Текст книги "Происшествие с Андресом Лапетеусом"

Автор книги: Пауль Куусберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Мы строили четыре года, – рассказывала Реэт. – В сорок седьмом начали. Ранней весной, как раз калужницы расцвели. С кирпичом было трудно, с цементом – тоже, и с деревом… Тогда я работала еще не в Министерстве лесной промышленности, а в кооперативной системе. Из-за каждой дверной петли, из-за каждого запора для окна приходилось десятки раз обивать пороги магазинов, складов, снабженческих контор. Электрические провода и – простите – унитазы были почти неразрешимыми проблемами. Вы не поверите, как много трудов требует постройка дома. Теперь я вся в долгах. Если бы не помощь дяди, пришлось бы все бросить на половине.

Дядей оказался маленький старичок с мохнатыми бровями и красными веками, которого Лапетеус сперва и не приметил.

– И государство помогло. Ссудой и материалами, – сказал старик и вскоре опять куда-то исчез.

– Ссуда очень помогла. Да и другое, – повторила дядину мысль Реэт. Скользнула взглядом по Лапетеусу и добавила: – Керамический кирпич для камина и метлахские плитки отец припас еще до войны. Мои родители собирались сами строить дом, но война помешала.

Лапетеус пытался угадать возраст Реэт. И то, что стало с ее родителями.

Долговязый Мурук говорил тихим низким голосом:

– Наш эстонский человек с чем только не справится. Эстонец в буквальном смысле слова сделает что-то из ничего. Пригодится любой обрезок доски или кусок железа. Он возится из-за одной только радости делать. Если только ему не мешают.

Лапетеус слушал его и думал, какие длинные ножищи у этого доцента.

– Благодаря советской власти у людей опять есть работа, – произнес Саммасельг. – Во время оккупации всех нас за горло взяли.

Лапетеус любовался полом:

– Замечательный паркет.

Снова появившийся откуда-то дядя объяснил:

– Сухой материал, еще со старых времен. Звенел, когда укладывали. И мастера знающие – старые паркетчики Геродеса [13]13
  Геродес – строительная фирма.


[Закрыть].

У него был тягучий, дребезжащий, гнусавый голос.

Реэт пригласила гостей за стол. Она как хозяйка села в конце стола. Для Лапетеуса предназначалось место справа от нее.

Настроение общества вскоре поднялось.

Если бы не соседство Реэт, Лапетеус чувствовал бы себя одиноко. Тем более что ему было трудно принимать участие в общем разговоре. В большинстве он вертелся вокруг людей, которых, видимо, знали все, кроме него. Для двусмысленных шуток, которые здесь принимали взрывами смеха, он был еще слишком чужой.

Зато Реэт смеялась и шутила, поддевала всех, кроме Лапетеуса, и все время заставляла гостей выпивать и закусывать.

– Вы служили в армии? – спросил Саммасельг у Лапетеуса.

– Да, – коротко ответил тот.

– Я встретился с солдатами Эстонского корпуса в нескольких километрах от Лихула, – горя охотой поговорить, начал рассказывать Саммасельг. – Мы укрывали в лесу университетское имущество. Немцы хотели увезти в фатерланд сокровища нашей науки. Открыто воспротивиться было невозможно, мы отвиливали и оттягивали, как умели. Тащились еле-еле. Уж они командовали, и кричали, и угрожали, наконец нам все же удалось податься на проселочные дороги. В лесу мы и ожидали подхода Красной Армии.

Лапетеус подумал, что для хранения научных ценностей кустарник под Лихула не очень-то подходящее место.

– Я белобилетник, а то бы носил винтовку, – продолжал Саммасельг.

– Оружие убивает личность, – вставил помалкивавший Мурук.

Лапетеус сказал:

– Ваш год подлежал мобилизации. Мы, наверно, ровесники?

– Я был в Южной Эстонии, в отпуске. Там мобилизации не проводили, – объяснил Мурук.

– Во время оккупации товарищ Мурук, естественно, уклонился от службы в немецкой армии, – добавила Реэт, – Но зачем говорить о таких серьезных вещах!

Беседа приняла новое, веселое направление.

Лапетеус молчал. Ему стало скучновато.

На другом конце стола затянули песню.

Напевая «Пивовара», Лапетеус, как и остальные, взобрался на стул, потом залез под стол. Лицо его оказалось очень близко к лицу Реэт. Она сидела на корточках, юбка ее поднялась значительно выше округлых колен. Под другим концом стола молодой человек с длинными волосами служителя муз целовал фыркающую от смеха женщину.

Вылезая из-под стола, Андрес подумал, что ему не стоило приходить сюда.

Снова и снова наполняли водкой и вином графины.

– Танцевать! – воскликнула Реэт.

Гривастый молодой человек включил электрограммофон.

Кружась с Реэт, Лапетеус ощущал, что у партнерши сильные, крепкие ноги, что все тело у нее сильное и упругое.

Он танцевал и с другими, женщины плотно льнули к нему, и он в свою очередь прижимал их к себе. Но это не улучшило настроения.

Принесли новые кушанья. Нарезали торты. На столе появились кофе и бутылки ликера.

Лапетеус пил много. Он хорошо переносил алкоголь, знал это и поэтому не сдерживался.

– Попробуйте раздобыть оцинкованной жести! А Реэт сумела, разнюхала.

Лапетеус повернул голову и увидел окруженные красными веками глаза дяди Реэт.

Сама она танцевала с длинногривым. Его рука на спине Реэт казалась маленькой и бледной.

И вдруг Лапетеус почувствовал, что ему надоел весь этот вечер.

Рядом Саммасельг говорил кому-то:

– Я не могу есть ни печени, ни крови, ни сала, ничего такого. Они содержат холестерин, который откладывается на стенках кровеносных сосудов и способствует развитию склероза. И алкоголь я не должен бы употреблять, но в конце концов ценность человеческой жизни не зависит только от долгого ряда лет.

Лапетеус поднялся, ему захотелось выйти на двор, вдохнуть свежего воздуха. Немного поташнивало. Понял, что все же опьянел.

На улице оперся о перила лестницы. Припомнились сиреневато-лиловые двери, и он начал подниматься по ступенькам.

В помещении, назначение которого он не мог определить, его догнала Реэт.

– Куда вы идете?

Перед глазами Лапетеуса поднимались и опускались округлые женские груди. Ни о чем не думая, он схватил Реэт за плечи, притянул ее к себе и попытался поцеловать.

Она оттолкнула его.

– Я не для этого приглашала вас!

4

Лапетеус посмотрел вслед исчезающему во мраке поезду и вслух выругался.

Станционная платформа опустела. Он не знал, что предпринять. Следующая электричка будет только утром. Пойти пешком? Вдоль железной дороги. Или по шпалам. Семь километров – ерунда. По дороге на фронт они прошли несколько сот километров. По двадцать, по тридцать пять километров каждую ночь. В снег, в метель, в мороз. На плечах оружие и амуниция… Ей-богу, самое правильное было бы сразу шагать. Или по железной дороге, или выбраться на аллею Свободы. Там и в это время попадаются такси.

Лапетеус сел на скамью и пошарил по карманам в поисках сигарет. Не нашел. Опять выругался вслух.

– Болван! – пробормотал. – Железный человек! Сам себе враг! Чего тебе здесь надо было?

Кто-то приближался. Лапетеус бросил на прохожего недоверчивый взгляд. Тот поравнялся с ним, остановился, внимательно присмотрелся. Потом вытянулся в струнку, поднял руку к виску и отчеканил:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться!

Лапетеус долго разглядывал стоявшего перед ним человека в распахнутом пальто, со сдвинутой на затылок шляпой.

– Разрешите доложить? Старший сержант Паювийдик из первого взвода пятой роты, кавалер ордена Славы и трех медалей. Профессионал каменщик, штукатур, а теперь и маляр. Разведен с одной женой, отец троих детей. Член профсоюза, охотник и скромный читатель газет. Разрешите стать вольно, товарищ командир роты?

Андрес Лапетеус поднялся и также принял положение «смирно».

– Вольно, товарищ сержант. Здорово, каменщик, штукатур, маляр, читатель газеты и что ты там еще.

Они пожали друг другу руки, потоптались.

– Курево есть?

– Нету.

– У меня найдется. Бери.

Паювийдик вытащил из кармана измятую и спрессованную пачку папирос.

Закурили.

– Я уже издалека приметил – знакомая фигура. Едва поверил, что это парень из нашей роты. Извини, но мы не косим больше мундиров, живем при полной демократии, и я на основе свободы слова, обеспеченной конституцией, могу говорить тебе: парень. А это, если растолковать, означает – свой человек, вояка, настоящий мужик, дружок и приятель. По сердцу прошла сладкая дрожь, потому что сегодня я выпивал с таким барахлом, что аж с души воротит. Но я не поверил своим глазам. Ты ведь первый человек после министра, у тебя под задницей машина. Что такой господин может делать на перроне, где снуют простые винтики и прочие мелкие гайки? Или ты уже погорел, сейчас такое время, что отовсюду несет дымом и угаром?

– Опоздал. На полминуты. Теперь обдумываю, что делать дальше. Ругаю себя.

– И я отстал от графика. Но себя я не ругаю. Пусть другие шумят и укоряют. Если я сам себя не уважаю и не обращаюсь с собой вежливо, так кто же будет это делать? Это барахло, что ли? Не надейся. Смешно, что ты этого не понимаешь.

– Ладно, Паювийдик. Ты был лихим болтуном, им и остался. По правде говоря, ты был большой ловкач. Вечно меня вокруг пальца обводил. Но все же лучшего солдата у меня не было во всей роте. С чего ты нализался?

– Я? Я передовой советский человек и знаю, что критика и самокритика – большая движущая сила. Поэтому и не сержусь, когда обращают внимание на мои недостатки. Я все признаю. Потому что признание ни к чему не обязывает. Министр строительства тоже все признает и продолжает в старом духе. Это действительно грустная и мрачная истина, что я набрался… Пьют по трем причинам. Одни лакают с горя, другие с радости, третьи потому, что им нравится водка. Я человек третьей категории. Одни могут пить, а другим – нельзя. Но вот почему ты еле на ногах стоишь? Сам на высоком посту, первый после министра. Если споткнулся – постарайся снова подняться на ноги. Да нет, ты так просто не погоришь.

– Который час?

– Объясни мне одну вещь. – Паювийдик не обратил внимания на вопрос. – Я давно уже хотел выяснить у какого-нибудь человека поумнее: с чего это вы так яростно дубасите друг друга? Так тумаки и сыпятся. Только и слышно – снять с работы, исключить из рядов… Мой умишко скромного газетного читателя ни черта не соображает.

– Сейчас наступают на мозоли классово чуждым элементам и их близоруким покровителям. Вот и все.

– Словно из газеты прочел. Скажи по-человечески.

– Ты пьян. Приходи трезвый. Тогда поговорим.

– Не обижай солдата. Я, как и ты, дважды ранен. Спросил как своего брата. Злость разбирает, когда слышишь злорадное шептание: пусть, мол, грызут друг друга. А ты… Не хочешь говорить, не говори. Я, конечно, пьян, но голова у меня работает даже тогда, когда ноги уже не держат. К дьяволу все! Давай лучше споем… Нет, петь не стоит. Из-за тебя, Андрес Адович Лапетеус, отставной капитан и первый человек после министра, ибо ты лицо известное. Пение может тебя скомпрометировать. К тому же у тебя неважный голос. Моя труба тоже проржавела, но я хоть мотив держу.

– Пошли пешком! Во время войны сотни километров исходили. А то холодно.

– У меня на плече был ручной пулемет, у тебя на ремне «ТТ».

– На фронте ты бы мне так не сказал.

– Знаешь, капитан, когда одни могут говорить другим все, а другие должны молчать, когда одни могут кричать на других, а другие не смеют и рта открыть, такое положение портит людей. Я порой думаю, что когда этого положения не будет, то мир или превратится в орущий шар, где все лают друг на друга, как в хорошей семейке, или в лужок с тихими овечками, откуда доносится только жалобное и милое блеяние. И это не идеал. Но тогда по крайней мере хоть господствовало бы равноправие. А теперь: десятник лается на меня, прораб орет на десятника, директор шумит на прораба, начальник главка рявкает на директора, министр дает жизни начальнику главка и так далее. А если я хочу послать ко всем чертям министра? Не могу! Почему у меня нет такой возможности?

– Иди и посылай. Я ничего против этого не имею. Между нами говоря, наш министр – порядочная тупица.

Лапетеус с удовольствием засмеялся.

– Ого, капитан! И ты – извини маленького винтика – того… Сильнее, чем показалось на первый взгляд. Чтобы деятель твоего полета в разговоре с таким, как я, забыл газетные слова, он должен крепенько набраться. Предупреждаю – знай меру! Не позорь нашу славную роту. Много лучших ребят погибло, жаль их. Сердце щемит. Выпить у тебя есть? Нету? У меня найдется. Глотнем капельку в память тех, кто не вернулись из-под Великих Лук, с мыса Сырве и из Курляндии.

Лапетеус неохотно взял бутылку из рук Паювийдика и заставил себя выпить. Про себя решил, что сразу же уйдет. Если и Паювийдик пойдет – пусть идет. Черт с ним и с его языком. Останется – как хочет.

Вслух он произнес:

– Я пойду… назад.

Эта мысль возникла у него лишь тогда, когда первые два слова уже были сказаны…

– Хотел с тобой еще по душам поговорить, но ничего не поделаешь. Одно я все же спрошу. Ты замолвил слово в защиту нашего комиссара? Пыдрус – черт побери, разве мы его не знаем?! Человека, который не дал нам сбежать из развалин, теперь любая газета обзывает врагом народа. А может, ты воды в рот набрал? Я послал партии письмо, меня вызывали к какому-то секретарю, то ли Юрвену, то ли Ярвану, разругались мы с ним в пух и прах. Пошел он к… Ничего, рано или поздно партия поймет, что такие люди не должны играть первую скрипку.

– Потише, браток, потише, – успокаивал его Лапетеус.

– Кричать нужно, капитан, кричать! – вспылил Паювийдик. – А ты и не пикнешь. Эх, гвардеец, гвардеец! Или считаешь, что Пыдруса и вправду нужно было заклеймить как врага народа? Я понимаю, что в мире еще предостаточно сволочи, которая подсыпает песок в подшипники, и этой дряни следует наступить на пальцы, крепко дать по рукам. Новую жизнь в шелковых перчатках не построишь. Но ведь такие, как Пыдрус, на вес золота!

Лапетеус пожал плечами.

– Ладно, браток, ладно. Молчи, коль охота. Почему ты сейчас не спросишь, который час? Ты ведь всегда, если разговор поворачивается не той стороной, любишь перевести его на другое. Между прочим, скажи, первый человек после министра, сам себя ты понимаешь? Свое сердце, легкие, печень и так далее? Всегда делаешь то, что считаешь правильным? И знаешь чего хочешь? Не отвечай, если не желаешь. Я, кажется, начал чушь пороть… Там, куда ты возвращаешься, женщины есть? А? Не пугайся, я в попутчики не напрашиваюсь. Это не атака на фронте, где сержант кое-что стоил. До свидания, капитан. Равнение на-ле-во!

Лапетеус поспешил уйти.

Он хорошо знал Нымме и был не настолько пьян, чтобы не найти дорогу на аллею Свободы. Там ходят такси.

Он радовался, что удалось избавиться от Паювиидика.

«Может, ты воды в рот набрал?»

Лапетеус оглянулся – никого. Так кто же сказал, что он воды в рот набрал?

И тут же пробормотал вслух:

– Который час?..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Посещение совнархоза не принесло Реэт желаемых результатов. Начальника управления не было. Ее принял заместитель начальника, человек со сверлящим злым взглядом, сразу же не понравившийся ей.

– Меня зовут Реэт Лапетеус, – начала она несколько разочарованная тем, что ей пришлось говорить с заместителем. – Я жена директора Лапетеуса.

Взгляд заместителя начальника смягчился.

– Супруга товарища Лапетеуса? Очень приятно. Как его дела?

– Плохо, очень плохо, – ответила Реэт, размышляя, как продолжать. – Заранее прошу извинить, что трачу ваше дорогое время. Меня привело к вам горе. Состояние моего мужа крайне тяжелое. Врачи скрывают от меня правду. Порой мне кажется, что он не выдержит. Вы, вероятно, информированы о трагическом несчастье Лапетеуса?

Он кивнул головой.

– Нам доложили. Поразительное совпадение. В машине, с которой столкнулся Лапетеус, ехали, если не ошибаюсь, вы? Вместе с товарищем Хаавиком. Так, так. Помню. Товарищ Хаавик был на редкость принципиальным человеком, твердым защитником генеральной линии. И ваш супруг принципиальный работник. До сих пор он показал себя с самой положительной стороны. Вы говорите, что он, ну, как это сказать, умирает?

Реэт подняла глаза и с несчастным видом посмотрела на заместителя начальника управления.

– Вы правы. Это действительно было потрясающее совпадение. Я ехала к своей подруге. В Пирита. Мы одноклассницы, я часто бываю у нее. Она ждала меня и на этот раз. Хотя уже совсем стемнело… Нет, что я говорю, была уже ночь, я решила все же сдержать слово и пойти. Я как раз спешила на стоянку такси, когда мимо проехал товарищ Хаавик. Он возвращался из Раквере, из командировки. Заметил меня и остановился. Мой муж и Хаавик – фронтовые друзья, и Хаавик часто навещал нас. Услыхав, что я ищу такси, он любезно предложил свою помощь. Я села в его машину, и мы поехали. На Пиритаской дороге все и произошло… Виктор… Виктор Хаавик был убит, я только позавчера вышла из больницы. Андресу, наверно, придется еще несколько месяцев лежать под надзором врачей. Если он вообще поправится. Его состояние критическое.

– Минуточку, – сказал заместитель начальника управления. – В какой он больнице? Я поговорю с главным врачом.

Он снял трубку и набрал номер больницы. Реэт подсушила носовым платком уголки глаз.

– Алло! Говорят из совнархоза. Соедините меня с главным врачом… Я обожду. – Потом к Реэт: – От всего сердца сочувствую вам. – Снова в трубку: – Здравствуйте. Это Юрвен… Да-да, я тот самый Юрвен. Как состояние товарища Лапетеуса?.. Так, так… Что вы сказали?.. Понимаю, понимаю… От своего имени и от имени председателя прошу сделать все необходимое… Вот так… Возьмите товарища Лапетеуса под личное наблюдение… Совет народного хозяйства надеется, что вы быстро поставите его на ноги… Всего хорошего.

Реэт, внимательно следившая за разговором, быстро сказала:

– Вечно буду вам благодарна. Мой муж с глубоким уважением отзывался о вас.

Юрвен потер свои большие руки.

– Дело обстоит серьезно, но не безнадежно.

– Еще раз благодарю вас. Теперь и я начинаю верить, что все окончится хорошо.

– Его вылечат.

Теребя и комкая в руках носовой платок, Реэт продолжала:

– Товарищ Юрвен, ваше отношение к Лапетеусу придает мне смелость сказать и о том, что его гнетет. Мой муж не знает, что я пошла к вам, он никогда не позволил бы мне этого. Но поймите и меня. Я не могу видеть его мучений, Он коммунист до мозга костей. Я беспартийная, но я уже давно жена коммуниста и знаю его. И давно поняла, что самое важное для Лапетеуса – это его работа. Работа и партия. Теперь его мучает то, как к нему отнесутся. Он не говорит об этом, но я вижу по его глазам. Сейчас он, как ответственный работник и коммунист, предъявляет себе жесточайшие обвинения. Потому что он виновник несчастья.

Реэт остановилась и ожидала, что скажет на ее слова заместитель начальника управления.

Юрвен посмотрел на нее колючим взглядом:

– Любой человек, а коммунист особенно, отвечает за свои дела. И для Лапетеуса нет других законов.

– Что его ждет? Легче терпеть, когда знаешь об этом.

Глаза Реэт снова наполнились слезами.

– Решение вопроса вашего мужа зависит не только от нас, – продолжал Юрвен. – Его решают, так сказать, по трем линиям. По служебной, партийной и по линии прокуратуры и суда. Точка зрения одного человека не много здесь значит. Прошли те времена, когда нарушали советскую законность и ленинские нормы партийной жизни. Теперь дела решают коллективно. Что касается лично меня, то я считаю, что к делу Лапетеуса нужно отнестись со всей принципиальностью. Я уверен, что его предыдущую деятельность примут во внимание. Он всегда стоял на позициях партии. Поручения, которые ему доверялись, он выполнял с чувством ответственности. С другой стороны, он все же задавил насмерть человека. Ответственного товарища, способного журналиста. Это усложняет дело. Многое зависит и от того, какое решение примет суд. Могу вас заверить в одном: ничего не будет предпринято излишне поспешно. Служебную характеристику мы дадим ему положительную. Одно замечание: меня лично удивляет, что ваш супруг был пьян. Он часто употреблял алкоголь?

– Я не помню, чтобы он когда-нибудь напивался. На этот раз у него в гостях были фронтовые товарищи. Мы решили, что без меня им будет свободнее в своей компании. Иначе я не пошла бы к подруге. Мы обо всем договорились с Андресом. Возможно, что за старыми воспоминаниями он и перебрал немного.

– Кто эти его фронтовые друзья? – спросил Юрвен.

– Всех я не знаю. Но с двумя встречалась и раньше. Товарищ Пыдрус и майор Роогас.

Юрвен резко подчеркнул:

– Я считаю, что Пыдрус и Роогас также виновны в этом деле.

– Я не думала об этом, – произнесла Реэт. Она не поняла Юрвена.

– Вся история заслуживает самого серьезного расследования.

– Мой муж выехал один. Его гости к тому времени ушли.

– Это немного меняет дело. Но моральная ответственность все же ложится на Пыдруса и Роогаса.

– Я рада, что вы понимаете Лапетеуса.

.– Трудно поверить, что Лапетеус мог так поступить. Забыть, кто он и что он может себе позволить.

– Из-за этого он страшно страдает.

Юрвен умолк.

– Не смею вас дольше беспокоить, – поднимаясь, сказала она и протянула ему руку с тонкими девичьими пальцами. – Разрешите еще раз поблагодарить вас.

– Пожалуйста, пожалуйста. Всего хорошего, товарищ Лапетеус. Всего хорошего.

Реэт улыбнулась сквозь слезы, повернулась и мелкими, семенящими шагами направилась к двери.

Юрвен остановил ее:

– Минутку. Чуть не забыл. Передайте своему супругу, что мы не спешим с рассмотрением его заявления об уходе. Сейчас комбинатом управляет главный инженер, он временно исполняет обязанности директора.

Эти слова сильно подействовали на Реэт. Она смогла только пробормотать:

– Я скажу ему.

Домой она шла подавленная. Задело, что Андрес не сказал ей о заявлении, отправленном в совнархоз. Он не должен поступать так необдуманно. Не посоветовавшись с ней, не сказав даже полслова.

«Андрес не считает меня больше своей женой, – подумала Реэт. – Я дам ему развод». Но тут же это решение показалось ей чересчур поспешным. Что о них подумают, если они теперь разойдутся? На нее будут смотреть косо. Но ведь во всем виноват Андрес, только он. Так размышляла она, сама не веря в свои рассуждения. Все казалось бессмысленным.

Вдруг ей до боли стало жалко Виктора Хаавика. Почувствовала, будто вся ее жизнь растоптана.

2

Мурук: – Я восхищаюсь тобой.

Реэт: – А что я должна делать? Плакать? Разве лучше, если бы я плакала?

Мурук: – Ты редкостный человек. Древняя эстонка. Как ни сгибают тебя, ты все же гордо выпрямляешься.

Реэт: – О, господи, неужели нельзя без пышных слов. Я хочу жить, и я живу. Редкостный человек, древняя эстонка и другие подобные слова – все это пустозвонство.

Мурук: – Ты любишь его.

Реэт: – Он мой муж.

Мурук: – Как его состояние?

Реэт: – Плохо. Очень плохо. Я говорила с главным врачом и с хирургом. Попросила вызвать консультанта из Ленинграда. Обещали. Я не привыкла к бездеятельности. Теперь приходится. Завтра пойду в райком партии. В совнархозе к Андресу относятся хорошо. Его даже не освободили от работы. Андрес послал им заявление об уходе, но заместитель начальника управления заверил меня, что они не спешат дать ему ход. Товарищ Лапетеус не преступник, а жертва глупого несчастья. Именно так сказали мне.

Мурук: – Своих людей они оберегают.

Реэт: – Андрес достоин этого. Невероятный работяга.

Мурук: – И я уважаю Андреса.

Реэт: – Судебный процесс, наверно, не состоится.

Мурук: – Не будь пессимисткой.

Реэт: – Руки и лицо у него словно у покойника.

Мурук: – Длительная высокая температура, пребывание в постели – от этого всегда желтеет кожа. Пройдет.

Реэт: – Для Андреса было бы лучше умереть.

Мурук оторопел.

Реэт: – Я знаю, что так говорить нельзя. Но что лучше: год балансировать на грани жизни и смерти или сразу умереть?

Мурук: – Я понимаю тебя. Успокойся. Ты желаешь ему добра.

Реэт: – Видишь, я плачу. Скоро и ты перестанешь восхищаться мной. Я сейчас ненавижу себя. Завтра схожу в райком партии. Как ты думаешь: исключат его из партии или нет?

Мурук: – Я уже сказал, что своих людей они берегут.

Реэт: – Это было бы хорошо.

Мурук: – Андрес отделается легко.

Реэт: – Самое ужасное то, что он не хочет легко отделаться. Я предчувствую, что в суде Андрес не скажет в свою защиту ни слова. Несчастье странно подействовало на него. Он предлагает мне развод.

Мурук: – Предлагает развод? Почему?

Реэт: – Что он мог бы сказать на суде?

Мурук: – Мне кажется, ты чего-то боишься. Доверься мне. Ты знаешь, что я всегда готов помочь тебе.

Реэт: – Нет, нет. Мне нечего бояться. Я просто представила себе, как он будет держаться на процессе. Вероятно, станет обвинять себя.

Мурук: – Он все же убил человека.

Реэт: – Я не хочу думать о смерти Виктора.

Мурук: – Вы хорошо подходили друг к другу. Я тоже сохранил о Хаавике добрые воспоминания.

Реэт: – Да, Я собралась поехать к Тийветам, и Виктор заметил меня на Центральной площади. На том месте, где раньше был футбольный стадион «Калева». Или примерно на том месте. Он возвращался из Раквере. Пусть люди говорят что хотят.

Мурук: – Я же сказал тебе – наплюй на болтовню.

Реэт: – Скажи честно, что ты слыхал?

Мурук: – Ничего, кроме обычных сплетен. Ведь это происшествие само дает основу для фантазии. Случаи-

то необычный.

Реэт: – В райком я схожу обязательно. Ты там никого не знаешь?

Мурук: – Один из профессоров нашего института – член райкома. Член пленума, как они говорят. Но он не имеет веса. А из работников аппарата я не знаю никого. Советую говорить с секретарями.

Реэт: – Все затягивается. Андрес почти не поправляется. А процесс начнется не раньше, чем он будет в состоянии сесть на скамью подсудимых. Как ты думаешь, не поговорить ли мне с прокурором?

Мурук: – Сперва посоветуйся с Дебином. Лишнее слово может принести вред.

Реэт: – Ты прав. Знаешь, дядя советует мне развестись.

Мурук: – Об этом он говорил, когда ты была еще в больнице.

Реэт: – Развод ничего не изменит. В моей жизни, кажется, начинается закат. Ничто больше меня не интересует. За разбитую «Волгу» мне предложили почти что цену новой машины – за один автомобильный номер сейчас дают тысячу рублей, – но я отказалась. Знал бы это дядя!

Мурук: – Продай.

Реэт: – До тех пор… до тех пор, пока все не выяснится, я ничего не буду предпринимать. Меня словно вывернули наизнанку.

Мурук: – Пройдет. У тебя есть друзья, они поддержат. Я также один из них. Даже в том случае, если все примет наихудший оборот, дело не будет так уж безвыходно, как ты думаешь. Андрес сам во всем виноват. Спьяна поехать в город! Следователю автоинспекции он сказал, что был в Пирита. Но где именно, не сказал.

Реэт: – Он был у Тийветов.

Мурук: – Искал тебя?

Реэт: – Наверно.

Мурук: – Поговори с кем-нибудь из тех, кто приходил к нему в гости. Я думаю, что это важно.

Реэт: – Я не могу больше! Скорее бы все кончилось! Мне надо беречься. Не знаю, как я соберусь с силами, чтобы пойти на работу.

Мурук: – Если у тебя будут трудности с продлением бюллетеня – позвони мне. Это уладим. И другое… Ты всегда можешь быть уверена в моей помощи.

Реэт: – Ты хорошии. Спасибо. Мне нужны помощь и поддержка больше, чем ты думаешь. Я не в силах держаться так, как хотелось бы. Раньше я смеялась, когда нужно было смеяться, и плакала, когда считала разумным плакать. Теперь я не в силах больше смеяться, и на глазах у меня все время слезы.

Мурук: – Ты еще будешь смеяться.

Реэт: – Никому больше не верю. Стала какой-то беспомощной… Андрес сейчас держится очень странно.

Мурук: – Он согласен, чтобы Дебин защищал его?

Реэт: – Разговор с ним остался неоконченным. Он устал. Может в любой день угаснуть.

Мурук: – Ты напрасно боишься. У него очень крепкое здоровье. Человек со слабым организмом давно бы уже был в могиле.

Реэт: – А если он не согласится?

Мурук: – Он всегда поступал по твоим советам.

Реэт: – Теперь с Андресом гораздо труднее. Он всегда был упрямым. Последнее время – особенно. А сейчас… Ты не знаешь его. Я никому не жаловалась, но жить с ним нелегко. Своим характером он и друзей отпугнул. Хаавик – один из немногих, с кем он общался. Я не знаю, что еще может случиться.

Мурук: – Сейчас у него кризис. Когда он пройдет, Андрес опять станет таким, как был. Но вообще-то – они все такие. Человек для них – ничто.

Реэт: – Вчера вечером я подумала, что если он хочет, если он будет очень настаивать, тогда я дам ему развод. Быть может, это хорошо подействует на него. Я готова сделать все, что он захочет, что пойдет ему на пользу.

Мурук: – Человек, который находится на грани жизни и смерти, или все путает, или понимает все особенно ясно.

Реэт: – Я должна его защищать.

Мурук: – Ты великодушна. Человек с большой буквы, как теперь принято говорить. Он едва не убил тебя, а…

Реэт: – Почему ты так говоришь? Почему вы так говорите?

Дядя: – Тебе лучше разойтись с ним.

Реэт: – Ты не любишь его.

Дядя: – Вы жили как кошка с собакой.

Реэт: – Что ты от меня хочешь?

Дядя: – Раз он предлагает развод – соглашайся. Какой смысл кормить калеку? Ухаживать за ним? Разве муж для этого нужен?

Реэт: – Я и не собираюсь ухаживать за ним и кормить его.

Дядя: – Тогда разведись. Ты надеешься замять шум, но только больше мараешь себя.

Реэт: – Если я сейчас разведусь, все будут считать меня виноватой.

Дядя: – И без этого считают.

Реэт: – На работе будут косо смотреть на меня.

Дядя: – Забудут быстро. Из вашей дальнейшей жизни все равно толку не будет.

Реэт: – Не уговаривай.

Дядя: – Видеть не могу такого человека в своем доме.

Реэт: – Дом записан на меня.

Дядя: – А на чьи деньги он построен?

Реэт: – Документы оформлены на мое имя. Мне больше не двадцать лет. Теперь ты меня не запугаешь.

Дядя: – Собираешься меня ограбить?

Реэт: – Оставь меня в покое.

Дядя: – Это мой дом! Построен на деньги, что я выручил за свою усадьбу.

Реэт: – Ты хочешь забрать его с собой в могилу?

Дядя: – Ждешь моей смерти?

Реэт: – Дом в посылке не пошлешь в Канаду.

Дядя: – Дом мой! Мой! Понимаешь?

Реэт: – Перед законом он мой.

Дядя: – Ты страшный человек.

Реэт: – Не доводи меня.

Некоторое время оба молчат.

Дядя: – Я о тебе забочусь.

Реэт: – Перестань, надоело!

Дядя: – И Мурук считает, что самое правильное – развестись.

Реэт: – Уже посоветовались? Сводничаешь – хочешь предложить меня Муруку?

Дядя: – Андрес испортил тебе всю жизнь. Нашла ты счастье? Положение, влияние, льготы… Сто рублей премии в квартал? Вот твои положение, влияние, льготы.

Реэт: – Молчи!

Дядя: – Министром он не стал.

Реэт: – Да замолчи же!

Дядя: – Мурук зарабатывает больше.

Реэт: – Мурук хочет не меня, а дом.

Дядя: – А за чем, думаешь, Андрес гнался?

Реэт: – Это ложь!

Дядя: – Все мечтают о добре.

Реэт: – Ты меня с ума сведешь.

Дядя: – Что бы они там ни говорили, но домами обзаводятся и машины покупают.

Реэт: – Уходи. Иди в свою комнату.

Дядя: – Ты должна быть благодарна мне.

Реэт: – За что?

Дядя: – За дом. За все. Я поставил тебя на ноги. Научил тебя жить.

Реэт: – Чего ты надеешься добиться?

Дядя: – Разведись.

Реэт: – Машина на его имя. Мне предлагают за нее почти цену новой.