Текст книги "Жизнь и мечта"

Автор книги: Павел Ощепков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

96

НОВЫЕ ВСТРЕЧИ С АКАДЕМИКОМ С. И. ВАВИЛОВЫМ

Я вспомнил разговор на коллоквиуме с Сергеем Ивановичем Вавиловым и его укор в мой адрес, что я забываю старых друзей, не обращаюсь к нему, хотя в новом его положении он, как президент, мог бы оказать мне гораздо большую помощь и поддержку, чем это было тогда, на заре развития радиолокации. Живо восстановив в своей памяти весь этот разговор и все то хорошее, что сделал в 1933—1934 гг. Сергей Иванович для успешного развития в нашей стране радиолокации, я решил обратиться к нему, чтобы посоветоваться по волновавшим меня вопросам.

Преодолев известную неловкость, как-никак он президент самой большой в мире Академии наук, а я всего лишь руководитель рядовой лаборатории, без ученых званий и степеней, – я решил позвонить ему.

Разговор с ним я начал было с извинений, обычных в таких случаях, и с объяснений. Он и слушать не хотел никаких извинений. Очень четко и ясно доносится из трубки:

– Какие могут быть извинения! Я же вам сказал еще тогда, что по любому поводу обращайтесь ко мне без стеснения. Я к вашим услугам.

Он назначил мне время, и мы очень скоро встретились. Это было осенью 1949 г.

Я изложил ему все свои мысли и сказал, что хотел бы осуществить такие системы, которые позволили бы, образно говоря, увидеть «дыхание» самой природы, ничтожные ее излучения, связанные с температурными колебаниями кристаллической решетки или движением электронов в твердых и жидких телах, при биологических процессах и т. п. Внимательно выслушав меня, Сергей Иванович, как бы рассуждая вслух, начал медленно говорить:

– Перенесение одних методов, одних принципов из более изученной области науки в другую, менее изученную область науки действительно часто приводит к неожиданным и полезным результатам. На стыке двух дисциплин всегда рождается нечто оригинальное.

Что касается нашего глаза, то, несмотря на всю сложность и тонкость его устройства, он не лишен ограничений. Ночью он не видит, хотя ночь не является абсолютной темнотой.

97

Во время войны наш институт (он имел в виду Государственный оптический институт, в котором длительное время был научным руководителем) провел большие исследования по изучению ночной освещенности поверхности Земли. С помощью специальной методики нам удалось показать, что в районе Йошкар-Олы, например, освещенность на поверхности Земли не спускается ниже 0,9 миллилюкса, и это при самых неблагоприятных условиях (безлунная ночь, склонение солнца за горизонтом наибольшее – 40°, облачность максимальная—10 баллов).

О ночезрительной трубе мечтал еще М. В. Ломоносов, однако настоящего своего решения эта проблема и до сих пор не имеет. Надо организовать широкие исследования в этом направлении. И если говорить об общих принципах подхода к этой проблеме, то могу согласиться с вами – аналоги радиотехнических принципов здесь действительно могут сыграть крупную роль.

Будучи крупным специалистом в области люминесценции и признанным руководителем советской школы в этом научном направлении, Вавилов особенно детально интересовался теми принципами, в которых использовались квантовые или квантово-электронные процессы. Он о многом спрашивал, но еще больше, конечно, сам рассказывал. Он объяснил и причину появления естественной освещенности на Земле в ночные часы.

Оказывается, ответственны за такую освещенность не луна и не звезды, вернее, не только они. Главным источником свечения ночного неба служит сама атмосфера.

Днем под воздействием солнечных лучей молекулярный кислород и азот атмосферы диссоциируют, распадаются, переходя в атомарное состояние, а в ночные часы происходит обратный процесс – атомарный азот и кислород рекомбинируют, воссоединяются в молекулярное состояние и выделяют при этом лучистую энергию, которую можно обнаружить в ряде участков спектра.

В видимой области это излучение имеет наибольшую интенсивность в районе зеленой линии (длина волны 0,557 миллимикрона). Наибольшего своего значения излучение ночного неба достигает около часа ночи. В это время оно почти в 5 раз превышает свет, доходящий до нас от всех звезд, взятых вместе.

– Вот и выходит, – говорил Сергей Иванович, – что даже в самую темную ночь начальные световые сигналы вокруг нас всегда имеются. Ночь – это не абсолютная темнота.

98

Нет только способов усиления слабых освещенностей, или, как вы говорите, нет способов управления слабыми световыми сигналами, световой энергией местного источника. Что ж, в путь-дорогу за этими способами!

Ободренный таким пониманием и помощью, я хотел поблагодарить Сергея Ивановича и уйти. Внутренне я не был тогда еще уверен в том, что занимаю президента академии действительно большими, действительно важными вопросами. Конечно, каждому из нас, изобретателей, часто представляется, что на свете нет ничего более важного, чем наши собственные изобретения или предложения. Но, учитывая масштабы деятельности президента, мне казалось, что я не имею морального права так долго занимать его. Я, понятно, невольно стал проявлять беспокойство.

– Нет, нет, не торопитесь, мы с вами не виделись с 1937 г., и мне кажется, не все еще высказали друг другу. Я очень часто вспоминаю вашу деятельность по 1933—1937 гг. Я не раз интересовался вами и как-то однажды даже спросил на одном из совещаний – не знает ли кто, куда исчез Ощепков? И только случай снова свел меня с вами. У меня к вам тоже есть просьба.

В дальнейшей беседе Сергей Иванович рассказал, что под председательством академика Б. А. Введенского в Академии наук СССР работает Комиссия по подготовке предложений о создании в системе Академии наук специального Института по радиотехнике и электронике. Комиссия должна определить основные задачи, профиль и структуру института. При этом он особо отметил, что дело это очень важное, так как проблемы радиоэлектроники в ближайшие годы в развитии техники, промышленности, в развитии всей страны должны будут занимать одно из ведущих мест. Существующий же уровень электровакуумных и радиотехнических лабораторий в Академии наук отстает от требований времени. Необходимо срочно исправить это положение. Но тут есть две опасности, заметил Сергей Иванович: нам нельзя отрываться от насущных, конкретно предъявляемых промышленностью задач, но нельзя и опускаться до узкого практицизма. То и другое будет вредно для настоящей науки.

Обращаясь ко мне, он сказал:

99

– А не включиться ли вам в эту работу? У вас всегда есть свежие мысли, да и практику эксперимента вы хорошо знаете. Я бы очень просил вас дать свои предложения.

Я ответил, что мне очень трудно будет это сделать, так как за десяток лет я очень сильно отстал от жизни и поэтому, вероятно, не оправдаю надежд.

– Нет, нет, и не скромничайте. Я настойчиво буду просить вас это сделать. Не стесняйте себя никакими условиями. Вообразите, что вы начинаете с нуля, с закладки первого кирпича в фундамент института. Что бы вы стали делать в этом институте?

Отступать было нельзя. Сергей Иванович дал понять, что и те идеи, с которыми я пришел к нему, могли бы получить должное развитие в этом новом институте.

Не найдя больше мотивов для отказа, я сказал ему:

– Могу ли я включить в число проблем, решаемых институтом, и такие проблемы, о которых я даже стесняюсь пока говорить вам, которые многим могут показаться необычными, диковинными и, может быть, даже неправомерными? Я знаю, что вы изучаете люминесцентные явления и особенно явление Стокса и антистокс.

В случае антистоксовского процесса энергетический коэффициент полезного действия больше единицы. Это меня тоже интересует, и главным образом с точки зрения транспорта (переноса) энергии движущимся электроном на границе двух химически разнородных металлов (проводников).

– Что ж, мы можем вернуться и к этому вопросу.

Явления природы – это прежде всего изменения форм энергии. Я не считаю, правда, что при антистоксе имеет место нарушение второго закона термодинамики.

Однако надо заметить, что, хотя количество выводов термодинамики огромно, они безошибочны только для явлений средних масштабов. Повторяю еще раз – не стесняйте себя никакими условиями.

С этим напутствием я и вышел от Сергея Ивановича, унося о нем память как об исключительно прозорливом ученом, об ученом-марксисте, чутком наставнике и друге всего нового.

Будучи беспартийным, он от природы был диалектиком и очень хорошо знал историю развития естествознания. Мастерски владея данными современной физики, он не раз выступал в печати с показом торжества материалистической диалектики и триумфа философских идей Ленина в современной науке.

100

Навсегда запомнились его слова о том, что хотя «советские физики в своей работе, безусловно, основываются на философии диалектического материализма, но нельзя закрывать глаза на то, что у некоторых наших физиков и до сих пор сохраняются идеалистические пережитки, поддерживаемые главным образом некритическим восприятием физической литературы капиталистических стран».

Про себя я подумал: «Как было бы важно знать и помнить об этом многим и многим нашим молодым научным работникам».

В ПРЕЗИДИУМЕ АКАДЕМИИ НАУК СССР

Через некоторое время я был приглашен к академику Александру Васильевичу Топчиеву (в то время главному ученому секретарю президиума Академии наук СССР) и получил от него официальную просьбу дать свои предложения о направлении, структуре и задачах Института радиотехники и электроники, предполагаемого к созданию в системе Академии наук СССР.

Просьбу эту я выполнил приблизительно в июне 1951 г., представив в президиум Академии наук СССР соображения о структуре и направлениях работы Института радиоэлектроники Академии наук СССР. К сожалению, Сергея Ивановича к этому времени уже не было в живых – страна потеряла столь видного и преданного делу ученого.

Вице-президент Академии наук СССР академик Иван Павлович Бардин направил мой доклад на заключение к некоторым наиболее известным специалистам по электронике и вакуумной технике.

Могу сказать, что, не только к моему удовлетворению, но в известной мере и к удивлению, первые отзывы на этот материал были более чем положительные. Я не увидел и них каких-либо серьезных критических замечаний, но зато нашел полную поддержку. Вот для примера один из таких отзывов – отзыв академика, тогда члена-корреспондента Академии наук СССР, Сергея Аркадьевича Векшинского: «Вице-президенту Академии наук СССР академику БАРДИНУ Я. П.

101

По Вашему поручению мною рассмотрены предложения, представленные П. К. Ощепковым, о разработке новых направлений технической электроники и радиотехники в научных учреждениях Академии наук СССР.

По моему мнению, задачи и направления, сформулированные П. К. Ощепковым, заслуживают самой срочной и энергичной реализации.

Однако мне ясно, что в существующих институтах и лабораториях Академии наук СССР попытка решить поставленные П. К. Ощепковым практические и научные задачи была бы беспочвенна.

Предложения П. К. Ощепкова по сути своей направлены не на развитие и углубление уже существующих в науке и технике направлений, а на создание совершенно нового, я бы сказал, противоположного нынешнему. По ширине замыслов осуществление такой задачи потребовало бы целеустремленной работы большого коллектива научных и инженерных работников в течение пяти – семи лет при наличии очень богато оснащенной технической и лабораторной базы.

Насколько мне известно, в составе Академии наук СССР нет ни одной радиотехнической и электровакуумной лаборатории, оснащение которой хотя бы приблизилось к уровню оснащения подобных лабораторий в промышленности.

Принятие Академией наук СССР разработки отдельных частных вопросов, связанных с задачами, поставленными П. К. Ощепковым, не может заменить собой решения основной большой задачи.

По моему мнению, для решения задач такого масштаба, как предложенные П. К. Ощепковым, должны создаваться специальные крупные научно-технические учреждения.

Я полагаю, что Академия наук СССР не может пройти мимо предложений П. К. Ощепкова, и для выяснения правильного решения и полной оценки значения идей товарища Ощепкова следовало бы поручить Радиосовету совместно с отделением физико-математических наук заслушать и обсудить основные положения товарища Ощепкова и очертить контуры того учреждения, которое могло бы принять на себя решение задачи подобного масштаба.

Член-корреспондент Академии наук СССР С. Л. ВЕКШИНСКИЙ.

Ноябрь 1951 е.».

Надо думать, что и это письмо повлияло на то, что И. П. Бардин стал больше интересоваться судьбой нашей лаборатории.

Правда, сведения о ней он пополнял и по докладам председателя одной «из секций при президиуме Академии наук Александра Евстратовича Брыкина, который неоднократно бывал в нашей лаборатории, знал ее, помогал ее развитию и, конечно, мог дать ей исчерпывающую и объективную характеристику. Ряд работ в лаборатории был поставлен именно по инициативе А. Е. Брыкина.

102

ВСТРЕЧИ С АКАДЕМИКОМ И. П. БАРДИНЫМ

С Иваном Павловичем Бардиным меня связывает очень многое. Коллектив лаборатории обязан ему за поддержку ряда начинаний, за постоянную помощь в, становлении и развитии лаборатории. Боюсь, что не сумею выразить всю теплоту наших чувств, все уважение к его светлой памяти. Долг наш – доказать делами, что мы достойны были его поддержки. Забегая несколько вперед, скажу, что то новое в науке и технике, что стало известно теперь под общим названием интроскопия, зародилось в стенах института, которым руководил Иван Павлович Бардин. Он удивительно зорко видел всхожесть научных зерен тогда, когда другие еще ничего не видели.

В конце 1953 г. Иван Павлович Бардин пригласил меня к себе, в президиум Академии наук СССР. По всему было видно, что он имел желание познакомиться со мной. Многие считают, что он был очень суров в общении с людьми. Таким на первый взгляд он представился и мне. Но уже через несколько минут после начала разговора я почувствовал, что передо мной очень чуткий и внимательный руководитель. Не могу оказать, что умею распознать человека с первого взгляда. Но в данном случае я очень скоро понял, что Бардин не узкий специалист в какой-то одной, отдельно взятой области техники, а человек большой культуры, с широким государственным кругозором. По всем его вопросам и замечаниям чувствовалось, что он интересуется судьбой нашей лаборатории не только как директор Института металлургии, которым он также руководил тогда, но и как человек, которому партия и правительство доверили руководить наукой в нашем государстве. По подходу к делу, к решению вопросов, на первый взгляд казавшихся незначительными, что-то неуловимое роднило И. П. Бардина с государственными деятелями периода первых пятилеток. Я имею в виду В. В. Куйбышева, С. М. Кирова, С. Орджоникидзе и других.

Страна знает И. П. Бардина как талантливого металлурга, большого и смелого инженера-организатора, под руководством которого восстанавливались многие металлургические заводы юга нашей страны после гражданской войны. Его имя неразрывно связано со строительством новой Урало-Кузнецкой металлургической базы. Результаты его неутомимых трудов, его неписаные «диссертации» в виде заводов и строек, рассеянных по нашей стране, всем были хорошо известны, и он заслуженно пользовался любовью и уважением народа. Он стал академиком сразу из инженеров, минуя все промежуточные звания и степени, а затем партия и правительство поставили его одним из руководителей самого большого в нашей стране научного учреждения—Академии наук СССР.

103

Отзыв академика А. Ф. Иоффе о посещении лаборатории П. К. Ощепкова

Иван Павлович всегда умел найти те простые слова, которые сразу сближают собеседников, делают встречу простой и непринужденной. Какое это хорошее качество, особенно для людей, облеченных властью!

Потом, работая под его непосредственным руководством, я не раз и не два встречался и беседовал с ним, и мое мнение о нем только укреплялось.

Возвращаюсь к -нашей первой встрече. Хочется подробнее остановиться на ней.

Встретил он меня такими словами:

– Я думал, вы пожилой человек. А вы, оказывается, еще юноша!

Я ответил, что это не совсем так.

– Юношеские годы уже в прошлом, мне сейчас сорок пять лет. Но если не ссылаться на метрики, то я, пожалуй, ровесник вам.

– Ну это вы уж оставьте. Мне выпало счастье работать над актуальнейшими проблемами современного научно-технического прогресса. А это, как известно, делает жизнь и более интересной, и более содержательной.

Прав, тысячу раз прав Сенека, который писал, что жизнь надо ценить не за длину, а за содержание.

– Что верно, то верно. Надо всегда уметь прожить содержательно то время, которое отвела нам природа.

Думаю, что приведенные вами слова вполне согласуются с тем, что писал, к слову, Абрам Федорович Иоффе после посещения вашей лаборатории. Вот что он писал тогда:

ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ПОСЕЩЕНИЯ ЛАБОРАТОРИИ ТОВ. П. К. ОЩЕПКОВА

Основное впечатление – это удачное сочетание новаторства в области научно-технических идей с новыми путями технологического разрешения встречающихся трудностей.

«Сверхрегенерация» и «отсечка» обещают самые богатые выходы не только в оптику и акустику, но и в радиотехнику, откуда они произошли. Удачное использование нелинейных характеристик в области оптики создает уверенность в возможности распространить достигнутый успех и на полупроводники, на магниты и даже на механические свойства тел.

105

Количество новых идей, возникших и осуществленных в лаборатории тов. Ощепкова, вызывает восхищение и настойчивое желание увидеть их развитие. Не сомневаюсь, что они оплодотворят не только оптику и электронику, но и сделаются исходным пунктом развития новых областей техники.

Проделанная уже работа заслуживает самой высокой оценки и поощрения.

28 марта 1953 г.

Академик Л. Ф. ИОФФЕ.

Я ответил:

– Да, я знаю об этом документе. Абрам Федорович бывал в нашей лаборатории. Меня с ним связывает старая дружба, основанная на совместных поисках и, если не быть излишне скромным, на некоторых совместных достижениях. Однако я считаю, что в данном случае Абрам Федорович перехвалил нас.

Немного подумав, Иван Павлович сказал:

– Дело это сложное —что перехвалить, а что недохвалить. Часто мы за новым не хотим признать права на жизнь. Среди ученых есть два типа: одни радуются всякому успеху в их области и поощряют его, другие, наоборот, порицают все, что делают не они в их области, и считают правыми только себя. Абрам Федорович, видимо, не принадлежит к числу последних. Это очень хорошо, когда крупный ученый отдает свой авторитет на поддержку нового. Время вынесет свое окончательное суждение.

Продолжая дальше разговор, Иван Павлович сослался и на Алексея Васильевича Улитовского, создателя оригинальных методов прокатки жидкого чугуна, автора процессов получения тончайших микропроволок непосредственно из жидкого металла, пионера многих начинаний в прикладной физике.

– Кстати, откуда вы его знаете?

Я ответил, что бывал у него еще в 1933—1936 гг., когда он руководил Институтом прикладной физики при Ленинградском государственном университете. Мне пришлось в свое время лично познакомиться с ним в связи с одним заданием заместителя наркома обороны, и я рад, что судьба свела меня тогда с таким интересным человеком. В А. В. Улитовском мне больше всего нравится его подход к решению новых задач. Он внимательно изучает иностранный опыт, но никогда не оглядывается. Наоборот, он всегда стремится найти такие пути, которые давали бы возможность опередить западные страны, а не быть в положении догоняющих. В его решениях всегда видны смелость и оригинальность мысли.

106

– Очень хорошо, что вы знакомы друг с другом.

Я его отношу к «пчелкам» в науке.

Я удивился: что это еще за «пчелки» в науке?

– Еще Фрэнсис Бэкон разделял ученых на три вида. Первый – это «пауки». Тип отрицательный. Они ткут паутину, в которой сами сидят и запутывают других. Второй тип – это «муравьи». Это тоже отрицательный тип. Их много, они мешают друг другу и ничего полезного не дают. Третий тип – «пчелки» – это положительный тип. Они много работают и, собирая по крупинке научный мед, обеспечивают пищей творчество других. Алексей Васильевич рекомендовал мне побывать у вас в лаборатории. Я хочу поехать и посмотреть, что вы за «пчелки».

Я ответил, что все мы были бы очень рады увидеть его в лаборатории.

Очень скоро И. П. Бардин приехал в лабораторию, которая в то время помещалась по Огородному переулку, дом 4. Он пробыл у нас очень долго, внимательно осмотрел все. Ему особенно понравился только что разработанный метод фазово-динамического испарения металлов и сплавов, который давал возможность испарять сложные, многокомпонентные системы и получать на конденсате пленки того же состава. Кроме того, этот метод по принципу действия непрерывный и поэтому может обеспечить испарение практически любого количества металла, тогда как все предыдущие методы имели дело только с небольшими навесками и. не позволяли испарять сложные вещества.

Тогда еще не было ясно, насколько метод перспективен, в то время он имел только одно конкретное назначение. Однако это не помешало Ивану Павловичу увидеть перспективу его развития для пленочной техники.

107

С тех пор прошло каких-нибудь десять – двенадцать лет, и мы хорошо узнали, какое значение имеют металлические и полупроводниковые пленочные системы в современной термо– и радиоэлектронике. Метод, о котором здесь говорится, играет в них далеко не последнюю роль. Он получил развитие особенно в связи с применением для этой цели электронно-лучевого нагрева металлов.

Я подробно рассказал И. П. Бардину, с какой заманчивой перспективой в области энергетики мы связываем пленочные системы. Это вызвало у него еще больший интерес к нашей лаборатории, он стал еще внимательнее осматривать наши экспериментальные установки.

Иван Павлович был не только выдающимся инженером, создателем крупных металлургических предприятий, организатором большой металлургической науки, но и человеком, способным заглядывать в будущее.

К нему можно отнести слова Циолковского: «Немногие имеют смелость поддерживать новые идеи. Но это очень драгоценное свойство таких людей».

Не буду здесь излагать всех последующих деловых отношений с Иваном Павловичем Бардиным. Скажу лишь, что по его ходатайству и при поддержке Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова в 1954 г. руководимая мною лаборатория была переведена в систему Академии наук СССР, и с тех пор до конца дней жизни И. П. Бардина (он умер в 1960 г.) я работал под его непосредственным общим руководством. Рамки этой книги не позволяют подробно остановиться на помощи, которую неоднократно оказывал мне Георгий Константинович. Скажу лишь, что помощь приходила именно тогда, когда она была жизненно необходима. Это были светлые годы для нашего коллектива.

Для меня все встречи с Иваном Павловичем памятны. Но я расскажу здесь еще об одной из них, которая, думается, прибавит очень яркий штрих к его портрету.

Было это в конце 1959 г. Иван Павлович находился в длительной командировке в Сибири. Случай, о котором я поведаю, застал его в Новокузнецке на металлургическом комбинате.

В это время совершенно неожиданно для многих из нас в печати появилась статья, направленная против одной из гипотез, а также против ряда сотрудников нашей лаборатории и против меня лично. Статья была в полном смысле обескураживающая, так как те, кто писал ее, по-видимому, не имели представления, о чем они пишут. Но так или иначе статья была напечатана, и, как говорится, что написано пером, того не вырубишь топором. Тем более, что подписали ее три видных академика.

108

Вернувшись из командировки, Иван Павлович, не заходя к себе в кабинет, пришел прямо к нам в лабораторию и первое, что сделал, передал мне свой дневник.

– Вот прочтите. Это вам будет очень полезно. Как здоровье, как нервы? Будьте твердыми. Защищайте правое дело, не оглядывайтесь ни на кого.

Открываю первую страницу дневника и читаю: «Правда наружу выйдет, говорят на Урале старики. Помните это и не смущайтесь окружающей вас ложью».

Эти строки были записаны Иваном Павловичем в связи с ложными обвинениями, выдвинутыми в свое время против члена-корреспондента Академии наук СССР Г. Е. Грум-Гржимайло, которого он очень хорошо знал. Видимо интуитивно чувствуя, что здесь тоже что-то подобное, он и решил обратить мое внимание на них.

Иван Павлович любил вникать во все детали рассматриваемого вопроса. И на этот раз он поинтересовался сущностью возникшего спора, если это можно было назвать спором, так как «спорила» фактически только одна сторона.

– Да. Большая, большая лужа, – сказал он.– Время покажет, кто в нее сядет.

Я сказал, что речь идет об очень существенном в науке. Чтобы понять это, надо критически отнестись к укоренившимся «взглядам, фактам, суждениям. Иначе невозможно «взглянуть на вещи открытыми глазами, без предвзятости.

– Что же, это не вы одни так рассуждаете. Вот почитайте.– И он перелистывает несколько страниц дневника.

«Луи де Бройль. – История науки показывает, что прогресс науки постоянно сковывался тираническим влиянием определенных концепций, когда их начинали рассматривать в виде догм. По этой причине необходимо периодически подвергать глубокому исследованию принципы, которые стали приниматься без обсуждения».

Как это верно сказано!

Переворачиваю страницу за страницей этого небольшого дневника и вижу запись:

«Циолковский, Циолковский...»

109

Спрашиваю Ивана Павловича:

– Что вы имели в виду, делая такую пометку о Циолковском? Я очень многое читал и изучал из творчества Циолковского, но не припомню, чтобы он по этому поводу как-нибудь высказывался.

– Вы с Иваном Исидоровичем Гваем действительно многое подняли из того, что не было известно о Циолковском. Вы открыли нам второго Циолковского – он предстал перед нами теперь не только как великий изобретатель, но и как большой мыслитель. Борис Николаевич Меншуткин тоже в свое время открыл нам второго Ломоносова. До него никто не знал его таким, каким мы знаем его теперь. Но вы, наверное, больше сидели по архивам и искали неопубликованное. А мне как-то попала в руки одна любопытная его брошюрка. Она называлась, кажется, «История моего дирижабля», или что-то в этом роде. Я обязательно пришлю вам ее.

И через несколько дней он действительно прислал мне эту работу Циолковского со своими личными пометками. Вот что он подчеркнул в предисловии к этой книжечке:

«Человек, предлагающий обществу изобретение, встречается с целой армией рутинеров... Фультон предлагает Директории свое изобретение, его не слушают... и такие научные величины, как Лаплас, Монж и Вольней, ставят над Фултоном и его идеями могильный крест, а Бонапарт лишает великого изобретателя своей протекции... Араго совершил такую же ошибку, как Лаплас и Наполеон: знаменитый астроном отрицал железные дороги... Вспомним затем, например, мытарства по кабинетам ученых и по департаментам великого Морзе, знаменитого Эдисона, вспомним гонения ученой касты на Ломоносова, «великого недоучку» Галилея, кошмарную трагедию Роберта Майера, вспомним Дженнера и поведение его противников – ученых врачей, великомученика от науки Петра Рамуса, затравленного кастой творца эволюционной теории Ламарка, и т. п.

История показывала, что все эти замученные Фултоны, Морзе, Майеры и пр. и пр. были правы, что истина была на их стороне и что противники, зачастую люди просвещенные и даже великие (Лаплас, Араго и др.), либо заблуждались, либо были просто негодяями (например, палачи Р. Майера, убийцы Рамуса), которым но более пристало имя не «рыцарей турнира», а «рыцарей большой дороги», исповедующих кулачное право»^[6].

Прочитав все это, я еще раз убедился, как близко к сердцу принимал Иван Павлович историю со статьей.

Он, видимо, переживал ее не в меньшей степени, чем мы. Большая человечность, чуткое отношение к людям в трудную минуту навсегда оставили самое прекрасное воспоминание об И. П. Бардине.

В разговоре с Иваном Павловичем я вынужден был напомнить ему, что события, о которых идет речь в последнее время, рассматриваются как сенсация, в основе которой лежит якобы неправдоподобие.

– А скажите, пожалуйста, появлялось ли в жизни что-нибудь значительное, что воспринималось бы первоначально не как сенсация? Я очень хорошо помню, как поднялся у нас впервые на аэроплане Уточкин, и всего-то на несколько метров от земли, а какая это была сенсация! А братья Райт, которые сами сконструировали, сами смастерили и сами же первыми поднялись в воздух на самолете? Они ведь не были какими-нибудь маститыми учеными, а всего лишь велосипедными мастерами. Они-то именно разрешили тот спор, который в академиях годами велся на эту тему. Действительный член Французской академии наук Лоланд, например, категорически утверждал, что летать на аппаратах тяжелее воздуха принципиально нельзя. Что было бы с авиацией, если бы братья Райт или наш Можайский поверили этим заявлениям? Сами представляете – никакой авиации у нас теперь не было бы. Слово «сенсация» меня не удивляет и. из равновесия не выводит, как некоторых.

– Все это верно, Иван Павлович. Но в наши дни не модно ссылаться на исторические примеры. Ученый мир говорит, что наука достигла таких высот, что она теперь никогда не ошибается, особенно в оценке фактов. Теперь вроде как бы все и всегда ложится на заранее предсказываемое ею место.

– Что верно, то верно. Науки достигли теперь большого совершенства. Но они и сузились, стали более дифференцированными, а это часто ведет к тому, что многие общие их основы стали приниматься без обсуждения, на веру. Возьмите, к примеру, теорию относительности.

111

Теперь нет, пожалуй, ни одного ученого, который не счел бы за честь хоть как-нибудь сослаться в своей работе на эту теорию, привести одну, две фразы из нее или какую-либо формулу. А ведь на моих глазах третировалась и она, и ее создатель – цюрихский конторщик. Многие немецкие ученые, и в их числе такие видные, как Штарк, Ленард, Гэде и другие, устраивали публичные собрания против теории относительности и, разумеется, против ее создателя – Эйнштейна. Тут было все: и обвинение в измене германской нации, и обвинение в спекулятивных измышлениях, позорящих немецкую науку.

Эйнштейну пришлось одно время даже скрываться в Англии у одного из своих почитателей. Вот до какой степени была накалена обстановка.

А затем, каких-нибудь 10—12 лет спустя, то же самое немецкое физическое общество уже присуждало золотые медали, «носящие имя Эйнштейна, за лучшие работы по физике. В частности, в 1932 г. такая медаль была присуждена Планку. Вот вам и сенсация, вот вам и цюрихский конторщик! Так уж заведено.