблюдать максимум предосторожностей. И дело было явно не в питании. Разумеется, они проделали все необходимые анализы на аллергию; давали ему пить барий, делали бариевые клизмы, в общем, что только не делали с его бедным тельцем врачи, пытаясь разрешить эту головоломку. Но все их усилия ни к чему не приводили.
– Я так боюсь, что у него может оказаться что-то вроде… что-нибудь действительно ужасное, – сказала Георгина Мартину во время одной из совместных прогулок, которые становились все более редкими, – какая-нибудь страшная болезнь. Что-нибудь наследственное.
– Вроде лейкемии? – Мартин обнял ее за плечи.
– Д-да, – неуверенно ответила Георгина. – Да, что-то вроде.
– Что, врачи высказали такое предположение?
– Нет. Нет, они пока ничего не высказали. Но они хотят еще раз сделать ему анализы крови. Я знаю, о чем они думают.
Из глаз у нее капали слезы, и лицо Мартина казалось ей размытым.
– Я его так люблю, Мартин, так люблю. Раньше я просто не понимала, что такое любовь. Ты не можешь себе этого представить.
– Ну почему же, Георгина, – он ласково улыбнулся ей, – думаю, что могу.
Потом Джорджу, казалось, стало лучше. Несколько дней подряд его не тошнило; он спокойно спал; жадно сосал ее грудь во время кормлений. У Георгины отлегло от сердца. Может быть, все уже позади. Возможно, это просто одна из тех непостижимых, невероятных вещей, которые иногда случаются в жизни, но никогда не находят объяснения.
На ночь она уложила его рядом с собой; он спокойно проспал всю ночь и ни разу не разбудил ее; и утром, когда проснулся, цвет лица у него был почти розовый. Георгина, улыбаясь от удовольствия, выкупала его, хотя и расстроилась слегка из-за его ножек: еще недавно полные, пухленькие, они теперь были тонкие и странно прямые.
– Ну что, малыш, теперь ты поправишься, да? – проговорила она. – Начнешь снова радовать свою мамочку?
Джордж широко и радостно улыбнулся ей в ответ.
Георгина спустилась вниз; на кухне никого не было. Джордж явно хотел есть; она решила подмешать к яблочному пюре немного «фарекса» – детской смеси. Джордж ее очень любил.
Тщательно закрытая баночка с пюре стояла в морозильнике; она приготовила это пюре только вчера. Георгина взяла баночку, смешала с «фарексом» и добавила немного домашнего кефира.
– Вот, дорогой мой, – промурлыкала она, – лапочка ты моя милая, твое самое любимое блюдо.
Джордж улыбнулся, с удовольствием поел, облизывая маленькие губки. Она, замирая от счастья, тоже улыбалась. Это был уже четвертый спокойный день. Малыш поправлялся на глазах.
И вдруг Джорджа вырвало. Страшно, ужасно сильно. Несколько раз подряд. У него явно начались боли: он поджал ножки и громко кричал.
Георгина вызвала врача; потом передумала, схватила сынишку, села в машину и на максимальной скорости помчалась в больницу.
Она подъехала прямо к отделению скорой помощи; дежурившая там женщина держалась надменно и высокомерно.
– Имя? Дата рождения? Вероисповедание?
– О господи! – не выдержала Георгина. – Какая разница, какое у меня вероисповедание?! Ребенку плохо, очень плохо. Пожалуйста, дайте мне его кому-нибудь показать, и побыстрее, прошу вас!
– Покажете, как только будет кому показать, – ответила женщина. – У нас сегодня очень тяжелое утро. Посидите вон там и подождите.
Она сделала повелительный жест рукой в ту сторону, где выстроился ряд стульев. Почти все они были заняты. Вся дрожа, Георгина села. У женщины, которая оказалась с ней рядом, была обожжена рука, – она сидела, стараясь не плакать, вцепившись другой рукой в мужа. Мужчина, сидевший напротив, был пьян; он обмочился и вонял ужасно. Он все время пытался заговорить с Георгиной, а раз или два даже подошел к ней и попробовал пощекотать Джорджа. Георгина резко отвернулась вместе с ребенком в сторону, мужчина выматерился и сел на свое место.
Некоторое время спустя Джорджа снова вырвало. Она вытерла его смятыми бумажными салфетками. Запах был ужасно неприятный. Джордж плакал не переставая, непрерывно сжимал и разжимал от боли маленькие кулачки. Георгину охватила паника, слепая, нерассуждающая, тисками сжимающая сердце.
Она встала и снова подошла к столу дежурной.
– Пожалуйста, – попросила она, – пожалуйста, направьте меня к кому-нибудь. Я очень беспокоюсь.
– Все беспокоятся, – нравоучительно произнесла женщина, – придется вам подождать. Доктор должен уже скоро освободиться. На мой взгляд, у вашего ребенка ничего серьезного нет.
Джорджа снова вырвало, после чего он, похоже, потерял сознание.
Георгина лихорадочно пыталась нащупать его пульс, но ей это никак не удавалось. Головка с абсолютно белым личиком безжизненно свесилась вниз. Он еще дышал, но Георгине казалось, что дышать ему осталось недолго.
– Бедняжечка, – пробормотал пьяный. Он снова подошел и попытался потрепать Джорджа за подбородок.
– Оставьте его в покое! – Георгина почти кричала. – Оставьте его, понимаете!
Все, кто ждал своей очереди, уставились на нее, но ей было уже наплевать. Она вскочила и решительно пошла вперед по коридору, всматриваясь в отгороженные занавесками кабинки.
– Интересно, куда это вы направились?! – Дежурная устремилась вслед за Георгиной. – Подобным образом вы все равно ничего не добьетесь.
– А если буду сидеть там и ждать, то тем более ничего не добьюсь, – огрызнулась Георгина. Казалось, она еще никогда в жизни ни к кому не испытывала такой ненависти, как к этой женщине. И если бы могла, испепелила бы ее одним своим взглядом. – Вы дура, жуткая дура, – проговорила Георгина, не узнавая собственного голоса. – Отстаньте от меня.
Она отдернула первую попавшуюся занавеску; там врач-индиец бинтовал руку какому-то мальчику. Врач с некоторым интересом посмотрел на Георгину, не обращая никакого внимания на яростные протесты дежурной.
– Пожалуйста, взгляните на моего ребенка, – взмолилась Георгина. – Пожалуйста. Мне кажется, что он умирает.
– Да, вид у него не очень здоровый, – согласился врач. – Надеюсь, вы потеряли не слишком много времени. Знаете, задержки бывают фатальны.
Пораженная Георгина открыла рот и закричала.
Джордж не умер. Его оставили в больнице для обследования; в тот день его больше не тошнило, но чувствовал он себя очень плохо, его мучил сильный понос, пульс у него был слабый. Георгина кормила его грудью, укачивала на руках, переживала, тряслась от страха, ощущала свое полнейшее одиночество и страстно хотела только одного: пусть она сама будет как угодно болеть, страдать, мучиться от боли, лишь бы только Джордж снова стал здоровым, крепким и веселым.
В тот вечер, когда она уже окончательно потеряла счет времени, в больничном отделении вдруг появился Александр; он тащил большую сумку.
– Чистые одежки для него, – сказал Александр. – Как он?
– Плохо, очень плохо. – Георгина разрыдалась.
– Выглядит он не так уж ужасно, – возразил Александр. – По крайней мере, тут он спит.
– Да, я понимаю. Но он такой слабенький. И совсем обезвоженный. И пульс у него совсем слабый. Его даже хотели положить под капельницу. – Она с трудом сдерживала рыдания.
Александр сел напротив, не сводя глаз с малыша. Потом вдруг проговорил:
– Кендрик бы должен быть здесь. С тобой. Помогать тебе.
– Папочка, – Георгина была слишком измучена и расстроена, чтобы думать сейчас о том, какое впечатление произведут ее слова, – папочка, между мной и Кендриком все кончено. Не будем мы ни жениться, ничего. Прости меня. Я должна была сказать тебе это раньше.
Очень странно, говорила она потом Шарлотте, но именно с той ночи пошло настоящее выздоровление Джорджа. На следующий день его выписали, она отвезла его домой, и его больше не тошнило, перестали мучить боли, он больше не плакал, начал прибавлять в весе и хорошеть.
– Я ожидала какого-нибудь очередного обострения, но ничего так и не случилось. Просто удивительно. Такое впечатление… будто это было как-то связано с тем, что я наконец сказала папе насчет Кендрика, сняла эту тяжесть со своей души.
– Какая тут может быть связь, – ответила Шарлотта, – это же совершенно невероятно.
– Я понимаю, что невероятно. Может быть, мое беспокойство как-то передавалось Джорджу? Как ты думаешь?
– По-моему, вряд ли, – пожала плечами Шарлотта, – да это теперь и не важно. Джордж снова здоров. Вот что самое главное.
– Да, конечно, – улыбнулась Георгина, – это действительно самое главное.
