Текст книги "Веселыми и светлыми глазами"

Автор книги: Павел Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

4

Колька осмотрелся. В этом обширном помещении все было серым: стены, выложенный известняковыми плитами пол и даже потолок. Посредине, под лампочкой, стояло несколько верстаков, на каждом – большие слесарные тиски. Вдоль стен на стеллажах лежали ржавые трубы разной длины и толщины. В угол за дверь был запихан шкаф-касса, его узкие ячейки забиты разными деталями.

На улице, напротив окон, легонько скрипнул снег, будто мышка шмыгнула, дверь несколько раз дернули, она чуть приоткрылась, и в помещение проворно юркнула женщина, худенькая и маленькая, настоящая Дюймовочка. Поздоровалась с Колькой и деловито спросила:

– Вы ко мне?

Колька объяснил, зачем он здесь.

– А, значит, ко мне. Я и есть Томилина. – И протянула Кольке руку, такую тонкую и хрупкую на вид, будто стрекозиное крылышко. – Элла Вадимовна.

Колька смутился, не зная, что делать с этой рукой, чуть замешкавшись, взял ее (раз уж так долго держат протянутой, значит, надо взять), пожал и сказал:

– Здравствуйте.

– Что-то лицо очень знакомое… Кажется, я вас где-то видела.

– Не знаю. Может быть, вы моего брата помните, Костю? Он здесь тоже слесарем работал.

– Костя? – переспросила Элла Вадимовна. – Костя… Нет, не припомню. Хотя фамилию я наверняка слышала. До войны я бухгалтером была. В блокаду пришлось срочно переквалифицироваться.

Говоря это, она внимательно осматривала Кольку. Он был очень худым, длинношеим и напоминал ощипанного цыпленка.

За окном хрупнул снег под четким строевым шагом, дверь распахнулась резко, рывком, и в помещение вошел парнишка, с которым недавно поссорился Колька. Даже не взглянув, он прошел между ним и Эллой Вадимовной, чуть не зацепив его плечом.

– А вот и вторая половина нашей бригады, – улыбнувшись приветливо, указала на него Элла Вадимовна. – Познакомьтесь, пожалуйста: Казимир Зайцев.

– Мы уже знакомы, – хмуро буркнул парнишка, отвернувшись от Кольки.

– Да? Вы уже успели? Ну, хорошо… А ты, наверное, очень устал? – участливо спросила она. – Может быть, не пойдешь сегодня со мной, останешься здесь. А я одна.

– Нет, почему же. Я поспал немного, – ответил Казик, искоса глянув на Кольку, будто показывая этим: вот, мол, он видел.

– У Казика мама захворала, – пояснила Элла Вадимовна Кольке. – Она работает у нас в охране. И поэтому Казику пришлось вместо нее дежурить, сидеть здесь ночь.

Когда она говорила это, спина у Казика как-то нервно передернулась. Ему досадно было, что она будто бы оправдывает его перед Колькой. Он зажал в тиски длинный сгон трубы и начал перепиливать. Труба завибрировала, задребезжала так, что слов стало не слышно. Элла Вадимовна болезненно поморщилась, зажав ладонями уши, и сказала Кольке:

– Мы сейчас уйдем. У нас работа такая, все время приходится ходить. А ты побудь в мастерской. Возможно, после полудня мы и вернемся. Что бы тебе здесь дать поделать? – Она осмотрела верстаки. – Резьбу нарезать один ты, конечно, не сможешь… Сгоны заготовить… Во! Пилу можешь наточить?

– Могу, – ответил Колька, хотя никогда еще не пробовал и только понаслышке знал, как это делается.

– Вот и чудесно! Наточишь и снесешь в охрану. Это они принесли. И очень просили. Сделай, пожалуйста.

Торопливо собрав нужные инструменты и сложив в сумку, Элла Вадимовна и Казик ушли.

У дверей Казик задержался, достал «бочата», повернул циферблат к свету, глянул мельком и посмотрел на Кольку, давая понять, что он специально засек время, отведенное Кольке.

5

И лишь затворилась за ними дверь, Колька сразу же принялся за дело.

Эту пилу давно не точили, а возможно, когда пилили, не раз скребанули по гвоздю: зубья были забиты, даже закруглены. Сталь была хорошей, твердой, стружка сыпалась мелкая, как пыль.

Колька вспотел, шапка стала мокрой изнутри; когда снял ее, чтобы вытереть лоб, из шапки повалил пар. Оттого, что сидел согнувшись, заболела спина. Да еще намерзшее полотно липло к рукам, а в рукавицах работать было неудобно.

Колька сначала затачивал отдельно каждый зубчик, а затем решил ускорить дело, приноровился и стал точить сразу по два. Точил долго. Когда вышел из мастерской, солнце стояло уже над крышами. Веселое февральское солнце.

С крыш капало, в сугробах под навесом продолбило круглые дырки, будто пальцем натыкали.

Прежде чем отнести в охрану, Колька решил сам испробовать пилу. Он присмотрел торчащую из снега доску, пролез к ней, рукавом смахнул снег, приспособился и провел пилой. Пила, прозвенев всеми зубчиками, пропрыгала по доске, оставив на ней лишь царапины. Колька провел еще несколько раз. Пила прыгала будто по камню. Тогда он подумал, что, может быть, доска промерзла, стала твердой. И выбрал гнилое бревно. Оно было такое старое и рыхлое, что ногтем можно отковырнуть кусочек. Но вот именно кусочки-то и отлетали, а бревно не пилилось. Колька изо всей силы нажимал на пилу, она вертелась, будто живая рыба, не поддаваясь ему.

– Что, мальчик, помочь тебе? – спросила проходившая мимо женщина. – Давай-ка вдвоем.

Но и вдвоем у них ничего не получилось.

– Это потому, что бревно гнилое, – сказала женщина. И перешла к доске, с которой начал Колька. Но здесь-то и совсем ничего не получилось, как они ни старались, ни нажимали на пилу. Даже били по ней, чтобы воткнулась в древесину.

– Что-то, Федор Михеич, у нас с ним не получается, – пожаловалась женщина вышедшему из главного корпуса старику. – Может, с вами попробуем.

– А что?

– Да сама не понимаю, пила будто заколдованная.

Старик осмотрел пилу.

– Чья это? – спросил у Кольки.

– Моя.

– В жизни еще такой не видел! – воскликнул старик. – Может, ее нам фрицы подбросили? Нет? А тогда какой же дурак тебе ее точил? Зубья-то должны быть наточены с одной стороны, а не с двух. Смотри, они у тебя как наконечники у стрел. Снеси и отдай ему, пусть переделает.

Не глядя на старика, покраснев от смущения так, что даже капельки пота выступили на лбу, Колька взял пилу.

– А ты ничего, не тушуйся, – глянув на Кольку и улыбнувшись всепонимающе, сказала женщина. – Не расстраивайся. – И похлопала его по плечу. – С кем не бывает! Передай своему точильщику, пусть не унывает. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.

6

В свой первый рабочий день Колька устал так, что едва добрел до дома. Уходил, было темно, и возвращался – тоже темно.

Во дворе возле парадной его окликнули. Из-за оплетенной проволокой поленницы дров выскочили дворничихин сынишка, десятилетний Шурка, и с ним еще такого же возраста пацан.

– Смотри, что у меня есть! – похвастался Шурка и, пошарив в кармане, достал автоматный патрон. – У нас и еще есть!

– Ты где их взял? – спросил Колька.

– Нашел.

Колька протянул руку, но шустрый и хитрый Шурка проворно отскочил.

– Ага, не возьмешь!

– Дай сюда! – прикрикнул Колька.

– Фигушки! – уже из-за поленницы отозвался Шурка. – А мы много набрали. Знаем, где они! Знаем!

– Пальцы поотрывает, – по-взрослому предупредил Колька. Ему не хотелось сейчас ловить Шурку, бегать за ним по двору – очень уж устал.

В квартире было холодно. Печь выстыла так, будто ее не топили неделю, к железу противно притронуться.

Он присел на диван. Хотелось, не раздеваясь, лечь и полежать хотя бы немного. Но Колька знал – надо побороть усталость. Нельзя сдаваться, допускать себе поблажки. Знал это еще с голодных блокадных дней. Выживали не просто те, кто оказался физически сильнее, а кто был упорнее. Он вышел на кухню, зажег лампу-«коптилку», расколол несколько поленьев и затопил печь. Маленькая «буржуйка» нагревалась так же быстро, как и остывала. Уже через минуту бока ее стали теплыми. Захрустел выведенный через форточку жестяной рукав. Во вьюжные дни его забивало снегом и печь чадила, приходилось длинным проволочным крючком прочищать рукав. Это было просто сделать, потому что Колька жил на первом этаже. А сейчас печь топилась хорошо, она весело, громко гудела, и по тонкой жести рукава вроде бы бежали в одну сторону мелкие проворные жучки, скребя жесткими лапками.

Надо было приготовить что-то поесть. Колька решил сварить суп. У него оставалось несколько картофелин и кулечек перловки. Сначала он пожалел крупу, хотел оставить, а потом решил, что сварит суп на несколько дней, и настоящий. Потому что был у него сегодня вроде бы праздник. Он выбрал самую большую кастрюлю, положил туда картофелины и налил до краев.

От печи веяло жаром. Бока ее сделались малиновыми, в комнате стало тепло. Колька разделся. А когда в кастрюле закипела и забурчала вода, запахло варящейся картошечкой, он и совсем повеселел. Ложкой подцепил из кастрюли. Объедение! Колька предвкушал, как нальет сейчас целую тарелку и будет есть. И еще останется на завтра! Он думал, что если бы каждый день ел такой суп, то не только стул, а даже и кресло поднял бы.

С лестницы в дверь в коридоре постучали. Кто-то бил в ее нижнюю часть ногой, не сильно, но настойчиво. Это оказался Шурка.

– Можно к тебе? – спросил он неуверенно.

За Шуркой жался его приятель.

– Заходите. – Колька впустил ребятишек.

– Ой как тепло у тебя! – воскликнул Шурка, осматриваясь. Он понюхал пар от кастрюли, облизал губы, сглотнул, но Кольке ничего не сказал.

– Ты зачем пришел-то? – спросил Колька.

– Да так. Холодно очень. А Петька ноги промочил.

– Да немножко, – сказал Шуркин приятель, по-прежнему прячась за его спиной.

– Грейтесь, – разрешил Колька. Но видимо, ребята пришли вовсе не для того, чтобы греться.

– А можно, я в печку патрон положу? Один только? – спросил Шурка, косясь на дверцу, за которой метался огонь.

– Ты что, с ума сошел? – возмутился Колька.

– Бабахнет, и все. Ничего не будет, не бойся.

– Это винтовочный сильно стреляет, автоматный не очень. Мы уже пробовали, – пытаясь уговорить Кольку, поспешно добавил Петька.

– Что, вам за блокаду не надоело, как бабахает? – сказал Колька.

– Да один раз всего! Интересно! Ты не бойся, – не унимался Шурка.

– Нельзя!

Ребята приуныли, стояли молча. Колька вышел на кухню за поварешкой, а когда вернулся, Шурка сказал ему:

– Мы пойдем. – И направились к дверям.

Колька выпустил их. Он видел, как они сразу же бросились бежать и, оказавшись на порядочном расстоянии от парадной, возле поленницы дров, быстро, наперебой стали что-то говорить друг другу, оглядываясь на парадную.

Колька мыл на кухне тарелки, когда в комнате грохнул выстрел. Кастрюля, подпрыгнув, гулко цокнула по металлическому настилу. Крышка с нее слетела и покатилась. Забулькало, зашипело.

Колька понял – беда! Вскочив в комнату, поднял кастрюлю. В дне ее было пробито рваное отверстие, из него хлестал суп. Обжигая пальцы, Колька помчался с кастрюлей на кухню, швырнул в таз. Пока бежал, половина супа вытекла. Чуть не плача от обиды и злобы, он выбежал на улицу.

Шурка с Петькой прятались где-то за дровами.

– Ну вы мне еще попадетесь! – погрозил в темноту Колька.

– А мы тебе и в трубу можем кое-что подсунуть, – отозвался из-за поленницы Шурка.

7

Несколько дней Колька в мастерской работал один. Побыв вместе с ним час-два, Элла Вадимовна и Казик уходили «на вызов» – это значило, что где-то произошла небольшая авария, – а возвращались они только с темнотой. И еще работали пару часов, прежде чем разойтись по домам. Казик и днем иногда заскакивал в мастерскую. То инструмент взять, то какую-нибудь деталь.

– Привет, осколок! – всякий раз насмешливо кричал он, не глядя на Кольку. – Ну как шубка, греет?

Игривой походочкой, которая сама по себе вроде бы уже говорила: «Ну, ну, посмотрим, что ты здесь делаешь?», направлялся к Кольке, останавливался рядом, смотрел, как тот шурует напильником по железу. Стоял, засунув красные, озябшие руки в карманы брюк, чуть слышно насвистывал. И, будто вспомнив что-то очень важное и срочное, торопливо уходил, неизменно крикнув от дверей: – Будь здоров, маэстро! Не кашляй!

А в это утро, когда Колька пришел в мастерскую, ни Эллы Вадимовны, ни Казика там уже не было. Он испуганно подумал, что, может быть, опоздал. Но за окном было еще сумеречно, в фиолетовой дымке терялись очертания даже самых ближних предметов. Значит, был очень срочный вызов, и они ушли, не дождавшись Кольки.

Примерно через полчаса Казик вернулся в мастерскую. На этот раз он ничего не сказал Кольке. Лицо у него было озабоченным, серьезным, лицо человека, которому сейчас не до шуток. Минут через двадцать снова прибежал, потом – еще раз. Перехватив Колькин вопросительный взгляд, на мгновенье приостановился, раздумывая, и подошел к нему.

– Вот что, сделай-ка прокладку… такую же, – и положил на верстак кусок изжеванной резины. – Можешь сделать? Только побыстрее. Я за ней приду.

Колька не успел еще выполнить поручение, когда он вернулся.

– Ну как, готово?.. Ладно, я там доделаю. А ты приготовь еще несколько, понадобятся.

Чуть позднее в мастерскую забежала незнакомая женщина, спросила поспешно:

– Где Томилина? Еще не вернулась?

– Нет.

– Что они там застряли! Когда вернется, пусть к директору зайдет. Срочно!

Такого еще не бывало. И Колька понял: случилось что-то серьезное.

Он очень торопился. Ему все казалось, что Казик вот сейчас прибежит, и он беспокойно посматривал на дверь. Но Казик не появлялся долго. А вернувшись, с язвительной усмешечкой глянул на Кольку.

– Трудишься, пчелка?

– Вот, все готово. Что еще делать?

Казик взял прокладку, повертел ее.

– Ничего сляпано, талантище!

– Что еще, давай?

– А тебе Элла Вадимовна разве не говорила?

– Нет.

Казик осмотрел верстаки.

– Распили пополам эту штуку, – и подкатил Кольке тяжеленную свинцовую чушку. – Только побыстрее.

Он еще постоял рядом, наблюдая, как Колька закрепляет чушку в тисках, и отошел, притих у своего верстака.

Колька начал пилить.

Свинец, по сравнению с железом, мягок, его можно резать ножом и, казалось бы, что стоит распилить ножовкой: раз-два – и готово. Но лишь полотно ножовки вошло в чушку, оно будто увязло там, ни вперед ни назад. Заклинило, и все!

Колька вспотел, даже рубашка прилипла к спине. А проклятая пила почти не вгрызалась в свинец, будто Колька ломом, а не пилой водил по чушке.

– Ну как дела двигаются? – спросил Казик, через плечо глянув на Кольку. – Ты поторапливайся, не спи.

– Двигаются, – буркнул Колька. Снял пальто, положил рядом на табурет.

Казик вышел куда-то, а Колька пилил до тех пор, пока не закружилась голова и перед глазами поползли темные расширяющиеся круги. Чтобы не упасть, он уцепился за край верстака, присел на табурет. И, выждав немного, пересилив минутную слабость, снова поднялся.

Руки и ноги у него дрожали, учащенно где-то возле самого горла колотилось сердце. Позади стукнула дверь. Он распрямился, чтобы смахнуть забивающий глаза пот, глубоко выдохнул, как выкинутая на берег рыба, мельком глянул на вошедшего Казика и…

Казик улыбался. Нет, не просто так, он улыбался насмешливо, как улыбается человек, в чем-то проведший добродушного простачка.

– Ну ладно, хватит. Молодец. Одевайся теперь, а то простудишься.

И Колька понял все. Никому не нужна эта работа. Никому! Может быть, в другое время Колька среагировал бы по-иному. Но сейчас… Когда… Он сразу вспомнил почему-то, как директор предложил ему поднять пресс-папье.

– Нет, почему же. Я докончу, – сказал Колька, сглатывая слезы. И продолжал пилить. От злости, от обиды вроде бы и силы прибавилось. До боли сжимая зубы, он видел сейчас только белый неровный надрез на чушке да темное, медленно ползущее полотно пилы.

– Хватит, – повторил Казик. И голос его дрогнул и изменился. – Я шучу.

Но Колька пилил.

– Я же пошутил, ты слышишь? Кончай!

Никогда еще Колька не испытывал такого желания завершить начатое, как сейчас. Он почти задыхался. Упершись в верстак коленом, тянул пилу на себя, затем, хрипя, валился на нее.

– Ну и пили, пили, фиг с тобой! Пили, хоть подохни! Не жалко! – раздраженно крикнул Казик. – Показать себя хочешь? Показывай! Показывай, а я посмотрю!

Он сел рядом, демонстративно закинув ногу на ногу.

«Распилю, – упрямо думал Колька. – Хотя и в самом деле умру здесь, а распилю».

И Казик не вынес. Он подскочил к Кольке, схватил за руку.

– Прекрати! Сейчас же прекрати!

– Уйди! – вырываясь от него, прохрипел Колька.

– А я тебе говорю, кончай! Или в рожу дам!

– Пусти…

– Не пущу!

– Пусти… Ты сильней меня… Пусти!..

– Не пущу! Ну что ты, псих? Ведь я нарочно. Не понимаешь, что ли? Ну, извини, пожалуйста, я поступил глупо… Ну, извини. Прости меня.

– А ты дурак, – сказал Колька, высвобождая руку, и заплакал. Нет, не зарыдал, а просто слезинки сами собой посыпались у него. Ему было досадно, но он не мог удержать их.

– Ну что ты, в самом деле? – потупив голову, сказал Казик. И чувствовалось, что ему стыдно Колькиных слез больше, чем самому Кольке.

– Да обидно же, – признался Колька.

– Дал бы мне по физиономии, я заслуживаю.

– Зачем? Я никогда никого не бил… И пальто это я на барахолке у старика купил. Не наше оно. У моего отца такого никогда не было. А ты: «Пальто, пальто. Ваше величество».

– Ну ладно, – сказал Казик. – Ну, дурак я, разве ты не видишь. Извини. Давай допилю эту блямбу.

– Зачем?

– А так. Или хочешь, поставь меня в угол. Сколько скажешь, столько и буду стоять.

– Да ну тебя, – отмахнулся Колька. Он чувствовал, что больше не сердится на Казика. И более того, будто рухнула, исчезла какая-то невидимая заслонка, которая прежде отделяла их друг от друга, делая чужими, далекими. Кольке, а может быть, также и Казику, нужен был кто-то близкий, отзывчивый, понимающий во всем, без чего так холодно и одиноко было Кольке все последнее время после смерти матери. И он понял, что наконец-то свершилось, нашел. У мальчишек иногда случается так: надо сначала поссориться, чтобы потом стать настоящими друзьями.

8

Этот большой угловой дом почему-то называли «академией». Колька не знал, на самом деле была здесь когда-то академия или так величали это здание за ту монументальность, которая проявлялась не только в его внушительных общих размерах, тяжеловесности колонн, толщине стен, но и в каждой взятой наугад детали: высота дверных проемов в уровень второго этажа любого из соседних зданий, а ширина такая, что могут проехать одновременно два грузовика, подоконники шире двуспальной кровати, а лепные розетки над окнами в полтонны каждая. «Академию» разбомбили в первые блокадные дни. Рухнули перекрытия всех этажей, но подвалы сохранились. А в них были трубы, в которых так нуждалась маленькая ремонтная бригада.

Казик решил снять их. Колька вызвался помогать ему.

Со стороны двора в подвал вела лестница в несколько ступенек. Массивная, обитая железом дверь была заперта, и они решили лезть через окошко с литой чугунной заслонкой. Казик зажег фонарь и, став на колени, заглянул в подвал. Сверху, из оконного проема, заваленного изнутри пережженным железом, неожиданно посыпалась кирпичная крошка. Послышался торопливый шепот: «Смотри, смотри, он!» – и оттуда, из-за ржавой тавровой балки, выглянул дворничихин Шурка.

– Э, Колька, – позвал он, улыбаясь, как свой своему.

– А ты чего здесь? – удивился Колька.

«Академия» находилась довольно далеко от их дома, в другом районе.

– Да так. А вы что, в подвал полезете? – заинтересовался Шурка, поспешно сползая на подоконник. Другой пацаненок, Шуркин приятель, высунулся из-за навала кирпичей. – А зачем? Зачем, скажи?

– Надо.

– Знаю я, зачем, знаю. Возьмите и меня.

Но Колька не ответил, и Шурка понял, что нельзя.

– Знаю я, зачем, – сказал он. – А там ничего и нет. Зря полезете. – Но, немного выждав, снова жалобно попросил: – Возьмите, а! Коля, возьми. Что тебе, жалко.

В подвале было темно. Пахло застоялой водой и плесенью. Подняв фонарь, Казик поводил им перед собой. Противоположная стена подвала терялась в темноте, свет туда не проникал. Они пошли, осторожно ступая. Колька тащил сумку с инструментом.

Тем временем Шурка успел спуститься с подоконника и теперь, лежа в узком туннеле окошка, заглядывал в подвал.

– Э-э, не туда идете! И не туда… А там ничего и нет… Я сейчас крышку захлопну, как выберетесь?..

Стараясь не отстать от Казика, не выронить что-нибудь из сумки, пригибаясь, Колька озирался по сторонам. Хоть и знаешь, что никого нет, но все-таки неприятно брести в глухой, эхом отзывающейся на каждый шаг пустоте. Пока Шурка кричал позади, было как-то лучше. А теперь он умолк.

Неожиданно впереди что-то упало и покатилось.

– Кто там? – спросил Казик, резко остановившись.

Никто не отвечал. Однако едва он сделал шаг, снова что-то шаркнуло.

Возле далекой стены в углу стояло несколько кроватей, на них было накидано разное тряпье, а под одной из кроватей на полу что-то лежало.

– Кто там? – спросил Колька, жарко дыша Казику в затылок.

– Не знаю. Может быть, дистрофик какой-нибудь остался.

И снова шаркнуло. Теперь в другом углу, противоположном.

– Там кто-то ходит.

Прислушались, но опять стало тихо.

Они свернули в узкий длинный коридор. Здесь тоже была обитая железом, тяжелая дверь, такая же как и с улицы. По коридору вдоль потолка в несколько рядов тянулись трубы. Казик споткнулся и грохнулся на лед. Фонарь погас.

– Осторожно! – воскликнул Колька. – Ушибся?

– Ничего. – Казик ползал возле его ног, отыскивая фонарь. – У тебя спички есть? – спросил он.

– Нет.

– И у меня, кажется, кончились. – Слышно было, как он шарит по карманам, открывает пустой коробок.

– Как же теперь?

– Ничего, выберемся. Держись за меня. – Он подал Кольке руку. Они сделали первый осторожный шаг. И вдруг позади в темноте кто-то всхлипнул.

– Колька-а-а! – и задал гулкого ревака. – Бою-юсь! – Это был Шурка. – Бою-юся! – вопил он. – Бою-юсь!

– Шурка! Ты чего там? – оторопел Колька.

– А-а, боюсь! Не оставляйте!

– Ты где?

Все-таки у Казика нашлась еще одна спичка. Он вычиркнул ее, зажег фонарь. И они увидели Шурку. Как только появился свет, Шурка утих. Стоял, понуро опустив голову, грязным кулаком тер глаза.

– А ты зачем сюда забрался? – сердито прикрикнул на него Колька.

– Да тут патроны есть. Ребята находили.

– Ты за нами шел?

– Да-а.

– Это ты там в темноте бегал? – строго спросил Казик.

– Не-е.

– Значит, тут еще кто-то есть?

– Не-е.

– А кто же там стучал?

– Это я кусочки кирпича кидал, – признался Шурка.

– Зачем?

– Так просто. Кидал, и все… Я на улицу хочу!

Пришлось им выводить неудачливого Шурку. Но как только Шурка вылез из подвала, мгновенно повеселел.

– Петька! – закричал он, зовя своего приятеля. – Иди сюда. Ха-ха! Ух я их так поднапугал! Ты знаешь, как они у меня орали!..