Текст книги "Осип Мандельштам и его солагерники"

Автор книги: Павел Нерлер

 
И как его свою произнесет!..
 

Парафраз

Надежда Яковлевна выпустила немало копий и стрел в адрес символистов с их страстью к мистификациям. Но сами по себе символистские мистификации вживую Мандельштама не коснулись.

При жизни с ним если и происходили, то не «мистификации», а казусы, как, например, с публикацией под его именем клычковского стихотворения «Пылала за окном звезда…» или гумилевских переводов из Вийона.

Мистификации начались гораздо позднее, и имели они вид или маленьких побед над цензурой-дурой, как, например, две строчки из мандельштамовских стихов, вставленные Н. Я. в ее производственный очерк о вышивальщицах в «Тарусских страницах». Да и весь самиздат вполне можно рассматривать как огромную коллективную «мистификацию» властей читателями: недаром вводились нормы на копирование – сколько экземпляров считать еще хранением и сколько уже распространением самиздата.

В то же время и сам Мандельштам в эти же годы не избежал такой разновидности «мистификации», как плагиат.

Его «Щегол» («Мой щегол, я голову закину…») залетел на страницы советских изданий довольно рано – еще в 1963 году. Но как залетел?!

Он вышел в сборнике «Имена на поверке. Стихи воинов, павших на фронтах Великой Отечественной войны», выпущенном издательством «Молодая гвардия», – вышел, разумеется, в искаженном виде (только две строфы), но главное – под именем… Всеволода Багрицкого, погибшего на войне сына Эдуарда Багрицкого!

Незамеченным это не осталось, и вскоре (5 мая 1964 года) Лидии Густавовне Багрицкой, Севиной маме, давшей эти стихи в сборник, пришлось разъяснять это «досадное недоразумение» в «Литературке». Что не помешало тому же «Щеглу» еще раз появиться под именем Севы Багрицкого в 1978 году – в двуязычном русско-английском сборнике «Бессмертие – Immortality: Стихи советских поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной войны», выпущенном издательством «Прогресс».

Интересно, что в плагиате обвиняли и самого Мандельштама!

И не Горнфельд с Заславским, а его «подмастерье» – Сергей Борисович Рудаков! В письме жене от 26 мая 1935 года из Воронежа он «поймал» Мандельштама на заимствовании у одного поэта середины 30-х годов – у Сергея Борисовича Рудакова!

«…Лина, Лина, тут лучше всего:

 
Толковые лиловые чернила.
 

Источник?

 
Привычные кирпичные заборы!!![512]512
  Искаженная строчка из стихотворения С. Б. Рудакова «Громкоговоритель, чище вытяни…»: «Знакомыми становятся соседи, / Привычными – кирпичные заборы» (Рудаков С. Б. Стихотворения // О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936) / Вступит, статья: Е. А. Тоддес, А. Г. Мец. Публ. и подг. текста: Л. Н. Иванова и А. Г. Мец // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. Материалы об О. Э. Мандельштаме. СПб.: Академический проект, 1997. С.187).


[Закрыть]
 

Лика, что делать!?! Нельзя же встать на Невском и все это рассказывать. Мое он знает наизусть»[513]513
  О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936) / Вступит, статья: Е. А. Тоддес, А. Г. Мец. Публ. и подг. текста: Л. Н. Иванова и А. Г. Мец // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. Материалы об О. Э. Мандельштаме. СПб.: Академический проект, 1997. С. 55.


[Закрыть]

И смех, и грех!..

Н. Я. писала в «Воспоминаниях»:

«До меня часто доходили слухи о лагерных стихах Мандельштама, но всегда это оказывалось вольной или невольной мистификацией. Зато недавно мне показали любопытный список, собранный по лагерным „альбомам“. Это достаточно искаженные записи ненапечатанных стихов, где нет ни одного с явным политическим звучанием, вроде „Квартиры“. Основной источник – это циркулировавшие в тридцатых годах списки, но записывались стихи по памяти, и отсюда множество искажений. Некоторые стихи попали в старых, отвергнутых вариантах, например, „К немецкой речи“. А кое-что, несомненно, надиктовано самим Мандельштамом, потому что ни в какие списки не попадало. Не он ли сам вспомнил свои детские стихи о Распятии? В альбомах попалось и несколько шуточных стихов, которых у меня нет, например, „Извозчик и Данте“, но, к сожалению, в диком виде. Его могли завезти в те края только ленинградцы, а их там было более чем достаточно.

Мне показал этот список Домбровский, автор повести о нашей жизни, которая написана, как говорили в старину, „кровью сердца“[514]514
  Имеется в виду повесть Ю. О. Домбровского «Хранитель древностей», вышедшая в 1964 г. в «Новом мире».


[Закрыть]. В этой повести вскрыта самая сущность нашей злосчастной жизни, хотя в ней говорится о раскопках, змеях, архитектуре и канцелярских барышнях. Человек, вчитавшийся в эту повесть, не может не понять, почему лагеря не могли не стать основной силой, поддерживающей равновесие в нашей стране.

Д. утверждает, что видел Мандельштама в период „странной войны“, то есть через год с лишним после 27 декабря 38 года, которое я считала датой смерти. Навигация уже открылась, а человек, которого Д. счел за О. М. или который действительно был О. М., находился в партии, направлявшейся на Колыму. Дело происходило

все в том же лагере на „Второй речке“. Д., тогда юноша, экспансивный и горячий, услыхал, что в партии находится человек, известный под кличкой „Поэт“, и пожелал его повидать. Человек этот отозвался, когда Д. окликнул его: „Здравствуйте, Осип Мандельштам“. Отчества Д. не знал… „Поэт“ производил впечатление душевнобольного, сохранившего все же некоторую ориентацию. Встреча была минутной – поговорили об осуществимости переправы на Колыму в дни военной тревоги. Затем старика – „Поэту“ на вид было лет семьдесят – позвали есть кашу, и он ушел.

Старческий вид лагерника, мнимого или настоящего Мандельштама, не свидетельствует ни о чем: в тех условиях люди старились с невероятной быстротой, а О. М. никогда моложавостью не отличался и выглядел значительно старше своих лет. Но как сопоставить эти сведения с моими данными? Можно предположить, что Мандельштам вышел из больницы, когда все знавшие его уже рассеялись по лагерям, и прожил тенью еще несколько месяцев или даже лет. Или какой-нибудь старик – однофамилец, а у всех Мандельштамов повторяются одни и те же имена, и они схожи лицом – откликнулся на прозвище „Поэт“ и жил в лагере, где его принимали за О. М. Есть ли основания считать человека, встреченного Д., О. Мандельштамом?

Мои сведения слегка поколебали уверенность Д., а его рассказ смутил меня, и я уже ни в чем не уверена. Разве есть что-нибудь достоверное в нашей жизни? И я взвесила все про и контра…

Д. с Мандельштамом знаком не был, но в Москве ему случалось видеть его, но всегда в периоды, когда О. М. запускал бороду, а лагерный „Поэт“ был гладко выбрит. Все же какие-то черты напомнили Д. облик Мандельштама. Для полной уверенности этого, конечно, мало – обознаться легче легкого. Д. узнал одну деталь, но не со слов „Поэта“, а через третьи руки: судьбу О. М. решило какое-то письмо Бухарина. Очевидно, в 38 году всплыло приложенное к первому делу письмо Бухарина к Сталину и многочисленные записки Бухарина, отобранные при первом обыске. Случай этот более чем вероятный. И о нем мог знать только настоящий Мандельштам.

Однако остается открытым вопрос, говорил ли об этом письме таинственный старик по кличке „Поэт“ или ему только приписывали бытовавший в лагере рассказ уже умершего человека, за которого его принимали. Иначе говоря: лагерники знали, что в деле Мандельштама фигурировало письмо Бухарина. Какого-то старика, быть может, однофамильца, принимали за О. М. и, вспомнив историю с бухаринским письмом, приписали ее старику. Проверить, что было на самом деле, невозможно. Но один факт здесь меня интересует: слух о письме. Это первый и единственный слух, дошедший до меня о тюремном периоде в период второго, повторного, дела. О. М. недаром сказал в „Четвертой прозе“: „Мое дело не кончилось и никогда не кончится“… На основании письма Бухарина дело 34 года пересматривалось в 34 же году, и на основании того же письма оно пересматривалось и в 38… Далее оно пересматривалось в 55 году, но осталось совершенно темным, и я надеюсь, что оно будет пересматриваться еще не раз».[515]515
  Мандельштам Н. Воспоминания // Собр. соч. В 2 тт. Т. 1. Екатеринбург, 2014. С. 480–481.


[Закрыть]

Комментировать эту большую цитату не приходится: «Поэт» Юрия Домбровского, если только он не был его художественным вымыслом, как «Поэт» у Шаламова, не был Осипом Мандельштамом.

…Писательский Дом творчества в Голицыно, в отличие от других подобных заведений, был местом, в котором писатели, в основном старшего поколения, действительно работали. Попадала в Голицыно и молодежь, и вечерами случались интересные посиделки – старики и молодняк. Приходил на них и Арсений Тарковский, чья собственная дача находилась неподалеку.

Здесь, в Голицыно, осенью 1969 года, Олег Григорьевич Чухонцев познакомился и подружился с Юрием Осиповичем Домбровским и его женой Кларой. Домбровский любил бутылочку и иногда перебирал дозу. В такие минуты он любил читать стихи, собственные стихи – и читал их очень выразительно, как-то по-своему, педалируя и выкрикивая какие-то фразы или слова.

Однажды вечером в такую минуту Домбровский вдруг спросил Чухонцева: «А хотите неизвестные стихи Мандельштама послушать?» – «Конечно, прочтите!» – «Ну, слушайте…».

И в подобающей случаю возбужденной манере Домбровский прочитал те стихи, что приведены ниже. Дочитав, сказал, что записал их со слов автора на пересылке.

Чухонцев не растерялся и попросил: «А можете продиктовать?» – «Могу!»

И стал диктовать.

Чем больше Чухонцев писал, тем более убеждался, что это не Мандельштам. Да, живо, да, талантливо, но как-то для главного, в его представлении, российского поэта XX столетия – жидковато. Зато вполне тянуло на хорошего эпигона или мистификатора. А к мистификациям Юрий Осипович был вполне благорасположен, и тут-то Чухонцева озарило: да это же он сам, Домбровский, и написал!..

Когда диктовка закончилась, Чухонцев протянул листок Домбровскому. Тот внимательно все перечел, взял ручку и приписал на полях: «Я никогда никому это не рассказывал, а сейчас рассказал, потому что выпил. Юрий Домбровский».

…Вскоре, уже в Москве к Чухонцеву заглянули жившие по соседству знакомые – литературовед Олег Михайлов и великий джазовый трубач Андрей Товмасян, ставшие одними из первых слушателей «неизвестного Мандельштама». «Дайте нам, – запросили гости. – Мы сделаем научную текстологическую экспертизу».

Ксероксов тогда не было, перепечатывать было лень, и Чухонцев отдал им оригинал своей записи под диктовку Домбровского.

Прошло какое-то время, и Товмасян возвратил листок – в целости и сохранности. Но со словами: «Это Мандельштам!»

Нисколечко не изменив своим сомнениям, Чухонцев тем не менее промолчал, но подумал: «Ну, хорошо. Научная экспертиза… А почему бы и нет? Красивая легенда…»

Когда в конце августа 2014 года Олег Григорьевич рассказывал по телефону эту историю и обещал сделать хорошую ксерокопию с этого голицынского листочка, сам я пребывал в полном убеждении, что историю эту в каком-то более смутном виде я уже знаю и что даже сам листочек этот или листочки уже видел. Более того – порывшись у себя в компьютере, я нашел в нем мэйл от Коли Поболя, ближайшего моего друга[516]516
  См. о нем: Собеседник на пиру. Памяти Николая Поболя / Сост. П. Нерлера. М.: ОГИ, 19 мая 2013. 624 с.


[Закрыть]. Переписка об этом велась зимой 2009 года, один из атачментов содержал сканы двух страниц (или, возможно, одной страницы с оборотом), на которых и был записан этот «апокриф». Как и откуда он попал к Коле, уже и не вспомнить, но мне казалось, что от самого Чухонцева (может быть, через Липкина).

Низ второго листа был срезан при сканировании, и приписка решительно не совпадала с тем, что рассказывал о приписке по памяти Олег. Но никаких сомнений в том, что это и есть тот самый «голицынский список» Чухонцева, рассказ о котором я только что записал, у меня не возникало.

Недоставало только сравнить «приписки», и я приложил эти сканы к электронному письму Чухонцеву с записью его рассказа.

Каково же было наше обоюдное удивление, когда выяснилось, что это разные списки!

«Список Чухонцева» – это список его рукой с припиской Домбровского на полях. «Мой» же – это список рукой не двух, а одного лица (руку Домбровского я не знал, но почерк показался мне хорошо знакомым). Строфы для верности пронумерованы, на первом листке – с 1 по 6, на втором – с 7 по 9 плюс приписка. В верхней части первого листа справа – еще два пояснения: «[копия]» и «[ошибки в правописании сохранены]», что фактически исключало руку самого Домбровского.

И вот тут я однозначно опознал почерк – да это же Колина рука!..

Приведу текст «неизвестного Мандельштама» по этому источнику (назовем его «списком Поболя»):

 
О, для чего ты погибала, Троя,
И выдуман был Одиссеем конь?
Каких изменников, каких героев
Испепелил бенгальский твой огонь?
 
 
Зачем не откупилась ты от тлена
В свечении своих бессмертных риз,
Похожая на молнию Елена,
И был забыт лысеющий Парис?
 
 
А может быть, влюбленные для вида,
Целуются они, обнажены,
Лишь на картине юного Давида —
Две декорации с одной стены?
 
 
И юноша исполненный отваги,
Лишь в те минуты юн и именит,
Когда в устах ослепшего бродяги
Его шальная молодость звенит.
 
 
Исчезло всё. И рыцари, и боги,
Истёртые в один летучий прах.
Пустынный вихорь ходит по дороге
Сухую пыль вздувая в лопухах.
 
 
Гудит, гудит, расходится кругами,
Вновь возвращается на прежний путь,
И словно пыль скрипит под сапогами
Мозг Одиссея и Елены грудь.
 
 
Но брошенное волей бутафора
На землю, где убийство – ремесло,
Чудовищное яблоко раздора
За три тысячелетья проросло.
 
 
И вот опять похищена Елена,
Да только чья Елена – не поймешь…
Опять сзывает хриплая сирена
Созревшую к убою молодежь.
 
 
Уступленная недругу без боя,
И брошенная, как Троянский конь,
Европа бедная, покинутая Троя,
Ты погибаешь, на коленях стоя,
Не испытав железо на огонь.
 

Далее следовала дата («1937–1938?») и следующая приписка:

«Этого стихотворения Осипа Мандельштама, нет ни в одном издании его стихов, ни в советских, ни в американских.

Стихотворение это было написано О. Э. Мандельштамом в лагере. Он читал его своим друзьям и товарищам по несчастью, и один человек (фамилию не помню) запомнил его, и когда этот человек – чудом выжив, вышел из лагеря, он (уже в Москве) передал это стихотворение Олегу Чухонцеву (поэту), и тот в свою очередь – мне.

Стихотворение это знает весьма ограниченный контингент лиц, в основном фанаты и любители творчества О. Э. Мандельштама.

В самиздатовских списках это стихотворение не ходило.

Стихотворение это не знала даже вдова поэта Надежда Яковлевна Мандельштам.

Стихотворение это попало […]»

И дальше – дефект Колиного скана: текст «обрезан»!

В «списке Чухонцева» авторская (его рукой!) приписка такова:

«Это то стихотворение, которое О. Э. прочитал мне на второй речке Свитлага (Владивосток), пересыльный лагерь на Колыму. Но Н. Я. пишет о другом стихотворении – это же я диктую первый раз. Потому что я выпил. Д.

Есть еще и одна тонкость – я знал О. Э. тогда, когда он по справке НКВД был уже мертв – но он был жив, и это стихотворение времени Дроль Д’игер[517]517
  Неточная транскрипция франц. выражения dr le de guerre, что значит «Странная война», то есть период, когда Франция и Германия находились в состоянии войны друг с другом, но боевых действий еще не вели (иногда так называют еще и советско-финскую войну).


[Закрыть], т. е. лето 1940 г.».

К тому же у двух текстов явно разные даты записи. В первом случае, как вспоминает Чухонцев, то была осень 1969 года, причем «пишет» применительно к Н. Я. означает не изданную книгу, а ее машинопись, которую она показывала Домбровскому (загадкой тут является «другое стихотворение» – в окончательном тексте «Воспоминаний» ничего подобного нет), а во втором – никак не раньше 1974 года (первое советское издание стихов Мандельштама – томик в Большой серии «Библиотеки поэта» – вышло буквально в последние дни 1973 года).

Олег Чухонцев упомянул два имени – музыканта и поэта Андрея Товмасяна и литературоведа Олега Михайлова. Казалось бы, осуществления «экспертизы», то есть атрибуции авторства, логичнее было бы ожидать от второго. Но сделал ее, похоже, именно первый – великий джазовый трубач и большой поклонник поэзии Мандельштама.

«Стихи я любил с детства. Зачитывался сказками Пушкина, позже полюбил Лермонтова, а впоследствии – намертво влюбился в стихи Осипа Эмильевича Мандельштама, с творчеством которого меня познакомил мой друг, писатель Олег Михайлов. Он дал мне 1-й том вашингтонского издания О. Мандельштама, и я втихаря – раньше за это преследовали – сделал себе ксерокопию»[518]518
  См.: Товмасян А. Воспоминания. В Сети: http://www.jazz.ru/mag/tovmasian/tovmasian7.htm.


[Закрыть].

Именно он, вольно или невольно, подхватил из рук Домбровского знамя его мистификации. Сравнительно недавно – в 2007 году – он опубликовал в своем блоге «Андрей Товмасян Акрибист» на сайте «Проза. ру» серию штудий о Мандельштаме, и первая из них – как раз о произведении «О, для чего ты погибала, Троя?..»[519]519
  В Сети: http://www.proza.rU/2007/11/27/162.


[Закрыть].

Если бы это был все-таки Мандельштам, то мы имели бы дело с первопубликацией: трубите, фанфары, ура!

Но проблема атрибуции здесь даже не встает и не обсуждается: разумеется, Мандельштам, кто же еще?

А если и ставится перед собой задача, то такая:

«…Установление правильной датировки написания О. Э. Мандельштамом стихотворения „О, для чего ты погибала, Троя?“, а также анализ некоторых загадок и неслучайностей данного текста». Далее – утверждается: «Стихотворение О. Э. Мандельштама „О, для чего ты погибала, Троя?“ – палиндромично. В первой строфе: конь – огонь. Во второй строфе: тлена – Елена. В последней строфе: огонь – конь. В предпоследней строфе: сирена – Елена. И так далее».

И так далее.

Кончается же штудия «Примечанием автора»:

«Это моя первая текстологическая публикация в Интернете. Если, хотя бы один мой читатель найдёт в этой моей работе что-нибудь полезное для себя, я буду считать, что сделал ещё одно доброе дело. А, вообще, я продолжаю писать стихи, прозу и делаю всё то, что я и делаю почти всю свою жизнь. Ещё хочу сказать, что дата написания этого стихотворения, всё ещё пока не установлена, но весь материал для установления этой даты, я представил. Андрей Товмасян Акрибист. 19–24 октября 2007 года».

Итак – итоги: у эксперта никаких сомнений – это Мандельштам! Указаний на конкретный источник никаких нет![520]520
  Если не считать следующей ремарки: «Тексты попадали ко мне из разных источников. В молодости от Александра Морозова, позднее от Олега Михайлова, от Олега Чухонцева, и ещё от совершенно незнакомых мне людей, разрешавших мне делать выписки из своих рукописных тетрадочек 30-х годов. Поэтому я приношу свои извинения за некоторые неточности в текстах и в датировках текстов» (Там же).


[Закрыть] Как нет и обещанной датировки, кроме разве что даты самой «экспертизы»!

Зато знакомство с текстом, опубликованным Товмасяном, раскрыло источник «списка Поболя»: это или сайт Товмасяна (хотя я с трудом представляю себе Поболя, рыщущим в Интернете), а скорее всего сам Товмасян – в близком дружеском круге Товмасяна не было, но круг Колиных знакомств не ведал границ, и пересечься они могли запросто – да еще при Колиной любви к джазу-то! В пользу второго предположения говорит и приписка, отсутствующая на сайте.

Собственно говоря, задача «разоблачить» шутника-мистификатора не стоит. Это сделал сам автор, вернее, его вдова, Клара, выпустившая в 1997 году – по автографам и черновикам, сохранившимся в архиве, – сборник его стихов «Меня убить хотели эти суки». На страницах 31–32 расположились и «мандельштамовские» стихи[521]521
  Домбровский Ю. Меня убить хотели эти суки… / Сост. К. Домбровская. М.: Возвращение, 1997. С. 31–32. См. в Сети: http://coollib.com/b/249194/read.


[Закрыть].

Иными словами, формальная точка над i в вопросе о мандельштамовском dubia уже поставлена – как если бы мы уже заглянули в конец задачника на страничку с правильными решениями.

Следует признать: стихотворение Домбровского очень талантливо, и оно действительно могло бы сойти за стилизацию Мандельштама периода «Tristia». Но, если бы Домбровский и впрямь встретил бы в ГУЛАГе Мандельштама, то перед ним стоял бы автор не «Tristia», а «Стихов о неизвестном солдате»!

Интересно, что о своей попытке мистификации Клара и не подозревала, – узнав об этом только сейчас, летом 2014 года, от меня. Но своеобразный след от этой попытки в книге все же остался – это указанное Домбровским место и время их написания: «Владивостокская пересылка, Вторая речка. Осень 1940 г.»

Дата эта заведомо неточна: сам Домбровский был на пересылке в 1939 году[522]522
  В 1940 г. она уже передавалась Тихоокеанскому флоту.


[Закрыть], а в 1940 году он был уже на Колыме, о чем и сам написал на списке Чухонцева.

Аберрация памяти или озорной отблеск мистификации, хотя бы в дате?

Остается, пожалуй, лишь один вопрос – о правильном тексте этого бывшего dubia.

Ведь у нас в распоряжении три источника – «список Чухонцева», «список Поболя-Товмасяна» и печатный.

Приведем еще раз текст, но по списку Чухонцева, отмечая его отличия от двух других:

 
О, для чего ты погибала, Троя,
И выдуман был Одиссеем конь?[523]523
  В списке Поболя: точка.


[Закрыть]
Каких изменников, каких героев
Испепелял[524]524
  В списке Поболя: «испепелил».


[Закрыть] бенгальский твой огонь?[525]525
  В книге: восклицательный знак.


[Закрыть]
 
 
Зачем не откупилась ты[526]526
  В книге: «откупилася».


[Закрыть] от тлена
В свечении[527]527
  В книге: «Свечением».


[Закрыть] своих бессмертных риз,
Похожая на молнию Елена,
И был забыт лысеющий Парис?[528]528
  В книге: точка.


[Закрыть]
 
 
А может быть, влюбленные для вида,
Они милуются[529]529
  В списке Поболя: «Целуются они».


[Закрыть], обнажены,
Лишь на картине юного Давида[530]530
  В книге: тире.


[Закрыть]
Две декорации с одной стены?
 
 
И юноша, исполненный отваги,
Лишь в те минуты юн и именит,
Когда в устах ослепшего бродяги
Его шальная молодость звенит.
 
 
Истлело[531]531
  В списке Поболя: «Исчезло».


[Закрыть] всё: и рыцари, и боги[532]532
  В книге: «Боги».


[Закрыть],
Истёртые в один летучий прах.[533]533
  В книге: многоточие.


[Закрыть]
Пустынный вихорь ходит по дороге
И чью-то пыль вздувает[534]534
  В списке Поболя: «Сухую пыль вздувая».


[Закрыть] в лопухах.
Гудит, гудит, расходится кругами,
Вновь возвращается на прежний путь,
И, словно пыль[535]535
  В списке Поболя нет запятых.


[Закрыть], скрипит под сапогами
Мозг Одиссея и Елены грудь.
 
 
Но[536]536
  В списке Поболя нет запятой.


[Закрыть], сброшенная[537]537
  В списке Поболя – правильно: «сброшенное» («сброшенная» – ошибка слуха при диктовке).


[Закрыть] волей бутафора
На землю, где убийство – ремесло,
Чудовищное яблоко раздора
За эти тыщелетья[538]538
  В списке Поболя: «три тысячелетья». В книге: «тысячелетья» (заведомо ошибочный вариант).


[Закрыть] проросло.
 
 
И вот опять похищена Елена,
Да только чья Елена – не поймешь…[539]539
  В книге: многоточие.


[Закрыть]
Опять взывает[540]540
  В списке Поболя и книге: «сзывает».


[Закрыть] хриплая сирена
Созревшую к убою молодежь.
 
 
Уступленная недругу без боя,
И брошенная, как троянский[541]541
  В списке Поболя: «Троянский» (с большой буквы).


[Закрыть] конь,
Европа бедная, покинутая Троя,
Ты погибаешь, на коленях стоя,
Не испытав железо и огонь[542]542
  В списке Поболя: «на огонь». А у самого Товмасяна еще один вариант: «железа на огонь»!


[Закрыть].
 

Текст «списка Чухонцева» производит наиболее целостное и систематичное, а потому и наиболее удачное – впечатление (хотя серьезных отличий от «списка Поболя» немного, а в одном случае – где «три тысячелетья» – «список Поболя» и органичнее).

Авторитетность книжной версии серьезно понижена выпадающей из метра заключительной строкой 7-го катрена («За тысячелетья проросло»).

Неудачей книжной публикации является ее графика. Не знаю, насколько это оправдано источником, но ничто в структуре стихотворения не говорит за то, что его надо печатать не девятью катренами, а четырьмя сдвоенными катренами с одиноким девятым катреном в конце.