Текст книги "Палачка"

Автор книги: Павел Когоут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Сентябрь был сухой, душистый и солнечный, все еще дышало летними каникулами. Здание с зарешеченными окнами и бронированными воротами, открывавшимися, как гармошка, своим мрачным видом совершенно не гармонировало с окружающей природой. Таксист, всю дорогу не спускавший глаз с зеркала заднего обзора, внезапно включил фары, – он решил, что везет принцессу. Когда они остановились у тюрьмы, он ошарашено спросил:

– Кто тут у вас?

– Сюда берут нашу дочь, – гордо сказала пани Тахеци.

Водитель еще раз взглянул на Лизинку и изумленно спросил:

– И надолго?

– На год, – важно произнесла пани Тахеци. Но тут же спохватилась, что сболтнула лишнего.

Вот сволочи! – не сдержался таксист. – Она ж еще совсем ребенок!

Но тут же спохватился, что перегнул палку, и укатил. Дежурный долго изучал Лизинкино свидетельство о рождении и пропуск. Потом сказал:

– А вы оба?

– Мы родители, – сказал доктор Тахеци. – мы думали…

– Пора от этого отвыкать, – строго сказал дежурный скорее по привычке, чем из неприязни. – И покиньте помещение!

Затем он нажал кнопку звонка и принялся барабанить пальцами по рукоятке пистолета. Доктор Тахеци подумал: сейчас самое время схватить дочь за руку и что есть силы бежать к трамваю. Но, вспомнив, что на заявлении о приеме стоит его подпись, понурил голову.

– Лизинка! – торжественно сказала пани Тахеци. – Иди, моя девочка, и учись так, чтобы радовать нас своими успехами.

Она вспомнила, как мать перекрестила ее на пороге высшей женской школы, и перекрестила Лизинку. Дежурный отвернулся – на него тоже накатили щемящие душу воспоминания детства. Лизинка подставила щечку, и доктор Тахеци вяло ее поцеловал.

– Ну, здорово! – сказал красивый, но поразительно бледный парень. Соскочив с подоконника, он смотрел на нее с восхищенным удивлением.

– Так ты и есть, – спросил он, – та самая девчонка? Это ты будешь с нами учиться?

Лизинка кивнула.

– Ну и дела! – изумленно сказал он.

Выйдя в коридор, он открыл одну из дверей и крикнул:

– Господа, она здесь!

В просторном помещении, где стояли доска, семь парт, человеческий скелет и стенды и которое лишь по решеткам на окнах можно было отличить от кабинета естествознания, пятеро ребят играли в „мясо“. Четверо по очереди с оттяжкой били пятого по заду двумя пальцами; тот стоял, упершись локтями в колени, и тщетно пытался отгадать, кто его ударил, чтобы поменяться с ним местами. Знакомились так, как обычно знакомятся сверстники.

– Привет, – сказал добродушный с виду толстяк в джинсах с комичными заплатами в цветочек. – Ну, в общем, я Франта.

– Привет, – хором сказали двое мальчиков. – Мы Петр и Павел.

Это были близнецы – ни внешностью, ни одеждой не отличались друг от друга, и только проборы в гладких черных волосах были у них на разные стороны.

– Привет, – сказал четвертый. – Я Альберт. У него были большие, похожие на оленьи глаза. Чудесные каштановые волосы, спадавшие на плечи, скрывали его уродство – горб.

Пятый парень так и стоял, полуприсев и повернувшись к стене. Он сопел, ожидая новых ударов, и не прислушивался к разговору.

– Ну, чего вы там! – нетерпеливо сказал он. – Давайте!

– Шимон, – сказал Франта, – ты подставил жопу даме. Ну что ж, по крайней мере она узнает тебя с лучшей стороны.

Парень повернулся. Это был верзила с невероятно маленькой головой; остриженная наголо, она напоминала раздувшийся теннисный мяч. Увидев Лизинку, он выпучил глаза и широко раскрыл рот.

– Молись, Шимон! – загрохотал Альберт неожиданно низким голосом. – Ангел Господень явился покарать тебя за всех кошек, которых ты придушил!

Силач грохнулся на колени и закрыл лицо ладонями, которые были больше его головы.

– Пощадите! – закричал он срывающимся голосом.

В ответ раздалось громкое ржанье пяти молодых глоток.

– Ну и кретин же ты! – сказали Петр и Павел. Отняв пальцы от лица, он недоверчиво посмотрел на Лизинку заплаканными глазами.

– А я Рихард, – сказал парень, который ее привел. – Привет!

Его очаровательно бледные щеки – более всего бы подошли бы пастушку с буколического гобелена – быстро залил румянец – впервые, подумалось ему. Не из-за проклятой болезни, а от самого обычного смущения – не иначе как к нему возвращались здоровье, счастье, радость молодости…

Влк смотрел, как парень нащупал последний позвонок „Пятерки“ и мгновенно связал из пеньковой веревки необычную петлю с причудливым узлом.

– На помост его, живо! – весело сказал он ассистентам.

„Пятерку“ еще не успели поднять, как он ловко набросил ему на шею петлю и затянул так, что узел торчал под левым ухом наподобие пышного банта.

– Ну, поехали! – скомандовал он и оттолкнул треногу.

Послышался треск, как от удара линейкой. „Пятерка“ шумно выпустил газы и вытянулся почти до земли, насколько позволил позвоночник; без признаков жизни он плавно вращался вместе с веревкой вокруг своей оси.

Из угла, где стояли понятые, послышались жидкие хлопки. Краем глаза Влк заметил, что Доктор тоже аплодирует. При всей своей природной широте натуры он ощутил горький привкус ревности и в тот же момент понял: чтобы этот талант никогда не смог встать на его пути, он всегда должен находиться с ним рядом.

Его разбудила резкая боль в паху, и как только он сообразил, в чем дело, едва сдержался, чтобы не убить эту шлюху. Бог знает, откуда их свозили на эти вечеринки – все новых и новых ненасытных самок, и именно он – непонятно, каким темным инстинктом они распознали его способности, – возбуждал их до невменяемости. Чем решительнее он от них отмахивался и избегал их, – он знал, что его супружеская верность была почти патологической, но ничего не мог с собой поделать, – тем больше они его преследовали. Эта умудрилась проникнуть в комнату, залезть к нему в постель и наброситься на него, пока он спал. Он был уверен, что если врежет ей, то только еще больше распалит, и потому попросту выставил ее за дверь.

Он взглянул на ночной столик в стиле рококо, где с фотографией его жены стоял будильник. Была лишь половина второго, но он знал, что уже не уснет. Он вышел на террасу. От охотничьего замка луг спускался к берегу озера, где еще мерцал огонь и звучали голоса. Догадаться, кто там, было несложно, но он решил убедиться наверняка – усталость не позволила ему сделать это вчера вечером.

Идея Влка была проста – Акции, которые до сих пор проводились бессистемно, как Бог на душу положит, должны проводиться один-два дня в неделю, чередуясь с днями отдыха как для палача, так и для судей, прокуроров, специально назначенных адвокатов и других лиц, имеющих непосредственное отношение к экзекуциям. Естественно, его активно поддержали многие заинтересованные лица – одним из первых, к счастью, Доктор, хотя тот никогда здесь не появлялся (Влк объяснял это слишком высоким его положением). Вскоре нашли и подходящее местечко – бывший охотничий замок, одно время служивший гостиницей люкс для буржуазии, а ныне конфискованный у одного из первых изменников родины и только что оставленный какой-то спецгруппой. Замок был расположен в прекрасном месте: почти у самого въезда в город и вместе с тем на охраняемой военной территории. В ходе операции „Охотничий замок“ Влк доказал сам себе, что он не только организатор Божьей милостью, но и прирожденный дипломат: этой затеей он снискал множество симпатий, а главное, она дала возможность регулярно собирать вместе всех, кто был ему нужен.

Вот и сейчас, когда у него появился первый серьезный конкурент, он шагал по ночному лугу с чувством игрока, у которого на руках все козыри. Августовский воздух был довольно холодным, но ему, тогда еще сорокалетнему мужчине, буквально переполняемому брожением умственных и физических сил, было даже жарко. Он с удовольствием шел по траве босиком, голый, лишь обмотав полотенцем бедра, – не из ложного стыда, а от сознания, что полная нагота лишает его, самого выдающегося человека, последнего грамма достоинства. Поэтому он чрезвычайно досадовал на себя за то, что даже в столь благоприятное время не настоял, чтобы клиентов поставляли ему уже раздетыми. Какой-то идиот из Института права разразился против него целым трактатом с документами и иллюстрациями, где доказывал, что различие между варварством и цивилизованностью заключено именно в куске материи, прикрывающем половые органы во время Акций. „О нет! – хотелось тогда ему крикнуть. – В этом-то заключено еще и различие между мужчинами и хлюпиками, которые только грозятся вздернуть кого угодно, а сами валятся в обморок, едва клиент перднет!“ Но, разумеется, так и не крикнул: он уже научился относиться ко всему философически, он понял, что выгоднее снести оскорбление, но продолжать казнить, чем потерять любимую работу. Поэтому он продолжал вешать „их“ в холщовых балахонах, не в силах отделаться от неприятного чувства, что в таком виде они слишком уж похожи на человеческие существа. Он добился, чтобы они поступали к нему под номерами – никаких имен, но и после этого без долгих церемоний сразу брал их за глотку – не хотел замечать всего остального. Это принесло ему репутацию величайшего умельца, но он, не склонный к самообману, точно знал: и у него есть своя ахиллесова пята. И, наблюдая, как этот парень Шимса вяжет свою сложную петлю и оглядывает при этом клиента с головы до ног, словно мясник, любующийся поросенком, он еще более точно знал: вот он, его Парис, натягивающий тетиву лука!

Влку была отвратительна вся так называемая гуманистическая эллинская культура, не сумевшая создать ничего лучше самоубийства при помощи цикуты. И он вовсе не собирался складывать оружие перед первым же молокососом, который по чистой случайности лучше, чем он, вяжет узлы. Его безотказно функционирующий мозг мгновенно разработал план, который он теперь собирался претворить в жизнь.

Предчувствие его не обмануло. На складных стульях сидели, взявшись за руки, те двое, кем восхищалась вся тогдашняя общественность: государственный прокурор и назначенный адвокат, главные герои крупных уголовных процессов, благодаря которым нынешняя эпоха выдвинулась на ведущее место в мировой истории – эти мужчины железных гражданских принципов тоже имели слабость, которая делала их человечнее. Они были любовниками и любили друг друга так сильно что уже раза три адвокат, заглядевшийся на своего возлюбленного, прежде прокурора предлагал вынести смертный приговор.

Они и сегодня обществу пылких прелестниц предпочли романтическое уединение вдвоем. Влк им не мешал; они уважали этого сильного человека, столь безупречно венчавшего их общее дело и, кроме того, всякий раз удивлявшего их своим интеллектом. Хотя их знакомство произошло при крайне неприятных для него обстоятельствах, они первыми распознали его достоинства. С той поры эта парочка испытывала к нему нечто большее, чем просто симпатию; однажды они попытались вовлечь его в свои интимные отношения, предложив ему постоянное место в своем обществе. Влк, неисправимый однолюб, оставался мужчиной до мозга костей и испытывал омерзение к любой аморальности. Разумеется, он был слишком умен, чтобы отказаться напрямик. В своем уклончивом ответе, от которого дразняще веяло тайной, он сообщил им, что, как и многие палачи, страдает сексуальными отклонениями; хотя из соображений общественной морали он это скрывает (Влк не сказал – как и они, но те его прекрасно поняли), в действительности же не нуждается ни в партнерах, ни в партнершах. Половым актом становится для него каждая Акция, во время которой в последний раз мобилизируются все Жизненные силы клиента, в том числе и сексуальные; что было бы заметно, не будь на них этого дурацкого тряпья. Их оргазм, доверительно добавил он, становится и моим оргазмом. Это заявление чрезвычайно расположило их к нему. После той ночи они перешли с ним на „ты“ и уже никогда не делали ему интимных предложений, хотя он по прежнему им нравился. Они и сейчас были рады видеть: в сущности, он единственный, перед кем им не надо притворяться; ведь любая, даже самая экстравагантная любовь стремится быть узнанной и признанной.

– Милости просим, Бедржих. – сказал прокурор. – Чудесная ночь, правда?

– Выпьешь с нами коньяку? – спросил адвокат и потянулся, чтобы налить ему.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказал Влк. Он знал, что они будут ему благодарны даже за этот небольшой знак внимания. Он наклонился к бутылке сверкавшей из осоки, как экзотический цветок, и отхлебнул прямо из горлышка. Затем осторожно, но решительно приступил к делу.

– Со следующего раза, – сказал он, – мне понадобится еще одна комната. Вы не будете возражать?

– Хочешь брать с собой мамочку? – засмеялся адвокат.

– Этого парня, – сказал Влк.

Оба чуть не свалились со складных стульев.

– Так у тебя… – забормотал адвокат.

– Так ты хочешь сюда… – забормотал прокурор.

– Кто он такой? – спросили оба.

– Ну тот, с петлей, – сказал Влк. – Мне кажется, он вам тоже понравился.

Зная их нрав, он ожидал бурной реакции, но все же не такой.

– Тот, с цыплячьей головой?! – воскликнул адвокат.

– Да ты хоть видел, какая у него кожа?! – воскликнул прокурор.

– Что, на молоденьких потянуло?! – с ненавистью воскликнули оба.

– Друзья мои, – сказал Влк с мягкой улыбкой, – этот Шимса нужен мне не в постели, а на работе.

Напряжение несколько спало, но недоверчивость еще не прошла.

– Ты утверждаешь, что хочешь взять его сюда, – сказал адвокат.

– Да, – сказал Влк, – и у меня есть на это веские причины. Скажите, друзья, как вы думаете – наша борьба подходит к концу и общество вскоре не будет в нас нуждаться?

– С чего ты взял? – удивился прокурор. – Каждый день ведь кого-нибудь разоблачают. Не сочти за банальность, но на каждой шее, которую ты сворачиваешь, вырастает девять новых голов. Не знаю, как ты, Мирда, – продолжал прокурор, обращаясь к адвокату, но лично я убежден, что происки против мирного труда нашего народа похожи на айсберг: мы видим не более одной десятой, да и с ней дай Бог справиться. Из всего этого, – продолжал прокурор, обращаясь к Влку, – логично вытекает, что мы в общем-то только в самом начале пути. Так что, Бедя, ты отдохнешь только на пенсии. Я знаю, что Мирда со мной согласен. И если бы Вилик, – продолжал прокурор, оборачиваясь к до сих пор освещенному окну, из которого, словно крики ночной птицы, слышались любовные стоны судьи, и еще крепче сжал руку адвоката, – не тратил время, доказывая, что в состоянии перетрахать всех этих потных нимфоманок, а, подобно нам с тобой, предпочел бы тихую беседу разума и чувств, то и он сказал бы тебе то же самое!

Все это время Влк задумчиво вертел в руке коньячную бутылку, на темно-зеленом стекле которой извивались крошечные отблески мерцавшего огня, и с его уст не сходила усмешка.

А что вы будете делать, – спросил он, – если я, к примеру, заболею?

– Ты? – воскликнул адвокат. – Скорее быка хватит инфаркт!

В полумраке блеснули зубы – это прокурор оценил остроумие своего дружка. Но Влк, всегда готовый подыгрывать в компанию, сейчас шутку не принял.

– Я серьезно спрашиваю, – сказал он.

– Серьезно? – переспросил прокурор. – Так я серьезно и отвечаю. Мы просто подождем, пока ты поправишься. Твои клиенты нас простят – я пока не встречал ни одного, кто бы тебя поторапливал!

Настала очередь адвоката оценить остроумие друга.

– Надеюсь, – сказал Влк, – вы не сочтете меня нескромным, если я напомню вам об одном событии Осенью 1899 года неожиданно перестало биться сердце венского жителя Зелингера. История оставила бы этот факт без внимания, не будь одного настораживающего обстоятельства: из-за маленького тромба в коронарной артерии самое могущественное в ту пору государство Европы осталось без, – продолжал Влк, выразительно глядя на прокурора, – палача. Потеря была тем трагичнее, что как раз в это время приговорили к смерти несколько преступников, а согласно тогдашним псевдогуманным законам, если казнь не совершалась по истечении установленного срока, ее заменяли пожизненным заключением. Кстати, не секрет, что здоровье Зелингера было подорвано именно многочисленными помилованиями, которыми отличался престарелый монарх Франц-Иосиф. Поэтому на Новый, 1900-й год для проведения наиболее неотложной Акции – над детоубийцей Юлианой Гуммеловой – был приглашен знаменитый в то время пражский палач Вольшлегер, главный кандидат на опустевший престол. Однако по его вине нарождающееся столетие, которое сулило вернуть карательным органам уважительное отношение государства и симпатии на родных масс, началось, – продолжал Влк, выразительно глядя на защитника, – ужасным скандалом. Вольшлегер привез с собой так называемую Delinquententoilette[12]12
  Букв, «наряд преступника» (искаж. фр. – слово образовано по немецкой модели)


[Закрыть] – так он окрестил свою сложную систему ремней, в которые буквально запряг Юлиану Гуммелову, – ремни были пропущены у нее даже между ног!“. Она была, – я цитирую свидетельство современника, – скручена вдоль и поперек, как жертвенное животное, и один лишь ее вид наносил неслыханное оскорбление юстиции“. Тщеславный Вольшлегер, дабы продемонстрировать достоинства своего изобретения, обрабатывал ее сам; смерть должна была наступить под действием веса преступницы. Вес, однако, оказался недостаточным. И случилось непредвиденное: открытый люк не позволил ни провести страхующий „триктрак“, ни ускорить удушение, дернув осужденную за ноги. „Гуммелова, – я цитирую газету того времени, – в страшных конвульсиях, сопровождаемых нечеловеческим хрипом задыхалась почти 45 минут, в течение которых многие из официальных наблюдателей лишились чувств. Мы, – восклицает автор, – наблюдали не экзекуцию, а бойню!“. Вольшлегер был вынужден уехать первым же поездом, и для высшей меры наступили тяжелые времена – даже цензоры стали пропускать статьи, выступавшие за ее немедленную отмену. К счастью, – продолжал Влк, на этот раз выразительно глядя на обоих, – а счастье в этот судьбоносный момент улыбнулось смертной казни, – неожиданно на горизонте появляется владелец венского кафе Йозеф Ланг, проживающий по адресу: Зиммеринг, Гейштрассе, 5, которого еще в 1868-м году прогрессивно мыслящий отец водил с собой на последнюю публичную Акцию в Вене. Чудесный день, толпы празднично одетой публики, продавцы сосисок, шарманщики и аттракционы, торжественная церемония и, конечно же, сама Акция… Грабителя и убийцу Раткаи подвергли обработке обычным в то время способом – столкнули казнимого с высокой лестничной перекладины. Все это оставляет в душе тринадцатилетнего мальчика неизгладимый след; уже тогда он чувствует, что именно в этом труде состоит его высокое призвание. И когда 27 февраля 1900-го года он, уже взрослый мужчина, получает Декрет, в котором именуется палачом „эрцгерцогств австрийских выше и ниже от Эннса, герцогств Зальц-Ург и Штирия, владетельного графства Тироль с Форальбергом, герцогств Каринтия и Краина, маркграфства Герц и Истрия с Триестом, герцогства Силезия, королевства Далмация, Королевства Галиция и Лодовия с Великим герцогством Краковским, а также при Королевства Хорватия и Словения“, то испытывает такое же бремя ответственности, как и его монарх. А 3 марта 1900-го года, когда он приступает к первой своей Акции над цыганом Гельдом, все его мысли – о комиссии специалистов-наблюдателей в главе с профессором Хабердой, у которого до сих пор стоят перед глазами предсмертные конвульсии Юлианы Гуммеловой. „Хотелось бы, Ланг, – строго сказал он ему накануне, – чтобы для казнимого все закончилось меньше чем за минуту! „Литература наводнена описаниями последней ночи осужденного каждый, даже начинающий, писатель проливает слезу над индивидуумом, отверженным человеческим обществом, – но где, – воскликнул Влк, мечтательно глядя перед собой, – новый Шекспир, который описал бы первую ночь палача? Кто расскажет, как вместе с подручными он без устали упражняется, проверяет то один, то другой прием, как перебирает в памяти все знаменитые провалы – например, faux pas[13]13
  оплошность, промах (фр.)


[Закрыть] опять-таки в Праге, где некоего Вацлава Слепичку уронили в люк, не успев надеть петлю, в результате чего он переломал себе ноги и был повешен лишь после излечения… Нет таких писателей! И опять-таки это делает за них сам палач – тот же Ланг, который позднее напишет – цитирую по Дорфлеру и Цеттелю – такие мудрые слова: „Однажды мне попалась на глаза книга с прекрасными цветными иллюстрациями, на которых человек был изображен как бы прозрачным: на одной странице мышцы, на других внутренности, желудок, пищевод, дыхательные пути и так далее. Там я впервые увидел, что за произведение искусства – человек, как мудра природа, если столь сложно устроенный организм способен безупречно работать. И мне подумалось: видишь, Пепик, тебе, именно тебе даны право, власть и талант, для того чтобы вывести из строя это чудо природы!“. Итак, наступает утро, недоброе для цыгана Гельда, но лучезарное для Иозефа Ланга, который может, представ перед профессором Хаберде; доложить, что приговор приведен в исполнение и скромно добавить: „За сорок пять секунд“. И строгому Хаберде ничего не остается, как похлопать его по плечу и сказать: „Браво, Ланг!“ Он еще не знает, что в скором времени в Роверете Йозеф Ланг обработает Госсрубачера – убийцу четырех человек – за сорок секунды, а еще чуть позже, во.

Львове, Теодора Биберского ровно за сорок – это достижение долгое время будет оставаться европейским рекордом, прежде чем, – продолжал Влк с присущей ему скромностью, – его побьет новое поколение заплечных дел мастеров. Ничем не вытравить память о человеке, выгравировавшем на медной табличке своего дома название почтенной профессии, ставшем, наконец, кандидатом на муниципальных выборах, и в его характеристике говорилось, что он „пользуется симпатиями всего одиннадцатого округа и, кроме того, располагает свободным временем“. Я рассказал вам эту историю, друзья, чтобы напомнить, – сказал Влк, на этот раз глядя вверх, где с востока на запад медленно проплывал небосвод, словно иссиня-черная карта летнего неба, – что от инфаркта не застрахованы даже заплечных дел мастера. И если в один прекрасный день он случится и со мной, что вы будете делать?

– Есть еще Карличек… – неуверенно сказал прокурор.

– Карличек, – сказал Влк скорее с сожалением, чем с презрением, – это человек, на пять веков опоздавший к своему поезду. Он напоминает мне деревенского костолома – те сперва изрубят клиента на куски, прежде чем попадут топором по шее. Нет, нет, такими методами, – продолжал Влк, вставая, чтобы придать своим словам еще большую значимость, наши проблемы не решить. Я уж не говорю о том, что произойдет, если подводная часть айсберга вдруг всплывет на поверхность. Тогда ситуация может вообще выйти из-под контроля, районные и областные суды начнут биться за свое место под солнцем, – А кто будет вешать? Или вы дадите объявление в газеты, что ищете палачей? Каков будет их профессиональный уровень? И что скажет заграница? Наступила тишина, которую нарушали лишь уханье совы и стоны подружек судьи, изо всех сил притворявшихся, что он довел их до оргазма. Обладающий аптекарски тонким чутьем Влк знал, что одно лишнее слово могло бы ослабить впечатление от его монолога. Он сделал еще один изрядный глоток, поставил пустую бутылку в траву и уже мягче произнес:

– Спокойной ночи.

– Погоди! – крикнул прокурор, как и предполагал Влк. – Сказал „а“, говори и „бэ“! Если тебя прихватит то этот твой мальчишка все равно нас не выручит. Не дай Бог дожить до времени, когда он начнет орудовать самостоятельно!

– Не только ученый, – ответил Влк, отмеряя иронию с аптекарской точностью, – но даже палач готовым с неба не падает. Учить Карличека азам физиологии, не говоря уж о психологии, – все равно что метать бисер перед свиньями. А тот парень, – продолжал Влк, показывая рукой за озеро, где над лесом, словно слабое зарево, отражались огни близкой столицы, – уже сейчас вполне заслуживает опытного учителя, чтобы ему не пришлось, как нам когда-то, танцевать от печки.

– Насколько мы знаем, – засмеялся адвокат, – ты-то танцевал от фонаря.

Последние языки пламени погасли, лишь угли тускло мерцали, и месяц, выплывший из-за парка, напоминал кривую саблю турецкого палача; но даже при этом слабом свете было видно, что Влк побледнел.

– Мирда, – быстро сказал прокурор и так сильно впился ногтями в ладонь адвоката, что тот тихо застонал. – Не сердись, любовь моя, но сейчас не время для шуток. Как ты, Бедржих, – настойчиво продолжал прокурор, обращаясь к Влку, – представляешь себе это практически?

Искусство проглатывать оскорбления, взывающие к мести, – главное оружие людей, решивших улучшить мир. Если бы не бесконечное терпение неизвестного испанского монаха, простого французского врача и знаменитого американского изобретателя, мир и сегодня оставался бы без гарроты, гильотин, электрического стула. Влк в совершенстве владел искусством сдерживать себя, поэтому вспышку яростного гнева, так же как и кровь, пульсирующую под кожей его собеседники заметить попросту не могли. Он лишь представил себе с ледяным хладнокровием наслаждением, как в один прекрасный день капризная госпожа История вручит ему этих толстых педиков в виде двух аккуратных свертков, распространяющих вокруг себя уже не аромат дорогого одеколона, а смрад мочи и кала – тот незримый покров, которым страх окутывает человеческое тело. И кто упрекнет экзекутора высочайшего класса, если он – в порядке эксперимента, конечно, – позволит на сей раз отказаться от излюбленного „триктрака“ и от смертельного узла Шимсы с моментальным действием? О нет, он подвесит их осторожно, легонько, как елочные игрушки, чтобы в те бесконечные секунды, пока они будут медленно раскачиваться с выпученными глазами и быстро распухающим языком, с полусдавленным горлом, в котором застревает звук, но еще проходит воздух, в их обострившейся на секунду памяти всплыли тот недолгий разговор у костра и шуточка о фонаре…

– Практически, – продолжал все так же мягко Влк, – я представляю себе это так: мы не будем приглашать его по договору два раза в неделю, а возьмем на полную ставку.

– В таком случае, – непримиримо сказал прокурор, – чем он будет заниматься в свободные дни?

– Ты, Ольда, – ответил Влк, с аптекарской осторожностью отмеряя дозу яда, – напоминаешь мне людей, которые спрашивают актера, почему он не каждый вечер занят в спектакле. Три года назад казалось в порядке вещей, что главный экзекутор страны фигурировал в расчетной ведомости на тех же основаниях, что и шофер, и Акции засчитывались ему при помощи коэффициента, словно километраж. Да благодаря вашей когорте, которая видела дальше своего носа, мне предоставили статус самостоятельного референта с персональными премиями. Но никакая бюрократическая терминология не изменит того факта, что я палач и останусь палачом а мой так называемый секретарь Карличек – моим ассистентом, или, если угодно, подручным. Ведь это только вахтерши да пожарные требуют, чтобы их называли консьержками и брандмейстерами. Мы же ни когда не будем выглядеть смешными, как нас ни называй. Так что именно вам придется сказать „бэ“ и прикрепить ко мне ученика, как положено в любой пыточной. Ибо заплечное дело – не ремесло, вроде рубки мяса, а наука со своими законами и направлениями, своими классиками и, что немаловажно, своей литературой.

– Такой, например, как „Тайны эшафота“ Анри Сансона? – услужливо подсказал адвокат. – Я тоже их читал.

– Предложить Шимсе мемуары французских коллег, – снисходительно ответил Влк, – равно как и чешскую „Семейную хронику палачей Мыдларжей“, мне было бы так же неудобно, как совать студенту философского факультета букварь. Учебный план Шимсы, подчеркиваю, – продолжал Влк, полностью овладев ситуацией, – только по литературе – я пока оставляю в стороне юриспруденцию, медицину и, естественно, основные предметы – начался бы с энциклопедических трудов – от фундаментального произведения Чезаре Беккариа „О преступлениях и наказаниях“ конца XVIII века до двухтомного труда фон Гентинга „Die Strafe",[14]14
  «Наказание» (нем.)


[Закрыть] на котором приносит присягу нынешнее поколение; этот план мог бы быть продолжен специальными работами – такими, как „Сажание на кол“ Зигмунда Штяссны, „La Guillotine"[15]15
  «Гильотина» (фр.)


[Закрыть] Кершоу или „Hanged by the Neck"[16]16
  «Повешенный за шею» (англ.)


[Закрыть] Рольфа; завершали бы его книги сугубо научные, а потому обязательные – как, образцовая русская работа „Археологическое обследование двух трупов из болот“ Шлабова. Отдельный предмет изучения – критика произведений морально ущербных графоманов вроде Камю и прочих, не признающих смертную казнь, – их я иронически называю „антипалачами-либералами“. Достаточно открыть „Марию Стюарт“ господина Стефана Цвейга, чтобы наткнутся на пассаж, который аморален, бестактен, циничен, дерзок, – одним словом, который содержит всю азбуку, – продолжал.

Влк, закрывая глаза, чтобы в его фотографической памяти более четко проявился цитируемый отрывок, – жидовства: „Никогда – и в этом лгут все книги – казнь человеческого существа не может представлять собой чего-то романтически чистого и возвышенного. Смерть под секирой палача остается в любом случае страшным, омерзительным зрелищем, гнусной бойней. Сперва палач дал промах первый его удар пришелся не по шее, а глухо стукнул по затылку – сдавленное хрипение, глухие стоны вырываются у страдалицы. Второй удар глубоко рассек шею, фонтаном брызнула кровь. И только третий удар отделил голову от туловища. И еще одна страшная подробность: когда палач хватает голову за волосы, чтобы показать ее зрителям, рука его удерживает только парик. Голова вываливается и, вся в крови, с грохотом, точно кегельный шар, катится по деревянному настилу. Когда же палач вторично наклоняется и высоко ее поднимает, все глядят в оцепенении: перед ними призрачное видение – стриженая голова седой старой женщины… Еще с четверть часа конвульсивно вздрагивают губы, нечеловеческим усилием подавившие страх земной твари; скрежещут стиснутые зубы… Среди мертвого молчания слуги торопятся унести свою мрачную ношу. Но тут неожиданное происшествие рассеивает охвативший всех суеверный ужас. Ибо в ту минуту, когда палачи поднимают окровавленный труп, чтобы отнести в соседнюю комнату, где его набальзамирует, – под складками одежды что-то шевелится. Никем не замеченная любимая собачка королевы увязалась за нею и, словно страшась за судьбу своей госпожи, тесно к ней прильнула. Теперь она выскочила, залитая еще не просохшей кровью. Собачка кусается, визжит, огрызается и не хочет отойти изо всех сил. Тщетно пытаются палачи оторвать ее. Она не дается в руки, не сдается на уговоры, ожесточенно бросается на огромных черных извергов, которые так больно обожгли ее кровью возлюбленной, – закончил Влк, снова открывая глаза, – госпожи“.[17]17
  Пер. Р.Гальпериной


[Закрыть] Подобные опусы, найденные в результате чисток публичных и конфискации личных библиотек, мой ученик сперва основательно проштудирует, затем полностью разоблачит их с позиций науки и в заключение, – продолжал Влк, чувствуя, что слушателям передалось его возбуждение, – сожжет, что также входит в служебные обязанности палача. Тем самым теория органично перейдет в практику. Программа могла бы включать и художественную литературу: хорошая книга – хороший отдых, а если в ней пусть даже бегло, но со знанием дела раскрывается изучаемая тема – как, например, в Библии, где можно обнаружить неплохое описание разнообразных классических Акций, что ж… Тем самым, – продолжал Влк, собрав все свои силы, чтобы его металлический голос не задрожал от волнения, – будут окончательно уничтожены узкая специализация и недостаточная образованность исполнителей – ахиллесова пята нашей юстиции. Более того – тем самым мы наконец вернем профессию, которую средневековье по бескультурью вышвырнуло за городские стены и даже сегодня лишенную права на внимание общества, каким пользуется на сцене любой, – продолжал Влк, не в силах унять биение своего закаленного сердца (впрочем, незаметное со стороны), – шут, – мы вернем ее в ту семью, к которой она изначально принадлежала: в семью гуманитарных наук.