Текст книги "Падение царского режима. Том 1"

Автор книги: Павел Щёголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Протопопов. – Нет, многие мне рассказывали, что Волконский передает все разговоры, которые я с ним имею. Я с ним был очень дружен. Я застал его на уходе, ибо А.Хвостов хотел его устранить. Я просил государя не устранять, я относился к нему с полным доверием. Я не знаю, что я ему сказал, может быть иной раз я ему и высказывал какие-нибудь мысли; я к нему относился как к товарищу, у меня была 10-летняя с ним дружба.

Соколов. – Как ваша мысль вам рисовалась?

Протопопов. – Я не мог быть органически против Государственной Думы.

Соколов. – Вы говорили, что так как Государственная Дума повышает настроение, и так как настроение это опасно, то это привело вас к соображению о роспуске, хотя бы в виде временного перерыва. Значит, в конце концов вы нашли возможным распустить Государственную Думу и вместе с тем предусматривали, что из этого могут произойти волнения в населении.

Протопопов. – Я все-таки колебался до конца, думал – можно распустить, нельзя распустить, и в душе, когда я об этом думал, я колебался – никогда не пришел к убеждению, что можно распустить.

Председатель. – Когда в Совете Министров зашел вопрос о роспуске Государственной Думы, вы вотировали за роспуск?

Протопопов. – Нет.

Председатель. – За перерыв?

Протопопов. – Да.

Соколов. – Когда вы убедились, что перерыв может повлечь за собой народное волнение…

Протопопов. – Конечно, конечно, я думал. Заметьте только, когда я пошел – в министерство ли Штюрмера или другое министерство, я служил тому режиму, которого теперь нет, естественно я думал о том, что служить нужно. Я говорю, может быть это была роковая ошибка, что я пошел, но она была совершена; конечно, я думаю, что да, это была роковая ошибка. Но совершенно естественно ведь и при новом режиме, если останусь жив, я останусь на что-либо способным, я буду при нем жить и служить родине, чтобы быть полезным, как смогу, и буду считать нарушением закона…

Соколов. – Вы предусматривали возможность волнений в населении за перерывом занятий в Государственной Думе, но все-таки считали, что этот перерыв нужен для сохранения режима, и когда был выбор, охранять ли режим или вызвать волнение населения, вы предпочли охранять режим, чем избегнуть волнений в населении?

Протопопов. – Я никогда так не думал, охранять режим или вызвать волнение в населении: во-первых, одно исключает другое – вызвать волнение в населении, это не спасает режим, а сломит его.

Соколов. – Почему же вы, предусматривая возможность волнений в населении, все-таки согласились на перерыв в занятиях Государственной Думы.

Протопопов. – Последний раз, 25-го, были уже волнения громадные. Перерыв тогда прошел единогласно, не было ни одного человека, который возражал бы против.

Соколов. – Чем же мотивировали это вы и ваши товарищи министры в тот момент, когда волнения начались?

Протопопов. – Думали, что на следующий день волна упадет.

Соколов. – Под влиянием?

Протопопов. – Нет, не роспуска, а потому, что пошли слухи, что рабочие стали на работу.

Соколов. – Но для чего же нужен был перерыв?

Протопопов. – Чтобы волнения вновь не начались.

Соколов. – Вы приписывали Государственной Думе, считали ее возбудителем настроения и концентрацией этого настроения.

Протопопов. – Да, это была ошибка, потому что если бы Государственной Думы не было, это было бы хуже.

Соколов. – Вы сообщали, что из департамента полиции к вам шли слухи о нарастании движения. Как рисовалось в отчете департамента полиции это движение?

Протопопов. – Движение это рисовалось мне таким образом, что вся Россия взбаламученное море, и притом – где слои, которые были бы довольны? Таких нет. – Где слои, на которые можно было бы опираться, внушали бы доверие? Таких нет, – вот какую картину представляла вся Россия.

Председатель. – Следовательно?

Протопопов. – Очевидно кувырнемся, полетим. Вот почему мне вообще хотелось сделать так, чтобы люди имели счастие, чтобы они могли быть довольными, вот почему мне хотелось провести еврейский вопрос, обеспечить духовенство.

Соколов. – Об этом вы говорили в вашей программе, но мне хотелось бы другого; в этих сведениях о нарастании движения – каковы были сведения департамента полиции о настроении войска, офицеров, командного состава?

Протопопов. – Отвратительные.

Соколов. – Отвратительные для старого режима?

Протопопов. – Отвратительные.

Соколов. – Какие же?

Протопопов. – Не могу сказать.

Соколов. – Ожидалось ли, что в случае волнения войска перейдут на сторону народа?

Протопопов. – Не ожидалось, в войсках ведь у нас нет агентов.

Соколов. – Вы ожидали, что в случае появления волнений войска подавят их?

Протопопов. – Трудно сказать. Мне казалось, что все, что касалось фабрик и заводов, это – это левый элемент, а то, что пришло из деревни – это правый элемент. Это мое мнение было, и который элемент возьмет верх, как будет, – бог знает.

Соколов. – Это в войсках, так что вы по этому вопросу не думали, не знали, что войска станут на сторону?

Протопопов. – Для меня это явилось неожиданностью.

Соколов. – Теперь перейдем к вопросу о Курлове; вы говорили, что у него было два несчастья, первое – убийство Столыпина, а второе?

Протопопов. – Его выгнали из Риги.

Соколов. – Вам было известно…

Протопопов. – Ничего неизвестно.

Соколов. – Вам было известно, что он был устранен, очевидно, из-за неблаговидных поступков?

Протопопов. – Нет, он ничего неблаговидного не сделал. Ведь об этом есть особое расследование генерала Баранова.

Соколов. – Я потому и спрашиваю. Значит, вы знали, что он сделал? Принимая его на службу, вы знали результаты комиссии генерала Баранова?

Протопопов. – Это нуль, он ничего не сделал, это расследование ровно ничего не представляет.

Председатель. – Вы сказали на вопрос члена Комиссии, что у вас было барановское расследование; теперь вы говорите, что это ровно нуль, т.-е. не имело никакого в ваших глазах значения.

Протопопов. – Нет, само по себе оно ничего не говорит, что сделал Курлов дурного.

Председатель. – Нуль в том смысле, что не оказалось никакого преступного действия Курлова?

Соколов. – Характеризуя положение Курлова в вашем министерстве, вы сказали, что он был по должности председателем особого совещания, но впутывался во все.

Протопопов. – Как впутывался, неужели я это сказал?

Председатель. – Действительно, вы это сказали, может быть вы разъясните, что это значит?

Протопопов. – Неужели я это сказал, что он впутывался, это значит я плохо выразился – отвратительно. Дело в том, что Курлов человек, который специализировался на департаменте полиции, человек, который был врожден к этому делу.

Соколов. – Так что он, значит, впутывался в дела департамента полиции, я так понимаю.

Протопопов. – Я думаю, что нет, потому что Васильев человек самостоятельный, самолюбивый…

Соколов. – Вы считали его врожденным к этому делу, он был председателем особого совещания, где директор департамента полиции является докладчиком, так что, пользуясь своим положением председателя, не мог бы он действительно держать в своих руках дела департамента полиции?

Протопопов. – Думаю, нет, но как человек более юркий…

Соколов. – Рожденный для департамента полиции, поставленный на место, где он может влиять на дела департамента, он действительно и влиял на департамент полиции?

Протопопов. – Я право не знаю.

Соколов. – В Минске, где он был.

Протопопов. – Не знаю.

Соколов. – Вам была известна история Курлова в 1905 году, когда прокурор минского окружного суда Бибиков хотел привлечь его к ответственности за расстрел в Минске мирных жителей?

Протопопов. – Я этого не знал.

Соколов. – Может быть вы знали, что то лицо, которое вы приглашали на пост товарища министра внутренних дел…

Протопопов. – Я не знал в подробностях. Я знал, что в него кинули там бомбу.

Председатель. – Вы были с ним на «ты», были дружны?

Протопопов. – Я с ним однополчанин.

Соколов. – Во время убийства Столыпина вы были товарищем председателя Государственной Думы?

Протопопов. – Нет.

Соколов. – Вы были членом Государственной Думы? Жили в Петрограде? Вы не вспомните ли историю – не в связи с убийством Столыпина, когда Курлов был товарищем министра при Столыпине, когда арестовывали Лопухина, был произведен обыск у этого самого Бибикова?

Протопопов. – Не знал.

Соколов. – Вы знали, что Курлов не пользовался хорошей репутацией в обществе, что для вас его назначение на пост товарища министра связывалось с известной неприятностью.

Протопопов. – Сознавал.

Соколов. – Под каким давлением было сделано это назначение, зачем вы себе причинили эту неприятность?

Протопопов. – Совершенно верно. Я причинил ее себе по двум причинам: я считал, что не всегда человек виноват, когда его бранят; для меня это было слишком неутешительным примером, потому что бранить так ужасно, как меня бранили, так жестоко…

Соколов. – Это соображение ясное. Теперь, вторая причина.

Протопопов. – Я очень верил, что он переменится. Мне казалось, что этот человек умный, сумеет принести пользу делу и поставит дело. Я считал, что это большая умница. Это отнять у него нельзя; прекрасно знает законы, этого отнять нельзя.

Соколов. – Ведь вы сказали, что у вас директором департамента полиции был Васильев, которого вы считали честным и пригодным человеком.

Протопопов. – Да ведь я поставил его.

Соколов. – Для чего же вам был нужен Курлов?

Протопопов. – Курлов близкий человек. Мне хотелось провести его на место, об этом мне неловко говорить.

Смиттен. – Командиром корпуса жандармов?

Протопопов. – Да, вот куда мне хотелось, но так как я этого не мог сделать, мне помешали, то…

Соколов. – Курлов был близким и Бадмаеву?

Протопопов. – Очень.

Соколов. – Вы за последнее время часто с ним встречались у Бадмаева?

Протопопов. – Он жил у него три года.

Соколов. – Значит, при ваших встречах у Бадмаева с Распутиным и Курловым…

Протопопов. – Я не так часто бывал.

Соколов. – Еще кто бывал в ваших совместных посещениях?

Протопопов. – Совместных не было никогда.

Соколов. – Сам Бадмаев, Курлов, приезжал Распутин, разговаривали одновременно Бадмаев, Распутин и вы. Еще кто бывал?

Протопопов. – У него дети есть, смотря где, на даче или в Петрограде. На даче чужих никогда не было.

Соколов. – Почему Распутин бывал у Бадмаева, какая связь?

Протопопов. – Они дружны были, друг друга очень любили.

Соколов. – А Вырубова бывала у Бадмаева?

Протопопов. – У Распутина бывала, у Бадмаева нет.

Соколов. – А Мануйлов-Манасевич?

Протопопов. – Нет. Может быть и бывал, я не знаю. Манасевича-Мануйлова я встречал у Белецкого несколько раз, хотел его взять даже корреспондентом газеты, ведь он был в «Новом Времени».

Соколов. – А вам было известно об определенном его положении в Министерстве Внутренних Дел?

Протопопов. – Это стало мне известно, когда я пришел в министерство.

Соколов. – Что же вам стало известно?

Протопопов. – Просто человек совершенно невозможный.

Соколов. – Нет, а его положение в министерстве?

Протопопов. – При мне он уже не был.

Соколов. – А раньше он был чем?

Протопопов. – Кажется, причисленным к министерству, но при мне не было. Его уже выгнал Хвостов.

Соколов. – Когда вы сделались министром внутренних дел, тогда вы не узнали о делах Курлова что-нибудь не одобрительное?

Протопопов. – Нет.

Соколов. – Вот об удалении его сразу после убийства Столыпина.

Протопопов. – Сразу.

Соколов. – А о его обвинении в растратах?

Протопопов. – Нет, какие растраты? Я помню потому, что это было дело Трусевича.[*]

[Закрыть] Трусевич был назначен. У нас в Думе говорили, что получил 900 тысяч рублей, когда на самом деле получил 300 тысяч.

Председатель. – Где получил?

Протопопов. – При Столыпине 300 тысяч вся охрана стоила.

Соколов. – Так что растрата 900 тысяч совершена не была, было 300 тысяч, но тогда на что же он охранял? Так что вы считаете, что вся охрана царя за время пребывания в Киеве должна была стоить 300 тысяч?

Протопопов. – Я считаю, что всякого рода охранные и секретные деньги ужасно опасны.

Соколов. – Легко впасть в соблазн?

Протопопов. – Оттого я и сделал предосторожность и просил у государя разрешение, чтобы некоторые суммы были известны не только мне, но и контролеру, что и записано в советском журнале. Но до этих сумм не добрались.

Соколов. – Так что вы, приглашая Курлова, знали, что против него были известные нарекания в связи с 300 тысяч или 900 тысяч?

Протопопов. – Я не верю, чтобы он украл, потому что он совершенно нищий.

Соколов. – Вы, значит, игнорировали эти слухи?

Протопопов. – Я не игнорировал, я боялся.

Соколов. – Из вашего показания я записал следующие слова: «Даже незлобивое сердце никогда не нужно сразу бить и добивать, потому что оно тогда делается действительно нехорошим и потому рождаются дурные чувства». Вы этим определяете свою политику. Какие дурные чувства были у вас?

Протопопов. – Вот если бы Дорошевич мне сказал…

Соколов. – Какие у вас дурные чувства явились под влиянием нападений на вас общественных элементов?

Протопопов. – Родился известного рода протест, – а вот я все-таки… Если бы на меня так не нападали, я бы не протестовал. А вот я буду сидеть, и все-таки я сидел. Злоба была.

Соколов. – Позвольте вернуться к 14 февраля. У вас получены были сведения, что 14 февраля готовится движение в Государственную Думу, вы знали об этом. Какие меры вы приняли к тому, чтобы этого движения не было?

Протопопов. – Это не мое дело, принимать или не принимать меры. Это дело главнокомандующего войсками, как генерал-губернатора, и они принимались и мне ничего не говорили. Например, во время забастовок, им принимались меры по разговору с министром торговли. Брали в окопы известный возраст. Я даже этого не знал.

Председатель. – Кого брали в окопы?

Протопопов. – Рабочих.

Соколов. – Но вы нам сказали, что, конечно, военные власти не могли без сообщения Министерства Внутренних Дел арестовывать группы рабочих военно-промышленного комитета, так как где же военным знать. Значит, военные, по вашему мнению, самостоятельными сведениями о готовящемся 14 февраля движении не могли располагать, значит ваш орган, ваше министерство должно было сообщать ему.

Протопопов. – Безусловно сведения сообщались, помимо меня было непосредственное сношение с начальником округа.

Соколов. – А что они сообщали?

Протопопов. – Вероятно, то же самое, что и мне. Ведь Хабалов написал письмо А.Гучкову о том (помните письмо), что запрещает совещания, группы и т.д.

Соколов. – Вам известно было об этом письме?

Протопопов. – Он читал его даже в Совете Министров.

Соколов. – Значит, Хабалов в Совете Министров говорил о необходимости сорганизоваться и о необходимости бороться 14 февраля против движения. Не сообщал ли он, какие меры вырабатывались, чтобы бороться?

Протопопов. – Совершенно нет. Под его председательством меры вырабатывались в штабе или градоначальстве.

Соколов. – Но кто был от Министерства Внутренних Дел?

Протопопов. – Балк.

Соколов. – А в центральных органах не была вам известна фамилия генерала Гордона?

Протопопов. – Первый раз слышу.

Соколов. – А какие лица участвовали?

Протопопов. – Не могу сказать, это совершенно до меня не касается, ибо на театре военных действий ответственность за меры, для поддержания спокойствия, принимается командующим войсками.

Соколов. – Так что вы совершенно не интересовались, какие меры?

Протопопов. – Мне говорили, что будут специальные.

Соколов. – Вы представляете, конечно, что если есть движение, демонстрации, манифестации, то есть и разного рода способы борьбы. Можно воспрепятствовать, чтобы толпы не проникали в город, можно разделить, можно убедит[*]

[Закрыть]. Вы, думая, так сказать, о судьбах родины, не пытались узнать, какие меры приняты генералом Хабаловым?

Протопопов. – Он не мог мне сообщать. Я меня[*]

[Закрыть] было расписание частей, которые мне дал Балк.

Соколов. – Что это значит расписание частей?

Протопопов. – Кажется, шесть полициймейстерских частей в городе и какая часть где сидит, войсковая и полицейская, все меры находятся в одних руках.

Соколов. – Как по расписанию рисовался план борьбы?

Протопопов. – Совершенно не могу сказать, ну тысяч 12 всего можно считать.

Соколов. – Вы не определяли характера мер, что меры будут кровавые, жестокие?

Протопопов. – Это зависит от того, как разыгрываются события. Естественно, когда начинается бойня, то она делается отвратительной, но я должен сказать, что 25 числа… У меня нет под рукой тетрадочки, я все думал, в чем я грешен…

Председатель. – Какого месяца?

Протопопов. – Я попал сюда 27. Да 25 я уже вечером не был министром. Я ушел из дворца вследствие того, что была послана телеграмма государю, что необходимо снабдить диктаторскою военною властью и большой, даже широкой властью председателя Совета Министров, и так как одновременно с этим говорили, что очень на меня люди сердятся, что толпа наэлектризована моим именем, то это беспокоило министров и думали, что лучше будет, если я сложу с себя это звание, на что я имел право, так как по 158 статье Совет Министров имеет право принимать экстраординарные решения, и тогда я сложил и ушел, ночуя в этот день в канцелярии.

Председатель. – В чем же выразилось это?

Протопопов. – Это постановление Совета Министров, которое принято и должно быть записано в журнале.

Председатель. – Должно быть или записано?

Протопопов. – Должно быть. Все должны помнить, потому что мне Голицын говорил: «Я вас очень благодарю от имени Совета за то, что вы приносите себя в жертву».

Председатель. – Вы сказали, что в Совете Министров Хабалов читал это расписание?

Протопопов. – Нет, письмо по поводу запрещения собраний.

Председатель. – Как он попал в Совет Министров?

Протопопов. – Он ходил очень часто, потому что всякого рода объявления народные о крепких напитках и так далее проводились через Совет Министров обязательным постановлением.

Смиттен. – Это то самое заседание Совета Министров в день роспуска Государственной Думы, когда вы перестали быть министром внутренних дел?

Протопопов. – Нет, тогда я еще был, а это в Мариинском дворце вечером 25 числа, так часа в 4.

Смиттен. – В какой день?

Протопопов. – У меня выходит 25 число.

Смиттен. – Не число, а день.

Протопопов. – Вы знаете, когда сидишь в этой штуке, забудешь все дни и часы.

Соколов (обращаясь к председателю). – Разрешите мне спросить, у меня вопрос отдельный о заграничной поездке (обращаясь к Протопопову). – Следя за вашим сообщением о том, что вам Варбург говорил во время свидания, я поражался степенью вашей памяти, потому что вы буквально говорили то, что писали в газетах.

Протопопов. – Я очень много раз об этом рассказывал.

Соколов. – Все так, как вы говорили, и теперь думаю, что у вас этот эпизод крепко засел в голове. Мне хотелось бы опереться на эту память и восстановить конкретные картины. Значит, это было не в частной квартире, а в гостинице. Теперь, с кем вы пришли и кого увидели?

Протопопов. – Это, я должен сказать, я могу спутать, точно так же, как мог спутать и Олсуфьев, в особенности Олсуфьев.

Соколов. – Кто там был?

Протопопов. – Там был Поллак.[*]

[Закрыть]

Соколов. – Кто это Поллак,[*]

[Закрыть] это русский подданный?

Протопопов. – Да.

Соколов. – Он не играл роли нашего информатора за границей?

Протопопов. – О, нет, он очень хороший человек.

Соколов. – Кто он, промышленник?

Протопопов. – Кажется, промышленник.

Соколов. – Потом кто?

Протопопов. – Я думал Ашбург, а там оказался Варбург. Олсуфьев, которого я просил…, а он говорит, что я выдумал немца, а между тем я хотел…

Соколов. – А вы не ожидали, что там будет не Варбург, а сам посланник?

Протопопов. – Я думал это.

Соколов. – Варбург не говорил, что посланник случайно не был?

Протопопов. – Я написал, но это не соответствует истине и вернее, так сказать, натяжка в разговоре, беллетристика; провести грань точную, где начинается искажение беллетристическое трудно. Ведь, когда рассказываешь или записываешь, то легко впасть в ошибку.

Соколов. – С кем из русских вы встречались после переговоров с Варбургом? Вы сколько дней пробыли еще в Стокгольме?

Протопопов. – С утра до послезавтра.

Соколов. – В эти полутора суток кого вы еще видели из русских?

Протопопов. – Там живет Марков, журналист.

Соколов. – Не встречались ли с кн. Бебутовым?

Протопопов. – Да.

Соколов. – Вы не были знакомы с ним раньше?

Протопопов. – Нет, не помню.

Соколов. – А как вы встретились?

Протопопов. – В гостинице, в холле.

Соколов. – Вы подошли к нему?

Протопопов. – Нет, ни в каком случае не я. Наверно он ко мне подошел, но я помню – Бебутов. Эта фамилия осталась у меня в памяти.

Соколов. – Он не принимал участия, чтобы устроить собеседование с Варбургом?

Протопопов. – Не помню.

Соколов. – Но возможно, что он принимал участие?

Протопопов. – Не знаю.

Соколов. – О чем вы говорили? Политические темы затрагивались?

Протопопов. – Я мельком помню фамилию, но я его не узнал бы, если бы увидел.

Соколов. – Я не имею больше вопросов.

После перерыва.

Завадский. – Можете ли вы сказать, когда вы были министром внутренних дел, на вас были попытки влиять со стороны Распутина, Вырубовой, Андроникова и др.?

Протопопов. – Это определенно. Но никоим образом никаких дел и никаких денежных дел я по своему званию не имел.

Завадский. – Например, Распутин просит, чтобы вы сделали губернатором такого-то.

Протопопов. – Это постоянно бывало. Масса записок было. Ведь получишь бог знает сколько[*]

[Закрыть] из них ⅞ совершенно невозможные и безобразные.

Завадский. – Я считаю, что в России всякий министр, даже не министр, а начальствующая часть получает записки от знакомых и может их исполнять или не исполнять, но получать от Распутина было другое дело. Он давил на министров, потому что он был, как вы говорили, челядинец.

Протопопов. – Он на меня особенно не давил, а просто писал: «Милай, дорогой»… а потом безобразие какое-нибудь. Это совершенно верно.

Председатель. – Я вас должен просить давать более определенные ответы. Вас спрашивают, хотят выяснить влияние Распутина. Вы говорите – особенно не давил. Вы не можете не знать, что когда вы говорите – особенно не давил, то, в сущности, вы этим ничего не отвечаете, даете уклончивый ответ. «Особенно не давил» в этом разумного содержания нет, это есть уклончивый ответ.

Протопопов. – Я категорически отвечаю, что исполнял только то, что мне казалось возможным, а остальных требований я не исполнял, и это будет ⅞.

Завадский. – Позвольте предложить такой вопрос: то, что считали возможным, а исполнили ли бы вы, если бы просьбы Распутина не было?

Протопопов. – Если бы пришел этот самый человек, то я, быть может, и исполнил бы.

Завадский. – Примера не можете вспомнить?

Протопопов. – Ведь все мелочные, так не могу. Крупного, большого ни одного назначения он у меня не просил.

Завадский. – Так что у вас не было назначения вроде назначения Белецкого до вас?

Протопопов. – О, нет.

Завадский. – А вот меня тогда интересует такой вопрос: на каком основании, сделавшись министром внутренних дел, вы сейчас же сместили Степанова?

Протопопов. – Со Степановым была история следующая. Во-первых, Степанов был в очень дурных отношениях со Штюрмером и очень много было сделано в этом отношении. Затем я его мало знал, Степанова, но он мне казался человеком порядочным. Но тут вышла история, которая заставила наши отношения кончить. Это история Мануйлова. Приносит мне письмо секретное Степанов, которое он получил из генерального штаба или из главного штаба, где было изложено при препроводительной записке, что Мануйлова какой-то франт вызывает в Копенгаген на съезд директоров,[*]

[Закрыть] будто бы, но это надо понимать иначе, что это какое-то совещание.

Председатель. – Простите, я не усвоил вашу мысль, вам стало известно…

Протопопов. – Мне принес эту бумажку Степанов.

Председатель. – Когда?

Протопопов. – Недели за полторы, две. Вот он читает и все неясно. Ссылка на письмо. Я его спрашиваю: «Письмо приложено?» «Нет, – говорит, – письма нет». Тогда я ему говорю: «Будьте любезны, снимите копию, оставьте копию, а в этом генеральном штабе сверьтесь, почему нет подлинного письма. Я судить по этому не могу, как с этим быть». – «В Ставку отослать?», он мне так сказал. «Нет, – я говорю, – какая Ставка?! Сначала надо разобраться». Когда он мне эту штуку прочел, а потом прошло два, три дня, я спрашиваю, а он говорит: «Это оказалось вздор, и письмо совершенно не подтверждает содержания бумаги», – будто он там был…

Председатель. – Т.-е. там в штабе, он, Степанов?

Протопопов. – Да, Степанов. «А копию, – говорит, – извините, я позабыл снять».

Председатель. – С чего копию?

Протопопов. – Да вот с этой бумаги. Это была бумага из штаба.

Председатель. – Он ведь вам ее дал?

Протопопов. – Он и увез ее с собой в штаб и больше я не видел. Мне это показалось подозрительным в связи с тем, что говорил Штюрмер, что бояться можно. И вообще я неодобрительно отношусь к тому, насколько мне это известно, как было ведено дело Мануйлова.

Председатель. – Вы на другой вопрос переходите. Что вам в этом казалось подозрительным и по какому поводу в связи с этим Штюрмер сказал, что нужно остерегаться?

Протопопов. – Он мне все время говорил, что нужно остерегаться.

Председатель. – Остерегаться Степанова в каком смысле?

Протопопов. – Что человек этот очень хитрый.

Председатель. – Что же он изменник, шпион?

Протопопов. – Нет, что он неверный.

Председатель. – Что вам казалось подозрительным?

Протопопов. – Почему не оставил копии, почему письма подлинного не показал, и, потом, по правде сказать, в Степанове мне было неприятно одно обстоятельство: он человек может быть очень хороший и даже, думаю, что хороший человек в общем, честный, потому что мне последующие обстоятельства показали, что он, вероятно, искренний человек, но он выпивал много: каждый вечер был выпивши.

Председатель. – Вы уклонились в сторону от вопроса. Что же вам показалось подозрительным и в каком отношении, т.-е. в чем вы подозревали в тот момент Степанова?

Протопопов. – Просто, что опять таки Мануйловская история подымет смуту, которая, в сущности говоря, до меня совершенно не касалась.

Председатель. – Нет, простите. Вам, министру внутренних дел, товарищ министра внутренних дел предъявляет копию бумаги, полученную от штаба. В этой бумаге содержится указание на конспиративную переписку Манасевича-Мануйлова через Копенгаген с Германией, с которою Россия находится в состоянии войны. Так вот, – что делает русский министр внутренних дел с этой, предъявленною ему русским товарищем министра внутренних дел, бумагою?

Протопопов. – Хочет проверить ее.

Председатель. – Что же русский министр внутренних дел сделал распоряжение о проверке этой бумаги?

Протопопов. – Это было сделано.

Председатель. – Вы утверждаете, что это распоряжение было сделано?

Протопопов. – Утверждаю.

Председатель. – Что же русский министр внутренних дел проследил, чтобы это распоряжение его было исполнено?

Протопопов. – Проследил, потому что я спросил Степанова. Он сказал, что разобрал, что письмо подлинное.

Председатель. – Что же он разобрал? Министр внутренних дел убедился, в чем заключался разбор этой таинственной переписки через Копенгаген с Карлсбадом. В чем заключался разбор?

Протопопов. – Мне сказал товарищ, что это не оказалось правильной передачей.

Председатель. – Что не оказалось правильной передачей?

Протопопов. – Содержание этой бумаги не оказалось правильной передачей.

Председатель. – Вы помните содержание той бумаги, которую он передавал?

Протопопов. – Я не помню.

Председатель. – Она содержит в себе перехваченное письмо Манасевича-Мануйлова из Копенгагена о назначении Манасевичем-Мануйловым свидания в Карлсбаде, и об этом вы говорили раньше. Что же сделал русский министр внутренних дел по этому поводу?

Протопопов. – Он сказал своему товарищу: проверьте.

Председатель. – Не будем начинать снова. Товарищ министра сделал это?

Протопопов. – Проверил и сказал, что это письмо не имеет основания.

Председатель. – Это сказал товарищ министра внутренних дел Степанов?

Протопопов. – Да, сказал, что подлинное письмо не соответствует передаче.

Завадский. – В таком случае, что же вам не понравилось в Степанове?

Протопопов. – Ничего особенного не понравилось, потому что мне говорили, что он человек неприятный, человек неверный, которому я имел основания не доверять. Я думал, что он вводил меня во искушение нарочно.

Председатель. – Значит, вам Степанов сказал, что в этой переписке Мануйлова с Германией через Копенгаген нет ничего подозрительного?

Протопопов. – Да, – говорит, – это пустяки. Он мне так сказал, а это оказалось неправильно.

Председатель. – На мой ясный вопрос вы отвечаете ясным – да?

Протопопов. – Что именно, что да?

Председатель. – Т.-е. вам Степанов сказал, что в этой переписке нет подозрительного, что вы за Россию можете успокоиться?

Протопопов. – Да, в этом смысле, так и поняли.

Завадский. – Кроме влияния Распутина, у вас были какие-нибудь просьбы и давления со стороны Вырубовой, Андроникова?

Протопопов. – Андроникова? Ни под каким видом, он даже уехал из Петрограда.

Завадский. – Но когда это было все, в сентябре?

Протопопов. – Несколько раз я его видел.

Председатель. – Не было случаев, чтобы раньше назначения лиц на пост по Министерству Внутренних Дел вы рекомендовали этому лицу или другим, кто его рекомендовал, отправиться к Распутину?

Протопопов. – Нет, этого положительно не помню.

Председатель. – Вы не помните?

Протопопов. – Как, к Распутину? Перед тем, как я возьму на службу?

Председатель. – Да.

Завадский. – Лицо, которое в Заамурье…

Протопопов. – Это Хогондоков.[*]

[Закрыть] Нет, это положительно, нет, определенно отрицаю, потому что он был представлен государю и государыне, помнится так. Но при чем же тут Григорий Ефимович? Может быть я его и спрашивал, знает ли он его?

Завадский. – Почему министр внутренних дел спрашивает, знает ли он?

Протопопов. – Распутина? Это я так думал, я не считал ничего предосудительного в этом спросить.

Смиттен. – Ваш ход мысли?

Протопопов. – Ход мысли такой: знает или не знает? Ведь его мне рекомендовал Волконский, и мне он очень понравился, и очень хотелось его взять, но в Царском его не выбрали.

Завадский. – Вы спрашивали его, знает ли он, нравится ли он царю или царице, а не спрашивали, нравится ли Распутину?

Протопопов. – Безусловно, я спросил, кто из них двух нравится. Мейера[*]

[Закрыть] я хотел, но мне сказали, что немецкая фамилия. Потом Хогондокова и Спиридовича[*]

[Закрыть] совсем не хотели, а чтобы рекомендовал пойти к Распутину, я это отрицаю, что я его посылал к Распутину.

Завадский. – Когда Распутин был убит, есть молва, что вы в тот же день явились к нему на квартиру.

Протопопов. – Я, после убийства? Никогда, ничего подобного.