Текст книги "Падение царского режима. Том 1"

Автор книги: Павел Щёголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Председатель. – Скажите, пожалуйста, по чьему докладу на Штюрмера была возложена такая большая миссия?

Андроников. – Мне было ясно только, что это ему было поручено государем. Просил ли он сам, напрашивался ли он на этот доклад, или кто-нибудь другой подсказал, – этих подробностей я совершенно не знаю. Мы становимся перед сложившимся фактом, что Штюрмер, будучи председателем Совета Министров, садится на пост министра внутренних дел. Тут часто мне приходилось его видеть и каждый раз приходилось высказывать удивление, что во всем этом деле, якобы, оказывается виновным Хвостов… Затем меня особенно возмущало, что меня лично приплели в эту историю и говорили, будто бы я принес тот яд, который был всыпан кошкам Распутина в молоко, вместо…

Председатель. – Позвольте вас спросить, почему вы так часто видались со Штюрмером и в то время, когда он был в должности председателя Совета Министров, и когда он был в должности министра внутренних дел?…

Андроников. – Как издателю журнала, мне было чрезвычайно интересно получать целый ряд освещений по многим вопросам… Мой журнал начал выходить в марте 1916 года; это был еженедельный журнал, но выходил неаккуратно – в виду тяжелых чисто технических условий…

Председатель. – Главная причина ваших посещений, что вы, как журналист, хотели его видеть?

Андроников. – Да… как журналист… Кроме того меня интересовала наша политическая жизнь и, так как я видел многих министров до Штюрмера, я хотел знать, какой курс, какую линию он поведет, т.-е. что он будет делать и как будет вести дело …

Председатель. – Может быть вы скажете теперь, как сложились ваши отношения с Распутиным?

Андроников. – Распутин уже был 10 лет на российском небосклоне. Я о нем много слышал, но никогда не имел желания с ним познакомиться. Мне несколько раз предлагали, говорили, что это замечательный человек… Но так как я для себя лично не искал решительно ничего, то я не считал для себя возможным итти этими путями. В 1914 году, за месяц до войны, я возвращаюсь к себе домой по Фонтанке на таксомоторе, и вдруг на извозчике какой-то господин мне машет… Я остановился. Он вылезает, бежит, бросается ко мне в объятия и говорит: «Николай Петрович (или Петр Николаевич – я точно не помню), что же ты меня забыл?» Я удивленно говорю: «Виноват, вы ошибаетесь». – «А ты кто же будешь?» – «Я – князь Андроников». – «Я – Распутин … Я про тебя много слыхал … Сам бог тебя мне послал… А ты куда едешь?» – «Домой». – «Вези меня домой!» – «А вы где живете?» – «На Гороховой …» Я его отвез на Гороховую и так как я в этот день уезжал в Варшаву и очень спешил, я к нему не заехал, а проводил только до дому. Он меня тут прямо убедил. Глядит на меня и говорит: «Ты сегодня в путь собираешься?» – «Откуда вы знаете?» – «Да, я вижу: ты в путь собираешься…» «Совершенно верно». Он начал на меня смотреть, но на меня этот взор не повлиял. Я не из тех людей, которых можно гипнотизировать… Мы разошлись. Недели через две, когда я вернулся из Варшавы, мне как-то докладывают, что ко мне пришел мужик в поддевке. Я принимал всех: у меня двери были открыты… Входит – Распутин. «Ну, я к тебе… Где твоя молельня?» – (У меня в спальне был уголок с образами.) – «А вы откуда знаете?» – «Мне говорили, что у тебя есть молельня…» Я говорю: «Пожалуйте…» Я показал, мы вошли, он помолился там. Потом он сказал: «Дай бумагу»… Я дал ему листочек. Он написал своими каракулями, что я сильный духом человек: «Сила твоя в духе». – Один словом,[*]

[Закрыть] какую-то ерунду, – свои соображения… Я, конечно, это, как написанное его рукой, странное, – сохранил у себя… Затем он говорит: «А вот что: давай, расскажи мне, что здесь делается…» – Я говорю: «Какая область вас интересует?» – «Ну вот! всякая вообще… Как у вас дела идут?» Я говорю: «Не знаю, что вас интересует…» Он говорит: «Все меня интересует, рассказывай, – будем с тобой знакомы…» – Я говорю: «Пожалуйста!». Вдруг он заговорил о Сухомлинове, которого он очень не любил, он сказал, что Сухомлинов назвал его «скотиной», говорил, что его «сокрушит»… Тут у меня появилась добрая надежда, и я решил, что, очевидно, сам бог мне помогает… Нужно сказать, что до войны у меня с Сухомлиновым совершенно отношения испортились. Частью была виной г-жа Сухомлинова, которая тому способствовала, а частью мне не нравилось то общество, которое там бывало… Я не считал возможным с ними продолжать отношения! Когда я увидал, что Распутин против Сухомлинова (а я знал, как Сухомлинов внедрился в Царском Селе и как, несмотря на все его ошибки, на все смотрят сквозь пальцы и все ему прощается), я решил, что быть может мне придется воспользоваться Распутиным для того, чтобы в Царском Селе раскрыть некоторые действия Сухомлинова. Я тут же спросил его, когда он будет свободен в следующий раз, чтобы мне повидаться с ним. Он мне назначил день, сказал, что приедет на уху… Уха была приготовлена. Он приехал. Тут мы говорили о Сухомлинове, затем он исчез…

Председатель. – Почему вы были недовольны к этому времени Сухомлиновым? И может быть вы знаете, что заставило Распутина быть против Сухомлинова?

Андроников. – Распутин имел обыкновение лазить вообще к министрам, писать записки со всякими просьбами. Сухомлинов его не пускал к себе, относился к нему отрицательно и приказал его не принимать. Это до него дошло. Он решил Сухомлинову за это мстить… Так он мне, по крайней мере, рассказывал…

Председатель. – Это было после добрых отношений?

Андроников. – Нет. Он с Сухомлиновым никогда ни в каких отношениях не был, – он мне это говорил. Потом с г-жей Сухомлиновой он сошелся очень близко, но с ним, с Сухомлиновым, никаких отношений не было.

Председатель. – Ну, а каковы были ваши отношения с Сухомлиновым?

Андроников. – Мои отношения были очень давние. За пять лет до того, как его сделали министром, я ему написал письмо с просьбой, не сочтет ли он возможным меня принять … Он сейчас же мне ответил очень любезно. Я был у него через день или два. В газете «Новое Время» был фельетон Меньшикова, в котором Меньшиков очень метко его назвал «еврейским батькой», потому что в бытность свою генерал-губернатором в Киеве Сухомлинов будто бы очень покровительствовал евреям… С этой газетой я пошел к нему и поставил чистосердечно вопрос: как он относится к этой статье, к этому обвинению? Он, смеясь, говорит: «Это пустяки. Вот видите полки эти? – Это все адреса, которые я получил в Киеве, при отъезде оттуда… Вы там найдете несколько еврейских адресов». Там действительно было два-три адреса от евреев, очень теплых и ласковых. «Вот что заставило Меньшикова разразиться против меня»… Я улыбнулся… Затем я его спросил: что он собирается делать, будет ли у него известная программа? Он начал развивать программу… Он мне заявил, что когда мне нужно будет что-нибудь, чтобы я к нему непременно приходил, и он надеется, что я буду с ним в добрых отношениях, так как обо мне он и раньше слышал очень много… С этого времени начались, так сказать, наши отношения… Через несколько времени он отдал мне визит. Он ли первый пришел, или я к нему опять поехал – не помню. Одним словом, наши отношения завязались… У нас были добрые отношения, и он начал плакаться, что ему так тяжело, что про него пишут гадости, что Бутович причиняет ему столько неприятностей, что он хочет осчастливить бедную женщину, которая много страдала от своего первого мужа, Бутовича… Я его слушал; затем он меня посвящал в свои частные, семейные дела, в свое несчастье, что он не может предаться работе, что его постоянно тяготит травля, которая на него идет и в Царском Селе и в печати, что этот процесс его волнует… Я ответил, что я ничем помочь ему не могу. Тогда он мне говорит: «Вы в хороших отношениях с духовенством?» – Я говорю: «Да». – «Может быть, вы поговорите кое с кем из архиереев, которые идут против меня, получая сведения от Бутовича, идущие против меня? Может быть, вы поможете мне в этом деле?» Помню, был тогда еще епископ рязанский Димитрий, ныне покойный. Съездил я тогда к этому епископу – он вылетел чуть ли не с посохом. Когда я сказал о Сухомлинове, он говорит: «Он негодяй – какая-то нечистая сила!… Нет, нет! это дело грязное: я его видеть не могу и слышать не могу…» Я приехал к Сухомлинову и сказал, что я потерпел полное фиаско, ничего не мог сделать: «Но, если хотите, я поговорю с протопресвитером Янышевым»… (Он мой духовник, член синода)…

Председатель. – Может быть, вы это передадите несколько короче, в нескольких словах?

Андроников. – По просьбе Сухомлинова я был у Янышева. Янышев согласился его принять, – принял его, говорил с ним. Так что Сухомлинов считал, что я ему оказал любезность, услугу, что я сердечно относился к его горю, его семейному делу… Затем Сухомлинов знал мои отношения с очень большим тогда человеком – М.И. Газенкампфом[*]

[Закрыть], помощником Николая Николаевича. А между Военным Министерством и главнокомандующим всегда были традиционные распри. Я знал Газенкампфа с детства, потому что он был преподавателем в Пажеском корпусе … Когда приехал сюда Михаил Александрович, мы с ним, естественно, возобновили добрые отношения. Я у него бывал. Сухомлинов стал пользоваться этим: иногда передавал мне целый ряд сведений, которые он хотел довести до Газенкампфа в своем освещении, чтобы тот передавал дальше – великому князю. Таким образом, мне неоднократно приходилось быть trait-d’union между Сухомлиновым и великим князем, при посредстве Газенкампфа. Это он знал. Затем, он знал мои отношения к другим министрам – впоследствии, когда был еще Столыпин… Со Столыпиным я не был в хороших отношениях, но с Хвостовым…

Председатель. – Мы сочтем, что знакомство с вами представляло для Сухомлинова некоторый интерес вследствие ваших связей… Это было в 1910 году. Чем питались в это время ваши взаимные отношения и к чему сводились?

Андроников. – Исключительно к целому ряду услуг, которые мне приходилось оказывать ему, и к целому ряду просьб: я заваливал его массой просьб! – Положим, мелких просьб… Впоследствии они были более реальные… Не то что реальные… Но все же одним из высокопоставленных лиц они были мне поставлены в вину: «звезды генералам», – будто бы я выхлопатывал звезды некоторым генералам… Т.-е. иногда я указывал на то, что…

Председатель. – Это частности… Не будем отвлекаться. Итак, он вам был нужен и вы ему были нужны.

Андроников. – Он мне был нужен, как всякий военный министр… До него и после него я был в добрых отношениях с министрами…

Председатель. – Не только с военным?

Андроников. – Не только с военным, но и с министрами внутренних дел… кроме юстиции: – потому что там было дело испорчено… Лишь после назначения Макарова я в первый раз вошел внутрь, – там, где покои министра юстиции…

Председатель. – Вернемся к Сухомлинову: вы друг у друга часто бывали?

Андроников. – Он ко мне приезжал… Я давал обеды, – он бывал на этих обедах. Он бывал у меня и я бывал у него часто. Я был ему еще нужен, потому что он знал впоследствии мои отношения с Воейковым. Этим всем он, конечно, пользовался. Он знал мои отношения к статс-даме Елисавете Алексеевне Нарышкиной, что ему было чрезвычайно важно впоследствии для его будущей жены. Это, конечно, все им учитывалось. А кроме того еще при генерале Редигере, у меня была мысль…

Председатель. – Знакомые Сухомлинова были вашими знакомыми? Кого вы там встречали?

Андроников. – Первое время я постоянно встречал там ключницу Марту Францевну Кюнье. Она жила там. Затем первое время, когда я приходил к ним, то никогда никого не бывало, они меня очень, так сказать, – оберегали: никому не показывали…

Председатель. – Почему оберегали?

Андроников. – Ну, как сказать?… И я не хотел знакомиться с лишними людьми…

Председатель. – Почему? Вы общительный человек, петербуржец…

Андроников. – Но из этого не следовало, что все родственники его жены доставляли мне большое удовольствие…

Председатель. – Почему? Теперь мы знаем ретроспективно Сухомлинова, но тогда вы, надеюсь, не знали, что он собой представляет?

Андроников. – Не знал. Но для меня не представляли интереса его провинциальные родственники и родственницы… Впервые я был приглашен на завтрак и там увидел супругов Гашкевичей;[*]

[Закрыть] с первого раза они произвели на меня самое отталкивающее впечатление… Когда мне сказали, что это родственники жены, я сказал: «J’en ai assez![*]

[Закрыть] если все такие родственники, они даром мне не нужны!» – Решительно ни в чем никогда не представляли интереса…

Председатель. – Позвольте вас спросить: не то, что они вас ограждали от своих родственников, но, по вашим словам, вы сами как бы избегали их?

Андроников. – Я вообще таких отношений не любил: министр и его жена – одно, а все знакомые и компания…

Председатель. – Кого вы еще, кроме Гашкевичей,[*]

[Закрыть] встречали?

Андроников. – Гашкевич[*]

[Закрыть] с женой, затем мать мадам Сухомлиновой – тоже очень странная старуха … Там бывала часто Червинская, их дальняя родственница: с ней мы потом подружились, – очень умный и хороший человек, Наталия Илларионовна… Она давала свое показание Верховно-Следственной Комиссии, – той Комиссии, которой я давал свои показания… Затем, кто еще бывал? Впоследствии, уже гораздо позже, появился вдруг Мясоедов… Вот я этого никак не мог переварить! Тут я сразу заявил Сухомлинову, что я считаю, что этот жандарм не может бывать у него в доме… На меня тут же набросилась его жена и заявила, что это все вздор, что это милейший, прекрасный человек, самый лучший человек из всех, кто у них бывал! Но я пошел дальше, пошел к министру внутренних дел Макарову и просил его, не может ли он написать подробное письмо Сухомлинову, что такое Мясоедов…

Председатель. – А каким образом вы осведомлены были о том, что собой представлял Мясоедов?

Андроников. – Я знал Мясоедова, потому что часто ездил за границу и слышал массу не совсем красивых рассказов. О шпионстве его ничего не слыхал, о каких бы то ни было изменах его я не знал, но о том, что он вообще большой гешефтмахер, что это вообще человек подозрительный, я знал, и я питал к нему большую антипатию… Одним словом, бывают люди, которые сразу не нравятся, и другие, которые симпатичны…

Председатель. – Кого вы еще там встречали?

Андроников. – Я встречал Альтшуллера[*]

[Закрыть] – это личный друг Сухомлинова. Он был австрийским консулом к Киеве. Я этого человека совершенно не знал, а впоследствии слышал, что это чрезвычайно подозрительная личность… Он играл не малую роль в деле развода, т.-е. он взял на себя грязную роль смотреть в щель, скважину… Очень грязное дело!… Это мне не нравилось… Тут я тоже высказал свое мнение, что он мне не нравится… Затем, бывали: адъютант Сухомлинова, дворцовый комендант Воейков, Булацель, с которым я ничего общего не имел, и Боткин… Да, еще бывал адъютант Каменев – теперь он генерал: он бывал с женой там…

Председатель. – А кто бывал не из адъютантов?

Андроников. – А не из адъютантов, может быть, и бывали многие, но я сейчас припомнить не могу: это мне не так было интересно…

Председатель. – Таким образом, у вас были добрые и, повидимому, близкие отношения с Сухомлиновым. Каким же образом они расстроились?

Андроников. – Расстроились они вот так. Во-первых, мои личные нападки на близких к мадам Сухомлиновой людей, из которых видную роль играли Мясоедов и Альтшуллер.[*]

[Закрыть] Затем мои подозрения, что Гашкевичи[*]

[Закрыть] не совсем правильно себя ведут и не щадят имени министра: в различных местах – ресторанах – афишируют эту дружбу. (Это мне передавали.) Все это чрезвычайно настраивало и возбуждало мадам Сухомлинову против меня, и она находила, что я совершенно лишний и ненужный человек в их доме…

Председатель. – Когда это случилось?

Андроников. – За полтора года до нашей размолвки (значит уже в 1913-14 году) отношения были совсем нехорошие, холодные…

Председатель. – За полтора года до вашего окончательного разрыва? А когда же произошел тот разрыв?

Андроников. – В апреле или мае 1914 года, – до войны.

Председатель. – Мы исследовали ваши отношения с Сухомлиновым. Теперь вернемся к вашей встрече с Распутиным и даже, пожалуй, к «ухе». Уха была первым моментом, когда вы обменялись мыслями по поводу ваших взаимоотношений с Сухомлиновым. Что же оказалось?

Андроников. – Нужно сказать, что когда я был в добрых отношениях с Сухомлиновым, то он постоянно ругал Распутина, и Воейкова, и Вырубову… Раз была сказана такая-фраза: «Смотри, Володечка, топи Распутина и Воейкова: иначе они тебя затопчут!…»

Председатель. – Значит, Сухомлинов был против Воейкова, против Вырубовой, т.-е. против самых близких лиц к бывшей императрице, и он был против Распутина: на кого же, собственно, он опирался?

Андроников. – Сухомлинов сам был сильный человек, потому что он сумел влезть в душу бывшего императора, как ни один министр! Он был вкрадчив, ласков; император скажет только слово, выскажет пожелание, – к следующему докладу министр уже успеет избегать тридевять земель и принесет ему, как вылупленное яичко, то, о чем мечтал император… Его называли «генералом Отлетаевым», потому что он вечно разъезжал и катался. Таким образом, никакие силы не могли его из этого сердца вывести – никоим образом! Это было главное основание – бывший император в него веровал…

Председатель. – Теперь мы хотели бы вкратце выслушать о ваших отношениях с Распутиным.

Андроников. – Это было до войны, в 1914 году. У меня уха была чрезвычайно короткая: он куда-то спешил…

Председатель. – Кто был еще на этой ухе?

Андроников. – Он и я. Мы были вдвоем. Он просил, чтобы никого не было, чтобы мы могли с ним подробно поговорить… Он уехал, и я его больше не видел, вплоть до его отъезда в Тюмень, где случилось это поранение – кажется, в июле месяце 1914 года, в год объявления войны. Я послал ему несколько телеграмм, справлялся о его здоровье, он отвечал. В конце концов (это было в августе или сентябре), он опять приехал сюда в Петроград: я на вокзал не поехал, а поехал на его квартиру, чтобы его, так сказать, повидать, уже больного, и встретил там впервые Вырубову, которую я не знал совершенно, но о которой много слышал… Затем, когда ему здоровье позволило (значит, уже в октябре или позже), он начал выходить. Он бывал у меня изредка, и каждый раз я в разговоре возвращался к Сухомлинову и говорил ему: «Вот мы слышим, что у нас того-то нехватает, другого нехватает… Одни его хвалят, другие ругают, а мне кажется, что он ведет дело не совсем правильно» … Он чрезвычайно внимательно прислушивался к моим разговорам. Это было в течение всей зимы, но главный удар был нанесен Сухомлинову на пасхе, в апреле 1915 года, когда он ушел…

Председатель. – Кем же?

Андроников. – В январе 1915 года я имел целый ряд сведений и для меня было совершенно ясно, что Сухомлинов ведет нечестно и нечисто свои дела. Самые подробные показания, которые я теперь припомнить не могу, находятся в той Верховной Следственной Комиссии, на которую я указываю в моей бумаге. Для меня было совершенно ясно, что он не на высоте своего положения, что его окружает целый ряд бандитов, которые, на несчастие, на крови и на слезах всей России…

Председатель. – Т.-е. попросту шпионы?

Андроников. – Я бы не сказал шпионы, а – недоброжелатели… Я тогда совершенно не мог верить, я боролся с этой мыслью… Я не хотел верить, чтобы Сухомлинов, русский генерал, мог до такой степени опуститься, чтобы он шпионил, – мне это казалось неправдоподобным! Хотя эта идея у меня была…

Председатель. – А идея о г-же Сухомлиновой, как о шпионке, у вас была?

Андроников. – Относительно нее у меня были все скверные идеи, потому что это был человек чрезвычайно непорядочный, нехороший, и относительно нее нет того скверного, чего я бы не мог сказать: и шпионство, и все, что хотите, – все было!… Но это было «божество»!… Достаточно было сказать Сухомлинову полслова против нее, этого ангела-хранителя, чтобы раз навсегда вылететь из дому – как бывшей царице достаточно было сказать против Распутина, чтобы вылететь из Петрограда… Что я и испытал на себе…

Председатель. – Что еще вас соединяло с Распутиным, кроме определенного отношения к Сухомлинову?

Андроников. – Решительно никаких дел у меня не было. Я первое время считал его за человека серьезного. Каждый раз, когда он бывал у меня, – очень часто – на эту уху приходила Червинская. Он рассказал о своих отношениях к богу, плел что-то непонятное, и мы находили, что это очень серьезный человек…

Председатель. – Серьезный человек?

Андроников. – Он вел себя в высшей степени корректно. Выпивал одну бутылку мадеры, после которой не пьянел совершенно, вел себя прилично и уходил.

Председатель. – Но что же вам говорило тут о его серьезности?

Андроников. – Его рассуждения о высших материях, его вдумчивость… Все, что ему говорили, он воспринимал и кипел любовью к отечеству, высказывал свои воззрения, что нужно то-то и то-то сделать… Словом, высказывал свои идеи… Я в нем скверного в то время ничего не находил. Но впоследствии, когда он после обеда просил, чтобы кто-нибудь непременно начал играть, я его спрашивал: «Для чего?» – он говорил: – «Я хочу потанцовать», пускался в пляс и в течение часа до упаду танцовал. Мне это казалось странным, – я этого не понимал… Затем он подходил к телефону и вызывал всевозможных дам. Я должен был делать bonne mine au mauvais jeu,[*]

[Закрыть] – потому что все эти дамы были чрезвычайно сомнительного свойства…

Председатель. – А в продолжение вашего знакомства он один бывал у вас? Бывал ли при этом еще кто-либо, кроме Червинской?

Андроников. – Кроме Червинской, был Драгомирецкий. Все эти свидания я хранил исключительно для известных целей. Мне было чрезвычайно интересно, чтобы никто не мешал, так как мы с Червинской были заодно. Мой приятель Драгомирецкий был посвящен в это, он бывал.

Смиттен. – Кто такой Драгомирецкий?

Андроников. – Это бывший директор департамента духовных дел,[*]

[Закрыть] а теперь член совета министра внутренних дел… Уже впоследствии раз присутствовал преосвященный Евдоким, архиепископ Алясский и Алеутский, затем Варнава, иеромонах Августин и С.П. Белецкий.

Председатель. – Эти лица, значит, бывали у вас не один раз, а несколько раз?

Андроников. – Эти лица бывали… хотя не могу сказать, что часто. Варнаву я совершенно не знал. Он явился ко мне тоже два года перед тем. Я о нем слышал от великого князя Дмитрия Константиновича и покойного Константина Константиновича: Он их хорошо знал и там бывал. Он явился ко мне и отрекомендовался епископом Тобольским. А во второй раз он приехал ко мне совершенно больной (8 сентября 1915 года… или 1914? – не помню) из св. синода, когда его выругали и спрашивали, как он смел произвести прославление св. Иоанна. Он остался у меня, потому что не в состоянии был ходить, и жил у меня три недели, за что я был выслан из дома Толстой,[*]

[Закрыть] потому что он жил без прописки… Вся свита у меня жила, и я должен был всех поить и кормить, и лечить Варнаву…

Председатель. – Вы сказали несколько раньше, что Распутин слышал про вас и даже про вашу молельню. Как же вы объяснили себе это и кто рекомендовал вас Распутину?

Андроников. – Г. председатель! я этого не могу сказать: там такая масса была людей, которые были близки к Распутину… Может быть, кто-нибудь из дам ему рассказывал… Вообще обо мне гораздо больше говорили, чем следовало, и таким образом до него дошло…

Председатель. – Возвратимся к 1915 году, когда был нанесен, как вы выразились, «удар» Сухомлинову…

Андроников. – Когда мне стало совершенно ясно (а я много слышал из целого ряда источников и, в частности, от Червинской), что Сухомлинов делает недобрые дела и ведет себя неправильно, а главное, что тут пошли в ход взятки и раздача заказов тем фирмам, которые предлагают больший процент, – я решился написать великому князю Николаю Николаевичу – верховному главнокомандующему – письмо.

Председатель. – Эту часть вашего рассказа вы сократите, потому что об этом вы давали уже пространные показания другой Комиссии.

Андроников. – Я об этом написал. Затем, после этого письма я писал еще несколько писем и видел, что они попадают на правильную почву. Следовательно, с одной стороны – верховный главнокомандующий, с другой стороны – Распутин. И вот у меня была надежда на то, что так или иначе этот сильный человек будет сломлен. Конечно, слишком дерзко приписывать себе эту роль, так как я был маленькой спицей в той колеснице, которая валила этого человека…

Председатель. – «Удар», который вы нанесли в мае месяце, – в чем заключался?

Андроников. – Это то, что Сухомлинову тогда не удалось меня спихнуть: он требовал от министра Маклакова моей высылки из Петрограда и писал всякие инсинуации в газетах (я понимал, что это косвенно касается меня, что я мешаю его работе).

Председатель. – Чем вы защищались, на кого опирались?

Андроников. – На свою собственную совесть. Я громко его ругательски-ругал!…

Председатель. – Но вы знаете, в прежнем российском государстве собственная совесть была довольно шаткой основой… На какую реальную силу вы опирались, отстаивая свое пребывание в Петрограде?

Андроников. – Маклаков не счел возможным удовлетворить его ходатайство, потому что не было причин.

Председатель. – Может быть играла роль ваша близость к Распутину, который был силой?

Андроников. – Этого я не думаю. У меня был защитник, ген. Воейков: я верил, что если будет приказано меня выселить, то я обращусь к Воейкову и скажу, что это интрига Сухомлинова…

Председатель. – Значит, Сухомлинов, защищаясь, пытается удалить вас из Петрограда, но, наконец, в мае…

Андроников. – Память мне изменила: кажется, 11 июня он получил письмо от государя, где ему дается отставка… Он всех министров возбуждал против меня, просил меня не принимать …

Председатель. – Сколько времени продолжаются после этого ваши отношения с Распутиным?

Андроников. – Это было в июне 1915 года, – значит: весь июнь, всю осень – вплоть до истории с кошками. История с кошками была в январе 1916 года…

Председатель. – Вплоть до истории с кошками? Значит, до истории с Ржевским и А.Н. Хвостовым. Какие у вас были отношения с А.Н. Хвостовым?

Андроников. – Хвостова я знал, как губернатора. Я слышал о его путешествии в Вологду – он много путешествовал, – и один чиновник препроводил мне фотографии, которые он снимал во время своего путешествия по Северному краю. Затем я знал о его деятельности в Н.-Новгороде. Знал, что он деятельный человек. Когда был убит покойный Столыпин, то в газетах писалось (но это неправдоподобно), что будто бы Столыпин оставил записку, в которой он просит своим заместителем назначить Хвостова… Это оказалось неправдой. Но факт был фактом, бывший государь желал сделать Хвостова министром внутренних дел и об этом, при отъезде из Киева, сообщил В.Н. Коковцеву, которого он тогда сделал председателем Совета Министров. Коковцев сильно возражал и просил государя этого не делать, так как ему, Коковцеву, пришлось бы уйти, потому что он не мог с Хвостовым работать… Таким образом, тогда был назначен Макаров, а Хвостов, как я слышал, был кандидатом на министерский пост. Затем, после речи Хвостова в Государственной Думе, в июне 1915 года, о немецком засилье и дороговизне, которую я прочел, мне чрезвычайно понравилось, что явился человек, который энергично открывает глаза на все, и я искал случая с ним познакомиться. Я высказывал желание с ним познакомиться. Тут как тут – Червинская: «Помилуйте, это мой друг по Мариенбаду! Я вас с ним познакомлю»… – «Пожалуйста!» Они постоянно, несколько лет, бывали в Мариенбаде. Она его пригласила к себе, и мы познакомились. Я его отца очень хорошо знал и его помню лицеистом.

Председатель. – Он вам показался подходящим к посту министра внутренних дел?

Андроников. – Он мне показался человеком энергичным, он здраво рассуждал, но я далек был от мысли, что выбор остановится именно на нем. И тогда мне пришлось с ним побывать вместе у Вырубовой. Нас в вагоне увидели, да и трудно было его не заметить (я тоже был полнее, чем теперь)… – Нас увидело несколько знакомых и сейчас же, после назначения Хвостова, они говорили: «Ах, Андроников возил Хвостова в Царское, – значит, вот откуда все это происходит!…»

Председатель. – Значит, ваша поездка в Царское была до его назначения?

Андроников. – Да.

Председатель. – А вам приходилось говорить с Распутиным относительно назначения Хвостова?

Андроников. – Меня злило, когда Распутин говорил: «Я назначил Хвостова, я назначил Белецкого»… Это было неправда, потому что Хвостов был назначен 24-25 августа, а Распутин приехал в сентябре!…

Председатель. – А как случилось, что вы с Хвостовым поехали к Вырубовой в Царское Село?

Андроников. – Случилось это очень просто. Я Вырубову встретил у Распутина, когда он приехал после своего ранения… Она сказала, что слышала обо мне много скверного. Я тут же поблагодарил за любезность и сказал, что это – de fil en aiguille…[*]

[Закрыть] Она сказала, чтобы я к ней заехал. Я с удовольствием воспользовался этим приглашением и был у нее. Конечно, разговор шел только о бедном Григории Ефимовиче: какой он несчастный, как на него много сплетничают и какой он хороший человек!… После этого я бывал несколько раз и потом я начал ездить туда открыто, и главная тема была всегда – Распутин. Впоследствии, когда Распутин проявил всю свою канальскую и скверную душу, весь свой разврат, – я продолжал ездить к Вырубовой и умолял ее как-нибудь остановить и воздержать его от кутежей и безобразий, – так как, по моему мнению, это совершенно не соответствовало тем отношениям, которые к нему питали в Царском Селе – наверху… Она каждый раз во время моего визита зевала, охала, ахала, говорила, что все это вранье, находила, что я скверный человек… Можно было приводить факты, что он там-то и там-то кутил, но она ничему не верила.

Председатель. – Как вы характеризуете Вырубову?

Андроников. – Совершенно больной особой. Это две больные женщины…

Председатель. – Вырубова и бывшая императрица?

Андроников. – Это две истерички, – глубоко несчастные женщины, которые верили в этого Распутина, как в посредника между ними и господом богом. Дальше этого человек итти не может!…

Председатель. – Вырубова – умная женщина?

Андроников. – Все, что хотите, только не это! – Глупа… Удивительно добрая, – очень добрая личность…

Председатель. – Какое у них было представление о Распутине? Кто он такой, с православной точки зрения?

Андроников. – Что это какой-то посланный господом богом – спаситель, пророк… Все, что он говорит, – истина святая. Ясновидящий! Так они его характеризовали… Я бывшую императрицу никогда не видел и у Вырубовой не встречал, хотя знаю, что она многим устраивала там свидания… Но от Вырубовой я постоянно слышал, что Григорий Ефимович – это святой человек… Она в это твердо верила. Позвольте рассказать следующее. Статс-даму Нарышкину, например, очень бойкотировали за то, что она была против Распутина, и никогда с бывшей императрицей у ней разговора о Распутине не было, а если был, то прекращался, потому что старуха твердо стояла на своем… Она мне говорила, что когда Вырубову (она это знала от бывшей императрицы) после крушения поезда вытаскивали из-под обломков, она все время кричала: «Отец, отец, помоги!» (это про Распутина). Она верила, что он ей поможет… Так оно и вышло. Я не знаю, известно ли это почтенной Комиссии, но положение было такое, что когда ее перевезли совершенно больную, почти безнадежную, то вызвали Распутина. Распутин тогда звонит по телефону ко мне, не могу ли я ему устроить какой-нибудь автомобиль. Я этого сделать не мог. Кто-то из других знакомых дал автомобиль, и он помчался в Царское Село. Когда он приехал в Царское, то тут около больной Вырубовой стояли бывший государь, государыня, вся царская фамилия, т.-е. дочери, и несколько докторов. Вырубова была совершенно безнадежна. Когда Распутин пришел, он поклонился, подошел к ней и начал делать какие-то жесты и говорить: «Аннушка, слышишь ли?», и она, которая никому ничего не отвечала, вдруг открыла глаза… Это гипноз. Про это мне подробно рассказывала, кажется, та же Нарышкина…