Текст книги "Можайский — 7: Завершение (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

8.

Как мы уже говорили, в Венеции Можайский – и Гесс, разумеется – с неприятным для себя изумлением обнаружил, что все усилия российских властей отмежеваться от возможных дипломатических затруднений в связи с незаконной деятельностью на территории иностранного государства пошли прахом: в местной газете вышла обширная публикация, посвященная и самому Можайскому, и его профессиональным занятиям, и вставшей перед ним проблемой – необходимостью осуществлять следственные мероприятия за, мягко говоря, пределами его юрисдикции. Инкогнито Можайского оказалось раскрыто, что с первых же минут обернулось настоящей катастрофой.

Во-первых, уже на Санта-Лючии [10]10
  10 Железнодорожный вокзал в Венеции.


[Закрыть]его, что называется, подхватили под белы рученьки, а если точнее – прямо с поезда препроводили в полицейский участок, где ему пришлось дать первые объяснения. Беседа, несмотря на внешнее радушие местных чинов, получилась весьма неприятной для обеих сторон.

Во-вторых, ему определили место жительства. Вместо скромного отеля, в котором он, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание, рассчитывал остановиться, его едва ли не силком препроводили в роскошный палаццо, где – и тоже едва ли не силком – препоручили вышколенной, но уж очень внимательной прислуге. Из этого обстоятельства вытекало совершенно ясно: отправиться куда-либо тайком не получится.

В-третьих, уже с первого же полудня дворец наводнился торговцами разного рода пошлостью, чего сам Можайский на дух не переносил. Есть категория путешествующих лиц, которым покупки дрянных сувениров и даже само общение с торговцами – обсуждение предстоящих покупок – доставляют удовольствие, но Можайский к их числу не принадлежал. Вольно или невольно – как угадать? – венецианские власти устроили ему изысканную, но оттого совсем уж изощренную пытку.

В-четвертых, его разрывали на части приглашениями. Он был засыпан карточками и записками, причем от некоторых отмахнуться было решительно невозможно. Но что еще хуже, он оказался поставлен в положение человека, обязанного давать и ответные приемы. Таким образом, то время, которое могло бы проводиться с пользой, оказывалось выброшенным на ветер!

В-пятых, не приходилось сомневаться: люди, охоту на которых замыслил Можайский, оказались предупреждены о нависшей над ними опасностью, а это означало одно из двух: либо они исчезнут, либо предпримут ответные действия… какие именно? – любой из вариантов представлялся не слишком приятным.

Получалось, что Сушкин – а именно его, как мы помним, подозревал Можайский в предоставлении информации синьору Таламини – оказал Юрию Михайловичу медвежью услугу. Полагая помочь ему в затруднительной ситуации, репортер, напротив, довел ситуацию до полного совершенства. В том смысле, что она, ситуация эта, стала совершенно отчаянной!

На фоне всего этого некоторые несомненные выгоды оказывались несущественными.

Прежде всего, необходимо отметить действия нашего консула в Венеции – действительного статского советника Сунди Ильи Анастасьевича. Поначалу он был поставлен в тупик, но едва опомнился, действовать начал так, что каналы вспенились. Именно вмешательству Ильи Анастасьевича Можайский был обязан тем, что закрытое слушание о его положении его же перспективах закончилось в его пользу, а не высылкой за пределы Италии.

Далее, следует вообще отметить сплоченную работу нашего дипломатического корпуса, предотвратившего самый настоящий и, возможно, самый грандиозный скандал за всю историю наших – и без того непростых – отношений с Итальянским королевством [11]11
  11 Россия входила в число государств, поначалу не признававших законность образования единого Итальянского королевства.


[Закрыть]. И тут основная заслуга – собственно Чрезвычайного и полномочного посла Александра Ивановича Нелидова, пользовавшегося большим уважением у римского правительства, и первого секретаря посольства – барона Модеста Николаевича Корфа. Здесь, конечно, не место и не время описывать предпринятые ими шаги, но, пожалуй, стоит сказать, что следствием их явилась зрительная слепота итальянского правительства на нелегальное – да еще и по фальшивым документам! – присутствие в стране иностранного уполномоченного следователя. Разумеется, в тонкостях организации нашей полицейской службы итальянцы не разбирались, и это было только к счастью: трудно сказать, согласились бы они на временную слепоту, если бы знали, что никаким следователем Можайский не был!

И последняя выгода: Можайский смог обеспечивать себя без оглядки на наличные средства. Впрочем, эта выгода ему самому казалась совсем уж незаслуживающей внимания.

Тем не менее – несмотря на сплоченность русских перед внешними неприятностями, – влетело «нашему князю» крепко. Уже вскоре после того, как вся эта, заваренная Сушкиным, каша закипела, он получил телеграмму лично от Дурново:

Знал вскл Достоевский вскл

Можайскому сделалось одновременно и неприятно, и смешно: Иван Николаевич – наверное с тем, чтобы чужие не поняли – весьма причудливо обозвал его идиотом [12]12
  12 Намек на роман Достоевского «Идиот».


[Закрыть]!

А затем последовало развернутое послание, переданное через дипломатическую почту. Приводить его целиком нет никакого смысла, но пару характерных выдержек – можно:

Болван! —писал Иван Николаевич. – Как вы могли настолько бездарно провалиться?

И добавлял:

Ну, погодите у меня! Вернетесь, понюхаете сырости! А покамест примите к сведению: без птичкиной головы уж лучше совсем не возвращайтесь!

Письмо произвело на Можайского сильное впечатление. Он живо представил казематы Петропавловской крепости, и ему сделалось не по себе. Конечно, он понимал, что Иван Николаевич шутит– бросает угрозу, выполнять каковую не собирается. А все же… все же…

– Что вы об этом скажете?

Вадим Арнольдович прочитал и пожал плечами:

– Он и сам понимает, что мы влипли, хотя и не знает, почему. Его угрозы – пустой звук, а вот…

– Да я не об угрозах вовсе! Я о… – Можайский вернул себе письмо и сверился с текстом. – О птичкиной голове. Что вы об этом скажете?

Гесс снова только и сделал, что пожал плечами:

– Постараемся, но вы же видите, как всё пошло… наперекосяк! Добудем ли мы эту голову? Еще вопрос!

Можайский кивнул:

– Вы правы: вопрос.

Обменявшись этими нехитрыми мнениями, Можайский и Гесс разошлись, каждый занявшись своими собственными делами. А почему так – чуть ниже.

9.

Когда Можайского «повязали» на Санта-Лючии, Гесса – по невероятно счастливой случайности – с ним не было. По такой же случайности синьор Таламини в своей статье не обмолвился о Гессе ни словом. Очевидно, Сушкин просто не счел нужным сообщать своему итальянскому респонденту еще и о Вадиме Арнольдовиче. Когда же поезд прибыл на вокзал, Гесс замешкался в вагоне-ресторане: собственно, ресторан уже был закрыт, но русскому путешественнику позволили закончить запоздалый завтрак. Вот так и получилось, что при задержании своего начальника Вадим Арнольдович не присутствовал, а сам факт того, что Можайский задержан, обнаружил, выглянув в окно: в тот самый момент, когда Вадим Арнольдович собирался отправить в рот кусок поджаренной колбаски, Можайский в сопровождении нескольких полицейских прошел по перрону.

Первым побуждением Вадима Арнольдовича было, конечно, бросить всё – колбаску, недопитый бокал легкого красного вина и любезно поглядывавшего из-за стойки стюарда, – чтобы сломя голову помчаться за новостями и собственно невесть куда уводившимся Можайским. Но природный здравый смысл тут же остудил этот порыв, нашептав на ухо очевидную истину: если в пасти оказалась голова, совершенно незачем засовывать в нее же и руки с ногами! Поэтому Гесс спокойно закончил завтракать, а после – с таким же олимпийским спокойствием проследовал в купе, где это олимпийское спокойствие сменилось на мгновение тревогой: исчез не только саквояж Можайского, но и его – Гесса – собственный!

«Что за ** ***?!» – чисто по-русски воскликнул Вадим Арнольдович, однако и теперь здравый смысл пришел ему на выручку. – «А!» – пробормотал Вадим Арнольдович. – «Понимаю!»

Он и в самом деле всё понял правильно: Можайский, спасая своего помощника от задержания, прихватил и его саквояж – в надежде, что вошедшая в пословицу небрежность итальянских полицейских и на этот раз немножко затмит им разум и не позволит увязать два и два. Можайский решил, что если саквояж Гесса оставить на месте, то уже сразу возникнет вопрос о спутнике. Но если саквояж Гесса взять, как ни в чем не бывало, с собой, то полицейские решат, что в купе Можайский ехал один. Так и вышло: любезный капитан, помогая принчипес багажом, не удосужился расспросить поездную обслугу о количестве путешественников.

Гесс остался на воле!

«Но что теперь?» – подумал Вадим Арнольдович.

И решил:

«Отправлюсь-ка я в тот самый отель, о котором говорил Юрий Михайлович!»

Как выяснилось чуть позже, решение было правильным: оно соответствовало тому, чего от Гесса ожидал Можайский.

10.

Отель, в который въехал – или вплыл? – Вадим Арнольдович, находился в месте весьма примечательном, но давно уже пришедшем в упадок. Здание – некогда весьма импозантный особняк – с трех сторон окружалось водой: двумя каналами и речкой. Выглядело это чарующе, но… внешняя штукатурка здания давно не обновлялась, выходившая на речку стена имела явные признаки разрушения, с кровли местами исчезли декоративные балясины – любимое украшение эпохи Возрождения и всех тех, кто подделывается под ее стилистику.

Внутренние помещения, отведенные под номера, оказались подстать внешнему облику дома: сырые, плохо вентилируемые, обставленные скудно и мебелью настолько ветхой, что на тот же стул было страшно присесть, а кровать, казалось, не выдержит и первой на ней ночёвки. Реальность, разумеется, оказалась не настолько пугающей – мебель держалась вполне себе уверенно, – но мрачное впечатление убогости это ничуть не сглаживало.

Синьору Джессу– так, взглянув на его паспорт, Вадима Арнольдовича тут же окрестил портье – позволили выбирать: отель не мог похвастаться обилием постояльцев. Собственно, постояльцев-то и было всего – одна престарелая супружеская пара из Швейцарии и один совсем молоденький студент-англичанин. Гесс выбрал номер на первом этаже и окном выходивший на единственную «сухую» сторону – в улицу, сухопутной дорогой соединявшую отель с остальным городом. Соображение, согласно которому Гесс поступил именно так, было очень простым: так можно было незаметно ускользнуть и незаметно же вернуться.

В отеле не было телефона. Это обстоятельство поначалу огорчило Вадима Арнольдовича, но затем он просто махнул на него рукой: с кем ему было связываться по проводам? Что же до Можайского, то князь, очевидно, найдет способ коммуникаций – как только освободится, разумеется.

Разумеется, так и получилось.

Уже к вечеру, когда небо над Венецией – дотоле серое – пошло черными и багровыми пятнами, Гесс получил первую весточку:

Флориан. Если можете – прямо сейчас. Если не можете, постарайтесь в течение часа. Буду за столиком не один. Не подходите: возьмите другой столик, наблюдайте и ждите. Смотрите в оба: полагаю, вам будет на что полюбоваться.

М.

Записку доставил какой-то неопрятного вида мальчишка, сразу же потребовавший с Вадима Арнольдовича деньги:

– Soldi, soldi! – требовал он, вытянув к Вадиму Арнольдовичу ладошку.

А когда Вадим Арнольдович, порывшись по карманам, положил в нее несколько монеток достоинством по пять чентезимо [13]13
  13 Centesimo – ченте́зимо – итальянская разменная монета, часть лиры. Вроде нашей копейки.


[Закрыть]– он сам получил их ранее в ресторане поезда, – скорчил недовольную рожицу:

– Taccagno! [14]14
  14 Скряга.


[Закрыть]

– Ступай, ступай, малыш! – ответил, нимало не смутившись, Гесс.

Мальчишка сплюнул и удалился.

11.

Войдя в кафе, Гесс неприятно поразился царившей в нем атмосферой.

Поначалу, попроси его кто-нибудь об этом, он даже не смог бы эту атмосферу охарактеризовать – по крайней мере, внятно, – но уже через минуту он понял, что именно его так смутило: разнузданность под маской благочиния! Впрочем, и такое определение было бы слишком расплывчатым, но лучшего на ум не приходило.

Практически все столики были заняты: парами, компаниями, одинокими посетителями. На первый взгляд, ничего необычного и уже тем более странного в этом не было, но стоило приглядеться, как становилось ясно: все эти пары и компании состояли исключительно из сводников и сведенных, а посетители, пока еще не нашедшие пару, постреливали взглядами по сторонам так, что становилось не по себе.

«Вот тебе и Флориан!» – подумал Гесс, отыскивая свободное местечко [15]15
  15 «Флориан» – одно из старейших венецианских кафе и, как считается, весьма респектабельное. Однако в описываемую эпоху оно, как и многие другие «респектабельные» кафе, больше служило местом встреч относительно обеспеченных развратников.


[Закрыть].

Это мысленное восклицание вполне укладывалось в психологию Вадима Арнольдовича, и вообще достаточно чопорного, и не привыкшего, в частности, к обилию женщин в публичном месте: в России такого рода заведений, как это венецианское кафе, было еще сравнительно мало… да что там – мало! В столице если такое и было, то разве что одно-единственное, на Невском, да и то: даже в нем такого явного стремления, придя в одиночку, уйти под ночь не одному, не наблюдалось!

«Публичный дом, да и только!» – оформил Вадим Арнольдович новую мысль. – «Однако!»

Но было – строго между нами – и кое что еще, что, помимо непривычной атмосферы, смутило Гесса. Как ни стыдно было бы в этом признаться, но причина лежала на поверхности: одежда. Да: Вадим Арнольдович, не ожидавший ничего подобного, оказался неподобающе одет!

Вообще, готовясь к выходу – а времени, как мы помним, у него было совсем немного, – Вадим Арнольдович достаточно критично отнесся к своему костюму. Дорожное платье, которое всё еще – на момент получения записки от Можайского – было на нем, он переменил на вполне добротную «тройку»: темный однобортный пиджак, брюки в полоску, жилет на пяти пуговицах. Сорочка была белоснежной и с отложным воротником. Галстук – неброский. Довершали картину котелок и довольно внушительного вида трость: с такими в Европе уже почти не ходили; разве что в сельской местности еще можно было такие встретить – у прогуливавшихся господ и безлошадных коммунальных врачей.

Этот костюм смотрелся хорошо. Но – не в Флориане!

Едва Гесс переступил порог, в его глазах запестрело: краски, искры, оттенки струились со всех сторон и, подступаясь к Вадиму Арнольдовичу, словно бы в изумлении замирали – это что еще за явление?

Едва Гесс переступил через порог, он понял: в своем добротном, но мрачноватом костюме он выглядел пугалом для собравшихся в кафе людей и, что еще хуже, выделялся из их среды так же, как на свадьбе выделялся бы зашедший на рёв баяна могильщик. Это второе обстоятельство било по нервам и заставляло ежиться.

«Вот попал!» – в очередной раз подумал Гесс, сумрачно констатируя очевидное. – «Этак не я в наблюдателях окажусь, за мной наблюдать не устанут!»

Но делать было нечего: найдя местечко, Вадим Арнольдович присел и начал – уже более внимательно – осматривать помещение.

– Коза дезидера? [16]16
  16 Чего изволите? (Cosa desidera?)


[Закрыть]– отвлек его немного насмешливый голос.

Гесс поднял взгляд и встретился им с и вправду смеявшимися глазами официанта. Это было довольно обидно, но понять официанта не составляло труда: не каждый день увидишь в заведении такого посетителя!

– Кофе! – буркнул Вадим Арнольдович и поспешил отвернуться.

– Э тутто куи? [17]17
  17 И это всё? (È tutto qui?)


[Закрыть]– не удержался официант.

– Всё! – зло прошипел Вадим Арнольдович, не поворачивая головы.

Официант щелкнул каблуками – в этом Вадиму Арнольдовичу тоже послышалась насмешка – и удалился.

«Черт знает что такое!»

– Что вы, синьор! Антонио – превосходный малый!

Вадим Арнольдович повернул голову и едва не вскрикнул от ужаса: к его столику подошла – и руку в атласной перчатке уже положила на спинку свободного стула! – разодетая в цветастые шелка матрона.

– Антонио – мастер на все руки и прыток… если вы понимаете, о чем я!

– Сударыня, – начал Гесс, но его язык отказывался работать должным образом. – Сударыня…

– О, синьор! Не смущайтесь! – матрона сделала движение сесть.

И вот тогда к Вадиму Арнольдовичу вернулась уверенность:

– Не сметь! – воскликнул он. – Убирайся!

Матрона на мгновение опешила, а затем, привлекая к столику всеобщее внимание, разразилась воистину площадной бранью. По залу полетели смешки.

– Гварда!

– Гварда! [18]18
  18 Смотри, смотри!


[Закрыть]

Но Гесс уже полностью оправился от первых впечатлений и снова стал самим собой: к нему вернулась не только уверенность, но и определенная властность – всё-таки он был из России, страны, как известно, господ! Да и служба в российской полиции наложила свой отпечаток на его характер…

Гесс решительно поднялся из-за стола и, схватив матрону под локоть, поволок ее на выход. Матрона визжала и отбивалась, но сил противостоять закаленному систематическими занятиями в полицейском спортзале Вадиму Арнольдовичу у нее, разумеется, быть не могло. Очень скоро она оказалась снаружи, тогда как Вадим Арнольдович остался внутри.

Его возвращение за столик можно было назвать триумфальным: в зале царила мертвая тишина. Смолк даже дотоле пиликавший что-то оркестр. Все взгляды были устремлены на него, а он – усмехнувшись открыто и даже презрительно – пальцем поманил другого официанта – Антонио видно не было – и приказал стремительно подбежавшему человеку:

– Десерт к кофе на ваше усмотрение! И поживей!

– Си, синьор!

Официант улетел исполнять.

– Ну-с, – Вадим Арнольдович уже не думал про себя, а говорил вслух, – теперь можно и осмотреться!

12.

Можайского он обнаружил сидевшим почти в самом центре зала в компании двух пестро одетых господ и трех не менее пестрого вида девиц. Девицы, впрочем, производили сравнительно приятное впечатление: то ли их ремесло еще не успело на них отразиться, то ли они и не были профессионалками. Тем не менее, Вадим Арнольдович был удивлен: не тем, конечно, что его начальник оказался в компании девиц – эка, в общем-то, невидаль! – а его обликом в целом: его сиятельство своими одеждами настолько походил на местную шутовскую публику, что оторопь брала!

– Ну и ну!

Тем временем, Можайский и его спутники открыто смотрели на Гесса и, посмеиваясь, обменивались шутками – явно на его, Гесса, счет.

Вадим Арнольдович нахмурился.

И вдруг из-за столика Можайского послышался совсем уж громкий смех:

– Прего, прего! – восклицал один из спутников князя, а одна из девиц даже захлопала в ладоши.

Можайский позвал официанта. Тот подошел, выслушал, закивал головой и – с улыбкой – отправился за заказом. Через минуту он вернулся с помещенной в серебряное ведерко бутылкой шампанского, бумагой, пером [19]19
  19 Имеется в виду ручка со стальным пером.


[Закрыть]и чернильницей.

Можайский принялся что-то писать, а его спутники склонили к нему головы, заглядывая в листок. На их лицах появилось недоумение, но Можайский тут же вновь развеселил их комментариями.

– Сплендидо!

– Маньифико!

Официант принял небрежно сложенную пополам бумагу и понес ее – с бутылкой в ведерке – к столику Гесса. Вадим Арнольдович прищурился.

– Синьор! – торжественно провозгласил официант, подавая послание. – Позволите открыть бутылку?

– Окажите любезность!

Откуда-то появился еще и бокал, официант негромко хлопнул пробкой и наполнил его. Гесс же погрузился в чтение.

А вы, я посмотрю, молодец! Не растерялись. Признаюсь, я уже и не знал, как с вами связаться, но повод вы подали великолепный! Мои спутники – на них не обращайте внимания: один из них – аристократико локале [20]20
  20 Местный аристократишка.


[Закрыть] , а второй – полицейский агент – уверены, что в этой записке я высмеиваю ваше поведение… синьоры и синьоры любят пошутить!

Так вот, милый Вадим Арнольдович: обстановка, в которую мы с вами угодили, крайне напряженная. Я нахожусь под постоянным наблюдением, поэтому свободно действовать можете только вы. Прямо сейчас возьмите на заметку сидящего слева от вас – через стол – господина: полагаю, он покажется вам знакомым, а если нет – не беда. Просто следуйте за ним, когда он покинет кафе. Проследите, куда он направится и, по возможности, установите его местожительства.

Далее. Гостиница Сан Галло находится здесь же, поблизости: буквально в двух шагах от площади, прямо за прокурациями. Меня заверили, что никаких русских в ней нет, равно как нет, получается, и Молжанинова, но вы проверьте это. Только будьте осторожны: дело нешуточное. Придумайте что-нибудь со свойственной вам, в чем я убедился, находчивостью. Чувствую, нас решили поводить за носы!

И последнее на сегодня: сейчас подойдите к моему столику и учините что-нибудь вроде скандала – это будет ожидаемой реакцией, без каковой сопровождающий меня полицейский может что-нибудь заподозрить. Вы понимаете: итальянцы и сами настолько горячи, что и во всех других ожидают увидеть такую же горячность.

Связаться со мной вы сможете вот по такому адресу: палаццо Мантони. Но сделайте это только при самой настоятельной необходимости. Если ее не будет, ждите моих инструкций: я найду способ – навроде того, посредством которого вы уже получили мою записку в вашей собственной гостинице.

Ну, с Богом! Действуйте!

Вадим Арнольдович тщательно – на множество кусков – порвал листок и поднялся. Официант – не переставая, впрочем, улыбаться – благоразумно отошел от столика на шаг.

– Синьор? – спросил он Вадима Арнольдовича.

– Моменто! – покосился на официанта Вадим Арнольдович и взял в руку бокал.

Далее последовала возмутительная сцена: Гесс – с бокалом в руке – проделал – не спеша, под любопытными взглядами посетителей кафе – путь до столика Можайского и встал подле него, совершив церемонный полупоклон.

– Эгреджио синьоре! [21]21
  21 Милостивый государь.


[Закрыть]– сухо вымолвил он. – Вы нанесли мне оскорбление, что совершенно недопустимо для порядочного человека. Полагаю, вы не откажетесь встретиться со мною завтра…

Вадим Арнольдович деланно запнулся и перевел оледеневший взгляд на того, кого он посчитал – из двоих спутников-мужчин Можайского – полицейским агентом:

– Где у вас тут принято стреляться?

Агент – если только это и вправду был агент – поперхнулся:

– Стреляться? Стреляться? – затараторил он. – Почему стреляться?

– А вот почему! – ответил ему Гесс и выплеснул в лицо Можайского шампанское.

Шампанское, впрочем, в лицо его сиятельству не попало: уж очень ловок оказался Вадим Арнольдович, вроде бы и проделавший всё, что было необходимо, но так, что жидкость и брызги по большей части оказались просто на столе.

Можайский, отряхиваясь салфеткой, встал. Его всегда мрачное лицо сделалось настолько зловещим, что тут же – не медля ни секунды – на Можайского навалились оба его спутника, также повскакивавшие из-за стола.

– Стойте, стойте! – кричал один.

– Остановитесь! – вторил другой.

Девицы хлопали ресницами, но – это было очевидно до смешного – без всякого страха.

Можайский высвободился из объятий:

– Но, господа! – «возмутился» он. – Вы же видите: мне нанесено страшное… нет: чудовищное оскорбление! Такое только кровью смывается! Не знаю, как у вас, а у нас в России…

– К черту Россию! Синьор извинится! – агент – или это был не агент? – умоляюще посмотрел на Вадима Арнольдовича. – Синьор! Мы просто пошутили! Примите наши самые искренние извинения! Вы – настоящий продэ [22]22
  22 Храбрец.


[Закрыть]! Прошу вас, извинитесь и вы перед эцелендза! Шампанское в лицо – это уже слишком!

Гесс насупился, но внимательный наблюдатель смог бы заметить в глубине его глаз неосторожные смешинки. К счастью для Вадима Арнольдовича, внимательных наблюдателей в компании Можайского не нашлось.

– Так вы что же: тоже из России? – спросил Можайского Вадим Арнольдович.

Можайский мрачно кивнул:

– Как видите… сударь!

– А почему вас называют эцелендзой?

– Позвольте представиться: князь Юрий Михайлович Можайский!

– Ах, князь… Можайский… позвольте: это не вы ли – тот самый полицейский, о котором в столице ходят разные байки?

– Байки? – не понял агент. – Что такое байки?

– Раконти [23]23
  23 Сказки.


[Закрыть], – пояснил Гесс.

– А! Раконти! Понял! Понял! Но ведь это замечательно!

– Куда уж лучше! – буркнул Можайский и протянул Вадиму Арнольдовичу руку. – Мир?

Вадим Арнольдович согласился:

– Мир!

– Браво!

– Браво!

– Присоединяйтесь к нам!

– Нет, господа, извините: я уж как-нибудь за собственным столиком посижу!

Вадим Арнольдович – однако улыбнувшись на прощание – отошел от Можайского и венецианцев и вернулся к себе.

Никто и не заметил, что Можайский-то представился, а вот Вадим Арнольдович – нет!