Текст книги "В бегах. Цена свободы"

Автор книги: Павел Стовбчатый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава пятая

Меня посадили в пустую камеру в условленное время. Опер был пунктуален и не заставил себя ждать даже пяти минут. Когда я прощался с братвой и, прихватив легкий кешар, вышел в коридор, майор стоял чуть в стороне от контролеров и спокойно наблюдал за происходящим. Он не перекинулся со мной ни единым словом, однако сопроводил до самой больницы. Больничные менты тоже не задавали лишних вопросов и уже знали, куда меня сажать. Когда дверь за мной захлопнулась, я быстро обследовал «палату» на четверых и остался ею доволен. Она была свежевыбеленной и вообще гораздо чище той, в которой я находился прежде. Даже одеяло и простыни были новыми и пахли складом. Скорее всего, такие камеры были предназначены для «бобров» – тех самых бизнесменов и коррупционеров (выдумают же словечко!), которых с такой неприязнью, но и с тайной завистью поминал майор. Падлы и нечистоплотная «культурная» порода и в тюрьме жили не как все. Единственным возмездием и большим наказанием за все их гнусные дела были сами зэки, уголовники, кого они так люто ненавидели и презирали. Эти доили их как коров и тут и там и спускали с гадов по три шкуры при первой возможности. Но их редко бросали к «дикой» публике, и за это менты имели свой немалый куш. Вначале я было подумал, что ко мне, скорее всего, подсадят именно такого типа, но, чуть освоившись, понял, что больничка наполовину пустая. И тем не менее меня не могли держать одного, не позволяла инструкция. В одиночки сажали в исключительных случаях и далеко не всех. Карцер – другое дело, в карцерах держали по одному, в камерах – нет. Я ждал «гостя» часа три, и наконец под самый вечер, где-то в начале шестого, дверь снова отворилась, и на пороге возник маленький, толстый тип с физиономией явного извращенца. На вид ему было лет пятьдесят, розовая лысина его блестела, как отполированная лаком, одет он был очень прилично. «Пузик», – сразу окрестил я мысленно пришельца и стал смотреть, как он будет располагаться и о чем спросит. Пузик тем временем положил свой чемодан и большую хозяйственную сумку на свободную койку, достал из кармана пиджака пузырек, извлек из него таблетку и быстро проглотил ее. Я молча лежал на шконке, словно был в камере один.

– Евгений Бужинский, – подойдя ко мне, представился он и протянул свою пухлую ухоженную ручку.

– Витя Буйвол, – назвался я и прожег его убийственным, тяжелым взглядом. – Или Витя Бык, как хочешь. – Я специально не пожал его руки и дождался, пока он уберет свою. Наступило неловкое молчание. Пузик занервничал, очевидно прикидывая, куда он попал и почему его так неважно встретили.

– Вы давно здесь лежите? – обратился он ко мне на «вы», чем здорово позабавил.

– А что? Есть проблемы?

– Да нет, я просто так. У меня вот сердце, знаете ли, барахлит, а здесь врачи… Хоть что-то, – вздохнул Пузик и присел на свободную шконку.

– Откуда ты? – спросил я.

– Родом?

– Угу.

– Из Питера. Я не местный.

– Чего ж сюда приперся?

Он вскинул ручки и пожал плечами:

– Скрывался от правосудия. Достали и здесь. Ох! – По его лицу пробежала едва уловимая тень.

– Что, много натворил, что так вздыхаешь?

– Хватает… – Пузик немного оживился и посветлел лицом, но говорить, за что сидит, не спешил.

– Ты часом не по «голубым» делам, а? – спросил я его в лоб и без обиняков, чтобы не тянуть резину. – Манеры, смотрю, странные.

– Нет, что вы. Сейчас за это не сажают, давно отменили, – быстро ответил он.

– Да? Ты что же, в курсе всех дел? Интересуешься? Мне, например, по хую, отменили или нет, я сплю с бабами или дрочу. Могу, конечно, и «голубого» уважить, но это редко, по настроению. Так что?

Я дурачился; мой тон выдавал это, я и не думал наезжать на Пузика. Однако знать, с кем ты сидишь, надо. Как выяснилось чуть позже, в процессе беседы, Пузик не был гомосексуалистом, имел жену и двоих взрослых дочерей, а сел за какие-то коммерческие махинации и хищения в особо крупных размерах. Накрутив делов на четыреста семьдесят тысяч долларов, он бесследно исчез перед самым арестом и всплыл на Урале, в какой-то глухой деревушке, где жила его троюродная сестра. Этот идиот начал устраивать там «маленький рай», потому его и вычислили. По крови он был поляком, хотя и не знал польского. Я прощупал его со всех сторон и убедился, что он не «кумовской», не «наседка». «Стало быть, будет кто-то еще, но позже. Майор вряд ли оставит меня без присмотра», – подумал я.

Пузик распаковал свои баулы, и я подивился их содержимому. Чего в них только не было! Даже одеколон, причем аж два флакона «спиртного», кремы, баночки, пакеты, транзисторный приемник, фирменные новенькие рубашки, пар двадцать носков. А жратвы! Он упаковался до делов, словно на всю жизнь. Мы сели поужинать, и я не удержался, осушил-таки один флакон. Пузик смотрел на меня, как на инопланетянина, и морщился, когда я пил эту импортную дрянь.

– Не «Тройной», но сойдет, – сказал я, запивая одеколон водой. – Не смотри на меня так, я не алкаш, сам в свое время пил нечто. Просто настроение такое, вот и пригубил. Врубай-ка свой приемник, будем слушать музыку.

Он поймал волну, и в камере зазвучал голос Робби Вильямса.

Поужинав как следует, я постучал в соседнюю камеру и попросил «прозвонить» дальние насчет Графа. По идее он уже давно должен был быть на больничке, если не случилось чего непредвиденного. Но слава богу, он был на месте, всего через одну камеру от меня.

– Чего не подкричал? – спросил я его, когда вызвал на решку.

– Ждал, что это сделаешь ты, – ответил он.

– Ну ладно, базарить не будем, потом подпишу.

Я не хотел говорить с ним в открытую, опасаясь, что нас могут услышать. Я не забывал про сценарий. Когда следак, а затем майор спросили меня, как и чем я объясню подельнику столь неожиданный его, Графа, «выезд» на больничку, я сказал, что объясню просто – деньгами. Выехал сам – помог другу. Святая обязанность. Так делалось не раз, и они это знали. Ничего необычного и подозрительного.

После еды Пузика быстро разморило, и он уже похрапывал на своей койке. Я убавил громкость в приемнике и сел писать малявку. Благо дело в стене был пробит небольшой «кабур» [1]1
  Кабур – дыра в стене для передачи сигарет, малявок и «кишек» с чаем.


[Закрыть]в соседнюю камеру, в двадцати сантиметрах от пола, под шконкой, и по нему запаянные малявки можно было передавать прямо через соседей, не дожидаясь появления гонца. Соседи имели такой же «кабур» с камерой Графа. Все как обычно. При желании или в случае необходимости я мог переправить малявку и «конем», прямо через решетку. Но необходимости в этом не было, так как среди моих соседей сидел некто Заур – порядочный парняга. Он слышал обо мне, я о нем, у нас были общие знакомые и приятели. Так что я был на все сто уверен, что малявки никто не вскроет и не прочтет. Ответ от Графа я получил часа через два. На этот раз он написал много и очень подробно. Все было готово, братва с нетерпением ждала от нас сигнала и даже торопила. Граф сомневался – стоит ли спешить, когда мы как следует не осмотрелись и не согласовали наши будущие действия? Действительно, такая спешка была бы безрассудной, с другой стороны, долго ждать мы тоже не имели права. Граф спрашивал меня, могу ли я связаться с братвой отсюда. Но что я мог ему ответить, когда и сам еще не видел Елены? Что до Картохи – а я, как и обещал, написал о нем сразу, то тут Граф передал инициативу и ответственность мне. «Смотри сам». Мы перекинулись с ним несколькими малявками и многое уточнили, обсудили. Я решил действовать так: дождаться утром Елены, если она появится, передать через нее Тоске несколько слов: «Мы уже на больничке. Ждите сигнала через него или через нее». Утром же надо было цинкануть Картохе, чтобы тот начал действовать, предупредив по ходу и Елену. И кроме того, предстояло хорошенько осмотреться, когда поведут на прогулку. Вряд ли здесь что-то изменилось с тех пор, как я перешел в общую камеру, но все могло быть. На том мы и остановились.

…На следующий день часов в десять утра, выяснив, что Елена появилась, я сам запросился к ней на прием, сославшись на адские боли в почках. На коридоре, как и раньше, дежурил всего один мент, электронный «глаз» по-прежнему не работал. И давняя пыль, и его «взгляд», устремленный чуть ли не в пол, сказали мне об этом лучше специалиста.

Когда я вошел, Елена сидела за столом и пудрила свой аккуратный носик.

– Мое почтение, Елена Павловна, – кивнул я ей и присел на стул. – Почки замучили, еле ночь осилил. Помогите хоть чем-то, прошу вас! – чуть ли не заскулил я.

– Может, и поможем, но сперва анализы, – сказала она, вскинув на меня свои очаровательные глазки. Я покосился на дверь, и она все поняла, встала и закрыла ее.

– Что? – спросила едва слышно.

– Передайте Вите, что мы здесь. Сегодня же. И еще: пусть ждут сообщения от вас или от него. Вы все поняли? – шепотом спросил я.

– Да. А кто эти «мы»?

– Неважно. Я повторю все еще раз, запоминайте. – И я снова повторил ей уже сказанное. Взгляд ее стал сосредоточенным, она немного помрачнела, видимо почувствовав неладное. Я же не давал ей опомниться и спешил, очень спешил. – Вы эту неделю работаете без выходных, до субботы?

– Да. Как всегда.

– Тогда вызовите, пожалуйста, меня завтра, в это же время, – попросил я ее.

– Хорошо. – Она тоже посмотрела на дверь и добавила: – Я боюсь. Честное слово, боюсь! Вы что-то задумали, ведь так?

– При чем здесь вы? Вам ничего не грозит, а нам хуже может быть только в одном случае – если вы спутаете карты и начнете впадать в истерику. Вы поняли?

– Да.

– Ну тогда я пошел. – Я поднялся и направился к двери.

– Анализы, моча! – крикнула она мне вдогонку.

Я махнул рукой и, не оборачиваясь, вышел вон.

«Чертовщина! Не дай бог, если она что-то надумает и начнет заниматься самодеятельностью. Впрочем, не должна, просто обычный мандраж, и все. Завтра узнаем». Мент, сидевший на стуле неподалеку от кабинета врача, уже встал, чтобы сопроводить меня в камеру, и тут я вспомнил, что впопыхах забыл предупредить ее о Картохе.

– Одну минутку, еще кое-что спрошу, – бросил я ему и снова влетел в кабинет. Назвав Елене номер Картохиной камеры и его фамилию; я в двух словах объяснил ей, что от нее требуется. – Любой ценой! Сегодня ближе к четырем. – Она буквально онемела и не произнесла ни звука. Я еще раз повторил ей номер камеры и прожег взглядом. «Теперь все. Осталось только цинкануть Картохе; сделаю это в обед, через баландеров. Они не въедут в суть, всего два слова: «Жду лекарства». Он поймет».

Когда я вернулся в камеру, Пузик уже готовил завтрак. У него сердце болело так же, как у меня почки. Но хороший понт – всегда деньги. Я и сам любил попонтовать, особенно когда был в ударе.

Мои опасения относительно истерики Елены были более чем напрасными. Она исполнила поручения как нельзя лучше, и уже на следующий день я держал в своих руках малявку от Тоски. Картоху перевели на больничку в тот же день и – о везение, или, наоборот, ирония судьбы! – поместили в камеру к Графу. Он еле очухался от температуры, которую нагнал себе. Елена сказал, что он мог запросто сгореть. Витя доверял Елене больше, чем гонцу, и просил дать сигнал через нее. Нас ждали уже этой ночью, но мы с Графом еще не решили, когда лучше валить, ночью или, наоборот, днем. На мой взгляд, днем выбраться из корпуса на тюремный двор было гораздо проще, чем ночью. Я так и написал Графу. Во-первых, входная дверь то и дело открывается и закрывается, ключи от нее на все сто у мента, а не у дежурного по следственному изолятору. Во-вторых, днем по двору ходит много народу: баландеры, рабочие со стройбригады, сами менты, врачи, прочие. И в-третьих, ночью столовая наверняка закрыта. Мы знали, что решеток на окнах там нет, но все равно – лишняя возня со стеклами плюс шум привлекут внимание ментов и отнимут у нас несколько драгоценных минут.

Граф же настаивал на том, что отваливать нужно непременно ночью. В столовой никого нет, на дежурство заступают ранним утром, следовательно, стук в пол, а мы должны были ударить по полу, чтобы нас услышали внизу, непременно услышат. Кроме того, по мнению Графа, ночью нам будет проще отъехать куда-нибудь на «скорой», нежели днем. Взрыв, хоть и приглушенный, привлечет внимание со стороны, а потом рабочие столовой – куда девать их и как они себя поведут? Их всего три-четыре человека, но все же. Граф понимал, что ночью дверь больнички может быть заблокирована, но обращал мое внимание на одно окно, на котором не было ни «баяна», ни решетки. Это окно (как он его высмотрел?) находилось в дежурке у ментов и выходило на тыльную сторону больнички. Менты хотели солнца и, очевидно, когда-то давно выпросили эту «льготу» у начальства. Так оно и осталось незарешеченным, свободным окном. Таким образом, главная наша задача состояла в том, чтобы тихо обезвредить мента, если ночью он будет один, и проскочить до столовой. Клей и газеты для стекол Граф уже припас. После легкого, почти беззвучного удара стекла с наклеенной на них газетной бумагой легко вытащить по кускам. Вопрос лишь в том, в какое время валить? После отбоя мент ни за что не откроет дверь сам, не имеет права. Только с разрешения или в присутствии ДПНСИ [2]2
  ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора.


[Закрыть]либо с кем-то из посланных им. Это нас никак не устраивало. Валить раньше отбоя, часов в восемь-девять вечера, когда стемнеет? Пожалуй, да, и лучше раньше, пока менты не начали перезваниваться и готовиться к «закупорке». Не знаю почему, но моя душа противилась ночному побегу, и все же я был вынужден согласиться с Графом. В конце концов, он был лидером, а к лидеру надо прислушиваться, даже если твоя собственная интуиция говорит «нет». Елена была предупреждена мною и ждала моего ответа. И как только мы поставили последние точки над «i» и согласовали с Графом последние вопросы, я тут же забарабанил в дверь и попросился к врачу.

– Ты уже был, Михей, чего барабанишь? – недовольно заворчал мент, но спросить пошел. Было три часа дня.

– Сегодня между восьмью и десятью часами, – сказал я ей, и Елена побелела как мел. Я не знал, что говорил ей Тоска и как ее ублажал, но, скорее всего, Елена знала, что речь идет о побеге. Знала или догадывалась. Ее бледность и страх успокоили меня – суки так не бледнеют, они всегда спокойны и так же спокойно сдают. И все-таки мы рисковали, очень рисковали, ибо всякая баба непредсказуема. У нее ведь семья и дети, и она совершенно не хочет в тюрьму. Но дело сделано, думать надо было раньше.

Несмотря на то что «ствол» был у меня, мы договорились, что подтягивать мента в нужное время будет Граф. Вдвоем с амбалом Картохой они уделают его в два счета, затем, отобрав ключи, откроют меня. И лишь в случае, если мент окажется не один – а мы это обязательно определим по разговору на коридоре, их всегда слышно, – вся нагрузка ляжет на меня. Я подзываю мента, ставлю его под пушку, когда он откроет дверь, и веду ко второму. При малейшем шорохе или движении «ложу» обоих и открываю камеру Графа. Но гладко, как известно, бывает только в романах, я знал, что нас ждут большие непредсказуемости и что наш сценарий по большому счету немногого стоит.

Я посмотрел на Пузика-Женю… Интересно, пошел бы он с нами, если бы я ему предложил? Пузик и побег! Вооруженный побег. Нет, такие не бегут, они отваливают раньше времени и так. На фига ему бежать? А корячиться-то не меньше десятки, факт. И что с ним делать? В камере Графа остаются двое, но он писал, что публика солидная. А этот пузан? Куда бросится он после того, как мы прихватим мента или, не дай бог, уложим на коридоре? В дежурке есть специальный пульт, нажал кнопку – и по всей тюрьме завоет сирена. Об этом надо подумать, хорошо подумать. Пузик в это время был занят своими делами и даже не подозревал, что я думаю о нем.

Время подходило к пяти, а я по-прежнему молчал и не разговаривал с Пузиком. Пару раз он о чем-то спрашивал меня, я однозначно отвечал ему, вот и все. Нас соединял только приемник, работающий вполголоса. Елена уже пошла домой, возможно, звонит Тоске или говорит с ним с глазу на глаз. Еще немного, еще несколько часов… О, как тяжело вынести их, эти пару часов земного времени!..

Глава шестая

Я прошелся по камере и попросил у Пузика чистую рубашку и смену белья. Он удивленно поднял на меня глаза, но не спросил зачем. Он видел, что у меня есть чистая смена белья, и потому моя просьба несколько удивила его.

– Я дам, но моя рубашка будет тебе маловата, а трусы, наоборот, велики, – заметил он.

– Ничего, влезу, подтяну. – По приемнику как раз просигналило: девятнадцать ноль-ноль. Я подошел к двери и, приложив ухо к холодному металлу «кормушки» – там были щели, и оттого в этом месте коридор прослушивался лучше, – попытался просечь обстановку в дежурке. Никаких голосов оттуда не доносилось, и я понял, что мент пока еще один. Очевидно, читает или просто дремлет на стуле. Пузик уже достал из своего чемодана все, что я просил, и положил мне на койку. Когда я отошел от двери и принялся раздеваться, он что-то почувствовал, уловил.

– Ты что же, прямо сейчас переоденешься, не станешь ждать бани? – спросил он обычным тоном, без тени удивления, но голос все равно выдал его. Действительно, день можно было подождать, в баню нас должны были вести завтра. Мои действия выглядели по меньшей мере странно, поэтому он и спросил.

– Да, прямо сейчас, – ответил я ему, втискиваясь в действительно узковатую мне рубашку. – Потом объясню, потом.

Он несколько секунд что-то соображал, затем промолвил:

– Я уже догадался…

– Догадался? – Я повернулся к нему лицом. – Ну-ка, ну-ка. Что же, по-твоему, я собираюсь делать? Ин-те-рес-ненько.

– А! – он махнул рукой. – Знаю… Не мое это дело, Коля.

– Отчего же, скажи, – настаивал я.

– Да к бабе собрался, к бабе. Что тут неясного? Молодая или так себе? – Глазки его заблестели, он сглотнул слюну.

– Ничего. Лет двадцать семь, – соврал я убедительно. – Там еще три есть… Можешь и ты нырнуть позже, если договоришься. Они уже не заразные, не бойся.

– Да?

– Да. Зэчки пилятся на десятку, яйца в себя запихивают!

– И сколько же стоит такая… любовь? – поинтересовался Пузик, принявший мой чес за чистую монету.

– Двадцать баксов час, – назвал я цену.

– Я бы с удовольствием, – вздохнул он. – А как договориться?

– Напишешь им, затем подтянешь мента, когда условитесь о дне. Они сами все сделают, не волнуйся.

– Но ведь там четыре женщины… Что, прямо при всех? – округлил глаза Пузик.

– А ты думал! Не санаторий, отдельных покоев нет. Полюбуются твоей задницей, подумаешь. – Я откровенно дурачился над ним, а он верил и слушал меня с разинутым ртом.

– Не-ет, я так не могу, – протянул Пузик спустя некоторое время.

– Боишься или стесняешься? Ты ж еще не старый, брось!

– Да как-то неловко при всех, вряд ли что и получится, – скривил он губы.

– Получится, подымут. Одну будешь пилить, а другие между собой сосаться начнут. Им не привыкать. Ну может, и тебя кто еще уважит, не без этого. Тряхнешь стариной. Или ты никогда не спал с тремя? – спросил я ехидно.

– Ну… Когда-то в молодости я, конечно…

– Да ладно, не плети, – оборвал я бесцеремонно. – Поллимона скрал, а с бабами не дурачился? Да ты, поди, во всех злачных местах Питера побывал и перетрахал сотни. Ты че тут овцой прикидываешься, Пузик? Знаем мы ваш секс, знаем… Будешь прикидываться, посажу на тазик… – шутя пригрозил я. – Проверю на «дно», на цельность твою.

Он покраснел и отмахнулся, не желая продолжать щекотливый разговор.

Переодевшись, я чирканул Графу несколько слов и мигом отправил малявку через «кабур». Написал, что ровно в восемь двадцать вечера я начинаю тарабанить в дверь, если появится еще один мент. Если нет – просил, чтобы они начали в это же время. Он согласился, ответил, что мент действительно пока один. Камера Графа была ближе к дежурке, им там было легче прослушать коридор. Время приближалось к восьми; я полез в матрац и достал из него «ствол» и глушитель. Стоя спиной к двери, так, чтобы мои руки не было видно в «волчок», я проверял оружие, одновременно следя и за реакцией Пузика. Бедолага не сводил с меня глаз и не решался сказать хоть слово. Не знаю, о ком он больше думал, обо мне или о себе, о том, что произойдет или должно произойти, но вид его был вконец жалким и растерянным. Возможно, он подумал, что я сумасшедший. Но деваться ему было некуда. Сейчас он будет тихим, как мышь, вкрадчивым и осторожным, как кот. Недолго думая, я медленно повел «стволом» и наставил дуло прямо на него.

– Всего один хлопок, и тебя больше нет, Пузик, – проговорил я вполголоса, как заклинатель. – Ну что, нажать или не надо? – спросил я уже помягче, но все равно достаточно серьезно.

– Да ты что, Коля! – прошептал он. – Не шути, не надо. Аж мурашки пошли, честное слово. – Он поежился и встал с койки, отошел чуть в сторону, так чтобы дуло «ствола» смотрело не на него.

– А кто сказал, что я шучу, дорогой? Это ты думаешь, что я шучу, а я вовсе не шучу.

– Но… зачем?! – воскликнул он. – Я – маленький человек, я никуда не лезу. Я…

– Слушай внимательно. Молчи, – оборвал его я. – Сейчас я свяжу тебя простынями и заткну рот. Будешь лежать тихо, накрытый, с понтом спишь. Понял или повторить? – жестко спросил я.

– Понял. Буду лежать, да.

– Это все для твоей же пользы, не для моей. Когда я свалю отсюда, а я собрался не к бабам, а чуток подальше, менты спросят, почему ты молчал, не позвал вертухая. Секешь? Если я не свяжу тебя и не заткну тебе рот, они выбьют из тебя дух и печенки. Мало не покажется. Поэтому делай то, что я скажу, и молчи. Если выкинешь какой-нибудь фортель раньше времени, пристрелю как собаку, обещаю.

– Нет, нет, будь спокоен. Фу! – Пузик покорно потряс головой. Он стоял, не зная, что ему делать дальше.

– Сядь, не стой. Я немного послушаю. – Я снова прислонился к «кормушке» и стал слушать. Чертовщина! Из дежурки – я не мог ошибиться – явно слышались голоса. Неужели кто-то заявился?! Да, это явно не разговор с зэками через дверь. Когда мент говорит с кем-то на коридоре, его слышно очень хорошо. Говорят в дежурке, точно. Но может, по телефону? Я напряг слух как только мог. Нет, говорили двое, теперь я не сомневался. Судьба послала нам еще одного козла. Мне. Что ж, будем действовать, как договорились, делать нечего.

Я приказал Пузику лечь, а сам принялся за простыни.

– Сперва руки, затем ноги. Кляп воткну позже.

– Ты убьешь его, Коля? – спросил едва живой Пузик. Его уже трясло.

– Не знаю, как получится. Их уже двое, – ответил я. – Сожми ноги вместе. Так. – Я обматывал полосами простыни его ноги, а сам посматривал на дверь. – Не бойся, скажешь, как было, и все. Ничего не выдумывай на свою голову, – предупредил я его.

– Все равно страшно. Господи! Лучше бы я сидел в общей камере и не лез сюда, – запричитал он. – Думал, тут легче, спокойнее.

– Молчи, не трепли мне нервы. – Я закончил дело и подергал Пузика за руки. Затем накрыл одеялом до самой головы и, чуть отойдя, глянул сбоку. – Слушай меня внимательно. Сейчас я подтяну мента и скажу ему, что ты вроде как окочурился. Понял? Смотри не шевелись и не дыши особо, лежи тихо, как покойник. Предупреждаю еще раз: получится сбой, дашь маху или замычишь – первая пуля – твоя. Все. – Я сунул ему в рот небольшой кляп и направился к двери.

– Начальник! Старшой! – что есть мочи забарабанил я в дверь. – Эй, командир, подойди-ка к пятой, сюда! – Дверь сотрясалась от моих ударов, голос летел по коридору и отдавал эхом. Постучав некоторое время, я прислушался.

Из дежурки кто-то вышел, но не пошел по коридору.

– Кто там стучит? Чего надо?

– Пятая. Подойди сюда, говорю. Сейчас увидишь!..

Шаги стали приближаться и вскоре замерли возле нашей двери.

– Ну что тут еще? – спросил мент, отодвинув «волчок». – Че за дела, а?

– Не «что», а «кто», – поправил его я и отошел в сторону, давая ему возможность обозреть камеру как следует.

– Он, кажется, готов, окочурился, сердечник этот, – пояснил я менту и указал пальцем на лежавшего сокамерника. – Выносить надо, вот что.

– Да ладно, не гони, – не поверил мент мне на слово. – Что, серьезно умер?

– А чего мне гнать-то? Я думал, спит себе, толкнул, а он готов. Канитель тебе теперь… Смотри сам, я предупредил. Может, еще не умер, кто знает. – Я замолчал и отошел в глубь камеры.

Мент забряцал ключами и сперва открыл кормушку.

– Эй, ты, – обратился он к Пузику. – Слышь, что ли? – Тот молчал и не шевелился. – Мать твою! Ну-ка толкни его как следует, толкни, – попросил он меня, не особо надеясь на чудо.

– Да толкал уже, толкал! Ты че, в натуре? Иди и толкай, делать мне больше не хера, – огрызнулся Я; но все же несколько раз тряхнул Пузика за плечо. – Готовый уже, все. Ну-ка гляну на ноги. – Я чуть отодвинул одеяло и посмотрел на ноги. – Хер его знает, вроде не синие… Я не разбираюсь, короче.

– Вася! – крикнул мент очень громко, и вскоре у двери возник второй.

– Что случилось? – спросил он, пригибаясь к «кормушке».

– Да вроде умер один, сердце, – пояснил первый мент и стал откоцывать камеру.

«Ствол» в это время был у меня за поясом, под курткой.

– Может, врача вызвать, а? Или хотя бы дежурному позвоните, – посоветовал я, пока они открывали. Хотел прощупать почву.

– Вызовем, если надо будет, – сказал второй злобно. Дверь открылась, и они оба ступили на порог, один за другим.

Первый подошел к койке Пузика и, брезгливо морщась, наклонился к его лицу. Второй мент стоял совсем рядом, в шаге от первого. Пузик не дышал, но мент конечно же усомнился в том, что он мертв. Лицо «покойника» было не слишком-то и мертвым. За свою жизнь этот ментяра – а ему было лет под сорок, видимо, насмотрелся уже на покойников и кое-что смыслил. Он резко дернул одеяло на себя и в сторону и раскрыл Пузика до самых пят. Картина, которую они увидели, привела их в полное замешательство. Они никак не могли сообразить, что к чему, пялились на связанные руки и ноги «покойника», начисто позабыв обо мне, стоявшем почти за их спинами.

«Пора», – подумал я и выхватил из-за пояса «ствол».

– Ни шагу в сторону! Стреляю на поражение. Тихонько, тихонько. – Я медленно отходил от них, держа обоих на мушке. Вот и дверь, хорошо. Взглянув в коридор, я убедился, что он пуст. – Ключи, – потребовал я. – Живо и без фокусов, предупреждаю. – Я взмахнул «стволом» несколько раз. Если первый мент был явно парализован испугом, то второй, чуть моложе, смотрел на меня дерзко и без страха, так словно в моих руках ничего не было. Мы встретились с ним взглядами, и я понял, что канитель, если она случится, начнется именно с него. – Ключи, я сказал! – Мой тон стал более чем угрожающим.

Пузик по-прежнему не шевелился, как будто в натуре умер.

Первый нехотя протянул мне ключи, но второй мгновенно перехватил его руку и отобрал увесистую связку. Резко, зло.

– Возьми, – сказал он, не спуская с меня своих колючих стальных глаз. Да, этот козел был явно сильнее, чем я. Я поймал себя на этой мысли, и мне стало не по себе. Он давил меня своим тяжелым взглядом и знал, чувствовал, что он крепче меня. Его голос не дрожал, внутренне он был абсолютно спокоен, но зол. Из породы «охотников», охотников и хищников одновременно. Мысль о нападении прямо плескалась в его зрачках – воплощенная пантера, тигр!

– Что ты сказал? Взять? Брось на пол, или я прострелю твою башку в две секунды! – Я был готов стрелять, ибо опасался нападения с его стороны. Очень опасался. Гад не пошевелился, стоял и молча смотрел на меня, забавляясь моей нерешительностью и слабостью. «Вот идиот!» – подумал я. – Ну как хочешь! – Нажав на крючок, я всадил в этого козла две пули сразу. Возиться с другим и оставлять его в живых не имело смысла, но я выстрелил не в голову и не в сердце, а чуть ниже плеча, затем в ногу. Глядишь, выживет.

Пузик повернулся ко мне и замычал как корова, в его глазах метался ужас.

– Все нормально, приятель, – моргнул я ему, подбирая с пола ключи. Захлопнув дверь, я бросился по коридору к камере Графа. Когда я открыл ее, все четверо стояли в центре камеры, ожидая, кто появится на пороге. – Вперед! – крикнул я и побежал в сторону дежурки.

– Пульт и телефон! Пульт и телефон!.. – напомнили мне.

– Где менты? – спросил Граф, когда я обрывал шнур.

– Им уже «легче», все ровно.

– А тот, твой сокамерник?

– Связан, лежит на шконке.

– Мы могли бы содрать с них кителя, – заметил Картоха. Его голос слегка подрагивал.

– Они в крови. Вот шинели, надевай. Я пойду так.

Картоха мигом накинул на себя шинель, взял фуражку. Граф отказался, сплюнул на пол и выругался.

– Кажется, всё. Пошли. – Я огляделся.

Мы направились в сторону центрального входа. Картоха шел первым, мы с Графом за ним. Подобрав ключ, я тихонько открыл дверь и выглянул наружу. На улице было совсем темно, лишь в «запретке» да еще кое-где горели фонари. Свежий воздух повеял нам в лицо и донес вольные, совсем не тюремные запахи издалека. Мои руки слегка вспотели.

– Идем, что ли? – повернулся я к Графу.

– Погоди. Столовая находится там, – указал он рукой в известном мне направлении. – Обойдем корпус и выйдем с другой стороны. Запри дверь снаружи, пусть будет закрытой.

Мы вышли во внутренний двор, и я быстро закрыл дверь на ключ. Дойдя до угла корпуса, мы свернули направо и двинулись вдоль него. До столовой было не так далеко, однако для того, чтобы добраться до нее, нам предстояло пройти метров тридцать по открытому, просматриваемому со всех сторон пространству – самое опасное место на всем пути. Когда мы наконец вышли на это пространство (окна столовой уже были видны, и они светились!), Граф сказал, чтобы я шел рядом с Картохой.

– Если что, вали всех подряд, Михей.

И действительно, буквально через минуту после этого нам навстречу откуда-то из-за угла вынырнули два мента. Скорее всего, они шли с вахты, так я понял. Расстояние между нами сокращалось с каждой секундой, я уже слышал их голоса. Сворачивать было поздно, да и нельзя. До столовой рукой подать, куда сворачивать?

– Иди прямо на них, Картоха. – Граф, как всегда, оставался хладнокровным. – Если спросят куда, скажешь – на хоздвор.

Мы почти поравнялись с ментами, и тут я заметил, что это офицеры. Так оно и есть, капитан и майор, точно. Теперь не разойдемся, не прапорщики, эти обязательно спросят куда. Причем они наверняка знают всех сотрудников в лицо. Мать твою! Я глянул за них, успел оглянуться назад, и мы сошлись вплотную. Как я и ожидал, Картоха онемел и, замедлив шаг, остановился. Ему бы что-то сказать, поприветствовать старших по чину, как-то отреагировать, но что он мог им сказать? «Добрый вечер, господа офицеры» или «Привет. Это мы»? Менты вперились в нас, соображая, кто стоит перед ними.

– Куда направляетесь, прапорщик? – спросил впередистоящий, и я тотчас узнал его по голосу. Невероятно, но это был старший «кум», мой вербовщик, Игорь Львович! Вот так встреча! Картоха ответил, что мы идем на хоздвор, но «кум» спросил зачем. Ясное дело, его смутило позднее время, физиономия Картохи, его реакция и прочее. Выхода не было, я прямо кожей чувствовал, как немо торопит меня Граф. «Вот мудак! Сидел бы у себя в кабинете», – подумал я о майоре и сделал шаг вперед.