Текст книги "Можайский — 7: Завершение (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

16.

– Расскажите! – попросил Гесс, взглянув на часы. – Всё интереснее и интереснее становится!

Владимир Львович тоже посмотрел на часы и нахмурился:

– Послушайте, – засуетился он, – а что же с театром? С ним-то что делать?

– Разберемся! – заверил Владимира Львовича Гесс. – Было бы с чем… вот с чем, и нужно для начала понять!

Владимир Львович задумался, а потом согласился:

– Да, пожалуй… странностей уж слишком много. Так что вы хотите еще узнать?

– При каких обстоятельствах вы снова встретились с Молжаниновым?

Владимир Львович покивал головой:

– Да, обстоятельства, которые снова свели меня с Сёмой, веселыми уж точно я не назову. Началось с того, что мой брат вошел в деловые отношения с купеческой братией – хлебозаводчиками, железнодорожниками… в общем, решил поучаствовать в поставках зерна из наших южных губерний в губернии северные. Какие в таких предприятиях царят нравы, вам лучше не знать, замечу только, что нравы – жесткие, жестокие даже. Как бы там ни было, но поначалу всё складывалось довольно успешно. Возможно, свою роль играло имя моего брата: к нему проявляли деликатное отношение. Но потом всё как-то разом разладилось. Потянулись тяжбы, брат… гм…

– Понимаю, продолжайте.

Во взгляде Владимира Львовича промелькнула благодарность: Гесс деликатно дал генералу возможность обойти стороной психические неурядицы.

– Из прежних партнеров лишь несколько человек проявили к брату известную снисходительность. Среди них – Латыкин, основатель Общества Северных и Южных железных дорог, и князь Витбург-Измайловский. Во всяком случае, так считалось.

– Да, я помню, – вставил Гесс, – Юрий Михайлович об этом говорил. Кажется, и газеты об этом писали.

Владимир Львович наклонил голову:

– Совершенно верно. Но о чем они не писали, так это – об участии в деле еще одного человека. Причем куда более крупного, нежели Витбург и Латыкин, по части поданного против него иска. Я сам узнал об этом случайно: уже когда подводили невеселые итоги… Вы, разумеется, догадываетесь: человеком этим был никто иной, как Сёма, к тому времени ставший известным и всеми уважаемым Семеном Яковлевичем Молжаниновым. Как Сёме удалось избежать публикаций, не спрашивайте: не знаю. Но факт остается фактом: никто, кроме самого узкого круга лиц, состоявшего, прежде всего, из юристов и мирового судьи, не знал о его вовлеченности в это скандальное дело. А вовлеченность, как выяснилось, была грандиозной! Сёма шесть раз выдавал кредиты моему брату. Шесть раз кредиты оказывались выброшенными на ветер. А как итог – огромная сумма, которую мой брат задолжал Семёну и…

Владимир Львович покраснел.

Гесс не торопил.

– …и с такою вот, – решился, наконец, Владимир Львович, – безумною неблагодарностью решил скостить себе при помощи несправедливой тяжбы!

Повисла тишина: не считая, конечно, того, что оркестр наигрывал что-то, а из-за соседних столиков неслись обрывки бесед, позвякивание приборов, шуршание дамских платьев.

Вадим Арнольдович размышлял. Владимир Львович переживал прошедшее.

Наконец, Вадим Арнольдович попросил уточнить:

– Скажите, это Молжанинов – я имею в виду, он сам – рассказал вам о кредитах и о том, что тяжба вашего брата против него была несправедливой?

Владимир Львович вздрогнул, его брови выгнулись:

– Что вы этим хотите сказать? – спросил он с тревогой в голосе.

Гесс стал совсем хмурым:

– Просто ответьте на вопрос.

– Ну… – Владимир Львович мгновение поколебался. – Даже не знаю. Получается, сам.

– Поясните, пожалуйста!

– Видите ли, – пояснил Анутин, – когда мы с поверенными, разбирая бумаги, наткнулись на записи о сделках с Молжаниновым, я просто оторопел. «Не может быть!» – такова была моя первая мысль. Особенно поражали суммы. И, разумеется, имя контрагента: Семен Яковлевич Молжанинов! Наш полковой художник! То есть нет, поймите меня правильно: я, разумеется, знал, что наш Сёма резко пошел в гору и – художник он или нет, отметал он саму идею заниматься делами или просто она таилась где-то в глубине его души… так вот: я, безусловно, знал, что Сёма сколотил изрядное состояние. Даже не состояние – слово не то, – а колоссальный капитал, превратившись в едва ли не одного из самых богатых наших соотечественников. Но я и помыслить не мог, чтобы он имел какие-то дела с моим братом! Откуда? С чего бы? А потом я решил так: не иначе, это наше полковое прошлое подтолкнуло его к такого рода благотворительности – снабжать деньгами брата старого товарища! Я был ошеломлен и растроган одновременно. Особенно принимая во внимание то, что Семён так скромно замял историю с невозвращенными кредитами и процентами, не говоря уже о бессовестной тяжбе против него самого! Конечно, едва бумаги оказались в моих руках, я отправился с Семёну. А как иначе? Мог ли я не выразить благодарность человеку, который, получалось, столько сделал даже не для моего несчастного брата, а для всего моего семейства, оставив без движения обременительные претензии и не давая ход порочащим слухам?

– И он вас принял?

– О, конечно! – Владимир Львович прояснился лицом, хотя тревога с недоумением из его взгляда никуда не делись. – Конечно, принял. И еще как! Примерно так, как я и мог надеяться, если бы лелеял романтические чувства о встрече старых друзей. Он встретил меня не просто с распростертыми объятиями, а как самого желанного, самого драгоценного гостя, какого только ему могло послать провидение!

– Вас это не удивило?

– Ничуть. Я ведь уже говорил, что Сёма недаром стал всеобщим любимцем. Он был человеком… души необыкновенной и сердца настолько широкого, насколько вообще широким может быть человеческое сердце!

– Гм…

К тревоге и недоумению во взгляде Владимира Львовича добавился испуг – скептицизм Гесса не прошел мимо внимания генерала:

– Вы полагаете… – начал было он.

Гесс покачал головой:

– Пока еще ни в чем нельзя быть уверенным. Но… есть у меня сомнения.

– На чем они основаны?

– Об этом – позже, хорошо? Просто расскажите мне всё!

Владимир Львович покачал головой – с грустью:

– Будь по-вашему…

– Итак?

– Встреча состоялась… радостно. Мы пообедали, перешли в курительную… у Сёмы этакий причудливый дом: верхний этаж целиком отделен от остальных и…

– Я знаю, – сухо перебил Гесс. – Довелось побывать.

– А! Ну, хорошо… – Владимир Львович порылся по карманам и достал портсигар. Тут же рядом образовался Антонио со спичкой.

Спичка чиркнула, вспыхнул огонек, еще секунду спустя от Владимира Львовича потянулись ароматные – русского, ни с каким иным спутать невозможно! – нити табачного дыма.

– В курительной, – продолжил, пуская дым, Владимир Львович, – я показал Семену бумаги: все эти расписки, контракты и прочее, что оказалось у меня по разбору Костиных дел. Сёма взял их, бегло просмотрел, а потом вернул мне – с советом просто бросить их в печку: чтобы не смущали ни меня, ни других, кто может еще на них наткнуться.

«Дело прошлое и… ты понимаешь: ни к чему теперь его ворошить!»

«Да как же! – не уступил я. – Здесь ведь, в бумагах этих, целое состояние! Твоесостояние! Не могу я бросить его в печку!»

– Тогда он снова принял у меня бумаги и сам швырнул их в камин.

– Сжег! – ахнул Гесс.

– Сжег. – подтвердил Владимир Львович.

– Каков… – Гесс оборвал самого себя. – Продолжайте.

– Да, собственно, это и всё. Ну, рассказал он мне еще о тех сделках, о том, как неудачи буквально преследовали моего брата. О том, что и его, Семена, личное вмешательство уже не смогло исправить дела. А потом мы расстались: я ушел. И что бы, Вадим Арнольдович, вы ни хотели сказать мне сейчас, тогдау меня на душе было светло и радостно. Погода, правда, подкачала: как сейчас помню. Шел дождь, прямо поливал: холодный, тяжелый… ну да это и понятно: дело-то уже к зиме шло, а в нашем климате – не то что здесь!

Владимир Львович кивнул в сторону окна.

– Хотя и здесь, похоже… гм…

Гесс тоже хмыкнул: площадь за окном превратилась в море фонтанчиков. Припустившийся с почти уже черного неба дождь каждой своею каплей разбивался о плиты, полнил щели меж ними и лился потоком – по едва заметному уклону – в сторону колокольни.

17.

– Значит, – отвернувшись от окна, продолжил Гесс, – на днях вы получили письмо?

– Да, – подхватил Владимир Львович, – получил. И очень, признаюсь, удивился, причем, если можно так выразиться, сразу двум обстоятельствам. Во-первых, конечно, самому факту: с чего бы Семену писать мне, если можно просто снять трубку с рычага и соединиться со мной напрямую? Как-никак, а мой номер есть в абонентском справочнике! Когда я его только оформлял, дороговато было, не очень-то мне и по средствам – тогдашним, но после стало полегче: компания перешла в собственность Города и…

– Да-да, это я знаю! – Гесс невольно улыбнулся, припомнив опросные листы, один из которых он, будучи весьма педантичным человеком, заполнил лично. – Такая же история! [30]30
  30 Изначально телефонная сеть Петербурга и вся связанная с нею инфраструктура принадлежали компании Белл, но ко времени описываемых событий срок договора истек и всё это перешло в ведение городской Управы. «Отцами города» был разработан феноменальный по своим дерзости и, как уже вскоре выяснилось, дальновидности план действий: по модернизации сети, ее расширению, строительству и введению в эксплуатацию новых телефонных станций, но главное – по снижению абонентской платы с целью привлечения как можно большего количества новых абонентов. Согласно этому плану (возможно, вообще впервые в России) рассматривались сразу несколько вариантов «последствий» – от самого оптимистичного до самого пессимистичного. И на каждый из них предполагались свои мероприятия. Несмотря на целый ряд трудностей, с которыми в первый же год столкнулся Город – например, компания Белла оказалась не слишком честной на руку при оценке передававшейся Городу собственности, многие из проложенных ею линий оказались из некачественных материалов и т.д. – всё прошло по наилучшему сценарию. Абонентская плата снизилась очень существенно, новые линии были проложены, новая телефонная станция обустроена. Всему этому предшествовала – о чем и вспоминает Вадим Арнольдович – титаническая работа с населением: проведение анкетирования и т.п. Сейчас, когда мы все избалованы выбором и привыкли к тому, чтобы услуги предоставлялись нам незамедлительно и непременно качественно, можно только поражаться терпению граждан Петербурга, поначалу оказавшихся в не слишком завидном положении. Казалось, даже погодные условия оборачивались против новшеств Города и, как следствие, против абонентов, особенно новых, городской телефонной сети. В первую же осень – довольно свирепую, с обильными снегопадами – новые линии постоянно повреждались, тысячи абонентов оставались без связи. Но горожане, видя, с каким упорством шла работа, с какою самоотверженностью трудились городские телефонисты – в том числе и на обрывах, относились к трудностям с благодушным пониманием и в итоге выиграли, получив одну из самых современных на тот момент и надежных телефонных систем в мире.


[Закрыть]

– Вот и странно было, что Семен написал, а не позвонил.

– А второе обстоятельство?

– Само письмо.

– То есть?

– Видите ли, – пояснил Владимир Львович, – я говорю «письмо», но на деле это была скорее записка, так как почтой она отправлена не была. Ее доставил мне курьер, но тоже не служебный, а какой-то… подозрительный.

Гесс – очевидно, это было его манерой, когда он становился особенно внимательным – в который уже раз за эту беседу наклонился вперед – к собеседнику. Казалось, даже сами уши Вадима Арнольдовича слегка повернулись в сторону генерала: чтобы не пропустить ни слова.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гесс. – Что значит «подозрительным»?

– Да вот то и значит. Это был – как бы сказать? – старик или почти старик. Во всяком случае, если этому человеку и было не так уж много лет, то выглядел он достаточно паршиво. Наверное, жизни провел тяжелую, тревожную, вот и состарился прежде времени. Но главной его отличительной чертой было вовсе не это. Самым странным, что было в нем, оказались его манеры…

– Манеры!

– Да, представьте себе! – подтвердил Владимир Львович. – Вы, скорее всего, уже не встречали вживую старых господских слуг…

Глаза Вадима Арнольдовича сузились:

– Господских слуг?

– Именно: важных таких, самоуверенных, как будто не ставящих вас лично ни в медный грош…

– Ну-ка, ну-ка…

– Значит, встречали? – тут же удивился Владимир Львович.

– Похоже, да. И совсем недавно!

Теперь сузились и глаза Владимира Львовича:

– Позвольте поинтересоваться: где?

Гесс еще больше наклонился к генералу:

– А как вы сами думаете?

Наклонился вперед и Владимир Львович – ему, по его плотной фигуре, сделать это было тяжеловато, но он сделал!

– Неужто у Сёмы?

– Вам, – зачем-то ушел от прямого ответа Гесс, – что-нибудь говорит фамилия «Талобелов»?

Владимир Львович задумался, но потом отрицательно покачал головой:

– Никогда не слышал. А кто это?

– Полагаю, – тогда уже ответил Гесс, – этот ваш старомодный слуга. Старик. Курьер, доставивший вам записку от Молжанинова. Что, кстати, куда более странно, чем всё остальное…

Владимир Львович вопросительно посмотрел на Гесса, и тот объяснил:

– Мы – Юрий Михайлович и я – полагаем, что Талобелов – когда-то он, кстати, был из наших, из полиции… так вот: мы полагаем, что он должен был выехать из России вместе с Молжаниновым. Ведь Молжанинов из России выехал, не так ли?

– Да ведь вы сами это прекрасно знаете! – немедленно, но и не менее удивленно воскликнул Владимир Львович. – Разве нет?

– Теоретически, – подтвердил Гесс и откинулся обратно на спинку стула.

– Как так – теоретически?

– Очень просто. – Гесс, сам того не замечая, повторил машинальный жест Можайского: склонил голову к плечу, словно так ему думалось лучше. – Мы знаем, что Молжанинов должен был выехать в Италию. Мы знаем, что его должен был сопровождать Талобелов. Мы даже знаем, что оба они обзавелись билетами – их, говоря точнее, мы, полиция, и снабдили билетами! Знаем мы и то, что оба они сели в вагон и не выходили из него, пока поезд не тронулся. Но дальше – всё. И то, что вы рассказываете мне о письме и о личности того, кто это письмо вам передал, заставляет меня усомниться в справедливости наших знаний. Если только…

Гесс замолчал.

– Если только? – переспросил Владимир Львович.

– Если только, – кивнул Гесс, – это всё не какие-то маневры. В конце концов…

Гесс снова замолчал, не став развивать ту мысль, которая, очевидно, скрывалась за этим его «в конце концов».

– А скажите-ка вот что… – заговорил он несколько мгновений спустя, вполне уже, вероятно, свою мысль обдумав. – Когда точно Талобелов принес вам записку?

Владимир Львович назвал день.

– Гм…

– Что? Не складывается?

– Да, – был вынужден признать Гесс, – не складывается. В этот день Молжанинов с Талобеловым уже должны были находиться здесь. По крайней мере, в Италии.

– Но, может, Сёма и находился, тогда как этот ваш… Талобелов – нет? – предположил Владимир Львович. – Да и точно ли записку мне передал именно он? Мало ли какие совпадения бывают?

– Не верю я в совпадения на ухабах! – проворчал Гесс. – В обычной жизни – да, но в таком деле…

Опять повисла тишина, нарушаемая только звуками жизни Флориана. На этот раз Гесс и Владимир Львович молчали дольше и, так сказать, упорнее, погруженный каждый в свои собственные размышления и – это было видно по лицу отставного генерала – воспоминания.

– Ну, хорошо, – Гесс заговорил первым. – Давайте посмотри на это ваше письмо. Оно при вас?

– Да, конечно, – сразу же отозвался Владимир Львович и полез в карман. – Держите!

Гесс принял бумагу – добротную, но без всяких вензелей и прочих подобных украшательств – и развернул ее.

– Можно?

– Читайте, читайте: что уж теперь!

Гесс прочитал:

Володенька, дорогой, обстоятельства сложились так, что мне нужна твоя помощь. Ты – стратег, храбрец, воин, а я – ты знаешь – хоть и не трус, но солдатом не был никогда.

Дело, сразу скажу, отчаянное, смертельное, с риском таким, какого мы не видали и под картечью. Даже тогда, сидя на барабане и рисуя, я имел менее шансов получить пулю в лоб, нежели сейчас. Вот потому-то мне и нужен человек, на которого я не просто могу положиться, прикрывая себе спину, а доверять которому могу безоговорочно.

Ты, разумеется, вправе отказаться: все-таки если что-то и связывает нас, то это – дела минувшие и молодые, а ныне мы оба отяжелели, погрязли в быту, обжились, и та романтика, которая была нам свойственна когда-то, теперь уже не кажется настолько привлекательной.

Да и нет никакой романтики в том, о чем я тебя прошу. Наоборот: сплошные грязь и ужас.

И все же… все же, Володя, я очень на тебя полагаюсь! У меня, поверишь, нет в целом мире никого, к кому еще я мог бы обратиться!

Не могу написать всего в этом письме: кто знает, в чьи руки оно попадет? Поэтому, если ты согласишься, всё расскажу при личной встрече. А встреча эта – в Венеции! Когда тебе передадут этот призыв о помощи, я уже буду находиться на месте. Если можешь – приезжай: жду!

К письму прилагаю деньги: достаточно для всех расходов. Остановись в каком-нибудь отеле неподалеку от площади святого Марка: так будет и лучше, и ближе. В отель – я узнаю о твоем прибытии из газет – тебе доставят еще одну записку: с адресом и временем, когда мы встретимся.

Твой – С.М.

– Интересно… – растягивая слоги, выговорил Гесс, возвращая письмо Владимиру Львовичу. – Точно ли это – почерк Молжанинова?

– Никаких сомнений!

– Гм… а почему – «из газет»?

Владимир Львович пожал плечами:

– Не знаю.

– Но о вашем прибытии сообщили?

– Да.

Владимир Львович махнул рукой. Антонио мгновенно образовался рядом со столиком.

– Газету! Ту, что с хроникой… вчерашнюю!

Антонио тут же исчез, чтобы появиться ровно через полминуты – с аккуратно сложенной газетой в руке:

– Прего, синьоре!

Владимир Львович принял газету, развернул, нашел нужное и, указывая на заметку пальцем, протянул газету Гессу:

Синьор Анутин, генерал-майор российской армии, прибыл сегодня утром в Венецию для знакомства с достопримечательностями и продолжительного отдыха. Как сообщает наш источник, высокопоставленный русский путешественник пробудет в городе, по меньшей мере, до конца месяца, после чего проследует на юг Королевства [31]31
  31 Итальянского.


[Закрыть]или на Капри, где – по неподтвержденным сведениям – у синьора Анутина имеется собственная дача.

– Дачи у меня, конечно же, никакой нет! Откуда они это взяли, ума не приложу!

– Куда интереснее, кто этот самый источник? – Гесс вернул газету Владимиру Львовичу, а тот немедленно от нее избавился, отдав Антонио. – И с вами связались? В отеле? Как и говорилось в письме от Молжанинова?

– Да. Но не совсем так, как я почему-то думал.

– Поясните!

Владимир Львович достал из внутреннего кармана ту самую записочку, которую он уже показывал Гессу – при встрече у церкви, когда пути обоих – преследователя и преследуемого – пересеклись.

– Видите? Это – всё, что я получил!

Гесс снова взялся за ту записку:

– San Marco, campo San Gallo, teatro San Gallo, – прочитал он. – И всё?

– Всё.

– Чертовщина какая-то!

– Но почерк по-прежнему Сёмы!

– Но почему на итальянском?

– Может, чтобы адрес не перепутать?

– Возможно…

Гесс начал вертеть клочок бумажки и так, и этак, даже понюхал его, но ничего нового не обнаружил. И вдруг, возвращая его Владимиру Львовичу, он случайно пронес пальцы прямо над пламенем романтично зажженной свечи.

Владимир Львович вскрикнул:

– Невероятно!

Гесс побледнел, отдернул руку с бумажкой от пламени и всмотрелся в проявившиеся знаки…

– Что это? – не веря своим глазам, спросил он больше самого себя, нежели Владимира Львовича.

Ответил, однако, именно Владимир Львович, причем ответил со смехом:

– Лимонный сок! Ну, Сёма, ну припомнил!

– Что припомнил? – Гесс по-прежнему был ошарашен и не верил уже не только своим глазам, но и ушам.

Владимир Львович засмеялся пуще прежнего:

– От полковника мы так скрывались! Дело-то молодое, барышни… а так – вроде бы самое обычное и в меру скучное письмо из дому: поди догадайся, что в нем бесенята попрятались и на полночь к свиданию зовут! Эх…

Послезавтра по адресу! В десять от полудня. С.М.

– Но к чему такие сложности?!

– Значит, есть причины!

– Но постойте! – Гесс нахмурился. – Послезавтра – это завтра!

– Поучается так!

– В десять вечера… В театре Сан Галло… не в отеле…

– Не в отеле? – переспросил Владимир Львович.

– Не обращайте внимания! – Гесс отмахнулся от вопроса. – Мне нужно срочно связаться с Можайским! Я…

Гесс вскочил из-за столика, но дальше случилось нечто, что оледенило его и приковало к месту.

От входа в зал послышался вскрик.

Вадим Арнольдович повернул голову.

– Вы!

– Вы!

На Вадима Арнольдовича смотрел явно не ожидавший его увидеть Талобелов. Нижняя челюсть старика слегка отвалилась от верхней, за тонкими губами желтели нездоровые зубы.

А далее Талобелов круто повернулся и выбежал вон.

Вадим Арнольдович так и остался стоять подле столика – растерянный и ничего не понимающий.

18.

Когда поезд, на котором уехали Можайский и Гесс, скрылся за поворотом путей, Любимов и Сушкин вышли с вокзала и сели в дожидавшуюся их коляску. Ни тот, повторим, ни другой даже не подозревали, что вовсе не «нашему князю» и его помощнику уже в ближайшее время предстояло ухнуть в пучину странных и даже пугающих приключений. Мы говорим «приключений», но речь должна идти о событиях, то есть о том, что сваливается на головы независимо от желания носителей этих самых голов.

Было довольно морозно, хотя в столицу пришла очередная волна оттепелей. Возможно, поручик и репортер ощущали что-то навроде озноба: проводы были сердечными, но тяжелыми, похмельными, как если бы и те, кого провожали, и те, кто провожал, перебрали с чувствами и теперь расплачивались за это собственным дурным самочувствием.

Оба – поручик и репортер – ежились в своих пальто, хлопали руками в перчатках, то и дело поправляли шарфы… и если Сушкину шарф еще вполне служил по назначению, то шарф Любимова – дорогой, неуставной – больше украшал своего владельца, нежели давал ему тепло.

– Брр… – встряхнулся, влезая в коляску, Сушкин. – Что за погода!

Поручик взглянул на темное небо, на лунную тень – Луна подсвечивала тучи, но сама из-за туч не показывалась, – на капли воды, осевшие на кожаном верхе коляски, и тоже передернул плечами:

– Я уже третий день простужен. Если так и дальше пойдет, слягу!

Сушкин бросил на поручика сочувственный взгляд и предложил:

– По грогу?

– Да где же его об эту пору сыскать? – вяло возразил поручик, но в его глазах появился интерес.

– Доверьтесь мне! – Сушкин хлопнул своего молодого друга по плечу. – Я знаю одно местечко… Трогай!

Возница тронул коляску и та покатила.