Текст книги "Можайский — 7: Завершение (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

13.

«Кто бы это мог быть?» – думал Вадим Арнольдович, поглядывая на человека, сидевшего через столик от него.

Этого человека, несмотря на заверения Можайского, он не узнал. Более того: человек этот и просто знакомым ему не показался!

«Ничего не понимаю…» – думал Вадим Арнольдович, перебирая лица в собственной памяти.

Между тем, человек – полный, барственный, совсем не похожий на венецианца или итальянца – поманил к себе официанта и громко, не стесняясь собственного голоса, попросил счет.

«А ведь он – русский!» – тут же решил Вадим Арнольдович, услышав и акцент, и характерное пренебрежительное отношение к правилам чужого языка. – «Несомненно русский!»

Человек рассчитался и поднялся из-за стола. Вадим Арнольдович тоже подозвал официанта.

Еще через минуту оба – незнакомец впереди, Гесс следом – оказались на площади.

«Куда теперь?»

Человек, казалось, тоже сомневался: он огляделся по сторонам, приметив при этом и Гесса, но не моргнув и глазом; покусал губы, как бы размышляя, а затем вернулся в галерею прокураций и пошел по ней, не обращая на следовавшего за ним Гесса никакого внимания.

Из галереи человек свернул в узенький проход, рассекавший здание и соединявший площадь с крошечным мостком через речушку, названия которой Вадим Арнольдович не знал. Перешел, поднявшись по ступеням, через мостик и вошел в невероятно узкую улочку, на первом же из зданий которой Вадим Арнольдович приметил табличку с названием моста, но, как ни странно, не речушки – Cavalletto.

«Художники тут что ли обитают?» [24]24
  24 Cavalletto – мольберт.


[Закрыть]– подумал Гесс, втискиваясь следом за незнакомцем в темный проход.

На слежку это уже никак не походило: укрыться было негде ни тому, кого преследовали, ни тому, кто следил. Гесс и незнакомец так и шли друг за другом и на виду. Впрочем, Гесс начал подозревать, что незнакомец и не видит в нем, в Гессе, преследователя, очевидно, принимая его за простого спутника, которому тоже нужно в эти места.

А потом улочка раздалась вширь, и оба оказались на миниатюрной площади. Незнакомец остановился и снова начал озираться. Остановился и Гесс. И тоже начал озираться, делая вид, что тоже пребывает в недоумении.

– Скузо, синьоре…

Гесс вздрогнул: озираясь по сторонам, он и не заметил, как незнакомец решительно шагнул к нему.

– Скузо, – повторил человек, – театро… э…

Гесс, пораженный, смотрел на человека во все глаза. Рука того метнулась к кармашку на груди: на свет показался сложенный листочек. Человек развернул его и прочитал:

– Театро Сан Галло… это здесь?

– Понятия не имею! – ответил Гесс, от изумления даже отступив на шаг. – Театр? Вы уверены?

– Да вот: смотрите сами!

Человек протянул Гессу бумажку. Гесс принял ее и действительно прочитал:

San Marco, campo San Gallo, teatro San Gallo.

– Так это что же: и есть площадь Сан Галло? – воскликнул Гесс, возвращая бумажку.

– Ну… да… очевидно!

Незнакомец завертел головой, и Гесс – вместе с ним.

– Чертовы макаронники! – выругался незнакомец. – Хоть бы один указатель повесили!

– Венецианцы – не макаронники, – машинально поправил Гесс, в глубине души, однако, полностью согласный со своим удивительным «подопечным».

«Может, Юрий Михайлович ошибся?»

– Какая разница! – парировал человек. – Где мы, черт побери? Вы можете это сказать?

– Нет!

Незнакомец шагнул в сторону и задрал голову:

– А это еще что такое?

Гесс последовал его примеру и обнаружил, что здание, своею боковой стеной составлявшее улочку, с портала оказалось чем-то вроде церкви… или и вправду церковью?

– Ad majorem Dei et…

– Maria…

– Да вот и крест!

Крест и в самом деле примостился сбоку, на щипце, почти неразличимый.

– Про церковь мне ничего не говорили! – пожал плечами незнакомец.

– А что вы вообще здесь делаете? – напрямую брякнул Гесс.

– Вы не поверите! – незнакомец не насторожился, не подумал увиливать, не задал Гессу встречный вопрос: он просто начал фонтанировать объяснением! – Вы не поверите! Еще неделю назад я мирно проживал в своей квартире на Васильевском острове, никого, что называется, не трогая и полагая в душе, что и меня трогать никто не собирается! Но третьего дня я получил письмо с вложенной в него вот этой запиской…

Человек опять протянул Гессу ту самую бумажку, на которой был написан адрес.

– В письме один хорошо знакомый мне человек – знакомый по прежней жизни…

Вадим Арнольдович навострил уши: «По прежней жизни? Гм-гм… А может, Юрий Михайлович и не ошибся?»

Человек как будто уловил мысль Вадима Арнольдовича и пояснил:

– Я познакомился с ним по службе. Мой полк тогда находился в Афганистане…

– Кальберг! – закричал, хватая человека за руку, Гесс. – Кальберг!

Человек отшатнулся:

– Кальберг? – переспросил он. – Почему Кальберг? Впрочем, барона я тоже знаю, но…

Вадим Арнольдович заметил, что в первый раз за всё это время во взгляде незнакомца появилось выражение недоверия и даже чего-то похожего на испуг.

– Послушайте! – отступая еще на один шаг, требовательно произнес незнакомец. – А вы-то, собственно, кто такой? Это ведь вы учинили скандал в кафе? А потом… потом я заметил вас и на площади! [25]25
  25 Святого Марка.


[Закрыть]Вы следите за мной?!

Вадим Арнольдович растерялся: как быть?

– Отвечайте!

Незнакомец смотрел на Вадима Арнольдовича в упор, и взгляд его был грозен. То добродушие, которое свойственно облику многих русских, вот только что еще пребывавших в сытой уверенности своего превосходства над окружающим миром, испарилось без следа. Незнакомец теперь походил не на барственного увальня, а на готового отчаянно защищаться солдата. Вадим Арнольдович приметил то, что ускользнуло от его внимания при первой оценке: осанка незнакомца выдавала в нем отставного военного, причем, похоже, в немалом чине.

Это наблюдение вполне соответствовало и замечанию незнакомца о службе в полку.

– Минутку! – попросил тогда Гесс. – Минутку! Я вам не враг. Я… как бы это сказать…

– Уж говорите как есть!

– Я – полицейский, – признался Гесс.

Послышался вздох облегчения:

– Полицейский? – на всякий случай уточнил незнакомец. – То есть – наш, русский?

Вадим Арнольдович кивнул:

– Васильевская полицейская часть. Старший помощник участкового пристава…

– Можайского!

Внезапно незнакомец широко улыбнулся и вновь – уже без опаски и с прежним своим безобидным видом – приблизился к Вадиму Арнольдовичу.

– Ну конечно! – едва ли не проворковал он. – Как же я сразу вас не узнал?

Гесс растерялся еще больше:

– А вы должны были меня узнать?

Незнакомец рассмеялся:

– Да вы, голубчик, меня совсем не слушаете! Говорю же: я проживаю на Васильевском острове! Ну, посмотрите на меня!

Гесс всмотрелся, всё еще ничего не понимая: ведь он уже «производил осмотр», но так и не узнал этого человека!

– Не узнаете?

– Нет.

– Давайте вернемся в кафе, – предложил человек и, не дожидаясь согласия, начал протискиваться обратно в улочку.

– Эй! – закричал Гесс. – Подождите!

Человек обернулся:

– Да полноте! Идите за мной! Не знаю пока, что вы тут с Можайским затеяли, но, кажется, это интересно!

– Но…

Человек махнул рукой и бодро зашагал по улочке. Вадиму Арнольдовичу не оставалось ничего, как следовать за ним.

«Фантасмагория какая-то, честное слово!» – подумал он.

А затем подумал и вот еще что:

«У Юрия Михайловича глаза на лоб полезут!»

14.

Можайского, однако, в кафе уже не оказалось: и он, и вся его компания, еще минут десять назад сидевшие во Флориане, уже ушли.

Официант – тот самый Антонио – при виде возвратившегося Гесса выразил радостное удивление. Другой официант, увидев всё еще таинственного для Гесса незнакомца, тоже удивился и тоже радостно. Оба этих официанта стремглав бросились к нашей парочке, наперебой предлагая столик.

– Тише, тише! – взмолился незнакомец. – Вы нас на куски порвете!

– Еще кофе?

– Еще шампанского?

– Еще десерта?

– Никаких дам?

Гесс и незнакомец переглянулись и разом расхохотались:

– Бардак, ведь правда? Ну чистый ведь бардак!

– И не говорите!

Оркестр – очевидно, в нем тоже заводилой был какой-нибудь радостный чудак – прервал неспешно-романтичное треньканье и выдал вдруг несчастного ди Луну из Трубадура Верди.

Гесс перестал смеяться и поморщился:

– Совсем рехнулись! [26]26
  26 Возможно, руководителю оркестра показалось уместным приветствовать Вадима Арнольдовича такою музыкой: как-никак, ди Луна дрался на дуэли, а Вадим Арнольдович устроил в кафе переполох, якобы вызвав на дуэль Можайского. Но все же выбор мотива явно неудачен, учитывая общую трагичность оперы «Трубадур».


[Закрыть]

Официанты – по-прежнему оба – подхватили своих обожаемых клиентов под руки и чуть ли не силой проводили за свободный столик.

– Моменто!

– Моменто!

– Интересно, что они задумали?

– Какую-нибудь глупость очевидно!

Так оно и оказалось: пару минут спустя на столик оказались водруженными какие-то совершенно невероятные блюда на до вульгарности роскошной посуде. Но самый «изыск» представлял собою торт, при взгляде на который становилось страшно. Даже при самом беглом осмотре становилось ясно, что в это творение кулинарии кондитер намешал десятки ингредиентов, большинство из которых между собою не сочетались вовсе, либо сочетались плохо.

– Как хотите, – сказал Вадиму Арнольдовичу незнакомец, – но я это есть не буду!

– Я тоже! – согласился Гесс. – Подозреваю, что эта… гм… конструкция – из завалящих. Ее всучили нам, чтобы покрыть убытки!

Незнакомец кивнул:

– За идиотов принимают, ясно!

– Вот именно!

Поскольку Гесс и незнакомец говорили между собой по-русски, официанты из их обмена репликами не поняли ни слова. Они продолжали улыбаться, суетиться, навязывать услуги и, в конце концов, так надоели, что Гесс не выдержал:

– Оставьте нас в покое! – прикрикнул он на обоих. – Дайте нам спокойно поговорить!

Антонио – по виду – обиделся: надулся и тут же отошел.

Тот, что постарше и более опытный, сделался сама любезность и тоже через мгновение удалился: с полупоклоном от себя и несколькими лирами – от «русских путешественников».

– Теперь-то мы можем поговорить?

– Да, пожалуй… Итак: что вы мне хотели рассказать?

15.

– Прежде всего, позвольте представиться, а то ведь неудобно получается! – незнакомец улыбнулся. – Вы представились, а я до сих пор – нет.

Гесс навострил уши.

– Анутин Владимир Львович, генерал-майор в отставке.

Гесс невольно привскочил со стула:

– Анутин!

Владимир Львович снова улыбнулся:

– Ну, слава Богу: хотя бы фамилию мою вы знаете!

Гесс – медленно, пристально глядя на генерала – уселся обратно на стул:

– Вы – брат Константина Львовича?

Владимир развел руками:

– Конечно.

– Какой ужас! То есть… я не это хотел сказать…

Гесс покраснел.

– Полноте: то – дела уже минувших дней. Но теперь вы понимаете, почему я уединился в своей квартире на нашем благословенном острове [27]27
  27 Васильевском.


[Закрыть]и в сердце своем надеялся, что никому до меня не образуется дела!

– Понимаю [28]28
  28 О том, что приключилось с самим Константином Львовичем и с его дочерью, см. в первой части книги.


[Закрыть].

Владимир Львович помешал ложечкой в чашке.

– Однако несколько дней тому назад – я уже вам это говорил – мне передали послание от человека, которого я некогда неплохо знал: в те времена, когда мой полк стоял в Афганистане… не в том, конечно, смысле, что это я командовал полком, а в том, что я служил в нем.

– Да-да, я понимаю… – Гесс слегка наклонился вперед. – А бой на Кушке? Вы в нем принимали участие?

Во взгляде Владимира Львовича появилось выражение удовольствия:

– Да, конечно! Славное было дело!

– А Кальберг?

– И снова он! – выражение удовольствия исчезло из взгляда Владимира Львовича, Владимир Львович нахмурился. – Почему вы все время так и норовите увязать меня с этим человеком?

Гесс, что называется, всплеснул руками:

– Понимаете, он вот где у нас!

– Нет, не понимаю: я-то здесь причем?

Пришлось рассказать Владимиру Львовичу всё.

Владимир Львович выслушал и кратко резюмировал:

– Мерзавец! Впрочем, я всегда это знал!

Гесс осторожно спросил:

– Вы узнали Кальберга еще там… при Кушке?

Владимир Львович покачал головой:

– Нет. Кальберг у нас не появлялся. Но позже… ну, как – позже? – сам себя поправил Владимир Львович. – Где-то через несколько дней распространились слухи об участии на противной стороне какого-то поляка. Экстремиста, как модно было тогда говорить. Или националиста, что выражало суть точнее. Имени его не знали, но сама природа слухов такова, что прямые домыслы в них частенько идут рука об руку с правдой. А правда заключалась в том, что этому поляку имя все-таки присваивали. Только не Кальберга, а что-то очень похожее, но это что-то похожее, разумеется, в списках генерал-губернаторства [29]29
  29 Варшавского. То есть – собственно Царства Польского.


[Закрыть]не значилось. Вот тогда бы еще прислушаться к слухам, провести параллели, но… вы же знаете, Вадим Арнольдович, как это у нас бывает: разгильдяйство у нас в крови, а если еще и кровь бурлит одержанной победой, то и вовсе каждый на всё кладет с большим, уж извините, прибором!

Гесс вздохнул:

– Это так!

– Вот поэтому-то подлинное имя поляка и не выяснили по горячим следам. А позже… позже уже и дела до него никому не стало. О нем попросту забыли: навалилось множество других дел – одно другого требовательней. Мы занимались и войной, и дипломатией, и снабжением, и торжествами, и строевыми работами… как завещал Суворов? – тяжело в учении, легко в бою! И то, что бой – один из многих – выигран вот только что, никак не означает, что учения можно забыть.

Гесс, как человек гражданский, вежливо покивал головой, мало, однако, понимая, насколько тяжело приходилось нашим войскам.

– За всей этой суетой, – продолжал, между тем, Владимир Львович, – многое повылетало из наших голов и из моей – в том числе, пусть даже моя собственная голова в то время была намного моложе!

Владимир Львович – теперь ему было лет около пятидесяти – опять улыбнулся, но на этот раз немножко грустно:

– Да… и волос седых тогда еще не было, и морщин – поменьше, и… а уж стройным каким я был – заглядение! Вы не поверите, глядя на меня сейчас, но тогда меня считали красавцем! В нашем полку только Венечка Заболоцкий – он тогда поручиком был – мог со мною тягаться по части… ну, по этой самой части!

Глаза Владимира Львовича задорно блеснули, ясно указывая Гессу на то, что и теперь отставной генерал-майор не утратил интереса к особам противоположного пола.

Гесс окинул взглядом раздобревшего, отяжелевшего, местами обвисшего, но именно на этом фоне отличавшегося броско-безупречной осанкой и отменной выправкой Владимира Львовича и даже немного позавидовал ему:

– Охотно верю… но что же дальше?

Владимир Львович спохватился:

– Бога ради простите, Вадим Арнольдович… воспоминания… значит, так. Примерно через год я краем уха услышал одну занимательную беседу, свидетелем которой мне быть никак не следовало. Да я, собственно, свидетелем и не был: краем уха – это буквально. Я проходил мимо штаба и у завалинки остановился поправить портупею. Окно оказалось открытым, и я услышал… говорили трое, но только один из голосов я узнал: это был наш командир. Кем были двое других, я не знаю и ныне.

«Вы уверены?» – спрашивал баритон.

«Абсолютно!» – отвечал командир.

«Но как он оказался здесь?» – это уже спросил второй незнакомец.

«Да я-то почем знаю?» – командир.

«Но он же должен был вам рассказать!»

«Да ведь я и говорю: его рассказ показался мне странным. Барон явно что-то темнил и не договаривал. Зачем иначе я вас вызвал?»

Баритон:

«Ерунда какая-то!»

Второй:

«Кальберг весьма состоятелен и делает большие успехи в обществе. Но он – не хлыст. За ним…»

– Тут я достаточно оправился и ушел. Но имя – Кальберг – запало мне в душу. Где я его уже слышал? Этим вопросом я промучился до вечера, а ночью, когда я без сна ворочался на постели, меня осенило: да ведь не о Кальберге я слышал! А о том – о поляке, но имя поляка уж очень похоже звучало! Не один ли и тот же это человек?

– И вы рассказали…

– Нет, – Владимир Львович досадливо поморщился, – не рассказал. Наутро я уже обо всем забыл. А когда вспоминал – временами на меня накатывало, – то снова и снова что-нибудь да мешало мне. А потом и время ушло, и вспоминаться всё это стало реже и реже.

– Понятно…

– Увы. Но когда Кальберг пошел в гору и превратился… ну, вы и сами знаете: в эдакого спортсмена-аристократа – лошади, автомобили, рекорд за рекордом… В общем, когда его именем запестрели газеты, память вернулась ко мне. Я навел кое какие справки и выяснил: ничтоже сумняшеся, этот человек рассказывает байку о своем участии в бое при Кушке! Якобы он оказался в нашем расположении случайно – с экспедицией географической! – но так как армии пришли в движение, деваться ему было некуда, и он тоже был вынужден драться! Дерзость… да что там – наглость этого человека меня поразила: ведь еще немало и в жизни, и в здравии оставалось свидетелей: как же он не боялся, что его разоблачат? А потом я понял: уж очень недосягаемым он стал; его круг общения настолько разошелся с кругами тех, кто мог бы его поставить на место, что и бояться ему было совершенно нечего!

– Но на этот-то раз вы…

– Нет.

– Да как же?

Теперь уже вздохнул Владимир Львович:

– На меня обрушились семейные бедствия. Мой брат…

Гесс побледнел:

– Извините, я не подумал…

– Ничего, ничего… – Владимир Львович взялся за чашку с остывшим кофе и сделал глоток. – Мне тяжело пришлось. Да и не только мне: всем, кто знал моего брата и сочувствовал ему. Тут уж, вы понимаете, не до разоблачений какого-то проходимца… а потом – эта история с племянницей. Она окончательно выбила меня из колеи, и я плюнул на всё: да пропади оно всё пропадом! К сожалению, уехать из города я не мог – финансы не позволяли, – вот и заперся у себя в квартире, быстро превратившись в отшельника, в бирюка!

– А письмо?

– Да: пришло письмо.

– От кого? – Гесс снова наклонился вперед, ожидая откровения. – Вы так и не назвали имени!

Владимир Львович пожал плечами:

– Я уже говорил: от старого знакомца.

– Это я слышал… но что за знакомец-то?

Владимир Львович прищурился:

– Хороший человек. Я знал его со времени службы в полку, хотя сам он у нас и не служил.

– Как так?

– Очень просто. – Владимир Львович допил кофе и сделал знак официанту. Антонио – он, видимо, решил исправить свою давешнюю оплошность с чаевыми и первым поспешил к столику – принес новые кофейник и сливочник, а старые прибрал. – Очень просто, – повторил Владимир Львович, наполняя чашку. – Его прикомандировали к нам от хозяйственной части. Был он тогда еще совсем молодым человеком и находился в учении. Отец похлопотал – вы же знаете, как это у нас бывает: со связями и с деньгами многое можно совершить в обход существующих правил… да, так вот: отец похлопотал и сына пристроили – на год, кажется – в унтер-офицерскую должность…

– Фурьером что ли?

Владимир Львович поморщился:

– Да нет: каким еще фурьером? При полковом штабе помощником военного чиновника.

– Ах, вот как! И?

– Вообще, конечно, мы поначалу восприняли такое назначение в штыки: какой-то молодчик невесть через кого с перспективой производства в офицеры – при том, что в нашем полку имелись собственные кандидаты… полк-то наш был боевой, мы друг за дружку – вот как стояли!

Владимир Львович скрестил пальцы, показывая крепость уз.

– Понимаю!

– Но черт оказался не настолько страшен, каким его намалевало наше воображение. Новый назначенец явился и… быстро пришелся ко двору. Был это милейший юноша… ну, не юноша уже, конечно, но славный паренек. Представляете? – художник!

Гесса буквально подбросило на стуле:

– Художник?! – вскричал он.

– Именно! – подтвердил Владимир Львович, весьма довольный реакцией своего собеседника. – И неплохой, должен вам заметить. По части своих новых обязанностей он не знал вообще ничего и не особенно в них вникал…

– К удовольствию чиновника, полагаю… – пробурчал Гесс, глядя на Владимира Львовича во все глаза.

Владимир Львович хмыкнул:

– Не без того!

– Прошу вас, дальше!

Во взгляде генерала появилось сдержанное удивление:

– Э, молодой человек! Да вы никак уже знаете, о ком я говорю?

– Возможно!

– Так может…

– Нет-нет! – Гесс умоляюще вытянул руку. – Прошу вас, продолжайте: это не просто интересно… это может кое что объяснить!

– Ну, коли так…

На какое-то мгновение Владимир Львович отвернулся. По его лицу – Гесс этого видеть не мог – пробежало выражение смущения и даже сожаления. Анутин пробормотал что-то неразборчивое, но что – также осталось неизвестным.

– Хорошо, извольте! – Владимир Львович снова сидел лицом к лицу с Гессом. – Помощник чиновника из него был никудышный, а вот художник из него получился отменный. В короткое время он снискал общую нашу – офицеров – любовь. И не портретами какими-то – не подумайте! – хотя и портретов он нарисовал целую кучу, а поразительными, я бы сказал – невероятно жизненными зарисовками из жизни полка. Чего только не было в его альбоме! Да и сам альбом уже через несколько месяцев превратился в…

Владимир Львович запнулся, подыскивая слово.

– В летопись? – подсказал Гесс.

– Вот, точно! – подхватил Владимир Львович. – В этакую рисованную летопись. За первым альбомом последовал второй, за вторым третьим… Вечерами мы рассматривали за день появившиеся зарисовки и то умирали от смеха, то наполнялись гордостью! И за себя, и за полк, и за нашего – так странно, но так на счастье обретенного – собственного художника! Младшие чины тоже обожали Сёму…

– Сёму!

– Ну, да: Семёна…

– Дальше!

– Сёма носился с ними без всякого зазнайства, общался как с равными, помогал чем мог, а многим и письма домой с картинками делал! Вот это – письма с картинками – пользовалось особенным спросом. Можно сказать, к Семёну очередь за ними стояла, и он никому не отказывал. Мне доводилось встречать миллионерских сынков, но таких – никогда! Мало-помалу, прояснилась и вся история: с его назначением и прочим. А с ясностью пришло и сочувствие. Оказалось, что молодой человек состоял в конфронтации с собственным отцом, не желая участвовать в делах семейного предприятия. Он жаждал путешествий по миру, романтики италийского неба, сплина английского кирпича… в общем, мечтал о славе живописца, а выходило совсем иначе. Обозленный отец перестал давать ему деньги, а затем и вовсе услал подальше с глаз. И не в Венецию какую… – Владимир Львович вздохнул, метнув направо и налево взгляд, отразившийся в мраморе и зеркалах Флориана. – А в захолустье, где тогда стоял наш полк. Это – чего уж грехи таить – было жестоким решением, тем более что никакой прямой нужды в нем не было. Просто настоящее самодурство. Из этих… знаете… старообрядных. Есть такие застывшие во времени купчики: вроде бы всё при них – деньги, имущество, положение, но… как носили вышиванку под кафтаном да бороду лопатой, так и носят. Как если щи деревянной ложкой, так и едят.

Гесс, соглашаясь, кивнул.

– Отец Семёна оказался из таких. Он и помыслить не мог, чтобы его сын – плоть от его плоти – сделался каким-то мазилой, маляром. И никакие соображения на него не действовали. Позже мне стало известно, что к старому Якову даже из Академии – художеств, нашей, столичной – приходили: просили не юродствовать, отдать им сына, а буде он сам содержать его не захочет, так они стипендию ему определят… да куда там! Собственно, после этого визита, Яков и услал Семёна подальше.

– Ужасно…

– Да, ужасно.

Глаза Гесса вспыхнули новым огоньком:

– Но, судя по вашему рассказу, Се… Семён Яковлевич ничуть не обозлился?

Владимир Львович покусал в сомнении губы, а потом махнул рукой:

– Ну, как не обозлился? Обозлился, конечно. Да и кто бы на его месте не обозлился?

– Но ведь вы только что нарисовали такую благостную картину его существования в полку…

Новый взмах:

– А товарищи-то тут причем? Против нас-то Сёма ничего не имел. Напротив: мы ему семью заменили!

– А в целом?

– А в целом, конечно, рвал и метал бедняга.

– Ну, хорошо… а дальше?

– А дальше грянул гром!

Гесс не понял:

– Какой еще гром?

– Известно какой, – усмехнулся Владимир Львович, – орудийный!

– Вы хотите сказать…

– Да. Наш полк перевели на рубежи. А там уже неспокойно было. Привольная – а какая неволя в средней полосе? – жизнь закончилась. Начались суровые будни. Бывало, что и с ружейными выстрелами: нет-нет, да постреливали…

– А пушки?

– Дошло и до пушек.

– И Семён…

– Семён и тут проявил себя удивительным образом. Солдат из него оказался примерно такой же, как и чиновник – никудышный то бишь, зато… Вы бы видели этого безумца! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Чистый Пушкин! Сядет на барабан – справа стреляют, слева стреляют, сзади наши давят, спереди – враг – и рисует, рисует, рисует… Пули – вжик, вжик: то фуражку с головы собьют, то карандаш прямо в пальцах на щепы разделают… Однажды картечь легла почти у его ног: его всего песком посекло – неделю потом ранки от гноя чистили… И хоть бы что! Как заколдованный! Ну и, конечно, пример такого бесстрашия очень на всех положительно действовал, хотя, признаюсь, смотреть на всё это было не очень-то и приятно. Сердце не столько радовалось, сколько в пятки то и дело проваливалось. А от страха за сумасшедшего даже подташнивало! Тем не менее, свою работу – добровольно, заметьте, им на себя взятую – Сёма выполнил на высшую отметку. Может, вы тоже помните рисунки, заполонившие наши газеты, особенно после Кушки?

– Да, – признал Гесс, – помню. Правда, не как вчера, вы понимаете…

– Конечно, конечно, Вадим Арнольдович! – генерал улыбнулся. – Вы еще молоды, чтобы тесобытия и отчеты о них как вчера припоминать!

Гесс тоже улыбнулся.

– Так вот, рисунки эти – все с натуры были сделаны. И все – собственным нашего полка художником! Пусть и самозваным в каком-то смысле.

– И что же, – спросил Гесс, – даже такое признание не смягчило отца Семёна Яковлевича?

– Какое там – смягчило! – лицо Владимира Львовича исказилось гримасой. – Наоборот: совсем обозлило. До бешенства, до каления!

– Откуда вы знаете?

Вопрос прозвучал грубо, но Владимир Яковлевич кивнул:

– Понимаю ваше сомнение. Однако Сёма нам показал письмо.

– Какое письмо?

– Из дома, понятно!

– Ну да, верно… и в том письме?

– Столько в нем желчи было, что оторопь брала! Сёма чуть не плакал. Да ведь что же тут сделаешь: плачь – не плачь…

– Чем же кончилось дело?

– Известно чем: покинул нас Сёма! Вслед за письмом почти одновременно прибыли приказ по части и группа сопровождения. В приказе значилось увольнение, а группа… домашние это были, отец послал. Собрали они Сёму, погрузили на транспорт и были таковы!

Владимир Львович замолчал.

– С тех пор вы больше его не видели? – спросил тогда Гесс.

– Отчего же? Видел. – ответил Владимир Львович. – Но это уже – совсем другая история!