Текст книги "Падение царского режима. Том 1"

Автор книги: Павел Щёголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Председатель. – Почему Министерство Иностранных Дел, т.-е., значит, учреждение, которое ведает внешней политикой мирового государства, во всяком случае великой державы? Как одно[*]

[Закрыть] могло считаться по легкости своей равным министерству синода?

Штюрмер. – Мне трудно сказать это, я никогда в нем не служил, об этом тогда разговора не было. Мне трудно сказать.

Председатель. – Почему вы не можете сказать?

Штюрмер. – Если вы мне позволите сказать, как на практике я считал, я не буду обобщать, я буду брать, как было. Я думаю, что как в то время, так и до сих пор вся политика Министерства Иностранных Дел сосредоточивалась на войне. Дело это вели три представителя Министерства Иностранных Дел, два посла, английский и французский, и изредка приезжал итальянский посол, но он менее имел влияние потому, что в то время они ничего не делали, и дело начиналось так…

Председатель. – Может быть лучше не нужно говорить даже нам о представителе дружественной нам державы, о том, что он приезжал?

Штюрмер. – Во всяком случае, это случилось в связи с этими тремя послами, остальные европейские вопросы не имели того значения, да и посланники не ездили, а иногда приезжали, их принимал товарищ министра. Так, что все сгруппировалось, в одном месте. С одной стороны, было очень трудно, но, с другой стороны, это не было так бесчисленно, разнообразно и бесконечно, как в Министерстве Внутренних Дел, где целые дни телеграммы, ночью телеграммы, где экстренно желают видеть, нужно принимать. Там было адское положение. Это мне подсказал опыт.

Председатель. – Что вам подсказал опыт?

Штюрмер. – Этот опыт мне подсказал, я объясню, что я увидел потому, что понимал и чувствовал, что легче Министерство Иностранных Дел, чем Министерство Внутренних Дел.

Председатель. – Простите, когда вы изволили определять задачи Министерства Иностранных Дел, вы изволили взять совершенно внешнюю, я бы даже сказал, канцелярскую сторону. Разве в Министерстве Внутренних Дел нет мозга, который должен быть весь обращен на великую задачу ведения внешней политики со стороны нашей родины?

Штюрмер. – Совершенно верно, это и было. Это была одна задача, и все было сосредоточено на ней. С одной задачей можно было справляться, а задача Министерства Внутренних Дел, это была ужасно непосильная работа. Я узнал, что государь император желает переменить министра иностранных дел.

Председатель. – Почему переменить? Как вы это узнали?

Штюрмер. – Не знаю, его величество не сказал почему.

Председатель. – Значит, он не сказал, почему он хочет переменить министра иностранных дел?

Штюрмер. – Определенно, чтобы те или другие шаги были, он не говорил, но вообще он был недоволен какой-нибудь ошибкой.

Председатель. – Как же вы справлялись с этой большой задачей, как вы соглашались с основной задачей Министерства Иностранных Дел, т.-е., руководить внешней политикой России?

Штюрмер. – Т.-е., что вы хотите сказать?

Председатель. – По существу, какие у вас вопросы возникали, – так, например, вопрос об отношении к союзникам?

Штюрмер. – К союзникам отношения были самые определенные, самые дружеские, откровенные.

Председатель. – Вам известно, что вся германская печать встретила с радостью ваше назначение министром иностранных дел и говорила и связывала это с предложением мира?

Штюрмер. – Нет, этого я не знаю, но я себе это объясню тем, что я был совершенно неизвестным деятелем, одним из очень многих в империи, ничем себя не выказывавший и, кроме того, с немецкой фамилией. Вот я и думаю, эта немецкая фамилия сыграла ту роль радости. Я всеми способами пользовался, чтобы разочаровать их в этом. Я был у московского городского головы и сказал ему: «Вы меня знаете, знаете, что я православный, я у вас в Москве был, а вот говорят, что я иностранец. Пожалуйста, я вас прошу говорить всем и каждому, что это неправда, что отношения у меня с английским и французским послами самые лучшие, что я держу знамя России высоко». В некоторых вопросах у нас были несогласия, но с английским послом я всегда был согласен. Один раз была история, что в газете «Русский Гражданин» было напечатано выступление против англичан. Тогда я спрашивал, посылал объясниться. Он должен был поехать объясняться с послом.

Председатель. – Вы по собственной инициативе это сделали?

Штюрмер. – Насколько помню относительно этого – да. Может быть потому мы сейчас заговорили об этом, но во всяком случае существует телеграмма (может быть неудобно об этом говорить?) лорда Грея, в которой он говорит по поводу истории Булацеля, что он сообщил Бенкендорфу и что он дело Булацеля считает поконченным. У него осталась в памяти только благодарность за то содействие, которое министр иностранных дел Штюрмер оказал, чтобы это дело выяснить. А с английским послом всегда отношения были самые лучшие.

Председатель. – Значит, во-первых, вы это объясняете вашей немецкой фамилией, и, во-вторых, тем, что вас не знали немцы.

Штюрмер. – Я никогда не выступал в качестве министра.

Председатель. – Так что такая встреча была основана на недоразумении?

Штюрмер. – Я думаю – на немецкой фамилии.

Председатель. – Но основывать это на немецкой фамилии, значит основывать на недоразумении?

Штюрмер. – Ничего другого не было.

Председатель. – Тем не менее, это был факт. Как вы к нему относились, т.-е. к тому факту, что назначение министра иностранных дел в России, которая находится в войне с Германией, приветствуется сплошь германской печатью, как признак предстоящего мира.

Штюрмер. – Дело в том, что, когда я вступил в управление министерством, я разослал выработанную канцелярией ноту, что назначение мое знаменует прежнюю политику, т.-е. полное единение с союзниками и убеждение, что война не будет закончена без того, чтобы мы не достигли результатов, положенных в основу.

Председатель. – Вступая, министр иностранных дел делает такое разъяснение и тем не менее германская печать говорит: «Радуйтесь, дело хорошо у нас, потому что в России назначен Штюрмер министром иностранных дел, значит, скоро можно рассчитывать на мир». Таков смысл.

Штюрмер. – Что я мог сделать, кроме того, что я объявил, что я продолжаю старую политику? Что же я мог еще сделать?

Председатель. – Но вас не беспокоило такое впечатление у немцев?

Штюрмер. – Извините, когда я что-нибудь не так сделаю, у меня это на совести, а когда я знаю, что я делаю так, как следует, и это известно всем, как я мог беспокоиться? Я сам раз обращался к английскому послу, который играл первенствующую роль.

Председатель. – Как сложились ваши отношения с английским послом?

Штюрмер. – Никаких столкновений не было, он был очень доволен (история Булацеля), благодарил меня, а что в душе он чувствовал, я не знаю. Если вам угодно подробности, то из них двух, я встречал гораздо более содействия и дружелюбного отношения, и меня более понимал английский посол, чем французский. Например, по польским делам с французским послом я не был согласен.

Председатель. – Разрешите, чтобы покончить с вопросом о диктатуре, поставить такой вопрос. Ведь эта мера об учреждении диктатора была обнародована? Как обстояло дело?

Штюрмер. – Я не могу сейчас ответить на это. Как вам сказать, там есть управляющий делами Совета Министров Н.Д. Лодыженский[*]

[Закрыть]. Это очень опытный человек, я думаю, что это было сделано.

Председатель. – Это вопрос не канцелярский, вы понимаете; безответственный монарх и ответственный министр, это значит мера, которая ломала основные законы. Была она опубликована за подписью ответственного министра, за это беззаконие отвечающего?

Штюрмер. – Простите меня, мне кажется, что да. Мне очень совестно, что я не могу ответить на это, я понимаю всю важность вопроса, который вы мне ставите, но я не могу ничего сказать.

Председатель. – Разрешите потом к этому вернуться. Таким образом вопрос о диктатуре покончен. Теперь разрешите спросить вас, какие были отношения к Манасевичу-Мануйлову?

Штюрмер. – Вот какие отношения. Когда я был директором департамента общих дел, то раз в приемной Плеве ко мне подошел человек, совершенно мне неизвестный, который сказал, что он состоит при посольстве в Париже в качестве агента по сыскной части (кажется, Ратьков[*]

[Закрыть] был), я его еще несколько раз видел, он являлся с докладом и к Плеве, очень образованный и интересный человек. Он у меня был, оставил карточку; вероятно, и я ему оставил карточку.

Председатель. – Вы были тогда директором департамента общих дел?

Штюрмер. – Да. Но дел у нас никаких не было по службе. Он состоял в ведении департамента полиции. Затем он уехал, и я его потерял из виду. И вот, когда я был членом Государственного Совета, я встретил его в приемной у Витте, и он сказал, что он состоит при Витте.

Председатель. – Который был при этом кем?

Штюрмер. – Он жил на островах, значит, был председателем Совета Министров, я это хорошо не помню. Знаю, что он был на службе на жалованье, вроде дежурного чиновника при нем, но я хорошо не помню: председателя Совета Министров или Комитета министров. Таким образом знакомство возобновилось. Так что, когда я был назначен председателем Совета Министров, то не помню, кто-то говорил о том, для вас нужна охрана, нужно людей знающих, у нас есть такой человек, который имеет отношение к прессе, и назвал фамилию Манасевича-Мануйлова. Я сказал, что я его знаю, что он был при посольстве в Париже и что он был при Витте и что я его биографию не знал, знаю, что он был информатором и сотрудником «Нового Времени» и «Вечернего Времени», где он писал под инициалами М.М. Потом он был прикомандирован в мое распоряжение – председателя Совета Министров.

Председатель. – Кем?

Штюрмер. – Он, кажется, в октябре, как я потом узнал, числился на службе, по какой – не знаю, по Министерству Внутренних Дел и получал жалованье. Кажется тут слово «информатор» и было произнесено.

Председатель. – Вы ничего дурного о нем не знали?

Штюрмер. – Тогда не знал, но потом понемножку я узнал.

Председатель. – Когда вы стали узнавать?

Штюрмер. – Когда я был министром внутренних дел. Виноват, даже раньше узнал; когда я был назначен 20-го числа, через несколько дней я был в Министерстве Внутренних Дел, и тут после этого появился отчет в газетах, в котором было сказано, что такой-то секретарь председателя Совета Министров Манасевич-Мануйлов. У меня было два секретаря, которых я унаследовал от моих предшественников, Коковцова и Горемыкина, один – церемониймейстер Юрьев, другой – Нахимов, – они и заявили, что это написано. Тогда я распорядился через бюро печати (у меня сохранилось в памяти число – 23 января), чтобы в «Новом Времени» было напечатано официально, что никакой перемены в личном составе секретариата у председателя Совета Министров не произошло. Секретарями попрежнему остаются Юрьев и Нахимов, и никогда в жизни Манасевич-Мануйлов моим секретарем не был.

Председатель. – Значит, и после этого объявления Манасевич-Мануйлов попрежнему продолжал быть в вашем распоряжении?

Штюрмер. – Да. Но секретарем он не был, об этом я могу официальной справкой подтвердить.

Председатель. – Тут вы и начали узнавать, что это за человек Манасевич-Мануйлов?

Штюрмер. – Я узнал из дела, что он не порядочный, что он назвался секретарем. Конечно, он отрицал это.

Председатель. – Когда же вы узнали, что из себя представляет Манасевич?

Штюрмер. – Когда узнал я его прошлое? Насколько помню, летом.

Председатель. – От кого вы узнали?

Штюрмер. – Насколько помню, от департамента полиции.

Председатель. – Как это случилось?

Штюрмер. – Директором департамента полиции в то время был Климович. Я не могу точно определить, когда и что: он мне прислал записку. Он был у Витте, потому что, когда я ушел из Министерства Внутренних Дел летом, тогда я обратил внимание моего преемника на то, что есть справка, которую он может получить от директора департамента полиции, с которой я не успел ознакомиться. Но от него он может получить все, что нужно.

Председатель. – Т.-е., вы передали чиновника особых поручений?

Штюрмер. – Он не был чиновником, но если он был нужен, я за ним посылал.

Председатель. – Но, получив эти сведения, вы не нашли нужным такого чиновника уволить?

Штюрмер. – Просто я не успел этого сделать, потому что это так совпало. Я, конечно, этой запиской интересовался, но не имел времени ее вручить, все откладывал от одного дня до другого.

Председатель. – Таким образом, значит, это было все время, пока вы занимали должность министра внутренних дел, т.-е., до какого времени?

Штюрмер. – До 7 июля.

Председатель. – Хорошо. Скажите, почему, если вы в январе не знали еще, что собой представляет Манасевич-Мануйлов, зачем вам нужно было опровергать, что он не состоит вашим секретарем, или хотя в такой форме, без упоминания фамилии Манасевича-Мануйлова, что секретариат ваш в прежнем составе?

Штюрмер. – Потому что секретарь и его товарищи были в претензии. Потому что они думали, что я их увольняю. По штату всего два секретаря полагается. Значит, они думали, что я их увольняю.

Смиттен. – Если вы личных секретарей удостоверили, что сведения не верны, разве этого не было достаточно? Зачем же было публично в печати опровержение писать?

Штюрмер. – Конечно, я был бы осторожнее, если бы я знал.

Смиттен. – Я не об этом спрашиваю. Я говорю, что опровержение в печати вы сделали для того, чтобы успокоить секретарей; вы могли бы их лично успокоить. Зачем в печати опубликовывать?

Штюрмер. – Потому что его многие видели в Министерстве Внутренних Дел и так как они слышали про сыскную часть, где он был прежде за границей, то очень многие из чинов министерства, повидимому, выражали недоумение, зачем же такое лицо, служившее прежде при сыскной части, с министром ездит?

Смиттен. – Значит, другими словами, вы утверждаете, что сама личность его при председателе Совета Министров вызывала уже некоторое неудовольствие?

Штюрмер. – Он никогда не был определенным лицом, которое могло бы быть назначено на должность. Когда были поручения, их было весьма и весьма немного, он вызывался.

Председатель. – Ведь центр вопроса не в том, в качестве чего он бывал. Бывал ли он час во весь день, не каждый день, а центр заключается в том, что вы терпели около себя лицо опороченное. Вот в чем весь центр тяжести. Как вы могли допустить?

Штюрмер. – Дело в том, что Министерство Внутренних Дел тем и отличается, что оно имеет потребность по сыскной части в таких лицах. Может быть вы изволите помнить, много лет тому назад Бебель обвинял Бисмарка в том, что лицо, состоявшее при нем, заведывавшее сыскной частью, торговало концессиями железнодорожными? Должен сказать, я думаю, на такую должность джентльмены не пойдут, приходится терпеть таких людей.

Председатель. – Почему на должность чиновника по поручениям при Министерстве Внутренних Дел или даже при председателе Совета Министров не пойдет такое лицо? Вы мне ответили, что в департаменте полиции не могли не быть темные лица, а дело шло о том, чтобы опороченного человека изгнать с поста чиновника особых поручений при председателе Совета Министров; где сказано или какой Бисмарк или Бебель сказали, что проходимцы должны быть чиновники особых поручений?

Штюрмер. – Он никогда не был чиновником особых поручений.

Председатель. – Т.-е. состоял при председателе Совета Министров.

Штюрмер. – Мы имеем дела такие, когда очень трудно найти таких лиц, которые на это пойдут.

Председатель. – Какие такие дела у председателя Совета Министров?

Штюрмер. – Было одно дело, на которое мне пришлось его вызвать. Это было особое дело, которое мы на него возложили.

Председатель. – А именно?

Штюрмер. – Может быть вы помните фамилию Ржевского, которому вменено было обвинение? Мне нужно было узнать от его жены, жена она или нет. Я не знаю. Надо было узнать, подтвердит ли она показания Ржевского, надо отыскать ее. Я обратился к Манасевичу-Мануйлову.

Председатель. – Почему вам это нужно было сделать?

Штюрмер. – Я должен был это сделать.

Председатель. – Почему?

Штюрмер. – Необходимо было выяснить одно обстоятельство.

Председатель. – Почему и какое обстоятельство?

Штюрмер. – Я имел готовый ответ, но я затрудняюсь.[*]

[Закрыть]

Председатель. – Пожалуйста.

Штюрмер. – Дело в том, что было сделано заявление о том, что должно быть произведено покушение на жизнь Григория Распутина. Надо было выяснить, насколько это верно.

Председатель. – Почему надо было выяснить?

Штюрмер. – Получил указания.

Председатель. – Вы получили указания?

Штюрмер. – Да.

Председатель. – От кого?

Штюрмер. – Позвольте не называть от кого.

Председатель. – По-моему это даже не ваше право не называть?

Соколов. – Надо указать, что он допрашивается не в качестве обвиняемого, а в качестве должностного лица.

Председатель. – Вам указывается, что мы допрашиваем вас, как бывшее должностное лицо, не правда ли? Мы здесь не следователи, а лица, которые должны расследовать известное дело; вы будете потом допрашиваться следователем и тогда, как у всякого обвиняемого, у вас есть право не отвечать на все вопросы.

Штюрмер. – Я не могу быть обеспеченным, что это не появится в газетах завтра или послезавтра, что вообще это будет не опубликовано.

Соколов. – Тем материалом, который вы даете, мы располагаем по нашему усмотрению, как мы желаем.

Штюрмер. – Трудно сказать.

Соколов. – Вы сказали, что если вы обязаны, то вы скажете. Вам объяснили, что вы обязаны называть тех лиц, которые вам давали указание.

Штюрмер. – Это было такое конфиденциальное поручение, я могу сказать, в чем оно заключается.

Председатель. – Насчет конфиденциального и секретного я имел случай вам несколько раз указать на большое значение, государственное значение того, что здесь делается. Вы в Чрезвычайной Следственной Комиссии, которая занята чрезвычайными следственными делами. Какой же тут может быть разговор о формальностях маленьких? Тут по существу нужно знать всю правду и правду до конца. Так что я просто удивляюсь, что приходится обращать еще раз ваше внимание на это. Вы говорите: «секрет», «неловко», все это такие категории, которые должны быть отброшены. Я вас не увещеваю, вы можете поступать так, как вам угодно, только я хотел бы, чтобы вы поняли то, что здесь происходит. Так вот, значит, вопрос заключается в том, почему председатель Совета Министров заинтересовался вопросом о том, что возникло предположение, что некоторые лица отправляются куда-то, для того, чтобы устроить, убить какого-то там человека, этого самого Распутина.

Штюрмер. – Виноват, как вы ставите вопрос? Почему он заинтересовался?

Председатель. – Да, почему этим заинтересовался председатель Совета Министров?

Штюрмер. – Мне надо было дать объяснение по этому делу. Это было секретное дело. Чтобы выяснить вообще, существует это или не существует.

Председатель. – Значит, оказывается, что у председателя Совета Министров, по крайней мере в вашем лице, были такие щекотливые поручения, для которых мог понадобиться человек не особенно безупречной репутации?

Штюрмер. – Человек, который мог вращаться в той среде, где был Ржевский. Следовательно, можно было ожидать, что он может услышать что-нибудь. Это было первой причиной, почему я к нему прибегнул.

Председатель. – Вы не устали ли, не хотите ли небольшой перерыв?

Штюрмер. – Нет, благодарю, не устал.

Смиттен. – Какие еще поручения вы делали Манасевичу-Мануйлову, давали ли вы какие-нибудь поручения за границу?

Штюрмер. – За границу – ни одного, категорически говорю, ни одного.

Смиттен. – А поручений каких-нибудь других, кроме сведений, касающихся Распутина?

Штюрмер. – Я исключительно его специализировал, наметил одного и нужно было локализировать. Он должен был наблюдать за тем, чтобы охранять, наблюдать за охраной того, что делается у Григория Распутина. Я его на этом специализировал. Когда я был назначен, он уже служил в Министерстве Внутренних Дел, не знаю, в какой должности; это было в октябре за 3 месяца до моего вступления. Получал жалованье, насколько я помню, 1.000 руб. в месяц, 12.000 в год, это было до меня. Затем он стал больше получать, сначала он получал 6.000, потом 12.000, потом возник вопрос о том, что ему хотели в министерстве прибавить, но когда я его специализировал, я его перевел на шесть тысяч.

Иванов. – По охране Распутина или по наблюдениям за Распутиным?

Штюрмер. – По охране.

Смиттен. – Вы должны были следить, как за лицом сомнительным, или охранять его особу от посягательств?

Штюрмер. – И то и другое. Дело было так. Распутин последнее время стал очень много кутить, и охранка его жаловалась, что нет никакой возможности за ним наблюдать, потому что за ним приезжают разные моторы ночью и увозят его. Куда они едут – неизвестно. Он не желает, чтобы за ним следили, его охраняли. У него бывала масса народу, целый ряд посетителей и целый ряд таких, которые вместе с ним уезжали. Стало быть, нужно было поставить человека, который знал бы приблизительно, кто из лиц приезжающих мог быть опасным, нежелательным, чего низшие агенты не могли сделать. Вот тут был нужен Манасевич-Мануйлов. Это и было на него возложено. Он знал всех. Он был у него в семейство вхож.

Председатель. – Кто у кого?

Штюрмер. – Манасевич-Мануйлов у Распутина, может быть и обратно.

Председатель. – Манасевич в семействе Распутина или Распутин в семействе Манасевича?

Штюрмер. – Может быть, последнего я не знаю. Знаю, что Мануйлов бывал у Распутина, знал всех, знал фамилии, мог следить, предупреждать относительно того, что с этим опасно дело иметь, с этим можно ездить или не ездить и т.д.

Смиттен. – Вы удостоверяете, что к вам поступили сведения о том, что Распутин ускользает от сведений агентов, которые поставлены для охраны к нему?

Штюрмер. – Да. Тут целый ряд вопросов, и я был рад, что нашелся человек, который мог следить, потому что это было мучительно, все просьбы, телеграммы.

Председатель. – От кого?

Штюрмер. – От семейства Распутина, которое боялось за него, что его увозят, что его нельзя охранять, Распутин не желал иметь с ними дела. Говорил, что они стесняют его.

Председатель. – Опять таки, почему для председателя Совета Министров имеет значение беспокойство семьи Распутина. Ведь миллион семейств беспокоится?

Штюрмер. – Ведь не для моего беспокойства я оставил Мануйлова. А со всех сторон были заявления, все жаловались. Генерала, начальника охранного отделения…

Смиттен. – Генерал Глобачев?

Штюрмер. – Да. Оттуда шли заявления о том, что он не слушается, что там поставлены агенты, караульные, он этих агентов прогнал, и, значит, Мануйлов играл роль примирителя, увещевателя.

Смиттен. – Позвольте мне такой вопрос поставить. Манасевича-Мануйлова, которого вы учитывали, как лицо небезукоризненное с нравственной точки зрения, вы назначили наблюдать за Распутиным, потому что Распутин от наблюдения других ускользает; доверяли ли вы наблюдению, которое Манасевич осуществлял за Распутиным, и не было ли подозрения у вас,[*]

[Закрыть] что Мануйлов и Распутин сообща будут делать дела, которые вредны для государства?

Штюрмер. – Нет, ведь охрана есть.

Смиттен. – Ведь вы говорили, что Распутин от наблюдения других ускользал и находился под наблюдением приставленного Манасевича-Мануйлова, но Мануйлов не пользовался у вас репутацией человека безукоризненного, как же вы ограждали государственные интересы?

Штюрмер. – Я не видел, в чем государственные интересы нарушаются.

Смиттен. – Тогда для чего же было наблюдение за Распутиным. Не только охрана, но и наблюдение?

Штюрмер. – Потому что думали, что охрана не достаточно твердо исполняет свои обязанности.

Соколов. – Наблюдение в целях охраны значит было?

Штюрмер. – Так сказать, я в это не вмешивался.

Соколов. – Значит, наблюдение в целях того, не занимается ли Распутин вредным делом, или наблюдение в целях только установить правильно ли он охраняется?

Штюрмер. – В охранном отделении записывались все фамилии, кто у него бывал.

Председатель. – Вы не отвечаете на вопрос. Вопрос заключается в том, чтобы выяснить, какую цель имело наблюдение. Превратностью судьбы или волею судьбы этим делом в России стал заниматься председатель Совета Министров, т.-е. председатель Совета Министров русский. Председатель Совета Министров занимается охраной Распутина, устанавливает за ним наблюдение и тогда, когда волею судеб это завершилось, вам ставят вопрос: какова была цель того наблюдения, которое вы установили. Не то, что можно прочесть в листках, там о цели наблюдения меньше всего можно прочесть, а цель знает тот, кто учреждает это особое наблюдение.

Штюрмер. – Исходный пункт был тот, что на него было сделано покушение. Надо было исследовать, правильно ли это или нет. Помог в этом Мануйлов, потому что у него были связи. С этого и началось. Затем последовали жалобы, что Распутина не могут охранять, потому что он никого не слушает и делает все по-своему.

Председатель. – От Глобачева, от департамента полиции?

Штюрмер. – Да, и от департамента полиции и оттуда шли на Распутина жалобы. Тогда был под рукой человек, который его знал лично, бывал у него, который мог ему объяснить то, чего не могли объяснить низшие агенты. Этот человек и был к нему приставлен.

Председатель. – Так что это для проведения наблюдений и для примирения с этим наблюдением Распутина?

Штюрмер. – Я извиняюсь. Я не был подготовлен к этому. Вот сейчас я вспоминаю, что было два случая, когда было заявлено, что приходили к нему два офицера ночью, опрашивали его, хотели бить. Потом другой случай был, что какой-то Таль хотел покушение сделать. Это поддерживало убеждение, что обыкновенные агенты не могли ничего сделать. Он их к себе в комнату не пускал, нельзя было установить внутреннее наблюдение. Это наблюдение велось охраной, но так как этого было недостаточно, возбуждалось опасение, что может повториться такой случай, который был в Сибири, когда на него было произведено покушение. Тогда к нему приставили Манасевича-Мануйлова с специальным поручением охранять его.

Соколов. – Вы упоминали, что получили секретное поручение расследовать дело о покушении Ржевского на Распутина. Какие-нибудь секретные поручения вы получали…

Штюрмер. – Из того же источника?

Соколов. – Из того же источника или из другого.

Штюрмер. – По вопросам политическим не могу вспомнить.

Соколов. – Какие вопросы?

Штюрмер. – Их было много.

Соколов. – Те, которые были.

Штюрмер. – Я начал с того, что я знал.

Соколов. – Кроме этого секретного поручения, были еще другие?

Штюрмер. – Опять таки мне это трудно сказать; что вы называете секретным? В Министерстве Внутренних Дел все секретно. Я не могу иначе сказать, чем секретно. Например, оценка какого-нибудь чиновника выдающегося, который непосредственно к государю императору имеет отношение, это опять таки секретно; но тем не менее я никогда не получал секретных отношений относительно его.

Соколов. – Вы считаете секретным отзыв о тех чиновниках, которые имеют непосредственное отношение к государю. Так вот, какие отзывы приходилось вам давать о лицах, имеющих непосредственное отношение к государю?

Штюрмер. – Их было немного.

Соколов. – Тем легче вам будет перечислять, если их было немного.

Штюрмер. – Я бы просил опять таки, чтобы это осталось, не оглашалось, если возможно, тут по поводу Ржевского.

Председатель. – Относительно этого, тут уже оговорка есть. Значит, вам известно, что просьба о каком-нибудь сохранении секретов между нами совершенно неуместна.

Штюрмер. – Я бы хотел, чтобы это не попало в газеты.

Председатель. – Позвольте, без деталей. Обратите внимание на то, что между нами не может быть никаких договоров относительно секретов. Я вам уже объявлял несколько раз о целях Комиссии и из этих целей вы уже сами можете сделать известный вывод относительно того, насколько это подлежит оглашению.

Соколов. – Вы начали о Ржевском.

Штюрмер. – Из этого дела о Ржевском возникла переписка между «Биржевыми Ведомостями» и другой какой-то газетой. Изложена была беседа корреспондента с Белецким, сенатором, который был назначен иркутским генерал-губернатором. Я счел своим долгом доложить государю императору, как это было.

Соколов. – Когда вы доложили, какое последовало распоряжение?

Штюрмер. – Он не был назначен генерал-губернатором.

Соколов. – Чем вы мотивировали, почему он не был назначен?

Штюрмер. – Отсутствие служебного такта.

Соколов. – В чем Белецкий проявил отсутствие служебного такта?

Штюрмер. – Он рассказывал свои интимные отношения служебные с бывшим императором, то, что тот ему сказал, что он ему ответил. Это такого рода служебная тайна, которую разглашать не дозволялось.

Соколов. – Вы говорите о том интервью, где Белецкий говорит, что Хвостов, вместе с Ржевским, имел замысел убить Распутина? Вы считали, что это интимная вещь, которую нельзя оглашать.

Штюрмер. – Нельзя оглашать, потому что я убедился, что это неправда, а он напечатал. Он не должен был писать против министра.

Соколов. – Он не был назначен генерал-губернатором, но остался сенатором?

Штюрмер. – Это дело министра юстиции.

Соколов. – Вы не возбуждали вопроса о его служебном преступлении, что он, пользуясь званием товарища министра и сенатора, распространяет заведомую клевету о министре внутренних дел?

Штюрмер. – Это послужило поводом…

Соколов. – К тому, что он не получил должность генерал-губернатора?

Штюрмер. – Да.

Соколов. – А сенатор он оставался. А о том, чтобы возбудить служебное расследование…

Штюрмер. – Я сообщил министру юстиции.

Соколов. – Кто был министром юстиции?

Штюрмер. – Хвостов.

Соколов. – Что же вам ответил Хвостов?

Штюрмер. – Что он очень возмущен, отрицательно относится к этому и остановился на мысли о том, что он не должен оставаться сенатором.

Соколов. – Это осуществилось или нет?

Штюрмер. – Нет.

Соколов. – И вы терпели, как председатель Совета Министров, что лицо, с заведомой клеветой выступившее в печати, оставалось на этой должности?

Штюрмер. – Я был по должности министра внутренних дел, а в должность, касающуюся министра юстиции, я не вмешивался.

Иванов. – Скажите, когда вы получили сведения о неблаговидной деятельности Манасевича-Мануйлова, то вы изволили содействовать расследованию его деятельности. В чем-нибудь выразилось это содействие?

Штюрмер. – Нет, я его специально назначил заведывать охраной Распутина, никаких других поручений я ему не давал. Это было гораздо раньше.

Иванов. – Вы не сделали распоряжения, чтобы было быстрое расследование?

Штюрмер. – Я должен был сделать, но не сделал, не успел. Нужно бы это сделать, я передал это Хвостову, который заменил меня и сказал, что все подробности он получит от директора департамента. Прошу помнить, что Манасевич-Мануйлов оставался у меня в роли наблюдателя за деятельностью Распутина.