Текст книги "Происшествие с Андресом Лапетеусом"

Автор книги: Пауль Куусберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

В один из обходов Лапетеус удивил хирурга просьбой – пусть скажет, что с ним будет. До сих пор он ничего не спрашивал о своем здоровье ни у хирургов, ни у терапевтов. Если к нему обращались, он отвечал одним-двумя словами. Врачам не нравилось упрямое молчание Лапетеуса.

Они пытались разговорить его, пробудить в нем интерес к своему здоровью, но это не давало результатов. Поэтому врач был поражен, однако виду не подал.

– Недели через три-четыре отправитесь домой, – сказал он как можно убедительнее.

Лапетеус пристально посмотрел на него.

– Ваше состояние было довольно-таки критическим, – продолжал доктор, которому показалось, что больной снова застывает в прежнем безразличии. – Человек послабее не устоял бы. У вас редкостное здоровье. Просто на удивление крепкое сердце. Сердце-то вас и спасло. Теперь самое тяжелое уже позади. Скоро вы начнете поправляться гораздо быстрее.

Лапетеус измученно закашлялся. Кровь ударила ему в голову, дыхание стало хриплым. Перевел дух и потребовал:

– Говорите правду.

Врач спокойно произнес:

– Опасности нет. Конечно, полное выздоровление потребует еще времени, но в том, что вы поправитесь, нет больше ни малейшего сомнения.

– Что у меня с легкими? – В голосе Лапетеуса слышался едва заметный оттенок волнения.

Он все еще дышал с трудом. Несколько часов в день получал кислород.

– Тяжелое сотрясение груди. Сломанные ребра повредили плевру и легкое, это вызвало эмпиэму, пневмоторакс и гемоторакс. Или, говоря на обычном языке, внутренние кровоизлияния, воспаления и очаги нагноения. Ваши легкие и сейчас не совсем чисты. Нужно будет сделать пункцию, возможно – вмешаться хирургически, но все это уже, так сказать, обычный путь. Вероятно, после выхода из больницы вам потребуется еще длительное лечение где-нибудь в специальном санатории.

Лапетеус криво усмехнулся.

– Длительное лечение в специальном санатории… – насмешливо повторил он. – Я не ребенок.

Хирург заставил себя успокаивающе улыбнуться.

– Разрешите уж определение лечебного режима сохранить все же за нами, врачами.

Лапетеус разволновался:

– Я убил человека! Вы ведь… знаете это?

Каким-то странным взглядом, одновременно изучающим и придирчивым, следил он за тем, какое впечатление произведут его слова.

Врачу показалось, что рассудок пострадавшего не совсем в порядке.

– Вы никого не убили, – несколько неуверенно произнес он. – Несчастье не убийство.

Лапетеус дышал прерывисто, словно хватал воздух.

– Перед законом… я… виноват… в смерти… человека, – сказал он, с трудом произнося слова. Теперь он казался врачу просто измученным и несчастным больным человеком.

– Закон делает различие между преднамеренным убийством и аварией, – осторожно возразил врач. – Вас будут рассматривать как виновника аварии, а не как преступника.

Взгляд Лапетеуса метался. Он заговорил взволнованно, причем голос упал до хриплого шепота:

– Я не… убийца… Я был… пьян. Я ничего… не помню… Почему я взял машину… и выехал. Я пригласил… к себе в гости… друзей военных лет… Виктор Хаавик, который… погиб, был… мой друг. И моя жена едва… не погибла. И как… все так получилось? Я этого… не хотел. Я не… убивал. Вы правы – это был несчастный случай… Закон различает… должен различать…

Он умолк. Глаза словно погасли. Дышал быстро, коротко.

Тут же снова оживился и потянулся к врачу:

– Я… буду жить?

– Будете. Проживете еще много лет, – заверил хирург.

Лапетеус закрыл глаза. В этот момент он казался трупом. Так лежал он долгие часы. Лишь натужное, то хрипло-свистящее, то прерывистое, дыхание подтверждало, что он не умер.

– Товарищ доктор, я не… преступник, – волнуясь, снова начал он. – Я не знаю… как это… случилось. Несчастье, страшное несчастье… Я больше не… мальчик… Раньше я… никогда не садился… за руль… в нетрезвом..: состоянии. Я не могу… вспомнить… что заставило меня так поступить. Я… работал на… ответственных постах… Хорошо знаю, что можно… чего нельзя… Я не… убийца. Нет, товарищ доктор! Свое… наказание… я… уже… получил… Жестокое наказание…

Отдохнул и продолжал:

– Вся моя… жизнь… сплошная работа. На войне… был дважды… ранен… Мне… легко не было… Всегда… работал… во всю силу… Теперь такой… конец. То, что я делал… раньше… не в счет… Я всегда… делал то… что… от меня… требовали… Моя жизнь… прошла впустую… Товарищ доктор… Виктор был… мой друг… Я не… убийца… Никто не… смеет… мне… Я никого… не предавал… Я думал не только… о себе… Я делал то… что считалось правильным… что… от меня ожидали. Теперь… я больше… никому не нужен.

Он говорил долго. И то, что он не убийца, что не знает, как произошло несчастье, что был пьян и уже сурово наказан.

Наконец его удалось успокоить.

2

Через два дня сестра сообщила ему, что товарищ из совнархоза настойчиво добивается с ним встречи. Недавно Лапетеус опять попросил не пускать к нему никого, кроме официальных лиц. Стремление говорить, неожиданно прорвавшееся в присутствии хирурга, остыло. Он снова предпочитал молчать, а на задаваемые вопросы отвечал по возможности кратко. Были ли тому причиной подскочившая температура и усилившиеся приступы удушья или что другое, этого никто не мог точно объяснить. Сейчас ему было немного лучше, температура упала на два деления ниже тридцати восьми, и врачи решили, что представителя совнархоза можно, пожалуй, пустить к больному. Хотя врачи считали разговор работника совнархоза с Лапетеусом желательным и пришедший был явно лицом официальным, сестра все же попросила его обождать в коридоре, а сама отправилась подготавливать почву. Не то Лапетеус может натворить такого, что это бросит тень на всю больницу. Даже своей жене, которая так великодушно и заботливо относится к нему, Лапетеус за целый час не сказал ни одного слова. Только стонал с уродливой гримасой на лице. Сосед по палате говорил, что жена плакала и умоляла, но директор Лапетеус лежал с закрытыми глазами и молчал. А потом пожаловался главному врачу, что ему не дают спокойно умереть.

– Могу я пустить к вам посетителя? – спросила сестра.

– Кто он?

– Из совнархоза. Сказал, что по важному делу.

– Пусть войдет.

Хотя градусник подтверждал, что температура спадает, Лапетеус все же чувствовал себя плохо. Все время требовал кислорода, боялся удушья. Особенно по ночам, когда его охватывали приступы страха. Он почти ежечасно звонил и требовал дежурного врача. Днем полуспал, полубодрствовал и не терпел, когда его беспокоили. И сейчас в его голосе прозвучало недовольство.

Сестра ушла. Через несколько минут дверь палаты открылась, вошел человек в белом халате.

Антс Паювийдик.

Лапетеус враждебно и мрачно смотрел на него. С каких пор Паювийдик работает в совнархозе? В качестве кого? В управлении строительства? Не может быть. Паювийдик рабочий, каменщик, а в управлении сидят инженеры, техники, экономисты и тому подобное. Что все это означает?

Паювийдик подошел к его постели, переставил стоявший в ногах стул к кровати, сел на него и протянул руку. Лапетеус почувствовал в своей руке шершавую и мозолистую ладонь гостя.

– Здорово, капитан! У тебя директорские замашки так въелись в кровь, что и в больнице требуешь предварительного доклада. Честно говоря, я боялся, что ты выглядишь паршивее. Н-да, крепкий ты мужик, это точно.

За веселыми словами Паювийдик прятал тяжелое впечатление, которое произвел на него Лапетеус. С тощего, с ввалившимися щеками и остро торчащими скулами лица на него глядели недоверчивые глаза. Паювийдик был подготовлен к тому, что от его бывшего командира роты остались только кости да кожа. Человек, который потерял много крови и держится только на уколах и лекарствах, не пышет полнотой и здоровьем. Паювийдика не удивила бледно-желтая кожа Лапетеуса и то, что он бессильно лежал на подушках. В полевых лазаретах приходилось видеть людей, которые за несколько часов становились похожими на покойника. Он по своему опыту знал, что значит неделями находиться между жизнью и смертью. Не внешность Лапетеуса подействовала на Паювийдика. Поразило поведение. Почему Лапетеус прячется от людей? Почему он сейчас так сердито уставился на него? Именно то, как держался и как смотрел Лапетеус, угнетало больше всего. Паювийдик ощущал во взгляде Лапетеуса недоверие, подозрение, вызов, злобное упрямство и еще что-то, вызывавшее жуть. Лапетеус неотрывно следил за выражением лица Паювийдика. Тот почувствовал это и был настороже, чтобы не выдать себя.

– Почему ты… пришел? – Лапетеус все еще враждебно косился на него.

Паювийдик заставил себя ухмыльнуться.

– Должен признаться, что легче было вклиниться в оборону немцев, чем сейчас попасть к тебе. Чтобы пробиться сквозь заградительные отряды, потребовалась гвардейская сообразительность. Медсестре, которая наседала, как херувим, пришлось наговорить бочку арестантов, прежде чем она поумнела. Чудно, что в глазах некоторых мамзелей человек становится человеком, когда перед его фамилией грохочет гром какого-нибудь высокого учреждения. Совнархоз – это слово для нее имело вес. В конце концов, я не так уж и пересолил: ведь и я работник системы совнархоза.

Лапетеус пристально Смотрел на Паювийдика из-под полуопущенных век.

– Почему ты пришел? – повторил он, делая между словами долгие паузы.

Паювийдик посерьезнел.

– Если бы я лежал вместо тебя на этих простынях, разве бы ты не навестил меня? – спокойно спросил он.

Лапетеус опустил веки. Ему было тяжело смотреть в глаза фронтовому товарищу: ведь он-то не пришел бы проведать Паювийдика. Понял, что не другие к нему, а он стал к другим равнодушен. Но признаться в этом Лапетеус не хотел. Все его существо восставало против такого вывода. Он хотел чувствовать себя жертвой, страдающей жертвой, и до сих пор это удавалось ему. Какое право имел Паювийдик прийти и разрушить то, что он час за часом, день за днем воздвигал? Подсознание говорило ему, что если он перестанет чувствовать себя жертвой – тогда конец. И придется признать, что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое «я» на первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой. Банкротство – естественный финиш такой жизни. Нет, нет, нет! Он всегда помогал своим друзьям, никогда не думал о своей шкуре. Никто, и Паювийдик тоже, не имеет права ни в чем упрекнуть его. Лапетеус ощутил панический страх перед навязчивыми мыслями: если ему окажется не под силу отогнать их, тогда у него не будет больше выхода.

Рука его нервно шарила в поисках звонка, висевшего в изголовье возле подушки.

На звонок в дверях появилась сестра.

– Кислорода! – хрипло потребовал Лапетеус.

Сестра ввела ему в нос тонкий шланг, идущий от баллона с кислородом, закрепила лейкопластырем и дала Паювийдику знак, чтобы тот ушел.

Паювийдик не обратил на это внимания.

– Больного нельзя утомлять, – сказала тогда сестра.

Хотя Лапетеус, вызывая сестру, намеревался избавиться от Паювийдика, он сделал рукою движение, чтобы посетитель остался.

– Мне лучше, – прошептал он через несколько минут.

Сестра ушла.

Паювийдик спокойно и понимающе смотрел на больного.

Вдруг Лапетеус попытался сесть.

– Я убил Хаавика, – сказал он, глядя на Паювийдика широко открытыми глазами.

Тот покачал головой.

– Это был несчастный случай.

– Несчастный случай, – торопливо повторил Лапетеус, словно ожидал, что Паювийдик скажет именно это. – Я был пьян, вдребезги… Когда ты ушел… мы выпили еще с Пыдрусом…. Когда и он ушел… я продолжал пить один… Черт его знает… почему я стал пить и… что толкнуло… меня мчаться… на машине… Несчастье, да, несчастье.

Он умолк и настороженно смотрел на Паювийдика.

– Когда человек покорежен, подобно тебе, – заговорил Паювийдик, – тогда у него в голове вертятся самые странные мысли. На своей шкуре пришлось испытать. А так как я топаю по земному шарику лет на пять, на шесть дольше, чем ты, и при этом повидал разных людей, то я понимаю: не только вино погнало тебя за руль. Что-то в тебе было вывернуто наизнанку. Слушай меня хорошенько. Черт возьми, сколько раз я должен был стоять перед тобой вытянувшись в струнку, держа пальцы по швам брюк… Что вывернуло тебя наизнанку, ты сам знаешь лучше всех.

Лапетеус попытался улыбнуться.

– Ты никогда… не отличался… чувством такта.

– Ты еще поднимешься на ноги, капитан. Спрашиваешь, почему я пришел? Затем и пришел, чтобы сказать это. И другое: что мы не думаем о тебе так паршиво, как ты считаешь.

Лапетеус по-прежнему не отводил взгляда от Паювийдика.

– В тот раз… я не успел… прийти к вам, – сказал он. – Раньше ликвидировали области.

Паювийдик махнул рукой.

– Дело прошлое. Да и что ты смог бы! Теперь строим намного лучше, но все еще не настолько хорошо, чтобы оставаться довольным. Дело не поправится до тех пор, пока все не будут материально отвечать. Все – от каменщика до министра, от министра до каменщика. Но хватит об этом. Если не считаешь критику, идущую снизу, подрывом своего авторитета и советского строя, тогда слушай, что я тебе скажу. Сними часовых! Что ты прячешься от товарищей. Поверь мне, самому станет легче. Я видел Пыдруса. Говорит, что его к тебе не пустили.

Лапетеус перебил Паювийдика:

– Когда я вас… собрал… вы все стремились… уйти.

– Мы отдалились друг от друга, капитан.

– Ни один из вас… не пришел… охотно. – Лапетеус откашлялся и продолжал: – Ни Роогас… ни Пыдрус… ни ты. Каартна вообще… не пришла. Я знаю… почему… Может быть… я виноват… перед вами. Перед Хельви… пожалуй, да. Перед остальными – нет… Нет, нет! Я… никого не… предавал… Почему… вы… смотрите на меня… как на… прокаженного?

– Ты должен сам справиться с собой, – сказал Паювийдик.

– Я не карьерист.

– И я не стал бы отказываться от директорского места, – серьезно произнес Паювийдик.

В палату вошел врач и заметил Паювийдику, что больного нельзя дольше утомлять.

– Спасибо, что пришел, – Лапетеус стиснул протянутую ему руку. – Не забрасывайте меня преждевременно… камнями… Наизнанку я… не сам себя… вывернул.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1

Лапетеус не солгал Паювийдику, утверждая, что не успел углубиться поосновательнее в вопросы строительства из-за ликвидации областей. Он действительно намеревался побывать там, где Паювийдик работал бригадиром каменщиков. Даже затребовал себе данные о Паювийдике. Какой у него разряд, сколько он зарабатывает и ценят ли его. Среди других документов была и характеристика, снабженная подписями и печатями. В ней говорилось, что Анте Юрьевич Паювийдик, 1910 года рождения, образование начальное, социальное происхождение рабочий, беспартийный, знающий свое дело каменщик и штукатур, неоднократно премирован. Устно инструктор добавил, что начальник стройуправления и парторг ценят Паювийдика, человека очень активного и требовательного, в случае необходимости критикующего любого, невзирая на должность и позиции. Порой он бывает излишне самолюбив, но кто без недостатков. Все это Лапетеус приписал карандашом на характеристику Паювийдика, чтобы ничего не забыть. Но эти данные не пригодились ему. Поджимали текущие дела, а когда наконец появилось время для осуществления намеченного, области ликвидировали.

Ликвидация областей больно ударила по Лапетеусу.

Хотя он и опасался, что это может произойти – после смерти Сталина государственный аппарат был значительно реорганизован, – но надеялся, что все останется по-старому. Когда в туманное и сырое апрельское утро председатель сообщил ему, что решение о ликвидации областей подписано в Москве, Лапетеус почувствовал себя обиженным. Как будто кто-то намеренно причинил ему зло. «Не может быть», – подумал он. А вслух отрубил:

– Своевременный шаг.

Председатель покосился на него, но не сказал ни слова.

Лапетеус продолжал:

– По правде говоря, уже год тому назад мне казалось странным, что в Эстонии создали области. Ведь у нас относительно маленькая республика. Большинство областей Российской Федерации больше Эстонии как по количеству населения, так и по территории. Но все же я не осмеливаюсь утверждать, что области не сыграли у нас положительной роли.

Так он говорил, а на сердце скребло.

Из кабинета председателя Лапетеус вышел внутренне встревоженный.

Утром он пришел на работу с тягой к деятельности. Пробрал исполняющего обязанности заведующего отделом, который ушел домой в половине девятого вечера, за десять минут до того, как председатель попросил у Лапетеуса данные по Локсаскому району, а эти данные находились в столе ушедшего. Потом Лапетеус начал просматривать проект решения, который после обеда должны были обсуждать у председателя.

Вместе с Хаавиком Лапетеус собирался написать статью о перспективах развития промышленности области. Он дал бы фактический материал, Хаавик изложил бы все это на бумаге. Статья вышла бы за его подписью, а гонорар – пополам. Статьи Хаавик писал быстро, печатал их прямо на машинке. В его статьях ни в чем не было недостатка. Он умел критиковать, а если нужно – писал и самокритично. Хаавик почти не думал, фразы следовали одна за другой плавно, читались его статьи гладко. За каждую такую статью Лапетеуса хвалили. Он уже подумывал о сборнике статей. Если не в твердом переплете, то уж брошюрой-то во всяком случае.

Да, утром все было как обычно.

В кабинете стоял запах хорошо проветренного, чистого помещения. Лапетеус привычно проверил, очинена ли его дюжина карандашей и оторван ли вчерашний листок календаря. Все до мелочей было сделано так, как он требовал.

И планы на будущее утром были ясны и понятны. Лапетеус привык к мысли, что ближайшие год-другой он еще поворочает в области, потом… Что будет дальше, этого он детально еще не представлял себе. Но в нем возникла вера в себя. В Министерстве лесного хозяйства и в облисполкоме он неплохо справлялся со своим делом. И уж наверное справился бы и с более крупными заданиями. Он надеялся, что рано или поздно ему представится такая возможность. Пусть узнают его в самых верхах. Карьеристы нетерпеливы, они, пользуясь локтями, проталкиваются вперед, подхалимничают, наушничают, оказывают услуги, пресмыкаются и лицемерят, работяга добивается всего своим трудом.

Лапетеус считал себя работягой. Он был аккуратен, придерживался твердого распорядка, благодаря записной книжке редко забывал о чем-нибудь. Он хорошо выдерживал долгие собрания и все более умело выступал на них. На работу приходил одним из первых и уходил одним из последних. Подчинявшиеся ему управления и отделы проклинали его настойчивость, но Лапетеус, если бы он даже и знал об этом, не стал бы изменять стиль своей работы.

Теперь Лапетеус больше не сомневался, что он настоящий советский административный работник. Основные свойства истинного администратора – это широта кругозора, способность быстро осваиваться, схватывать главное, общее, а также последовательность, умение почуять узловые политические проблемы дня. И Лапетеус верил, что обладает всеми этими свойствами. Задним числом неоднократно удивлялся, как метко в споре с Паювийдиком и Пыдрусом он бил в цель. Облисполком казался ему подходящим местом для всестороннего развития его талантов и способностей.

Но теперь все смешалось.

Сидя за своим столом и перебирая бумаги, представленные ему для принятия решения, согласования, выяснения его точки зрения или для информации, Андрес Лапетеус попытался угадать, что произойдет дальше. Что будет с руководящими кадрами области? В том числе и с ним.

Настроение испортилось.

Звоня в редакцию, чтобы сообщить Хаавику о своем решении отказаться от написания статьи, Лапетеус не знал, как представиться. Он привык начинать телефонные разговоры словами: говорит Лапетеус, из облисполкома. Но на этот раз что-то в нем не позволило сказать так. Он просто попросил Хаавика к телефону и коротко сказал, что в связи с ликвидацией областей статьи не будет.

Дома выяснилось, что Реэт уже знала обо всем.

– Сходи к Юрвену, – посоветовала она.

– Зачем?

– Так ведь знакомства покрупнее у тебя нет, – куснула Реэт. – Меня ты не слушал. Не сумел использовать такого дома, как наш, для налаживания связей.

Она была права. Лапетеус не умел ни завязывать, ни использовать знакомства. Он все труднее сходился с людьми, не доверял тем, кто пытался ближе познакомиться с ним, словно окружил себя какой-то стеной. Но Реэт подразумевала не только это. Лапетеус понял, что она не забыла их первой ссоры. И он помнил ее. И не мог не помнить, потому что Реэт обманула его. С тех пор Лапетеус затаил на жену зло. И вообще они невероятно быстро охладели друг к другу. Вскоре начались ссоры. И сейчас их разговор окончился взаимными упреками.

В постели Реэт заговорила снова, уже теплее и нежнее:

– Что ты собираешься предпринять?

Лапетеус занял выжидательную позицию. Он неопределенно пробурчал, что без работы его не оставят.

– Ты способен на большое, – убеждала Реэт. – Ты сильный. У нас все жалеют, что ты ушел от нас. Ты не должен удовлетворяться малым. Я не сомневаюсь, что в Центральном Комитете или где-то еще помнят о тебе. Но нельзя только надеяться на других.

На тумбочке тикал будильник. От Реэт пахло ландышевым мылом. На дворе лениво лаял волкодав, которого они приобрели. Лапетеус не перебивал жену.

– И вас, партийных, насильно никуда не ставят. Я знаю. Ты порой слишком… дисциплинирован. Конечно, у таких людей, как вы, интересы партии и государства должны быть на первом плане, но надо учитывать и свои склонности и способности. Тебе подошла бы полностью самостоятельная работа. У нас ты ворочал за нескольких человек, на тебе держалось все министерство, но орден дали министру. Я уверена, что и теперешний хозяин сумеет приписать твои заслуги себе.

Реэт говорила мягким, доверчивым тоном.

В голове у Лапетеуса рождались всякие мысли. Слишком рано ликвидируют области. Слишком рано. Министру на грудь нацепили орден Трудового Красного Знамени, а ему сунули почетную грамоту… Порой Реэт может быть невыразимо нежной… За себя следует, конечно, постоять. Если председатель и завтра ничего не скажет о том, как намечено использовать руководящие кадры области, придется пойти в Центральный Комитет. Да и с Юрвеном можно поговорить… Реэт – практичный человек… Нельзя позволить, чтобы назначили куда-нибудь вопреки собственному желанию. Во время демобилизации было другое дело. Тогда его профиль еще не сформировался… Что такое самостоятельная работа? Полностью самостоятельной работы не существует…

Реэт шепнула:

– Мой железный муж.

– Мне кажется, что ликвидация областей не случайна, – заговорил Лапетеус. – Всю власть сосредоточивают в руках старых, закаленных членов политбюро. Централизация может еще усилиться. Поэтому-то, видимо, у нас и ликвидируют области. Сейчас вся власть должна быть собрана в один кулак.

Реэт восхищенно посмотрела на него и повторила:

– Мой железный муж.

Лапетеус гладил плечи жены и в полушутку, в полу-серьез спросил:

– Кем бы ты хотела меня видеть?

– Большим, большим, большим человеком.

И Реэт наполовину шутила, наполовину говорила всерьез. Лапетеус подумал, что она видит или хочет видеть в нем совсем другого человека, не того, кто он есть в действительности.

На следующий день Лапетеус побывал у Юрвена, а через день – в Центральном Комитете.

Его назначили директором промкомбината.

Лапетеус считал, что с ним поступили несправедливо.

2

Работая на посту директора, Лапетеус пытался продолжить публикацию статей. Они рождались так же, как раньше: он добывал фактический материал, а Хаавик писал. По-прежнему они появлялись только за его подписью, и по-прежнему они делили гонорар пополам. Но заказывали ему статьи все реже. Он понимал, что газета не может все время говорить о работе одного и того же комбината, и он начал организовывать обобщающие статьи. Так сказать, чисто экономического характера. Но у Хаавика они не получались так гладко, как раньше, и тот отвиливал от работы над ними. «Я публицист, а не экономист», – оправдывался Виктор. Лапетеус попытался сам, ко безуспешно. Статьи получались тяжеловесные, корявые, их написание отнимало много времени. Он вынужден был смириться с положением.

Самочувствие Лапетеуса несколько поднялось после избрания его депутатом горсовета. Льстило и то, что он, как руководитель передового предприятия, на различных активах и конференциях порой сидел в президиуме.

В активе он числился. Но какой-то сучок остался в сердце. С каждым годом он все сильнее чувствовал, что достиг своего потолка. «Потолок» было словечко Виктора, и Лапетеус удивился, услыхав его от Реэт.

– В министры ты и не годился бы, – упрекнула она его во время очередного столкновения. – У тебя низкий потолок. – Это так поразило Лапетеуса, что он умолк, и верх остался за женой.

Постепенно он свыкся со своим директорским местом. Комбинат выполнял план. На собраниях Лапетеус говорил об опыте своей фабрики и цехов по внедрению новой техники, по распространению опыта передовиков и снижению себестоимости. Он не превратился в кабинетного работника, часто бывал в цехах и отделах, оставался требовательным и последовательным. Если на повестку дня вставала какая-нибудь новая проблема, будь то хозрасчет, повышение качества продукции, расширение ассортимента или переход от устаревшей продукции к новой, современной, Лапетеус всегда старался идти в ногу со временем; когда ему удавалось что-нибудь провести в жизнь, он приглашал к себе Хаавика, и они составляли соответствующую, статью, появлявшуюся под рубрикой «Опыт командиров производства», «Размышления хозяйственника» или «Опыт передовиков – достояние всех».

Реэт была удовлетворена тем, что ее мужа избрали депутатом горсовета. Но радость все же была неполной. Она была бы счастливее, если бы он стал депутатом Верховного Совета республики. Так казалось Лапетеусу. Мнение, что Реэт видела в нем кого-то другого, превратилось в убеждение. Больше жена не называла его железным человеком. И не подбивала использовать их дом для завязывания знакомств. Сама она часто приглашала гостей и почти всегда в числе других доцента Мурука и профессора Саммасельга.

Хотя Лапетеус плохо переносил любое общество, он обычно садился за стол вместе со всеми. Напившись, он становился злым.

По инициативе Реэт они приобрели себе машину, сперва «Победу», потом «Волгу». «Волгу» ему удалось раздобыть из резервного фонда, и, когда он сообщил об этом Реэт, она после долгого перерыва снова была нежна с ним.

Все чаще Лапетеус чувствовал, что он одинок. Неожиданно для себя он обнаружил, что у него нет ни одного настоящего друга, с кем можно, было бы поговорить по душам. С женой он был скрытен, между ним и Виктором возникла какая-то преграда. Знакомых хватало, а вот близких людей не было.

«Капризы», – успокаивал себя в таких случаях Лапетеус. Он всегда умел отгонять неприятные мысли, так же поступил и теперь. Но это требовало от него все больших усилий.

3

На одном из собраний Лапетеус оказался рядом с Пыдрусом. Он немного опоздал и сел на первый же свободный стул. Больше незанятых мест, кажется, и не было. Даже балконы концертного зала были переполнены. Сперва Лапетеус не заметил, что справа от него сидел Пыдрус. Все его внимание было сосредоточено на президиуме. Как всегда, за длинным столом, покрытым зеленым сукном, виднелись известные всем лица. Лапетеуса терзал вопрос– выбрали его в президиум или нет? Он упрекал себя за опоздание. Теперь может получиться неловко: его избрали в президиум, а он торчит в зале, в предпоследнем ряду. Что об этом подумают?

Когда открывались съезды, конференции, активы, Андрес Лапетеус всегда немного волновался: выберут или нет? На районных конференциях он сидел в президиуме постоянно. На городских собраниях свою фамилию среди выдвигаемых в президиум он слышал реже, но все же достаточно часто. Случалось это и на мероприятиях республиканского масштаба. На двух последних даже подряд. Что было сегодня, этого Лапетеус не знал. И беспокоился. Ведь не годилось спрашивать у соседа: будь добр, скажи, выбрали меня в президиум или нет. Такое нельзя спросить даже у самого хорошего знакомого или друга, вроде Виктора, который сейчас поднялся и поспешил куда-то с блокнотом в руке. Хаавик всегда суетился: то и дело мелькает перед сценой, в перерывах снует по коридорам, хлопочет в комнатах отдыха президиума, толчется в буфете.

Хорошо бы, конечно, если какой-нибудь толковый человек подошел и сказал: что за демонстрацию ты здесь устраиваешь, почему не идешь в президиум? Тогда все сразу же стало бы ясно. А теперь… Дурацкое положение.

Что делать?

Лапетеус огляделся и обнаружил, что сидит бок о бок с Пыдрусом, который с сосредоточенным видом слушал выступавшего. Он сильно постарел. В уголках рта появились резкие морщины. Все это Лапетеус приметил с одного взгляда.

Лапетеусу было немного неловко, что он сразу не узнал Пыдруса. Но ведь он не успел и оглядеться-то. А Пыдрус заметил его? Несомненно. Мелькнула мысль, что Пыдрус восстановлен в партии. Где он теперь работает? Видимо, на очень-то высокое место его не назначили, не то было бы известно.

Некоторое время Лапетеус слушал докладчика, потом, словно придя к какому-то решению, шепнул, протягивая руку Пыдрусу:

– Здравствуй.

– Добрый день.

Он крепко пожал руку соседа. Энергичным пожатием ответил и Пыдрус. Они посмотрели друг на друга, улыбнулись и одновременно снова перевели взгляд на выступавшего.

Лапетеус удовлетворенно подумал, что все получилось естественно. Ощущение неловкости прошло. Но по-прежнему тревожила неизвестность – выбрали его в президиум или нет? Он, правда, слушал докладчика, и весьма внимательно, но в то же время старался угадать: обошли его на этот раз или нет?

В перерыве Лапетеус разговаривал с людьми, у которых надеялся выяснить тревоживший душу вопрос. Началось собрание, и он вернулся в зал, так ничего и не узнав. Теперь он мог бы пересесть на другое место, впереди, потому что, как всегда, некоторые после доклада ушли (обычно Лапетеус, если не был в президиуме, сидел именно в первых рядах), но как-то некрасиво было уйти от Пыдруса.

Усевшись снова рядом с ним, Лапетеус сказал:

– Опоздал я. На комбинате проверочная бригада, столько возни.

Он подождал, что на это скажет Пыдрус. Для него, впервые после долгого перерыва принимавшего участие в республиканском активе, это дело еще новое, уж наверняка он выслушал внимательно и фамилии людей, выдвинутых в президиум. Если в их числе было и его, Лапетеуса, имя, то и оно не проскользнуло мимо ушей Пыдруса.

– И я едва не опоздал, – произнес Пыдрус, – затянулся педсовет.

Тогда Лапетеус сделал еще одну попытку:

– В президиуме все знакомые лица.

– Партийный актив сильно изменился, – ответил Пыдрус. – И задние ряды президиума тоже.