Текст книги "Падение царского режима. Том 1"

Автор книги: Павел Щёголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Председатель. – Относительно Азефа, – мне хотелось бы, чтобы вы сообщили, насколько вы знаете, о соприкосновении его с властями в более поздний период. Дайте краткую историю Азефа, за последние годы, поскольку он соприкасался с властями.

Бурцев. – Мои сведения таковы, что, кроме Герасимова, его никто не видел, он ни с кем не имел дела.

Председатель. – Контролировали его Трусевич, Курлов и Макаров? В чем заключался контроль Трусевича, Макарова и Курлова?

Бурцев. – Тут маленькую деталь нужно привести: Жученко мне заявила, что она подозревает о деятельности Азефа, что он играет такую роль. Она письменно делала заявление Климовичу и фон-Котену[*]

[Закрыть] относительно того, что Азеф – глава боевой организации, участник убийства. Это ее показание, по ее словам, должно было сохраниться в департаменте полиции. К этому я добавляю, что, так как у департамента полиции было много агентов среди эс-эров (о них, если вы мне позволите, буду говорить дальше), то агенты эти не могли не доносить об Азефе, как участнике террористической организации, должны были освещать его правильно департаменту полиции, а через департамент и Герасимов не мог не иметь правильного освещения насчет истинной роли Азефа. Значит, департамент полиции не мог не знать об этой роли Азефа. В этом заключается сущность той провокации, которой я возмущался, по поводу которой я так много писал. Власть, зная, что во главе партии стоит Азеф, терпела, чтобы он совершал террористические акты, как бы говорила: – «Он нам полезный человек, мы будем им пользоваться… А что кое-кого убьет, что же делать? Это неважно…»

Председатель. – Владимир Львович, вы говорите, что Азеф был агентом Герасимова, но об этом агенте Герасимова знало и начальство Герасимова, т.-е. департамент полиции?

Бурцев. – Знало. Потому что, прежде всего, он был передан Герасимову из департамента полиции. Передавал его Рачковский от имени департамента полиции: – «Берите такого полезного человека, он нам столько времени служил, мы так им довольны, получает такое-то жалованье»… (он получал 500 руб., а Герасимов набавил еще 500, вышло: 1.000 руб. в месяц, – в виду тех услуг Герасимову, которые он в 1906 г. оказывал). – Директором департамента был Трусевич. Столыпин постоянно получал указания через Герасимова о сведениях, получаемых от Азефа. Не только о внутренних делах тут шла речь, но и факты в Финляндии освещал Азеф, – съезды различные… Это были, кстати сказать, те материалы, благодаря которым я стал изобличать Азефа. До меня доходил слух, что у Столыпина есть сведения о Финляндии. Почему? Как? Какие могут быть агенты? О съезде эс-эров, происходившем в Лондоне, Столыпин через неделю уже имел сведения. Значит, один из участников или организаторов съезда – был агент. Эти сведения шли через Герасимова к Столыпину.

Председатель. – Вы говорили, что Трусевич, – как директор департамента полиции, Макаров, – в качестве товарища министра, и Курлов, – в качестве товарища министра, – не могли не знать о существовании такого крупного агента, как Азеф… Но реальные факты у вас есть?

Бурцев. – Я маленькую оговорку сделаю насчет Курлова. Я не знаю, с какого года он стал принимать участие в этих вещах. Но относительно Макарова я знаю, что сведения о съезде в Лондоне он получил от Азефа через Герасимова.

Председатель. – А Герасимов признавался вам, что он, получив от Азефа сведения, передавал их Столыпину?

Бурцев. – Специально о Столыпине – не помню. Герасимов говорил вообще про Азефа: – «Передавал, сообщал, – он был нам полезен и для этого мы его держали».

Председатель. – Что передавал ему Азеф, это Герасимов признавал, а говорил ли он, что с своей стороны он передавал Макарову?

Бурцев. – Да. Макаров и многие другие интересовались показаниями Азефа: для них Азеф был спасением, т.-е. как показывает Трусевич, донесения Азефа считались очень ценными.

Председатель. – В 1906 г. он получал по тысяче рублей в месяц. Из каких это сумм? Из сумм охранного отделения?

Бурцев. – Из каких сумм, я не знаю, но получал их от Герасимова; Герасимов передавал ему, так как никто, кроме Герасимова, не имел с ними сношений.

Председатель. – Вы выразились, что вам определенно говорили. Но что это значит? Вам говорили, что именно Трусевич и Макаров получали от Герасимова донесения Азефа?

Бурцев. – Да. И что, в свою очередь, департамент полиции задавал вопросы и на эти вопросы через Азефа получались какие-то сведения. Столыпин был прекрасно информирован, что во главе боевой организации находится агент. Столыпин после съезда, кажется, через 10 дней, говорил: – «На съезде было то-то и то-то, мы знаем то-то и то-то…» Вот одно из доказательств, что провокатор был в центральном комитете…

Председатель. – А почему именно в центральном комитете?

Бурцев. – Эти сведения были достоянием только центрального комитета. Во всяком случае к Столыпину попали самые необходимые сведения, относящиеся к съезду.

Председатель. – Вы не помните: в бытность товарищем министра Макарова были какие-нибудь террористические акты или нет?

Бурцев. – Да, – например, покушение на Гершельмана в Москве. Это было в январе 1908 года.[*]

[Закрыть] Покушение было подготовлено в Петрограде: отсюда Азеф отправил Севастьянову с бомбой. Она бросила бомбу, которая убила ее и лошадь, но Гершельман остался жив. Мне приходилось детально разбираться в этом и, когда я спросил Герасимова, как же он допустил этот акт, он ответил: – «Мы прозевали; мне дали знать, но было поздно», т.-е. агентурные сведения не во-время были доставлены в Москву.

Председатель. – Можно было бы вас просить составить для нас список террористических актов за время Азефа?

Бурцев. – Непременно. Тем более, что у меня он почти составлен. В моем письме к министру юстиции перечислено 28 террористических актов: оно было помещено в «Утре России» и в «Праве» за июнь 1914 года.

Председатель. – Вам известен факт, что во время процесса Лопухина были приложены 22 или 26 следствий по делам, в которых Азеф принимал непосредственное участие, при чем, по распоряжению Варварина, против чего возражал защитник Пассовер, эти дела были изъяты?

Бурцев. – На-днях я разговаривал по этому поводу с Виссарионовым: он вместе с Ратаевым составлял этот список для Столыпина. – В печати я не раз говорил, что система провокации в деле Азефа была доведена до того, что царь лишь случайно не был убит, что убийца стоял около него ближе, чем Богров к Столыпину. Ко мне всегда приставали все, – разъяснить, в чем дело. Но так как я был связан честным словом, то я никогда не раскрывал тайны. На самом деле система этой провокации, во времена Герасимова, довела до того, что царь едва не был убит. Мне Азеф говорил с упреком: – «Если бы не вы, так царь был бы убит. Не сейчас, так потом, – я его хотел убить…» Если бы я не стал разоблачать Азефа, он сам говорил, что, идя тем путем, на котором он стоял, он мог сделать цареубийство. Вот тот факт, на который я ссылался в моих статьях. Никто не знает, в чем именно состояло дело. Ко мне приставал даже Герасимов и говорил: – «Это невероятная вещь, это не могло быть». – Я говорю: – «Это было».

Председатель. – Вы можете нам теперь сообщить подробности?

Бурцев. – Я думаю, что теперь я могу вам это передать. Тем более, что я знаю все из первоисточника. В воспоминаниях Савенко[*]

[Закрыть] это со всеми именами описано. Когда меня судили за то, что я обвинял Азефа в провокации, эс-эры рассказывали этот эпизод, при закрытых дверях, во всех подробностях, дабы доказать, что Азеф не может быть провокатором. Дело было так. В Англии было судно «Рюрик», в команде было много своих людей, и вот с этой командой завязались сношения. Приехали Савенко[*]

[Закрыть], Карпович, Азеф и еще четверо (я не решаюсь назвать их фамилии, потому что наверное не помню).

Председатель. – В котором году это было?

Бурцев. – В 1908 году. Это, значит, было месяцев за семь до того, как я раскрыл Азефа. Я в это время обвинял, и Азеф просил не назначать суда партии надо мной: мы, мол, сначала царя убьем и покажем, что такое Бурцев… Он с цинизмом говорил мне: – «Вся партия тогда наплевала бы вам в глаза, если бы вы против меня восставали». – Они просили отсрочить суд надо мной, чтобы покончить с царем. На «Рюрике» был офицер. Желаете – назову фамилию: – Костенко (он занимает теперь большое место). Костенко вступил в заговор с двумя матросами. Последние должны были быть вооружены браунингами или винтовками (не знаю точно – каким оружием), и когда они узнали бы, что царь будет на «Рюрике» в Кронштадте, то – покончит[*]

[Закрыть] с ним. Однако, это не вышло. «Рюрик» пришел в Кронштадт, царь явился на него, они вооруженные стояли, но дисциплина ли, или просто не решились, – но они не стреляли. И когда меня судили, то эс-эры говорили: – «Вот Азеф сделал все, он даже по телеграфу не мог предупредить убийства. Если оно не произошло, не его вина. Как же вы обвиняете Азефа, что он провокатор, когда он все это дело подготовил». Таковы показания Савенко[*]

[Закрыть] и эс-эров… Я первый раз рассказываю подробно этот факт. Но острил не мало над охранниками в своих нападках на провокацию: – «Так они царя своего берегут!»… – Вот провокация до чего доходила… Это было в то время, когда Азеф был агентом Герасимова. Конечно, Герасимов не был в это посвящен и даже говорил мне: – «Это невероятно, это вам кто-нибудь напутал, такого факта не могло быть»… Я его не разочаровывал.

Председатель. – Давайте дальше разбирать действия Азефа поближе к нашему времени.

Бурцев. – Незадолго до раскрытия Азефа, когда был суд надо мной, – Азеф был в Петрограде. И вот в это время, в 1908 году, в августе или сентябре, совершенно случайно, арестован был в Петрограде Карпович. Кто такой Карпович – вы знаете. Он тогда бежал из Сибири, с каторги, и стал во главе боевой организации. Он был в то же самое время горячими[*]

[Закрыть] защитником Азефа, с браунингом должен был ехать в Париж, стрелять в меня, так как я гублю такое сокровище, как Азеф. Когда был арестован Карпович, то Азеф бросился к Герасимову и говорит: «Арестован Карпович, это мой лучший защитник, он мне нужен, освобождайте его или Бурцев меня разоблачит»… Герасимов посылает тогда Доброскока, в форме околоточного надзирателя.

Председатель. – Это ораниенбаумский полициймейстер?

Бурцев. – Тот самый. Они берут его из тюрьмы и везут в другую тюрьму, но по дороге Доброскок заезжает в аптеку и говорит: – «Ты посиди на извозчике». – Выходит из аптеки: Карпович сидит на извозчике, не бежал. Тогда он идет в какой-то магазин. Карпович, наконец, догадался и бежал. Является к Азефу благополучно. Азеф очень доволен. Они спасли Карповича исключительно для поддержания Азефа.

Председатель. – От кого вы это знаете?

Бурцев. – От Герасимова, Доброскока и от эс-эров, которые рассказывали как дело было. Когда был суд надо мной, я указывал на этот именно факт, как доказывающий, что Азеф был провокатором, – потому что не могли выпустить Карповича иначе, как намеренно, в целях полиции. Если Карповича выпустили, значит, он кого-то прикрывал, и именно, Азефа, – того, кого я разоблачал. Мне говорили наоборот: Азеф такой честный человек, что если бы он был провокатором, он сам бы его выдал, – дал бы сейчас знать, что Карпович освободился… Это было характерное проявление провокации департамента полиции. Могу сообщить еще такие факты: участие Азефа в эс-эровских съездах, вынесших постановление о цареубийстве, постановление о продолжении террористических актов, – именно он был инициатором этого. Последний съезд был в 1908 году. Резолюции были напечатаны. Азеф в извращенном виде сообщил Герасимову. На съезде участницей (я отмечаю это обстоятельство) была Жученко, которая дала подробный отчет о съезде. Были еще провокаторы (я сейчас не вспомню – кто), так что департамент полиции не мог отговориться, будто не знал о том, что Азеф участвовал в этих резолюциях. – Раскажу[*]

[Закрыть] еще один факт со слов Лопухина. Азеф был участником съезда, где был Милюков, в 1904 году в Париже. Лопухин, когда я с ним говорил в декабре 1904 года в дороге, между Кельном и Берлином, сначала ничего не сказал, но все же 2-3 штриха добавил уже после того, как рассказал ему об Азефе. Он говорил: «Это тот самый, который был на съезде эс-эров, который прислал собственноручный отчет о съезде в Париже. Прочитав этот отчет, я заявил: «Такого агента держать нельзя, потому что это не агент, а провокатор». Лопухин прибавил: – «Я дожидался поездки Азефа за границу, чтобы принять меры, но в это время я вышел в отставку, и таким образом привести в исполнение удаление Азефа мне не удалось», – Лопухин провести этого не мог, а остальные не только не устранили Азефа, а пользовались его услугами, как агентом-провокатором.

Председатель. – После Лопухина кто был?

Бурцев. – Короткое время был Гарин, потом Вуич, затем одно время Рачковский, потом Трусевич.

Завадский. – После Лопухина был Коваленский, потом Гарин, затем Вуич, Рачковский и Трусевич, служивший до момента убийства Столыпина.[*]

[Закрыть]

Председатель. – Давайте продолжать об Азефе.

Бурцев. – Я думаю, что передал все характерное.

Председатель. – Перейдем к Рысу.

Бурцев. – Рыс сделался агентом с ведома Трусевича. Дело было в Киеве.

Председатель. – Почему вы знаете, что с ведома Трусевича?

Бурцев. – Я заподозрил Рыса, что он играет роль провокатора, еще ранее, в сентябре 1906 года, – через два месяца после того, как он стал агентом. Указал его мне Бакай: «Фамилию, – говорит, – я не знаю, но тот, кто выпущен департаментом полиции из тюрьмы в Киеве, является сейчас агентом департамента полиции». – Я тогда стал наводить справки, кто выпущен из Киева. Оказалось, что никто не выпущен, но что совершен очень удачный побег Рысом. Тогда я взял его под подозрение и скоро пришел к заключению, что он – агент полиции. Это было в 1906 году, в сентябре. Затем, сошлюсь на показание самого Рыса. Я его не допрашивал, но я осведомился у тех, кто собирался его судить и знал его дело. Я читал собственноручные письма Рыса, где он подтверждает мое обвинение. Это письма были из тюрьмы, и со стороны максималистов этот факт установлен. – Когда Рыс был арестован в Киеве по делу об экспроприации, которая сопровождалась убийством, – там, сидя в тюрьме, он сделал такое заявление начальнику киевского охранного отделения (если не ошибаюсь, Еремину): – «Хочу служить, только отпустите меня». – Сделал он это потому, что считал себя очень нужным для партии, которая погибает. Он решил, что будет надувать охранников, что ни одного нужного сведения им не даст. Еремин снесся с Трусевичем, директором департамента полиции, и получил оттуда санкцию освободить так или иначе Рыса и привезти его в Петроград. Освободить его было не так легко, и устроили так, что Рыс был с помощью товарищей освобожден, при чем ранен был – не помню – жандарм или тюремщик. Словом, Рысу благополучно удалось убежать, но, чтобы скрыть следы, назначили следствие по поводу его побега и двух чинов полиции закатали в каторжные работы, за мнимое устройство этого побега.

Председатель. – Фамилии их не помните?

Бурцев. – Не знаю. Был процесс, и потом они были возвращены, как жертвы судебной ошибки.

Председатель. – Вследствие чьих ходатайств?

Бурцев. – Не знаю. Киевляне могут это рассказать более подробно. Освобожденный Рыс, под негласным конвоем охранников, вместе с Ереминым приехал в Петроград, незадолго до покушения на Аптекарском острове, и был передан Трусевичу. Трусевич был обманут Рысом. По моему мнению, Рыс не давал никаких сознательно-предательских показаний, он только ему обещал, врал, что будет то-то, приедет тот-то. Это не значит, что за ним не следили, и не значит, что он не было[*]

[Закрыть] полезен полиции. Я думаю, что он был полезен. Это вас, конечно, не интересует, но он, в качестве человека, играющего двойную игру, был полезен и максималистам. Он усыпил совершенно внимание департамента полиции в деле на Аптекарском острове. Хотя полиция, по словам Герасимова, уже напала на след максималистов, которые устроили слежку за Столыпиным на Аптекарском острове, но Герасимов получил от Трусевича, директора департамента полиции, если не ошибаюсь, через Васильева, который был начальником особого отдела, – прямой запрет следить за максималистами: у нас, мол, есть рука, и максималисты нам не страшны. И вот, Герасимов не мог сделать то, что хотел. Максималисты действовали на свободе и в один прекрасный день они подкатили к Столыпину и сделали этот взрыв.

Председатель. – Если не ошибаюсь, вы отметили, что Трусевич действовал через Васильева. Что вас заставляет это утверждать?

Бурцев. – Замечу, что Васильевых несколько: один – директор департамента полиции, другой – начальник особого отдела…[*]

[Закрыть]

Завадский. – Там есть, кажется, другой Васильев, но именно директор департамента был тот, кто раньше управлял особым отделом.

Бурцев. – Может быть. Я это слышал от Герасимова, он мне говорил, что Трусевич сделал то, что они прозевали Аптекарский остров. И о роли Васильева я слышал от Герасимова.

Председатель. – Герасимов именно так и говорил, что он это распоряжение получил не непосредственно от Трусевича, а от Трусевича через Васильева.

Бурцев. – Я не буду утверждать. Герасимов, кажется, имел доклад непосредственно и у министра и у Трусевича. Сущность заключается в том, что оттуда был приказ не следить, не продолжать слежки.

Председатель. – Дело на Аптекарском острове было когда?

Бурцев. – 12 августа 1906 года, – в самом начале развития деятельности максималистов. С тех пор, в продолжение двух месяцев Трусевич имел постоянно личные свидания с Рысом, думая таким образом обмануть максималистов, а Рыс в это время сознался Климовой, от которой я узнал об этих фактах…

Председатель. – Это каторжанка? Она, кажется, теперь в России?

Бурцев. – Видная максималистка, она участвовала в организации покушения на Аптекарском острове. Ей Рыс сказал: «Делайте, что хотите: я глаза Трусевичу отведу». – А Трусевич говорил Столыпину: – «Не беспокойтесь, я все знаю через Рыса»…

Председатель. – Кто был товарищем министра?

Завадский. – Я думаю, был Макаров.

Бурцев. – Я должен сказать, что потом, кажется, в октябре 1906 г., когда задумано было ограбление на Фонарном переулке, Рыс был уже скомпрометирован в глазах Трусевича, и его могли арестовать не сегодня-завтра. Он хотел уйти в сторону, тем более, что у них был другой провокатор, участвовавший в этом деле, – Иванов, который и сообщал все департаменту. Они установили наблюдение за Фонарным переулком но хотели, чтобы созрело это дело, и вели провокацию дальше и дальше. Назревание дошло до того, что Аптекарский остров взлетел, а Фонарный переулок, – вы знаете, чем кончился. Я всегда этими фактами оперировал, когда указывал на провокацию и участие Рыса в различных террористических актах. Упомяну еще одну экспроприацию где-то на юге. Наконец, за экспроприацию же он был арестован и повешен в Киеве. Он арестован был в 1907 году, а повешен в 1908 году.

Родичев. – В убийстве Лауница Азеф не принимал участия?

Бурцев. – Азеф в это время уехал за границу и он не мог сообщить об этом: местные революционеры, эс-эры, действовали тут независимо от полиции.

Смиттен. – Меня интересует вопрос, – суд над вами эс-эров был до вашего лондонского процесса?

Бурцев. – После него. В промежуток времени между лондонским процессом, который был в августе 1908 года, и декабрем 1908 года, когда Азеф был мною разоблачен, эс-эры судили меня за то, что я клевещу на Азефа.

Смиттен. – Суд происходил словесный, или были акты этого суда, которые могли бы быть добыты следственной комиссией?

Бурцев. – Есть чрезвычайно ценные записи моих судей, например, Кропоткина, который записывал. Но сколько я ни прошу дать эти протоколы, он не дает.

Смиттен. – Может быть Чрезвычайной Следственной Комиссии он это предоставит?

Бурцев. – Они не подлежат опубликованию, но я думаю, что никакого специального интереса к опубликованию нет. Но он, как анархист, не хочет признать слово «суд».

Смиттен. – В Лондоне вы судились по какому обвинению?

Бурцев. – Это раньше я сидел за статьи о Николае II. Это было в 1896 году.

Смиттен. – Какой это был суд?

Бурцев. – Суд присяжных в Лондоне в 1897 г. Это было чрезвычайно интересно.

Смиттен. – Позвольте вернуться опять к Азефу и задать вам вопрос: участвовал ли Азеф каким-либо образом в убийстве Столыпина?

Бурцев. – Нет. Он с 1906-9 г.г., после моего разоблачения ни разу не решился приехать в Россию. Тут целые басни были о том, что он служит, бывает здесь, но ничего подобного не было.

Смиттен. – А во взрыве на Аптекарском острове он принимал участие?

Бурцев. – Эс-эры подготовляли убийство на Аптекарском острове, и в разработке их плана Азеф принимал участие. Но не в компании максималистов: они устроили это сами, его услуги были уже ненужны…

Председатель. – Теперь перейдем к очень для нас интересной теме о Малиновском. Это – модерн.

Бурцев. – Делом Малиновского я заинтересовался сначала вот по какому поводу. За полгода до того, как он бежал из Государственной Думы… в мае месяце 1914 г., т.-е. значит в январе он был в Париже. Он приехал туда по поручению большевиков.

Председатель. – У вас есть сведения – жив ли он?

Бурцев. – Точных нет, но я думаю, что он находится сейчас в Цюрихе или Женеве. То, что о нем писали, – чепуха.

Председатель. – Давно писали, что он убит на войне…

Бурцев. – А с тех пор я имел сведения, что он жив. Я убежден, что это вернее: я имел о нем сведения. Так вот большевики прислали Малиновского в Париж читать лекцию и защищать программу. Я видел его на реферате. Однажды он приходит ко мне с письмом от Ленина от имени Центрального Комитета, говоря, что он хочет поговорить о борьбе с провокацией, – это было в январе 1914 г. Его интересовала провокация среди эс-эров и эсдеков. Когда я увидел личное письмо Ленина, который стоял во главе большевиков, я стал говорить с Малиновским довольно интимно. Я сказал ему: – «Я дам вам два-три имени агентов в вашей среде: проверьте их. Если будет удачно, я буду говорить дальше, а то революционные организации берут сведения, куда-то записывают, а затем сведения эти пропадают, ничего из этого не выходит». Я глубоко был уверен, что раз он от Ленина, он отнесется честно к этому. Я ему говорю: – «В вашей среде есть провокатор, не опубликованный, человек, который играет активную роль, человек крови, который замешан в историю размена кредитных рублевок, в перевозке оружия. Он находится в Париже. Могу назвать вам его фамилию. Разбирательство его дела у меня в такой стадии, что я не решаюсь опубликовать его фамилию. Несмотря на это, я предупредил одного местного эс-дека – о том, что этот господин – провокатор. Он, по соображениям личного характера (женская история), отправился к одной особе и говорит: – «С кем вы имеете дело? Бурцев говорит, что он провокатор». – Тогда женщина сообщила провокатору о моих обвинениях, тот явился ко мне с негодованием. Я говорю ему: –«Вы – агент департамента полиции, вы – человек крови; но у меня нет данных выступить, и поэтому я не выступаю, а вам предоставляю вызвать меня на суд. Нет такого партийного суда, который бы меня не оправдал. Я знаю, что мне скажут, что я действую добросовестно, у меня достаточно данных; но по свей[*]

[Закрыть] инициативе вызова на суд я еще не делаю, а пока требую от вас, чтобы вы ни в какие партийные дела не вмешивались». Еще за два года до этого разговора, косвенным путем, я устранил его от одного дела. Я и тогда был уже убежде,[*]

[Закрыть] что он – агент-провокатор. На этом эпизоде я хочу построить дальнейшее мое отношение к Малиновскому. Я говорил Малиновскому: «В нашей среде есть большевик-провокатор. Доказать это можно только русскими связями. Съездите, пойдите по моим некоторым связям в департамент полиции. Если бы я был там, я бы быстро это выяснил».

Председатель. – Владимир Львович, вы не можете сказать, – о ком вы говорите?

Бурцев. – Это известный в Париже – Житомирский, он же Отцов. Это человек, который в течение 10 лет участвовал во всех ответственных делах. Он сейчас на войне служит, ордена получает, играет роль. Но относительно его предупреждены 5-6 человек, которые, после моих разоблачений, ни в какие партийные дела его не пускают. Когда я ему заявил, что я не вызываю его на суд, но что он меня может вызвать, он меня не вызвал и тем самым признал мое обвинение. Малиновский заинтересовался этим. Эс-деки выбрали комиссию из двух членов, а меня выбрали председателем. Я указал эс-декам на двух чиновников департамента полиции, с которыми можно войти в сношения; сказал: – «Даю вам срок – месяц. Поезжайте, проследите. Пришлете сведения, я буду давать дальнейшие сведения, не пришлете, – давать не буду». – Прошел один, два месяца. Спрашиваю, – нет известий. Малиновский мне ответил, что ему некогда из Петрограда в Москву проехать, чтобы там справку получить, а без этого он не решается итти в департамент. Я был страшно взбешен и сказал большевикам: «Зачем вы мне присылаете человека такого? Хотя он и Малиновский, но он не выполняет своих обещаний». – Во время этих переговоров я получил телеграмму из «Русского Слова» – «Что вы думаете о Малиновском? Его здесь обвиняют в провокации». – Я ответил: «Не допускаю мысли, потому что никаких оснований не имею». – В «Русском Слове» была ссылка на то, что я его разоблачил. Я его уже подозревал, но ответил, что у меня данных нет и что его делом займусь. Эс-деки, большевики и меньшевики передали мне дело его для раследования[*]

[Закрыть]. Он появился через 10 дней в Берлине, я требовал, чтобы он приехал в Париж. Он не приехал. Тогда я написал эс-декам, что он – негодяй, который не выполняет своих обязательств и сейчас не является для объяснений, что он – грязный человек; утверждать, что он провокатор, я еще не могу, но он подлежит устранению от всех дел. Это было перед самой войной. Когда я приехал сюда, я совершенно забыл о Малиновском. Но в нынешнем году, завязывая сношения с людьми, близкими департаменту полиции, я еще получил подтверждение, что он – агент полиции.

Председатель. – Когда?

Бурцев. – В августе или в июне 1916 г. я получил такие сведения. Я задавал вопросы такому компетентному человеку, как Манасевич-Мануйлов: он говорил, что не знает. Потом пошел к Белецкому и ставил ему вопросы в роде капкана:[*]

[Закрыть] комбинируя его ответы, я вывел заключение, что Малиновский – агент полиции. Но – война: поднимать вопроса я не хотел. Малиновский в Швейцарии и для нас неопасный человек. Я записал свои соображения, но не опубликовал. Вдруг (в ноябре 1916 г.) в Государственной Думе Марков 2-й бросает с кафедры обвинение, что Малиновский – агент. Я в тот же вечер написал статью в «Биржевых Ведомостях», цензура вычеркнула ее. Прошло недели две. Когда стали печататься запрещенные речи, я воспользовался, и 5 декабря я в той же газете написал большую статью. «Вопросы, требующие ответов». Вот, что я написал, – в двух словах: – «Может быть, это самое ужасающее преступление, какое департамент полиции совершил, если действительно Малиновский – агент полиции. Это дело, в моих глазах, больше, чем дело Азефа, – потому что провокатор забирается в сердце Государственной Думы». – В это время я был совершенно убежден, что он – агент полиции. Я хотел дать эс-декам возможность самим выступить, но вместо этого я прочитал телеграмму в газете члена Государственной Думы Муранова, который негодующим тоном протестовал против легкомысленного обвинения, брошенного мною… В этот момент я располагал такими данными. Во время расследования я случайно, после революции, встретился с Виссарионовым (я имел разрешение для такого рода расследования). Виссарионов говорил, что, разговаривая с Белецким, он узнал, что Малиновский был агентом полиции и что Джунковский настоял на том, чтобы Герасимов от него отказался. Джунковский заявил тогда, что провокация недопустима никакая, что надо порвать со всеми, кто является активными членами партии. По инициативе Джунковского оказывается и было предложено Малиновскому уйти из Государственной Думы. Я узнал, что в Петрограде в то время был начальником охранного отделения Попов. Я попросил свидания с ним. Он дал мне свидание. Я поставил ему вопрос, – хочет ли он дать откровенные показания. Он расказал[*]

[Закрыть], что Малиновскому они передали, когда расставались с ним, 6 тысяч рублей по поручению Белецкого. Затем высказал мысль, что Джунковский считается с «Будущим». У него такая репутация была, что он действует по указке «Будущего» (это мой журнал «Будущее»). Что он, в виду возможности разоблачения, пошел навстречу. Затем я стал говорить с Васильевым 2-м, не директором департамента полиции, а другим, – начальником особого отдела в охранном отделении.[*]

[Закрыть] Он указал, что Малиновский был агентом, говорил, как к нему относился Джунковский, ссылался на слова Белецкого и Джунковского и т.д.

Председатель. – У вас не записаны показания Васильева?

Бурцев. – Нет. Но вот еще письменные указания Попова. Я задал ему дополнительные вопросы, и он ответил мне письменно (передает письма Комиссии). Попов пишет здесь, что Малиновский не зачислен в охранное отделение. Он был особо законспирированным агентом тайной полиции. Попов пишет еще, что, в виде отступного, выдал Малиновскому 6 тысяч рублей. С этого письма у меня не снята копия, это – оригинал. Я просил бы вас снять копию. Так вот, допросив нескольких лиц с разных сторон, я пришел к убеждению, что мое прежнее обвинение совершенно справедливо и что подтверждается гипотеза, которую я раньше построил. Тогда я написал статью в «Русском Слове» под заглавием: «Ответ на поставленные вопросы». Статья первая называлась: «Вопросы, требующие ответов». Я думал, что эти ответы дадут эс-деки, но они только продолжали попрежнему защищать Малиновского. Я тогда счел себя в праве вот в вашей Комиссии поставить вопрос, которому я придаю огромнейшее значение.

Председатель. – Значит, Малиновский был, по вашим сведениям, особо законспирированным агентом полиции. Кто ведает такими агентами вообще?

Бурцев. – Не всегда одно и то же лицо. С ним имел дело, по словам Виссарионова, Белецкий. И, по словам Васильева, Белецкому Малиновский показывал речи, которые он должен был произносить.

Председатель. – Откуда знает об этом Васильев?

Бурцев. – Он с Белецким говорил о Малиновском. Он был начальником особого отделения в то время.

Председатель. – К какому времени вы относите начало службы Малиновского в департаменте?

Бурцев. – Во всяком случае, по словам Васильева, до избрания в Государственную Думу. Он ведь и в Государственную Думу прошел с помощью полиции.