Текст книги "Происшествие с Андресом Лапетеусом"

Автор книги: Пауль Куусберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

…Хельви встала, шагнула навстречу Лапетеусу, протянула руку и сказала:

– Здравствуй.

Лапетеус почувствовал, как кровь прилила к голове. Ему было неловко за то, что он так смешался и так бестолково стоял у двери, не зная, что делать.

– Здравствуй.

Рука у Хельви была холодная. Она всегда жаловалась, что у нее мерзнут руки и ноги. Когда-то он согревал их. Все это припомнилось в какую-то долю секунды. Лапетеус ощутил желание взять руки Хельви и согреть их своим дыханием.

– Садись, – она указала на кресло в углу.

Лапетеус сел.

– На улице тепло. Я шел быстро. Все-таки приказ партии, – он попытался пошутить. Расстегнул куртку и не знал, как быть дальше.

– Извини, что я тебя побеспокоила и попросила прийти сюда. Но ни к кому больше я не смогла обратиться. Да и дело касается нашего общего знакомого и соратника – Роогаса. Ему нужна работа.

Услыхав фамилию Роогаса, Лапетеус насторожился.

– Роогас?

– Майор Роогас. Из штаба дивизии. Ты должен бы знать его. Вас еще ранило в один день. Ехали вместе…

Она заставила себя договорить:

– …в Таллин после демобилизации.

Андрес Лапетеус повторил фамилию Роогаса не потому, что позабыл ее. Нет, он ясно помнил все. И совместную поездку в Таллин, и слова Роогаса о войне, как о своем призвании, и о том, что он предложил свою квартиру… Тогда пришлось насмешливо ответить Роогасу, порекомендовав ему обратиться к товарищу Каартна. Помнил Лапетеус и другое. Однажды майор Роогас приходил к нему на наблюдательный пункт на полуострове Сырве и проклинал узкий перешеек, вынуждавший их ползти под огонь врага. В Курляндии они втроем – комбат, Роогас и он – попали под огонь немецких снайперов и вынуждены были полтора часа, пока не стемнело, пролежать в снежной слякоти. Помнил и то, что во время формирования дивизии Роогас, тогда капитан, инспектировал их батальон на тактических учениях. Как озаренные вспышкой молнии, возникали в памяти моменты, связанные с демобилизацией, еще точнее – с совместной поездкой в Таллин. Он вспомнил все это и тут же подумал: почему Хельви ищет работу для майора Роогаса.

– Помню, помню. У него нет никакой специальности, кроме военной.

– Я не понимаю, почему его демобилизовали: все говорили, что он хороший штабной офицер.

Сочувственное отношение Хельви к Роогасу вызвало у Лапетеуса досаду.

– Воспитанник буржуазной военной школы, – сухо сказал он.

– Он был вместе с тобой в развалинах. Вас на одних санях привезли в санбат.

Лапетеус подавил свою антипатию к Роогасу.

– Мне этого напоминать не надо, – торопливо сказал он. – Немного не хватило, и сцапали бы нас там фрицы.

– Дела сложились так, что Роогас сейчас без работы, – объяснила Хельви, – После демобилизации он по предложению Пыдруса пошел в школу преподавателем физкультуры. Вчера ушел с этого места. По-моему, совершенно беспричинно. Правда, товарищ Юрвен категорически требовал, чтобы Роогаса сняли с работы.

– Ты говоришь со мной по поручению Юрвена?

Она немного смешалась.

– Нет, – сказала Хельви, – Юрвен не знает Роогаса. Мы знаем.

Лапетеусу было известно, что Юрвен особое внимание уделяет чистоте анкеты. Но ведь майор Роогас служил в Советской Армии, это должно бы говорить само за себя.

– Почему Юрвен требовал увольнения Роогаса?

– Видимо, по недоразумению. Школа – одна из самых плохих в районе. Успеваемость низкая, поведение учеников и порядок в школе оставляют желать лучшего. Позавчера у нас на бюро слушали отчет директора этой школы о состоянии воспитательной работы. В ходе обсуждения товарищ Юрвен и потребовал освобождения от работы Роогаса. Юрвен нападал также на Пыдруса. За то, что он послал Роогаса на работу в школу и защищал его. Пыдрусу удалось добиться, что в решение не включили пункта об освобождении Роогаса. Но тот узнал от директора, что произошло на бюро, и сам подал заявление об уходе.

Лапетеус внимательно следил за Хельви.

– Почему ты хочешь, чтобы товарищ Юрвен нападал и на меня? – полушутливо-полусерьезно спросил он.

– Роогас честный человек. Он ни в чем не виноват, он работал там всего второй месяц.

– Анкету Роогаса ты читала?

– Мы же знаем его.

Хельви умела быть настойчивой, даже упрямой.

– Знакомство – это знакомство, служба – это служба.

– Ладно. Извини, что я тебя побеспокоила.

Хельви смотрела мимо Лапетеуса. Разум подсказывал ей, что Андреса звать не стоило.

– Не торопись. Пришли ко мне Роогаса. Надо ж ему где-то обосноваться. Нам нужны люди в Вильяндиском уезде. Организационная работа ему не чужда. Помню, что он был прямо-таки придирчиво требователен.

Теперь Хельви посмотрела на Андреса Лапетеуса так, как смотрела в то время, когда между ними все было ясно и чисто. Это продолжалось всего секунду, но ее было достаточно, чтобы у Лапетеуса вдруг отлегло на душе. Возвращаясь в министерство, он даже чувствовал себя менее усталым.

4

Когда за ним закрылась дверь, Хельви снова ощутила, что, позвав к себе Андреса, она поступила неправильно. Несмотря на то, что он согласился помочь Роогасу, несмотря на то, что все вроде окончилось хорошо.

Андрес, которого она увидела сегодня, был для нее новым. И Хельви спросила себя, знала ли она его вообще-то? Знала ли, когда влюбилась и была фактически женой Андреса, и наконец теперь, когда они разговаривали друг с другом как чужие? Не ошиблась ли она уже при их первой встрече? Тогда Хельви подумала, что он напуган ранением, а на самом деле у него оказался твердый характер. Позднее Андрес представлялся ей безгранично честным и искренним человеком, и так она считала до конца войны. Вернее, хотела так считать и теперь. После всего, что произошло между ними.

Хельви не была больше уверена в том, что Андрес вообще любил ее.

Когда-то любовь к Андресу захватила ее полностью, и она отдалась ему без каких-либо сомнений, без притворства, естественно и просто, как это может быть только при большом чувстве. Всем существом она понимала, что и Андрес любит ее. Это удваивало ее счастье. Ошибалась ли она? Сомнения охватили Хельви позднее, когда она заметила, что Андрес ведет себя с ней не так, как раньше.

Незадолго до войны Хельви исполнилось двадцать один год. Уже в начальной школе мальчишки с городской окраины говорили о ней: «Ничего девчонка». У нее были глубокие глаза, длинные ресницы, на удивление тонкая талия и стройные икры. В средней школе она целовалась за воротами с мальчишками, которые провожали ее с танцевальных вечеров. Свой первый серьезный роман она пережила как раз перед войной. В армии у нее появилось много поклонников. Война и отступление из Таллина вывели ее из равновесия, она искала опоры, защиты и понимания. Только после того, как двое сделали ее своей любовницей, Хельви отрезвела и спокойно отстраняла новых мужчин, пытавшихся сблизиться с ней. Пока не появился Андрес Лапетеус. Пока она не ощутила впервые в жизни настоящей любви.

– Я не верила, что есть такое, – не стыдясь, призналась она Андресу.

Но то, что Хельви сегодня открыла в Андресе, было чуждо ей. Если бы секретарь Мадис Юрвен, любивший у всех выспрашивать их мнение о других людях, пригласил к себе инструктора Каартна и попросил ее охарактеризовать Лапетеуса, Хельви не сумела бы сделать этого. Возможно, она сказала бы, что товарищ Лапетеус работник с большим чувством ответственности, что во время войны он сражался мужественно. Вот и все. Хельви не могла даже точно объяснить себе, что именно показалось ей сегодня таким чуждым у Андреса. Скорее, она ощущала это подсознательно, чем определяла рассудком. Не было прежнего Андреса, который когда-то говорил ей о всех своих заботах и сомнениях, ничего не утаивая, раскрывая перед ней свое внутреннее «я».

Обнаружив в Андресе эту новую сторону, Хельви и призналась себе, что она не знает его и, наверно; никогда не знала. И все же что-то в ней протестовало против этого. Это что-то спрашивало, не повредит ли себе Андрес, рекомендуя Роогаса на работу.

Возникло даже сомнение: правильно ли она вообще поступает? Вызвав Лапетеуса к себе, не злоупотребила ли авторитетом райкома? Но не могла же она сама пойти к нему. В конце концов, пытаясь поддержать Роогаса, она не поступает антипартийно. Роогас хороший, правильный человек. Если бы Юрвен сражался на фронте вместе с ним, он не требовал бы снятия его с работы. Офицеры из буржуазной армии, для которых советская власть была чужда, в сорок первом году сдались в плен немцам. А Роогас не предал и себя не берег, не дрожал за свою шкуру.

Вспомнила, что в штатском костюме майор Роогас выглядел каким-то ощипанным. Скромно сидел в приемной у стены, и она, пожалуй, не узнала бы его. Но Роогас сразу же заметил ее, встал, легко поклонился.

– Вы здесь? – удивилась Хельви.

– Директор попросил меня прийти с ним.

– Вы и гражданским человеком остались верны своему призванию, – пошутила Хельви.

– Так точно, – засмеялся Роогас.

В его голосе не слышалось горечи.

– Желаю успеха на новой работе. Не горюйте об армии. Все равно военная профессия рано или поздно вымрет.

– Спасибо. Я буду счастлив, если ваш прогноз подтвердится.

Лаури Роогас ожидал долго, но на бюро его не пригласили. Хельви извинилась перед ним и попросила не обижаться. Потом было неловко. Что подумает Роогас о ней и о всем райкоме, когда услышит, что произошло на заседании бюро!

– Я категорически против того, чтобы люди, подобные Роогасу, воспитывали подрастающее поколение.

Это заявление Мадиса Юрвена поразило Хельви. Она не могла понять, почему он так говорит.

Юрвен все время прерывал выступление Пыдруса, который характеризовал Лаури Роогаса, как раненного на войне офицера запаса, обладающего педагогическими способностями.

– Роогас – офицер буржуазной армии. Его жена в Швеции или в Канаде.

– Товарищ Роогас стал майором Красной Армии. Он сражался за советскую власть и живет в Эстонии.

Утверждения Пыдруса не поколебали Мадиса Юрвена.

– Советскую молодежь должны воспитывать чистые, без каких-либо пятен люди. Если вам угодно, то, хотя бы из профилактических соображений, мы должны закрыть двери учебных заведений перед роогасами, то есть перед людьми, пропитанными старой идеологией. Пусть работает в другом месте.

– Но разве можно ради профилактики не доверять честным людям?

Юрвен отрезал:

– Партия учит нас никогда не забывать о бдительности.

Благодаря настойчивости Пыдруса и тому, что он взял на себя всю ответственность, из проекта решения вычеркнули пункт, предусматривавший освобождение Роогаса от работы.

Заседание бюро пробудило в Хельви двойственные мысли. С одной стороны, она пыталась понять Юрвена, непрерывно призывавшего к бдительности, яростно критиковавшего тех, кто, по его мнению, отступал с принципиальных позиций. С другой стороны, все казалось ей непонятным. Лаури Роогас – человек прямой, он уже в сороковом году сделал свой выбор в пользу советской власти. Оттолкнуть его – значит принести только вред…

5

Приказ о демобилизации был для майора Роогаса совершеннейшей неожиданностью.

Он прочел свою фамилию среди фамилий других отчисленных в запас офицеров и почувствовал, что в голове у него вдруг стало пусто. Потом все вернулось на место, и последние несколько дней он жил странной двойной жизнью. Разговаривал, шутил, распил с друзьями бутылку вина – словно ничего не случилось. И в то же время его терзали вопросы, на которые он не мог ответить.

Если бы его демобилизовали в сорок шестом году, он понял бы это. Ликвидировали десятки дивизий, целые соединения. Советская армия, в дни войны гигантски разросшаяся, снова сжималась и меняла свою структуру соответственно условиям мирного времени. Естественно, что армия старалась сохранить в своих рядах самых лучших офицеров, и, обнаружь он тогда свою фамилию в приказе командующего Ленинградским фронтом, в этом не было бы ничего непонятного. Конечно, и в то время он не кричал бы «ура» от радости. Когда тебе тридцать два года и ты ничего, кроме военного дела, не изучал, то нелегко представить себя в какой-нибудь другой роли. И если ты полюбил армию и при этом чувствуешь, что твое единственное настоящее место в рядах Советской Армии, тогда еще хуже.

Оставшись верным своему характеру, майор Роогас не пошел ничего выяснять к начальнику штаба. Командование решило его демобилизовать, – значит, должны быть причины. «Тебя взвесили и нашли, что ты легок, сними спокойно погоны с плеч и иди куда-нибудь в ученики». Сказать так себе было просто, гораздо труднее оказалось примириться с происшедшим.

Роогас догадывался, что одной из причин его демобилизации, возможно решающей, была Велли. Но он не узнавал мотивов своего освобождения, и никто ни с того ни с сего не стал их ему объяснять. Предполагая, что за всем этим кроется побег жены за границу, он сообразил и то, что тот, кто включил его в список демобилизованных, не подтвердит этого.

«Но при чем тут Велли?» – рассуждал майор Роогас. Он уже вычеркнул ее из своей жизни. Велли избрала один путь, он – другой. Разве его не знают?! Или во время войны не было видно, какой он человек? «За что же мне два ордена на грудь повесили? Тогда был годен, теперь негож».

На этот раз майор Роогас быстрее справился с ударом. Вопросы, на которые он не нашел ответов, вскоре потеряли свою остроту и наконец исчезли куда-то.

К тому времени, когда Хельви Каартна увидела его в приемной райкома, он уже несколько вжился в свою новую работу. Тем, кто помнили его в мундире, в штатском он и впрямь казался каким-то неестественным. Выглядел более худощавым, даже тощим, был похож на скромного учителя или библиотекаря. Учителем он теперь и был.

«Значит, так, – подумал Роогас, услыхав, как относится к нему секретарь партийного комитета Юрвен. – Тебя снова взвесили и снова нашли, что ты легок. Что ты теперь станешь делать?»

Не будь Роогас таким гордым, он мог бы остаться в школе. Это ему и посоветовал директор. Ведь на бюро не приняли решения. К тому же его поддерживает заведующий отделом народного образования. Не первый случай, когда о человеке, которого не знают, думают всякую ерунду.

– Поработайте спокойно год-другой, – говорил директор Роогасу. – В райкоме увидят, что вы за человек, и все будет в порядке. И товарищ Юрвен начнет ценить вас.

– Нет, – ответил Роогас. – Я не могу работать, если хоть один человек не доверяет мне.

Про себя директор проклинал Юрвена, но убедить Роогаса он не сумел. И Пыдрусу, советовавшему не делать необдуманных шагов, Роогас не дал уговорить себя.

– Благодарю вас, – сказал он ему. – Возможно, я действительно делаю глупость, но иначе я не могу.

Он был очень удивлен, когда вечером следующего дня его разыскала Каартна.

– У вас замечательная квартира, – сказала она и прикусила губу. Ей не следовало бы так говорить.

Роогас вспомнил, что когда-то хотел отдать эту квартиру Хельви и Лапетеусу. Но он промолчал, опасаясь причинить боль неожиданной гостье.

– Снимайте пальто и садитесь, – сказал он, улыбаясь, – Рад вас видеть, хотя, честно говоря, ваш визит для меня неожиданность. Приятная неожиданность, – быстро добавил он.

Роогас помог Хельви снять пальто и усадил ее в мягкое кресло с гнутыми подлокотниками.

– Мне неловко, что я преждевременно пожелала вам успеха, – без какого-либо вступления начала она. – Почему вы не послушались совета товарища Пыдруса и директора?

Роогас замкнулся.

– Не будем больше говорить об этом.

Она мягко засмеялась и сказала:

– Не становитесь большим упрямым ребенком.

Роогас попытался сменить тему разговора.

– Можно предложить вам кофе? Я как раз кипятил для себя…

Они выпили кофе.

– Я встретила товарища Лапетеуса. Он работает сейчас в Министерстве лесной промышленности. Им крайне нужны люди. Говорила ему о вас. Он будет рад, если вы примете его предложение.

Роогас слушал Хельви со смешанным чувством. Ему не было неприятно, что она упорно говорит об одном и том же. Присутствие Хельви как бы согревало его. Разве ее отношения с Лапетеусом не прервались? И такая мысль промелькнула у него в голове. И еще: он действительно ведет себя, как надувшийся мальчишка…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

На четырнадцатый день после несчастья майору Роогасу разрешили поговорить с Лапетеусом. Его привели в палату, где стояли две койки, и указали на правую из них. Приди Роогас один – он не узнал бы Лапетеуса. Незабинтованная часть лица, величиной не больше ладони, принадлежала не человеку средних лет, а старику. Лоб и уголки рта в морщинах, кожа серая. Тусклые глаза, взгляд которых был словно устремлен куда-то вовнутрь, порой странно поблескивали.

Роогас протянул руку:

– Здравствуйте!

Он старался говорить по возможности бодро.

– Вы… пришли… как официальное лицо?

Слабый голос Лапетеуса хрипел. Руки он не подал.

Роогас подумал, что руки у Лапетеуса, видимо, покалечены.

– Как… старый знакомый и как лицо официальное.

Он не был точен. Допрос Лапетеуса не входил в его служебные обязанности. Роогас занимался этой аварией, так сказать, в порядке контроля. Официальный протокол составит аварийный дежурный Филиппов. Но Роогас почувствовал, что ради самого Лапетеуса он должен пойти и на ложь.

Пепельно-серое лицо Лапетеуса исказилось кривой усмешкой.

– Я просил… не пускать… ко мне… знакомых… и друзей… и родственников.

Говорил он с напряжением.

Роогас понял, что разговор будет труднее, чем он предполагал.

– Не делайте своего положения хуже, чем оно есть.

Лапетеус промолчал.

Роогас слышал, как при дыхании что-то хрипело в груди раненого.

– Товарищи передают вам привет и желают скорого выздоровления.

И снова Лапетеус ничего не сказал.

– На войне смерть не раз стояла к вам ближе теперешнего. Хотя бы в развалинах окруженного дома. Во всяком случае, я тогда потерял надежду. Старался держаться, но опасение попасть в плен вызывало желание пустить себе пулю в голову…

Испытующий взгляд Лапетеуса прощупывал Роогаса.

– Вы помните, Как произошло столкновение? – спросил после некоторой паузы Роогас.

То ли потому, что Лапетеус счел это за начало официального разговора, то ли по какой-то другой причине но на этот раз он проговорил:

– Помню… смутно. Хотел обогнать… Не заметил встречной… машины. Когда… увидел… было уже поздно… Моя вина.

– С какой скоростью вы ехали?

– Не следил… за спидометром.

– Водитель шедшего впереди грузовика утверждает, что километров восемьдесят – девяносто в час.

– Возможно.

– Когда вы заметили встречную машину?

– Когда… поравнялся с грузовиком.

– Далеко она была от вас?

Лапетеус ответил не сразу. Похоже, что он размышлял. Наконец произнес:

– Метров десять… Может… двадцать. Показалась… прямо… передо… мной.

– Вы ехали с дальним светом?

– Кажется, да. Не помню… точно. Я был… как вы говорите… – он усмехнулся, кривя губы, – в состоянии сильного опьянения.

Лапетеус подумал.

– Каким светом пользовался встречный водитель?

– Кажется… ближним. Или подфарниками.

– Когда вы выехали из гаража?

– Не… смотрел на часы… Примерно через час… после ухода Пыдруса.

– Вы направлялись со стороны Пирита в Таллин. Откуда вы ехали?

Лапетеус спросил с вызовом:

– Это… имеет… значение?

– Да.

– Из Пирита.

Роогас понял, что Лапетеус не разъяснит ему цель своей поездки. Да он и не имеет права этого требовать у него. Тут не официальный допрос.

– Марку встречной машины заметили?

Лапетеус долго лежал с закрытыми глазами.

– «Москвич»… номера не… Все произошло… в одно мгновение.

– Цвет запомнили?

– Зеленый и… белый.

– Вам известно, что стало с машиной и ехавшими в ней людьми?

После продолжительного молчания Лапетеус взволнованно спросил:

– Что… с ними?..

В дверях палаты появилась сестра и предупредила, что условленные полчаса истекли. Врач не разрешает дольше утомлять больного.

Андрес Лапетеус крикнул:

– Отвечайте!

– Один покалечен и один убит.

Вмешалась сестра:

– Товарищ майор, на сегодня достаточно.

Роогас не смог не добавить:

– Убит водитель.

Тут же возник вопрос: знает или нет Лапетеус, на кого он налетел? Цвет «Москвича» он назвал точно. Но двухцветных машин – зеленых сверху и белых снизу– сотни.

В дверях майор Роогас оглянулся. Лапетеус следил за ним застывшим взглядом. Стало жаль его. Острее, чем раньше, ощутил себя тоже виновным.

Почему Лапетеус так держался с ним? Не хотел говорить как со знакомым, с фронтовым товарищем? В свое время Андрес помог с работой. А вечером за столом он относился к нему если не очень тепло, то во всяком случае дружески. И уж по меньшей мере при расставании они поняли друг друга и объяснялись совершенно откровенно. Только теперь Роогас вспомнил, что в тот вечер Лапетеус говорил с ним на «ты». Андрес явно искал его дружбы. А он поторопился уйти.

Роогас был недоволен собой. Разговаривал с Лапетеусом как с чужим. Он не собирался допрашивать своего бывшего фронтового товарища, он хотел понять его. Понять и придать ему бодрости, уверенности. Подтвердить, что его не осуждают безоговорочно. Что с того, что Лапетеус был сдержанным. Просто он не в себе из-за этого несчастья и гнетущих последствий…

Роогасу показалось многозначительным, что Лапетеус избегал встреч с родными и знакомыми. Или он боится, что не сможет выдержать их обвиняющих взглядов? Ведь из-за него погиб Хаавик, покалечена жена.

Как это сказал Паювийдик? «Жизнь чертовски сложная штука».

Верно.

И еще начало беспокоить Роогаса то, что он не сказал Лапетеусу, кого тот убил и кого покалечил. Ведь завтра-послезавтра ему и так все скажут…

Чем больше он думал об Андресе Лапетеусе, тем более беспокойные вопросы у него возникали.

Почему Лапетеус не поинтересовался, с кем столкнулся? Почему он лишь спросил, что стало с сидевшими в «Москвиче»? Знал ли он, кто в нем ехали? И если да, то когда узнал? Кто ему сообщил? Врачи, сестры? Или навестившие его?

Вдруг он узнал встречную машину? Увидел, кто в ней сидел, или догадался, кто мог сидеть? И все же налетел на них? В таком случае Лапетеус не просто виновник трагедии, а преступник.

Сознание Роогаса протестовало против такого вывода.

«Допустим, что Лапетеус действительно видел, кто ехал в «Москвиче». Что он мог сделать для того, чтобы избежать аварии? Ничего. Катастрофа была неизбежна. Все произошло в одну секунду. Даже профессиональный шофер с самой быстрой реакцией не смог бы избежать столкновения. Свернуть вправо – так инстинктивно поступает большинство водителей в аналогичных положениях, и Хаавик сделал это, – потому что въехать в кювет не так рискованно, как на полном ходу налететь на быстро приближающуюся машину. Но справа шел грузовик. У Андреса не было выбора».

Хотя майор Роогас старался понять Лапетеуса и логически обосновать его поведение, подозрения возникли снова. Свернув вправо и налетев на грузовик сзади, он поставил бы в опасное положение в основном только себя. А теперь…

Роогас анализировал все возможные варианты аварии. Но потом сказал себе, что все это пустое умничание. Лапетеус был пьян. Он это видел сам за несколько часов до случившегося, то же подтверждали Паювийдик и Пыдрус, об этом же свидетельствовал и врачебный осмотр. Пьяный человек реагирует медленно. Столкновение произошло прежде, чем Лапетеус понял все, прежде чем его мозг отозвался на то, что увидели глаза (если он вообще мог кого-нибудь разглядеть в мчавшейся навстречу машине).

Только один Лапетеус знает, что он заметил и что хотел сделать. Закон трактует факты такими, какие они есть. Лапетеус виновен в смерти одного человека и в довольно опасных телесных повреждениях другого и должен понести предусмотренное наказание.

Роогас не пришел к какому-то твердому решению. Самым важным для него был вопрос: что думал, чувствовал и что хотел сделать Лапетеус в последний момент? И, возможно, решающее значение имела причина, по которой Лапетеус поехал в город. Что заставило его уехать из дома?

Роогас никак не мог избавиться от ощущения собственной вины в том, что произошло…

2

Реэт Лапетеус несколько раз заверила Роогаса, что она не обвиняет своего мужа. Утверждала, что если бы Хаавик мог высказать свое мнение, то и он не требовал бы суда над своим другом. Виктор Сам водил машину и отлично знал: где машины, там. и несчастья. Он часто говорил так. Последний раз тогда, когда год тому назад купил себе «Москвича». Жаль, что он уже не может защитить Андреса. Он обязательно сделал бы это.

Реэт говорила и о том, что она случайно встретилась с Виктором Хаавиком.

– Я была в гостях у своей школьной подруги, пили кофе и болтали обо всем. И не заметила, как наступила ночь. Меня не хотели отпускать, но там крохотная квартира, и я условилась с другой подругой, что переночую у нее. У Тийветов – мою подругу зовут Эрна Тийвет – в Пирита дом, и у них гораздо просторнее. Я уже почти подошла к стоянке такси, когда рядом со мной остановилась машина товарища Хаавика. На Центральной площади, знаете, на том месте, где раньше была футбольная площадка «Калева». Вы таллинец? Тогда вы понимаете. Конечно, футбольная площадка была в глубине, а это перед ней. Он заметил меня и предложил отвезти домой. Товарищ Хаавик всегда был очень внимателен, я бы даже сказала – галантен. Он очень удивился, что я собираюсь ехать совсем в другую сторону – в Пирита. И вы удивляетесь, я это очень хорошо понимаю. Должна признаться, что я попросила Андреса солгать его товарищам. Я не могла остаться дома. Для вас, для товарища Пыдруса и для других, я с радостью выполнила бы свои обязанности хозяйки дома. Мой муж рассказывал о вас так много интересного и хорошего, я очень жалела, что не могла принять участия в вашей вечеринке. Я не хотела встречаться с Каартна. Прошу вас, поймите меня. Я знаю, что у нее было с Андресом. Женщины порой странны, товарищ майор.

Глаза Реэт наполнились слезами.

– Извините, товарищ Роогас, но у меня совершенно сдали нервы.

Роогас пробормотал:

– Пожалуйста, пожалуйста!

И Реэт продолжала:

– В свое время Андрес, кажется, очень сильно любил ее. Иногда мне казалось… Боже мой, зачем я об этом говорю? Но раз я уже начала, то нужно и кончать. Женщине нелегко признаться в этом, но у меня иногда появлялось ощущение, что Андрес все еще любит ее.

Роогасу было тяжело смотреть, как плачет сидящая в кровати женщина, но утешить больную он не умел.

– И я чувствую себя виноватым, – сказал он наконец. – За несколько часов до несчастья мы сидели вместе. Выпивали, но, видно, не поняли друг друга.

– Извините, – Реэт утерла глаза носовым платком, – извините. Я не справилась со своим сердцем.

Видеть ее, познакомиться с ней? Нет, нет, нет! Быть может, это было страшной ошибкой… Трагической ошибкой, товарищ майор.

Роогас не стал расспрашивать, что понимает жена Лапетеуса под трагической ошибкой. Он дал ей собраться с духом.

– Мы условились с Андресом, что он извинится перед вами. Скажет, что я поехала к своей тете или что-нибудь другое. Она действительно больна. Я часто навещаю ее, но на этот раз тетя – просто отговорка. Я ничего не скрываю от вас… Андрес знал, что я ночую у подруги в Пирита. Товарищу Хаавику – видите, я говорю о нем как о живом – я ничего этого не сказала. Сама не знаю, что я ему сказала. У меня сейчас так все в голове смешалось… Я понимаю Андреса, понимаю, что он не хочет видеть своих друзей. Сейчас ему страшно тяжело. Ах, осталась бы я дома!.. Но я не хотела притворяться. А мне пришлось бы притворяться перед вашей общей… общей знакомой военных лет. Возможно, что товарищ Каартна хороший человек, и я не сомневаюсь в том, что она очень интересная и темпераментная женщина, но я не хочу… делить с ней своего мужа. И все же теперь я не могу простить себе, что не осталась дома… Почему мы не в силах быть выше, чем мы есть?

Реэт комкала и теребила носовой платок и смотрела на Роогаса мокрыми от слез глазами.

Роогас подумал, что Реэт Лапетеус совсем другая, более чувствительная и нежная, отнюдь не такая уж трезвая и рассудочная, как он считал.

– Что-то я… сказала товарищу Хаавику. Поверил он или нет, я не знаю. Этого я никогда больше не узнаю. Виктор согласился отвезти меня в Пирита. Между прочим, товарищ Хаавик жил также в Нымме. Да что я об этом говорю, вы и сами знаете. Скажу только, что он направлялся в Нымме и по дороге мог завезти меня домой. Но он не отказался поехать и в Пирита. Виктор – мы всегда называли его по-домашнему Виктором – уважал Андреса, как настоящий друг, и меня тоже. Я ему очень обрадовалась, потому что такси не было, а ожидать ночью женщине одной неудобно.

Я с радостью села в машину. Товарищ Хаавик рассказал, что он не смог принять участия в вашей встрече. И приветствовал вас из Раквере. Сделал он это? Конечно, позвонил, в таких вещах он был крайне корректен. Ужасно грустно знать, что его… нет… больше. Мы как раз свернули на дорогу в Пирита… Извините, об этом мы уже говорили. Я совсем не в себе. Повторяю одно и то же, трачу ваше время.

– Вы помогли мне многое лучше понять, – возразил Роогас. – У вас и вашего мужа сейчас трудные дни. Желаю быстрее поправиться, набраться сил, чтобы преодолеть все это.

Реэт задержала его:

– Что Андреса… ожидает?

И когда Роогас не сразу ответил, торопливо добавила:

– Простите, что я так спрашиваю. Я очень беспокоюсь о нем. Вы, наверно, не можете ответить? Извините меня.

– Могу, но не умею, – сказал майор Роогас. – Нарушение правил движения, повлекшее за собой особенно тяжелые последствия, наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет. Но это решаем не мы, а суд.

– Я ни в чем не обвиняю своего мужа, – повторила Реэт, – И Виктор не обвинял бы. К сожалению, он уже не может ни понять, ни защитить Андреса… Я упрекаю только себя. И почему все так получилось?

– Успокойтесь. Суд обязательно учтет все.

Реэт прошептала:

– Спасибо вам, товарищ Роогас. Большое вам спасибо.

3

На следующий день, придя к пострадавшему, Роогас сразу же почувствовал, что Лапетеус или догадывается, или все уже знает и что он не скажет ничего нового. И тут же в голове мелькнул вчерашний вопрос: известно Лапетеусу, кто ехал в «Москвиче» или нет?

– Вы пришли… снова?

– Я не успел обо всем поговорить.

– Я полностью понимаю… последствия своего поступка.

– Вы знаете, на чью машину налетели?

После короткой паузы Лапетеус произнес:

– Да.

– Когда вы об этом узнали?

Больной не ответил.

– Вы узнали встречную машину?

Майор Роогас напрягся. Чем дольше Лапетеус молчал, тем больше возрастало волнение.

– Нет, – наконец сказал он.

У Роогаса отлегло на сердце. Откуда Лапетеус узнал, кто ехал в машине, с которой он столкнулся, не имело значения. Теперь Роогасу было гораздо легче смотреть на Лапетеуса.

– Мы выяснили, что Хаавик был в Раквере и в Таллин вернулся ночью, – Роогасу казалось, что Лапетеус должен знать это. – В городе Хаавик случайно встретил вашу супругу, которая попросила отвезти ее в Пирита к подруге.

Лапетеус молча принял слова Роогаса. Он полулежал на подушках, дышал прерывисто и часто. Роогас знал, что у Андреса тяжело повреждены легкие, что он страдает от недостатка кислорода и врачи не обещают твердо, поправится Лапетеус или нет. Роогас заметил взгляд больного – недоверчивый, отталкивающий.