Текст книги "Веселыми и светлыми глазами"
Автор книги: Павел Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Из самолета я вышел первым. И первым прибежал на стоянку такси, сел в машину к белобрысому парню, назвал адрес.
Мы помчались по пустому шоссе, по сторонам замелькали темные тополя. Под ними в фиолетовой траве струились белые извилистые тропинки. Вдалеке роились тусклые огни, они перемещались, пошевеливались. Там начинался город.
И все было таким знакомым, милым, тревожащим. Не прошло даже месяца, а как будто я не был здесь уже год, и теперь удивлялся и радовался всему.
Мы неслись, обгоняя машины. Мелькали светофоры, мелькали прохожие на тротуарах. А мне хотелось быстрее, еще быстрее! Я беспокойно ерзал на сиденье.
– Мне на Колесную, – повторил я шоферу.
– Ты уже говорил, – ответил он. – Попробуй, закрыта дверь?
– Закрыта… Шеф, – сказал я, – у меня осталось только восемьдесят копеек. Наверное, будет мало?
– Конечно, мало! Вон, посмотри, сколько на счетчике!
– Что же делать?
– Придется вылезать.
– Но мне надо, понимаешь, вот так. Позарез надо!
– А мне-то что!
– Может, авторучку возьмешь? На, возьми авторучку! Хорошая, еще почти новая!
– На фига она мне.
– Ну, чемодан возьми.
– Да ты что?
– Надо, понимаешь! Нет у меня больше денег!..
– Да уж ладно, сиди, что-нибудь придумаем.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Кого-нибудь подсадим.
– Слушай, старик!.. Ну, спасибо. Я знал, что поможешь. Мне здорово везет на хороших людей!..
– Всем хорош не будешь!
– Ну, все-таки.
– Я тут как-то в трамвае ехал, у окна пьяненький сидит, кимарит помаленьку. Мне старушки говорят: «Молодой человек, разбудите его, спросите, где выходить, как бы не проехал». Сердобольные нашлись! Я трясу его за плечо: «Где выходишь?» А он что-то – бу-бу-бу. Я опять: «Где выходишь?» А он снова – бу-бу-бу, шепотком. Я наклонился, чтобы послушать, только голову пригнул, ухо подставил, а он морду приподнял, да мне – тьфу! Едва успел отвернуться! Вот и проявляй заботу, помогай!
– Так это же редкий случай, исключение!
– А мне что, от этого легче, что исключение?
Он все-таки довез меня до Колесной. Я попрощался с ним, крепко пожал ему руку.
Вот и этот дом. Собственно, зачем я бегу, куда тороплюсь? И что скажу ей сейчас? О чем спрошу?
Почему-то об этом я не думал раньше, когда еще ехал на аэродром, когда летел. Тогда я просто чувствовал, что так надо, что не могу по-другому.
Я нашел ее парадную, поднялся на пятый этаж. Подошел к двери квартиры и долго стоял, оробев. Дверь мощная, высоченная. Осторожно нажал кнопку звонка и прислушался. Кто-то шел по коридору. И пока шел, я успел подумать, что сейчас уже очень поздно, наверное, около десяти. Убежать, что ли?
Открыла старушка, маленькая, волосы у нее белые, как пушок у перезревшего одуванчика, пушистые. Я поздоровался и попросил:
– Позовите, пожалуйста, Лизу.
– Ее нет дома, – сказала старушка и внимательно посмотрела на мой чемодан. – Она ушла в магазин. Вы зайдите, она, наверное, скоро вернется.
– Нет, спасибо, я подожду ее на улице.
Я стал спускаться, а она не сразу закрыла дверь, все еще недоуменно смотрела на чемодан. Я спускался неторопливо, помахивая этим чемоданом.
Лестничные окна выходили во двор. Напротив лестницы во дворе ремонтировался флигель, совсем близко стояли заляпанные известью строительные леса. Окно на площадке между вторым и первым этажами было открыто. Я лег на широкий подоконник и выглянул во двор. И вдруг увидел ее.
Она неторопливо шла, обходя известковые лужи, и не замечала меня. Лицо ее было задумчивым, брови слегка нахмурены. Я смотрел на нее, и сердце мое цокало так громко, как метроном. Я хотел что-нибудь крикнуть ей, позвать, и не мог. Задохнулся, как задыхаются, долго пробыв в воде. Лиза приближалась, подходила к парадной. Я привстал на подоконник, чтобы лучше видеть ее. У парадной, как раз напротив окна, была насыпана большая куча песка. Лиза подошла к двери, протянула руку. И я прыгнул…
Я грохнулся в песок. Ручка у чемодана оторвалась, и он покатился в сторону.
– Ой! – испуганно вскрикнула Лиза и отпрянула.
– Здравствуй, – привстав, улыбаясь и стирая с лица песок, весело сказал я.
– Ты?
– Ага…
Она молчала и, будто все еще не веря, смотрела на меня удивленными большими глазами.
– Откуда?
– Оттуда, – неопределенно кивнул я. – Здравствуй…
Мы все еще стояли и смотрели друг на друга. И потом, будто почувствовав, что так надо сделать, разом шагнули навстречу, и я подумал, что пиджак в песке, я не успел стряхнуть его.
– Чудак, – прошептала она.
И я спросил, широко, счастливо, дурашливо улыбаясь:
– Ну почему же… Кто чудак-то?
– Ты… Чудак мой… – И засмеялась.
Вот так. Я начал свой рассказ с того, как мне пришлось влезать в окно. А заканчиваю тем, как выпрыгивал. Ничего здесь не придумано, такое уж совпадение.
РАССКАЗЫ
Литва, плотва…
Город приближался маленький, светленький. Дома одноэтажные. Все утопает в зелени. Над городом торчит телевизионная вышка. Полукругом огибает город река. Берега песчаные, плоские. Светлый, первобытноцельный, укатанный дождями песок. По нему не ступала еще нога человека. Вода в реке – как в громадной тарелке, и не поймешь, движется она или не движется. Тепленькая водица! Вдоль берега ивы с темными ноздреватыми стволами и с громадными, как луговые стога, белесыми кронами. В кронах сидят соловьи-разбойники…
А вот трехэтажные дома, похожие на коробки. Маленькое озерко. Мальчишки с корзинками в руках бродят по воде, а белоголовый бесштанный пупс, задрав подол рубашки, спотыкаясь, косолапо переступает по берегу, оглядывается и ревмя ревет, боится поезда. Карасей поймали.
– Караси? – высунувшись в окно вагона, кричит мальчишкам Антошка. – Что-о? Красноперки?
– Фига тебе с маслом, а не красноперки! Пиявки одни, – говорит тетка, соседка Антошки. Она сидит на нижней полке и тоже смотрит в окно. Смотрит на приближающийся город.
В купе, кроме них, еще трое. Усатый дядька, парень и девушка. Парень едет в соседнем купе, но он целый день здесь, возле девушки. А в общем это даже вовсе не девушка, а его жена. Они недавно поженились. Все смотрят в окно. Готовятся к выходу.
– Ты не забыла фотоаппарат?
– Не забыла.
– Почем здесь курицы, не знаете? – спрашивает у всех толстая тетка. Она тоже собирается выходить. Но только едва ли она сможет выйти. Вчера вечером она кое-как протиснулась в купе, а сегодня, как проснулась, все ест и ест не переставая, все жует что-то и пухнет, пухнет на глазах. От нее в купе тесно и жарко. На Антошку так и веет чем-то сытым и каленым, как от громадной сдобы, которую только что вытащили из печки и выворотили на скамейку.
– Почем курочки? – спрашивает тетка и высовывает в коридор маленькую, как у питона, голову.
Молодожены напряжены, внимательны. Поезд будет стоять здесь тридцать минут, и у них запланировано выскочить самыми первыми, взять такси и объехать весь город. Осмотреть сразу все. Вот здорово! У них записано обо всем в специальную тетрадку.
– Вы и Крым видели? – спрашивает Антошка, хоть и слышал уже, как они об этом рассказывали усатому.
– И в Крыму были, и на Кавказе. А теперь вот в Закарпатье. А сейчас посмотрим этот город, – отвечает девушка.
– И все по тетрадке?
– Мы заранее готовились, чтобы не терять время. Читаем по энциклопедии, а потом смотрим. И архитектуру, и сразу все.
– Вот деточек-то заведешь, так не очень-то посмотришь, некогда будет, – говорит толстуха.
– Это только дурачки заводят сразу. Надо поездить и пожить в свое удовольствие, – убежденно возражает девушка.
– Подожди-ка, вот как изменять начнет, так тогда поездишь, умница! – шепчет толстуха. – Так тебе и надо!
А молодожены уже ушли, и усатый ушел.
Поезд втягивается на привокзальную площадь, народ стоит на платформе. Носильщики с тележками. Все смотрят на вагоны и на Антошку. Улыбаются, протягивают ему цветы. Что-то кричат Антошке, и Антошка тоже кричит.
Только вот выходить Антошке нельзя. Нигде нельзя, до самой станции Побраде, где будут встречать Антошку. Даже если поезд стоит тридцать минут или сто лет, все равно нельзя. Мама не велела. Потому что Антошка впервые едет один.
И он обещал маме. И за ним следят толстая тетка, и парень с девушкой, и усатый дядька, и еще проводник, потому что всех просила об этом мама и все обещали.
Антошка видит, как все выходят из вагонов, как дядьки целуются с тетками, как молодожены скачками помчались за вокзал, а усатый устремился к ларьку «Пиво – воды». Толстая тетка успокоилась, курицы здесь стоят столько же, сколько и в ее городе, а больше здесь ничего не продается.
– А вот эскимо продается! – говорит Антошка.
Но тетка почему-то молчит и в окно смотрит зевая. Не покупает эскимо. Скучно с ней Антошке.
– Эй, мальчик, а мальчик, собаку продаешь? – вдруг оживляется тетка.
– Нет.
– А зачем же ты ее держишь?
– Так это моя.
– А сколько тут стоит такая собачонка?
– Не знаю.
– Вот балбесы, ничего не знают.
– А какой это породы? – спрашивает Антошка.
– Овчарка.
– «Овчарка»! – передразнивает тетка. – Знаю я таких овчарок. Только убирать за ней будешь, да жрет, как лошадь!
Антошке грустно. Он выходит в пустой коридор. Затем в тамбур. А потом на платформу.
У Антошки озорно захватывает дух. Как перед прыжком с вышки. Антошка оглядывается, шмыгает носом, переминается с ноги на ногу. И вдруг мчится на вокзал. Времени еще много, минут двадцать!
Антошка выбегает на большую площадь, а с нее – на главную улицу.
Мостовая выложена крупными гранеными булыжниками. Между булыжниками растет трава. По панелям не спеша и не густо, не так, как в Антошкином городе, идут прохожие, говорят что-то на тихом и непонятном Антошке языке.
Антошка сворачивает на другую улицу и оказывается на другой площади, где стоят телеги и к ним привязаны лошади и коровы. На телегах сидят тетки. Лошади и коровы смотрят на них и нюхают им руки.
Антошка выбегает к реке. Она оказывается очень широкой и светлой. Антошка видит в воде каких-то сереньких усатых рыб, трущихся о песок.
– Что это? – спрашивает он проходящего мимо дядьку.
– Это?.. Курмили.
– Что-что?
– Курмили.
– Ух ты!
Антошка никогда еще не слышал о такой рыбе.
– А что там?
– Там? – Прохожий всматривается в противоположную сторону реки, где на плоской зеленой равнине поблескивают озера да белеют крыши редко разбросанных хуторов. – А там Литва.
– Литва?
И что-то такое таинственное, необычное чудится вдруг Антошке в этом странном слове, похожем немножко на слова «плотва», что значит рыба, и «братва», что значит революционные матросики, но совсем не то.
– Литва, – шепчет Антошка. – Плотва. Дратва.
Когда Алешка, запыхавшись, возвращается к вокзалу, туда подъезжает такси. Выходят парень и девушка.
– Ты меня сфотографировал у базара? – спрашивает парня девушка.
– Сфотографировал.
– И у института тоже?
– Да.
– Щелкни меня на фоне вокзала. Только чтоб и название города было видно.
Она становится в красивую позу, подогнув в колене ногу и упершись рукой в бок, парень отходит в сторону и фотографирует ее. Он фотографирует, а рядом на платформе стоят три краснокожих индейца в помятых пиджачках и кепочках и рассматривают девушку, а потом один индеец говорит другим:
– Ничего бабец, культурненькая.
Но вот все устремляются по вагонам, и Антошка тоже бежит. И успевает занять самое лучшее место у окна.
– Ну что ж, весь город осмотрели, – говорит парень. – Город как город, ничего особенного.
– Что-нибудь купили?
– Ничего не купили… Архитектура какая-то доисторическая. Не поймешь что.
Усатый икает.
– И пиво так себе. Не сказал бы. «Жигули аллос». Конечно, не сравнить с нашим.
– Да что тут может быть. И пожрать нечего!
Антошка слушает их и удивляется. Потому что душа его переполнена.
– А курмилей видели? – спрашивает Антошка.
И оказывается, что никто из них никогда не видел и не представляет даже, что это такое.
– Мы в общем-то всё видели, – неуверенно и как бы оправдываясь говорит девушка, и они внимательно смотрят на Антошку.
– Подумать только, какие хулиганы растут! – вздыхает толстая.
Но Антошка уже не думает о них. И не слушает, он весел и счастлив. Виснет, высунувшись в окошко.
Поезд въезжает на мост. Внизу по воде, пересекая реку, бегут темные тени от вагонов, а мост поет что-то гулкое, раздольное. И темные лодки стоят на реке среди белых пятен отражений от облаков, и мальчишки машут проезжающим и дружно ныряют в белые облака. В лодке черный лохматый песик. Оставшись один, он носится взад-вперед, лает неслышно, тыкается носом в воду и наконец плюхается в реку и плывет рядом с мальчишками.
Но Антошка уже далеко.
Он несется по тихим сосновым борам, скачет на сером волке. Литва… Плотва…
Гуси-лебеди
Проходя мимо, дед Клим сказал как бы между прочим:
– Ты, Глаша, смотри за своей дочкой, а то как бы плохо не было.
– Что? – ахнула Глафира.
– А кто знает! Каждый день, как из школы идет, зачем-то все на вышку лазит.
– Какую вышку?
– Да вот что у речки.
«Господи, да что ж это такое? – переполошилась Глафира. – Да что ж ей, шельме, там надо!»
Триангуляционная вышка стояла на пригорке у леса, среди порослей молодого сосняка. Ее темную пирамидальную верхушку было видно издалека, из-за речки и от поселка.
«Что ж ей там надо! Что ж такое делается!» – недоумевала Глафира. Вечером она проверила все Настькины карманы и портфель, пересмотрела каждую бумажку. Не нашла ничего подозрительного. «Что ж это с девчонкой? – думала Глафира. – А ведь если спросишь, так и не признается. Она в меня – упрямая».
Спала в эту ночь Глафира плохо, мерещилось всякое, то мясо видела, а то как будто бы работает она, моет пол в конторе, глядь, свинья под стенку роет. Замахнулась на нее Глафира, а свинья ей, как заведующий склада:
– Гуд монинг, Глафира Ивановна. Как поживаете? Вы у нас, Глафира Ивановна, по комплекции похожи на заслуженного мастера спорта.
Надо бы было свинью шваброй и заведующего тоже. Чтоб в следующий раз… Это самое… И правый глаз чешется.
Проснувшись, Глафира лежала и думала, что надо крышу чинить, протекает. И надо заставить Настьку капусту шинковать. Хорошо бы ей пальто купить. Можно бы, конечно, из своего перешить, да ведь Настька опять заплачет, не захочет. Большая стала. Вот теперь следи, мамка, а то будешь с подарком. О многом думала Глафира. И руки у нее побаливали – вчера дрова колола.
«Да еще вот это нежданно-негаданно. И зачем этой дуре на вышку!»
На следующий день Глафира отпросилась у завхоза и на велосипеде прикатила к школе. Спряталась за кустами уже начинающего рыжеть шиповника. Она видела, как Настька выбежала из школы, как пошла по асфальтированной магистрали Москва – Рига, но затем, вместо того чтобы свернуть через лес к поселку, прошла метров на пятьсот дальше и через сосняк направилась к вышке.
– Ахти! – замерла Глафира. – Вот шельма, а!..
Пригнувшись, касаясь ладонями земли, Глафира сделала перебежку. Спотыкалась о корни, не смотрела под ноги. Кофта у ней прилипла к спине, – перед этим Глафира шибко гнала на велосипеде, торопилась.
А Настька шла неторопливо, что-то находила на земле, рассматривала, ковыряла ногой. Изредка срывала и покусывала листья.
Когда Глафира прокралась к сосняку, Настька уже поднималась на вышку.
– Боженька! Разобьется, глупая! – замерла Глафира. Хотела крикнуть, чтоб спускалась обратно, но, увидев, как Настька ловко и уверенно лезет, промолчала. Прижала ладонь к губам, да так и просидела, пока Настька не добралась до верхней площадки. – Ну вот! – облегченно вздохнула Глафира.
Настька стояла возле перил, задумавшись, долго смотрела вдаль. Ветерок теребил подол платья возле ее крупных красивых коленок. Настька, кажется, говорила что-то, шевелила губами. Глафира приставила ладонь к уху, да ничего не услышала. Потом Настька поймала что-то невидимое Глафире, подержала на ладони и отпустила. И долго смотрела, как летит это что-то, и улыбалась. Улыбка была такой счастливой.
«Господи, как дурочка!» – подумала Глафира.
Вечером она опять перерыла все в портфеле Настьки, но безуспешно.
«Я тебя поймаю, – подумала Глафира. – Ты у меня попадешься, как ни хитри!»
На другой день Глафира опять дожидалась у школы. Хоть и неудобно было отпрашиваться дважды подряд, да что делать! Глафира долго сидела у шиповника, ждала Настьку. Рассматривала руки, заусеницы, трещины на коже. Надо бы картошку копать, пока сухо.
И думала, что, если бы остался жить с ней Витька, все бы было по-другому. Мужское слово – не бабье… Надо бы капроны Насте купить, скоро на танцы будет бегать.
Настька опять полезла на вышку.
Дул сильный ветер. По реке катились темные валы с белыми пенными барашками. Сосновый бор раскачивался и гудел громко, однотонно, как Глафирин телевизор. Темные рваные тучи-кочевники неслись низко над бором, и казалось, что вот сейчас польется хлесткий осенний дождь.
Настька стояла на вышке с летящими по ветру косами, облепленная платьем, худенькая, ломкая, стройная, и Глафира думала:
«Какая же красивая! Вот и худо, что такая красивая, красивым-то не везет. – И Глафире было тревожнее, чем вчера. – Выведаю, – думала Глафира. – Все равно выведаю. Никуда не спрячешься».
Она дождалась, пока Настька спустится и уйдет. Затем Глафира подошла к вышке. Она показалась ей не очень высокой. Бревна были потемневшими, старыми. Одно подгнило, и просыпалась желтая мука.
Глафира, цепко хватаясь за перекладины, неторопливо преодолела несколько лестничных окошек. Глянула вниз и обмерла. Земля ей показалась далекой, макушки сосен значительно ниже и под ногами – пустота.
– Батюшки! – Глафира вцепилась в перекладины, прижалась к лестнице. Посмотрела вверх. Нет, вроде бы и не так страшно, как если смотреть вниз. Лестница поскрипывает от каждого движения.
– Спаси и помилуй! – Глафира добралась до первой площадки. Встала на тонкие доски. Сначала на четвереньки, а потом чуть приподнялась, но полностью так и не распрямилась.
А дальше-то лезть или нет? Как дальше-то? Ох, высоты бояться стала. Никогда раньше не боялась, а сейчас боюсь. Только вниз глядеть не надо, тогда не жутко.
Лестница стала еще более крутой и узкой.
Ой, батюшки, батюшки! Останется сирота, что тогда будет!
Глафира обеими руками обхватила лестницу. Порывом ветра надуло подол платья, как парашют, и бросило на голову. Поправлять некогда, не до этого, и так руки дрожат. А вдруг стоит кто в лесу, смотрит, а Глафира здесь, на высоте, и платье задрано, и это самое… гуд монинг! Стыд-то какой! Шут с ним, выжить бы!
Глафира выползла все-таки на верхнюю площадку, села, вытерла лоб, огляделась.
Было необычно просторно и светло. Лес, непривычный, какой-то совершенно новый, не такой, каким видела его Глафира каждый день, широко растекся внизу. Среди темной хвойной зелени то здесь, то там вспыхивали осиновые перелески. Подступала осень, лист начинал желтеть.
Глафира увидела свой поселок и соседний маленький городок. И белую ленту автострады, по которой катили маленькие, как спичечные коробки, автомашины. Светлые синеокие дома городских новостроек почти вплотную подступили к поселку. Раздвинув бор, они привлекали, призывно манили глаз своим непривычным, радостным обликом нового. А над городом, по небу, невидимые отсюда реактивные самолеты тянули белые воздушные нити.
Сквозь облака прорвалось солнце. Часть поселка и лес залило светом.
И засияло, засветилось по лесному массиву, вспыхнула, засеребрилась река.
И будто радостней стало Глафире. Будто снова моложе и удачливей стала она.
Посидев, Глафира осторожно и медленно спустилась на землю.
Желтеет лесок. И паутинка уже летает. И потек подлисток. «Не поскользнулась бы Настька, теперь сыро будет. Запрещу сегодня же».
И вдруг Глафира увидела ее. Настька сидела на пеньке среди папоротника и задумчиво смотрела куда-то вверх, в небо. Глафира тоже взглянула туда и увидела стаю летящих гусей.
«Что это она шепчет?»
Глафира подкралась и услышала:
– Гуси-лебеди! Как хочется полететь куда-то, помчаться. Лететь и лететь! А что вы грустите и не поете, как все равно моя мама?
Глафира попятилась, выбралась из ельника и пошла через лес напрямик. Она шла, опустив длинные мускулистые руки, и долго еще слышала, как гуси сиротливо кричат в вышине.
Задача с двумя неизвестными
Заспанный и лохматый, Сенька вышел из дома, сказал хмуро:
– Я вместо егеря. Батька в город уехал, а я вместо него.
Зябко поеживаясь от сырого утреннего холодка, взглянул в сторону озера.
Дом егеря стоял на высоком холме среди рыжих кривобоких сосен с жесткой, будто пластмассовой хвоей. Берег озера закрывали кусты, а сейчас ни кустов, ни воды не было видно. От озера, как из огромного котла, валил густой белый пар. Полз слоем, в метре от земли, добирался почти до самого крыльца.
– Вы один? – хриплым со сна голосом спросил Сенька у приезжего.
– Я – да. Но там еще какой-то гражданин сюда шел, возле лодок задержался.
– Документы есть?
Приезжий порылся в карманах пальто и достал паспорт.
«Снегов… Иван Захарович», – прочел Сенька.
– Где работаете?
– В Управлении милиции.
– А-а-а, – недоверчиво глянул на него Сенька. Казалось бы, ну и что такого – милиция. Однако лишь услышал Сенька это слово, сразу заволновался. «Пойти мамку разбудить, что ли?» – подумал тревожно.
– Чай будете пить? – спросил приезжего.
– Нет, спасибо. Если можно, дай поскорее лодку, а то и утреннюю зорьку пропущу. В кои-то веки выберешься. А тут как назло автобус в дороге поломался. Думал, вообще не попаду.
– Вы спускайтесь, я вас догоню, – сказал Сенька и побежал в дом за ключами от лодок.
Снегов шагнул на тропку и сразу же пропал в тумане, сбегая вниз, сами собой зашагали хромовые сапоги. Сенька догнал его только у озера, туман там лежал повыше, и по тропке шагало уже полчеловека. Сенька увидел второго приезжего. Тот стоял в лодке, со дна ее консервной банкой вычерпывал воду. Оглянувшись на шаги, распрямился и, будто давнему хорошему знакомому, весело крикнул Сеньке:
– Привет, хозяин! А я уже лодку подготавливаю.
И улыбнулся. Улыбнулся так, как Сенька, пожалуй, никогда еще и не видел: и лицом, и плечами, и руками – все у него улыбалось: шишечка подбородка, расширившийся нос, брови. Тщательно вытер руку и протянул ее Сеньке, знакомясь.
– Коровин, Степан Степанович, – долго держал Сенькину руку в своей. – Коровина Виктора Михайловича, надеюсь, знаешь, заслуженного артиста республики?
– Дядю Витю?
– Вот именно! А я его двоюродный брат. Виктор Михайлович сегодня занят, не смог приехать. Я по его рекомендации. Решил рыбешкой побаловаться. Не выгонишь?
– Пожалуйста! – немного смутился от такого вопроса Сенька. Артист Коровин был своим человеком в доме егеря. Он приезжал сюда постоянно, а иногда жил здесь по месяцу и больше. Его любили и уважали. Поэтому достаточно было назвать себя хотя бы знакомым Виктора Михайловича, чтобы быть принятым здесь.
Пока Сенька ходил за веслами, доставал из сарая якорь и спасательный круг, заметно посветлело. Вода стала более глубокой, туман поднялся еще выше и замер, зацепившись за кусты. По тропинке проковыляли домашние утки, поклонились озеру, попробовали воду, защелкали клювами: те-те-теплая.
Сенька немного постоял, наблюдая, как Снегов и Коровин устраивались в лодке. Спать ему больше не хотелось, и он решил тоже поехать на рыбалку. Снегов сел на весла, Коровин и Сенька – на корме. Коровин обнял Сеньку, положил ему на плечо руку.
– А вы тоже в милиции работаете? – спросил Сенька.
– Я-то?.. – Коровин глянул на Снегова: ага, мол, ясно, кто ты такой – и ответил, помедлив: – Не-е-ет. В милиции работа беспокойная, надо крепкие нервы иметь. А у меня тихая, на звероферме служу. Зверюшек разводим, кроликов, морскую свинку. А с кроликом – это тебе не с жуликом. Ему хоть палец в рот клади, не откусит. Утром придешь к ним, они уже скачут, тебя ждут. Так вот руку запустишь в шерсть, потреплешь – теплая. А он сидит, ушами пошевеливает. И глаза как у младенца. Как у тебя вот, скажем.
Сенька обидчиво шмыгнул носом.
– Я уже в пятый класс перешел.
– Да? Молодец! Смотри ты, какой молодчина!.. А задачки с двумя неизвестными решаешь?
– Решаю.
– Двойки были? – спросил Снегов. Сапоги его прочно упирались возле Сенькиных ног. Сенька отвернулся от него и не ответил.
– А зачем морские свинки? – помолчав, тихонько спросил Сенька у Коровина, поближе подвинувшись к нему.
– Для науки. Для разных медицинских экспериментов. Сколько эта наука потребляет, сколько денег тратится, ты бы знал! Ну, свинка – ладно, бесполезное животное, нет ее – и не надо. А вот кролики, скажем, каждый полтора килограмма весом. Нужна ли нам эта наука?
– Нужна! – сказал Снегов.
– Нужна-то нужна. Это понятно… А все-таки… Ух, вода какая теплая!
– Жарко будет.
– Да все дни жара стоит, – сказал Сенька. – У нас пес взбесился, в лес убежал. Искали, да не нашли.
– Пристрелить надо было, – заметил Снегов.
– Кого, Шарика-то?
– Да, чтоб бед не натворил.
«Самого бы тебя», – сердито подумал Сенька. Он подобрал под скамью ноги, подальше от сапог Снегова. Уловив его раздражение, Коровин усмехнулся и легонько похлопал по плечу, будто бы говоря: «Я с тобой полностью согласен!» Склонившись, тихонько шепнул в ухо:
– Надо было другую лодку взять, вдвоем ехать, без милиционера.
– Так, может быть, вернемся? – разом оживившись, тоже шепотом спросил Сенька.
– Теперь поздно.
Сенька сидел насупясь. Досадно было – могли ведь поехать вдвоем, а теперь мучайся целый день.
А Снегов между тем все греб и греб. Лодка шла по узкому проливу среди камышей, по гладкой светлой дорожке. С обеих сторон от нее плавали листья кувшинок. Стояли фарфоровые чашечки цветов. Когда лодка подплывала, они ныряли в воду и появлялись метрах в двух позади кормы.
– Ну, что молчишь? – Коровин помял Сеньке ногу чуть выше колена. – На вот, ешь ириску. Да, как говорят, три к носу, все пройдет. Ты, Семен, приезжай ко мне в гости, в театр пойдем. Виктор Михайлович контрамарки нам устроит. Можешь каждый вечер ходить, если понравится.
– Папа обещал в следующий раз взять меня в город.
– Вот и хорошо, приезжай.
– Я в Музей революции пойду, – сказал Сенька. – Нам учительница рассказывала о нем. Вы там были?
– Я-то…
Лодка вышла на озеро. Оно было розовым и казалось выпуклым. По нему, навстречу лодке, не шла и не ползла, а перемещалась со скоростью улитки плавная-плавная, километра в два шириной, волна. А за ней другая, третья, еще более медленные и плавные.
– Надо бы дорожку забросить, может, кого зацепим, – предложил Коровин.
– Здесь мелко, – глянув в воду, сказал Сенька.
– Ты, милый, веди нас, где получше. Всю твою рыбу мы не выловим, и тебе останется.
– А вон островок красивый, может быть, туда причалим? – спросил Снегов.
– Что там, одни комары. Давайте поворачивайте к берегу.
Коровин встал на колени, приготовил спиннинг, потом – ах! – чуть не снес Сеньке голову.
– А кролики у вас белые? – спросил Сенька.
– Кролики-то?.. Сейчас не до кроликов, ловить начали. Давай, давай к берегу!
И с этой минуты Сенька почувствовал, что Коровин начал меняться. Сенька не понимал, что происходит.
Осторожно подгребая, Снегов загнал лодку носом в камыши, сбросил якорь. Коровин, а за ним и Снегов, устроились на корме. Сенька присел на вздыбившемся носу. Достал завалявшийся в кармане сухарь, погрыз. Почесал ногой ногу. Размотал и забросил удочку.
Поплавки замерли. Они были разными. У Сеньки – крохотный коричневый кирпичик, кусочек пробки; у Снегова – тонкий, длинный, похожий на гвоздь, воткнутый в воду; у Коровина – кругленький, красненький, как клюква.
Началась поклевка. Снеговский поплавок строчил, как швейная игла. Коровинский будто плясал вприсядку, разгонял широкие круги.
Скоро Сеньке надоело ловить. Он достал другой сухарь, помочил в воде, накрошил немного рыбешкам, пусть грызут, они любят, и стал смотреть, как ловят Снегов и Коровин.
Ловили они по-разному.
– Ага, мальчики-окуни пришли! – тихонько и ласково пел Снегов. – Привет, братва. Сейчас выберем вам червячка. Розовенького. Насадим на крючок. А теперь вот так, подальше закинем. Опять окунек! Не вертись, не вертись, голубчик.
– Сорвался! – кряхтел Коровин. – Ах ты, собака! Какой дурак ушел! Физиономия во какая! Как у тебя, Сенька, вся в веснушках. А-а, опять червяка сожрали!
Снегов как-то обмяк весь, заметно посветлел. Он разговаривал со всеми – и с удочкой, и с озером, и с камышами – как с одушевленными предметами. Коровин же будто надулся, расширился, сделавшись тяжелым и угловатым. Он стоял на корме на коленях, выставив в стороны локти и работая ими, словно паровоз кривошипами, шумно и страшно.
– Ага, попался, живоглот! – ревел Коровин. – Ишь ты, крючок заглотил, до самого хвоста дошел. Не вертись, не уйдешь!
– А вот мне щучка попалась! Щучка-злючка, – пел Снегов, выбирая донку.
– Щука?! Дери из нее приманку-то, дери! Сунь ей в пасть палку. А-а! Стой, стой! Опять червяка сожрали!
И окуни попадались Коровину все какие-то пятнистые, колючие, с огромными черными головами. Сенька таких здесь еще и не видел. Плавники будто пилы, глаза, как пуговицы, а пасти…
Сеньке стало грустно. «Ай, не поеду я в город, ну его!» – подумал он.
Поднялась волна. Возмутившись чем-то, зашумели, зашушукались камыши. Якорь, наверное, плохо зацепился за дно, лодку стало сносить к берегу. Наконец она царапнула днищем песок. Сенька измерил удилищем глубину, засучил штаны и сошел на берег.
В прибрежном лесу было тихо и сыро. И даже немножко темно. Чем дальше, тем суше было, стала попадаться земляника. Ягоды холодные, кисленькие, без всякого аромата. Постепенно лес стал светлеть, то там, то здесь появлялись солнечные пятна, потом их стало больше и больше, и наконец солнце залило весь лес.
Пробродив, наверное, часа два, Сенька вернулся на берег.
Коровин еще ловил. Теперь он один занимал всю лодку, и казалось, что ему все равно тесно.
Снегов сидел на берегу.
– Нагулялся? – спросил он Сеньку. – Давай искупаемся.
– Не купайтесь здесь, не пугайте мне рыбу! – закричал Коровин. Голова его блестела, будто намазанная маслом.
Снегов и Сенька отошли по берегу метров триста, разделись. Снегов первым прыгнул в воду, поплыл. Сенька – за ним. Снегов быстрее, и Сенька быстрее; Снегов кролем, а Сенька – саженками, не отстает.
– Ты смотри, далеко не заплывай, утонешь! – крикнул ему Снегов.
– Не… я на тот берег могу, – прихвастнул Сенька.
Наплававшись вдоволь, они вернулись к берегу.
– А ты умеешь в «здоровешки» играть? – спросил Снегов.
– Как это?
– А вот так…
Снегов объяснил. Они отплыли друг от друга, затем повернули обратно и, не доплыв метров десять, разом нырнули и – вперед, вперед, до тех пор, пока Сенька не увидел сначала что-то белое, расплывчатое, потом, ближе, превратившееся в Снегова, который смешно, по-лягушачьи, дрыгал ногами и протягивал Сеньке руку. Сенька тоже протянул руку, хотел поздороваться, но промазал, рассмеялся, захлебнулся и пробкой вылетел наверх. Тотчас рядом с ним вынырнул Снегов. Они хохотали, фыркали, встряхивали головами, смахивая с лица липкие волосы.
