Текст книги "Происшествие с Андресом Лапетеусом"

Автор книги: Пауль Куусберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Лапетеус понял, что на этот раз его не выбрали. Иначе Пыдрус сказал бы.

Начались выступления.

Лапетеус успокаивал себя: нельзя ведь каждый раз сажать в президиум одних и тех же людей. И работает он не на таком посту, который уже, так сказать, номенклатурно входит в состав президиума. Его и то выдвигают чаще, чем многих других директоров. В конце концов, это не имеет никакого значения. До сих пор он справлялся со своей работой, вот что самое существенное.

Пыдрус что-то сказал ему, и он кивнул головой, хотя и не расслышал слов соседа. Видимо, Пыдрус работает где-нибудь в школе, подумал Лапетеус. В институтах ученые советы, а педсоветы в школах. Наверно, назначен директором какой-нибудь средней школы. Скорее всего, так, обычно рядовых учителей на республиканские активы не приглашают. Из директоров учебных заведений – тоже только наиболее выдающихся.

Что делает Хельви? Все еще парторг на текстильной фабрике?

Слово дали Юрвену.

Лапетеус с удивлением заметил, что Юрвен также не сидел в президиуме. Он поднялся из десятого или одиннадцатого ряда и торопливо прошел на сцену. Лапетеусу вспомнилось, что Юрвен особо яростно нападал на Пыдруса. Припомнил он и собрание актива, с которого выгнали Пыдруса.

Лапетеусу стало немного не по себе.

Юрвен говорил сперва о проявлениях в партийной пропаганде догматизма, идущего от культа личности, назвал решения Двадцатого съезда историческими и сверхважными и начал докладывать, что делает их партийная организация для выполнения решений съезда.

После речи Юрвена Лапетеус заметил Пыдрусу:

– Двадцатый съезд был действительно историческим.

Пыдрус сказал:

– Многие, кто это утверждают, в действительности очень мало понимают смысл и дух Двадцатого съезда.

Лапетеусу показалось, что Пыдрус намекнул не только на Юрвена, но и на него. Все же сказал:

– Что верно, то верно.

И подумал: Пыдрус не имеет ни малейшего права плохо думать о нем. Вдруг ему показалось крайне важным, чтобы Пыдрус полностью понял его.

После собрания он пригласил Пыдруса к себе домой.

4

– Между прочим, я хорошо помню, как Юрвен вызвал меня и хотел получить кое-какие сведения о тебе и Хельви.

Это он сказал уже дома. Реэт накрыла на стол и поднялась наверх. Ей нужно было позаботиться о подруге, которая пришла к ней. Гости бывали у Реэт непрерывно.

– Юрвен спросил, какие отношения у тебя с Хельви. Смешно, не правда ли? Объяснил ему, что о Хельви, с которой я был очень близок во время войны, не скажу ничего. Он должен был понять, но он ни шута не понял – твердолобый ортодокс, не видевший за догмами людей. В этом отношении ты прав. Кстати, теперь он изменился.

– Все мы изменились, – вставил Пыдрус.

Эти слова пришлись по душе Лапетеусу.

– Разреши, я расскажу до конца, что тогда произошло. Когда он спросил, какие отношения были у тебя с Хельви, я спокойно ответил, что вы знали друг друга.

– А что ты еще мог сказать?

– Ты прав. Но главное впереди. Выпьем-ка рюмочку, прежде чем я доскажу.

Лапетеус оживился, настроение улучшалось. Опасение, что Пыдрус замкнулся и ожесточился, оказалось необоснованным. Он держался, как всегда. Слегка резковат на словах, несколько ироничен, чуточку задирист. И водку пьет, не кривляется и не ломается.

– Советую попробовать угря, – Лапетеус пододвинул блюдо с рыбой к Пыдрусу. – Сам ловил и коптил. У меня перемет на двести крючков. Маловато, но поленился возиться. И так полдня насаживаешь наживку. Зато коптильня хорошая. Дрова ольховые, дают приятный цвет. Попробуй, нежно и сочно… На чем же я остановился? Ах, да. Юрвен посверлил меня взглядом – ты заметил несоответствие между колючим ястребиным взглядом Юрвена и его срезанным детским подбородком? – уставился на меня и многозначительно выпалил: знаю ли я, что ты – я говорю его словами – рекомендовал товарищ Каартна в партию.

Лапетеус увидел, что Пыдрус слушал с дружеским любопытством, и это подстегнуло его.

– Я ответил, что ты и меня рекомендовал в партию.

Лапетеус захохотал. Он ожидал, что и Пыдрус засмеется, но тот как будто стал еще серьезнее. И Лапетеус осекся. Он не знал, что говорить дальше.

– Для чего ты мне все это рассказываешь?

Вопрос Пыдруса охладил Лапетеуса. Он ткнул вилкой в мясо, отрезал кусок, сунул в рот.

– Просто так. К слову пришлось. Тогда много глупостей делали.

– Кто делал эти глупости? Мы сами. Если уж ты начал, то скажи, не поделился ли Юрвен с тобой своими подозрениями о том, почему не расстреляли моего отца?

– Поделился, – горячо заверил Лапетеус. – Но об этом он говорил не в пятидесятом году, а гораздо раньше. Нет, я путаю. Это, кажется, все же было или в начале пятидесятого года, или в конце сорок девятого. Да, примерно в то время. Он спросил. Я ответил ему коротко – сказал, что и моих родителей не убили.

На этот раз Пыдрус расхохотался.

– Нужно отдать тебе должное. Меня он сбил с толку, ничего умного мне в голову не пришло.

– Да, так я ответил. Иногда озаряет. Бери еще угря. Коптил дня три назад. Я на них везучий. В прошлом году Реэт замариновала шесть кило. Угорь и минога – лучшая закуска. И лосось, конечно. Лосося я сам не ловлю. Жена привозит с побережья. Особенно люблю лосося холодного копчения. Сочный, нежный, прямо тает во рту. Жаль, что не могу тебе предложить, нет сейчас. Есть только соленый. Как-нибудь в другой раз, когда зайдешь.

Пыдрус положил на тарелку еще кусок угря, и Лапетеус снова почувствовал себя свободно. Наполнил рюмки и потянулся за салатом.

– Я давно хотел спросить у тебя, – обратился Пыдрус к гостеприимному хозяину. – Скажи, на том собрании, с которого меня выгнали, ты действительно искал своего хозяина?

Такого вопроса Лапетеус не ожидал. Он поразил его. Лапетеус хорошо помнил собрание, о котором шла речь. Сегодня еще он вспоминал о нем. Во время выступления Юрвена. Теперь Лапетеус понял, что Пыдрус не поверил тогда ему. Почувствовал, что если бы в тот раз они обменялись ролями, если бы нападали не на Пыдруса, а на него, то Пыдрус не оставил бы его там одного.

Настроение испортилось.

– Да, министр потребовал от меня итоги, – пробормотал он, глядя мимо гостя. – Что ты теперь делаешь?

– Учу детей. Математике. Нет худа без добра. Благодаря Юрвену я в конце концов нашел свое настоящее место.

Лапетеусу показалось, что в последних словах Пыдруса прозвучала нотка ожесточения. Понятно, что такой человек, как Пыдрус, не может быть доволен своим положением. Почему его не выдвигают? Сейчас опять выдвинули многих из тех, кого тогда преследовали. Видимо, что-то для Пыдруса все же намечают. С чего бы иначе его отнесли к активу.

– Порой я думаю, – заговорил Лапетеус, – что в свое время мы были чертовски ограниченны и узколобы. Я говорю не о других, а о самом себе. Я не смел даже обручального кольца носить! Признаюсь тебе: дома носил, а отправляясь на работу, снимал. Идиотизм, верно ведь? Теперь, – Лапетеус поднял палец, – это считают совершенно естественным.

Пыдрус смотрел на Лапетеуса.

– Дело не в кольце.

– Конечно, конечно.

– Я не носил бы кольца и теперь. Кто хочет – пусть носит. Проблема кольца – не проблема. Проблема в том, что мы никак не хотим привыкнуть думать своей головой.

После ухода Пыдруса Лапетеус долго ходил взад и вперед по комнате. Чувствовал, что их встреча была с трещинкой. Чтобы отогнать беспокойные мысли, взялся за книгу. Но книга не увлекала.

Он разозлился.

По какому праву Пыдрус смотрит на него косо? «Для чего ты мне все это рассказываешь?» Но ведь он, Лапетеус, не солгал ни слова. Разве не сказал он в свое время Юрвену, которого тогда все боялись, что Пыдрус и его рекомендовал в партию? Сказал, что и родителей не расстреляли. Если он заговорил об этих вещах, то для того, чтобы Пыдрус правильно его понял. «Понял бы, что я не мог ему помочь. И в облисполкоме был связан по рукам и ногам. Да к тому же не я занимался школьными делами. Мне подчинялась промышленность».

Хотя Лапетеус мысленно оправдывался, настроение от этого не улучшилось.

Сверху доносились голоса Реэт и ее гостьи. Видимо, дверь осталась приоткрытой.

Настроение окончательно испортилось.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Лапетеус ожидал майора Роогаса. Он велел позвонить Роогасу и попросить его прийти в больницу.

Уже пятый день у Лапетеуса не было жара. Врачи утверждали, что кризис миновал, дело пошло на поправку. Но все же порой его мучали прежняя нехватка кислорода и приступы кашля, после которых он, задыхаясь, откидывался на подушки. Изголовье постели было высоко поднято, он полулежал, полусидел. Так было легче.

Если бы Лапетеус мог ходить, он поговорил бы и с женой по телефону. В нем проснулась жажда деятельности, не хватало терпения ждать. Однако ноги еще не держали его, и врачи настаивали, чтобы он не вставал раньше времени.

Дальнейшая судьба не была безразлична Лапетеусу. Он все меньше вспоминал о прошлом и все чаще думал о будущем. Выделял три момента. Чтобы его не посадили в тюрьму. Не исключили из партии. И не вычеркнули из списка руководящих кадров. Сейчас Лапетеус жалел, что написал заявление об уходе. Этим он словно признавал свою вину. Конечно, он виноват. Но только в том, что в нетрезвом виде сел за руль и вызвал аварию.

Теперь уже Лапетеус обдумывал и взвешивал все деловито и спокойно. Кроме смерти Хаавика. Каждый раз, когда он думал об этом, у него больно сжималось сердце, словно кто-то стискивал его клещами. Он чувствовал себя одновременно обвиняемым и обвинителем, убийцей и жертвой. Сожаление, причинявшее порой почти физическую боль, смешивалось тут же с самооправданием, которое, в свою очередь, разрасталось чуть ли не до злорадства. Нет, он не хотел смерти Виктора, хотя тот подло использовал их дружбу. Иногда ему вдруг виделись широко раскрытые, испуганные глаза Хаавика, судорожно перекосившийся рот, лицо, искаженное ужасом. В такие моменты он не находил себе оправдания…

Под вечер появился майор Роогас. Он был в форме и благодаря накинутому на плечи белому халату напоминал военного врача.

– Спасибо, что ты… пришел, – сказал Лапетеус и протянул ему свою костлявую, все еще восковую руку.

– Сегодня вы выглядите гораздо лучше.

– Врачи уже… подают надежды, – согласился Лапетеус.

– Вы невероятно крепкий человек, – заметил Роогас. – На десять, нет, на сто человек бывает один такой, как вы.

– Нам, как… старым воякам… следовало бы говорить на «ты», – улыбаясь, сказал Лапетеус.

– С удовольствием, – улыбнулся и Роогас. – Значит, отныне «ты».

– Мне теперь легче… попросить у тебя… извинения… Когда ты заходил раньше… я был так… подавлен, что… было все равно… Для себя я уже… был мертв.

– Извиняться тебе не в чем, – быстро перебил Роогас. – Я тебя полностью понимаю.

– Спасибо… Видишь, как все… получилось… Из-за меня Хаавик… Я просто хотел вас видеть… Что будет дальше… не знаю.

– Я не могу себе простить, что торопился в тот вечер уйти домой, – произнес Роогас. – Тогда я не понял тебя.

– Когда-нибудь… быть может… соберемся… снова. Если выйду… из-за решеток… живым… Скажи… что меня ожидает?..

Роогас не ответил. Похоже было, что он раздумывал.

– Если… профессиональная этика… не позволяет… то я не буду расспрашивать.

– Народный суд решит. Я могу сказать только, что предусмотрено по закону. Лишение свободы от двух до семи лет.

– И ничто… не спасет… от тюрьмы? – взволнованно спросил Лапетеус. – Прежняя работа, деятельность… ранения?

– Суд учтет все, – успокоил его Роогас.

– Я уже… наказан. Тяжко… наказан…

– Состояние твоего здоровья, несомненно, примут во внимание. Есть такое понятие, как неспособность нести ответственность. Если здоровье не позволяет, чтобы человека помещать в места заключения, то его не сажают в тюрьму.

Лапетеус натянуто улыбнулся:

– Значит… полезнее было бы… остаться калекой.

– Я убежден, что в любом случае суд с пониманием отнесется к тебе.

– Я… не хотел того… что случилось. Он был… мой… друг… Я напился… Пил от удовольствия… что… пришли боевые друзья… Наконец… напился… вдребезги… Восемь лет… у… меня машина. В талоне ни одной дырки… чист… Что мне делать? Говори, Лаури… Посоветуй… Стань выше, чем… смог быть я…

Роогасу было тяжело смотреть на Лапетеуса. На его волнение, горе, страх. Но какая-то нотка в словах Лапетеуса звучала надтреснуто. Самосожаление? Попытка растрогать его? «Нет, он просто несчастен», – подумал Роогас.

– Прежде всего поправляйся. Это самое важное. Беспокоиться о судебном процессе еще рано. Прокуратура и суд не так уж бессердечны, как думают. Прежде всего они справедливы, почему же вдруг к тебе отнесутся жестоко?

Лапетеус жадно вбирал слова Роогаса. Но ему казалось, что Роогас ничего для него не сделает. Посочувствует и этим ограничится. Что-то кольнуло его. И впрямь – старые товарищи бросили его. Даже Роогас, которому он помогал и которого защищал своим авторитетом.

– Теперь… мне… все… ясно, – сказал Лапетеус, делая долгие паузы между словами.

– Я говорил с твоей женой, – произнес Роогас. – Она о тебе беспокоится.

Лапетеус негромко заметил:

– Я предложил Реэт развестись.

Роогас не понял, почему Лапетеус сообщил ему об этом.

– Еще… до несчастья… мы говорили… о разводе… Наш… брак… не был так… гармоничен… как думают.

Майору Роогасу стало еще труднее смотреть на Лапетеуса. Их разговор продолжался недолго. Был, правда, один вопрос, который Роогас хотел задать, но побоялся, что это плохо подействует на больного. Пусть Лапетеус сперва поправится. Когда наступит подходящее время, он спросит, откуда Лапетеус узнал, с кем он столкнулся. Роогас должен спросить об этом. Обязательно должен. И тут он обнаружил, что больше не чувствует себя виноватым.

2

Лапетеус действительно говорил со своей женой о разводе еще до аварии. Произошло это после празднования дня рождения Реэт.

На вечере все было как обычно.

Жена уговаривала гостей кушать и выпивать, ей спели «Да здравствует»[17]17
  Традиционная эстонская песня с пожеланием долгих лет жизни.


[Закрыть].

Лапетеус наполнял рюмки и пил свою до дна. После пятой или шестой он положил руку на колено сидевшей рядом жены профессора. Она не оттолкнула его.

Реэт флиртовала с Хаавиком.

Профессор Саммасельг говорил Муруку:

– Американцы исследовали сотни препаратов и пришли к выводу, что растительное масло самое действенное средство против склероза. Я рекомендую вам, друзья: откажемся от животного масла и мяса и перейдем на оливковое и подсолнечное масло.

Лапетеус убрал свою руку и сразу ощутил на своей ноге легкое прикосновение.

Мурук разглагольствовал:

– И газеты пишут, что в Астрахани и Рязани меньше сердечников, чем в Эстонии, Почему, спрашивают они, и отвечают: в Эстонии много едят животных жиров – шпика, свинины, масла, яиц…

– Это правильно, очень правильно. Могу вас заверить…

Мурук не дал договорить перебившему его профессору Саммасельгу.

– Извините, я еще не кончил, – зло сказал он. – Сало, шпик, свинина, масло, яйца… Из-за излишнего употребления сала, шпика, свинины, масла и яиц инфаркты и инсульты. В три раза больше, чем в Астрахани и Рязани. Но почтенные медики не учитывают, каково состояние нервов у среднего эстонца. Одна власть приходит, другая уходит, один уклон кончается, другой начинается, все смешалось, нет ничего твердого и постоянного. Что это значит для нервов, уважаемый профессор? Играют на нервах, на нервах народа. А обвинить во всем масло и свинину проще всего.

Лапетеус подумал, что Мурук все извращает и нужно бы прищемить ему язык, но не стал утруждать себя.

– Не стоит говорить о таких мрачных вещах, – засмеялся Хаавик. С годами его лицо несколько обмякло, но еще сохранило моложавость. – Будем так же веселы, как всегда радостна и оптимистична наша новорожденная. За здоровье очаровательной хозяйки!

– Мрачные вещи, – пробурчал себе под нос Мурук, который немного побаивался Хаавика. – Ничего больше не понимаю. Если бы к маю и к октябрю на площади Победы не вывешивали портретов, то никто бы не знал, на кого можно и на кого нельзя опираться.

Профессор захихикал.

– До этого я не додумался. Портреты, гм… Действительно, замечательный барометр. В отношении растительного масла вы ошибаетесь. Нервная система, конечно, но… Между прочим, мы и в других делах грешим против своего здоровья. Гулять, есть, ложиться спать нужно точно. По часам. Что говорит учение Павлова? А сам Павлов! Точность до минуты. Сколько он прожил!

Андрес Лапетеус насмешливо заметил:

– Прогулка, еда, сон… Вы забыли самое главное – работу.

– Вы правы. Работа, конечно, работа должна занимать центральное место. Но и в работе огромное значение имеет точность. Никогда нельзя прямо с работы мчаться к котлетам. Голова еще гудит от мыслей, а ты торопливо глотаешь куски. От такой еды пользы нет. Организм нужно в прямом смысле слова подготовить к еде. Перед обедом – отдых. По крайней мере минут двадцать пять – тридцать. Минимум. Успокаиваются мысли. Подождем, пока сердце войдет в нормальный ритм. Тогда, пожалуйста, садитесь за стол.

Жена профессора по-прежнему прижималась к ноге Лапетеуса коленом.

Лапетеусу стало скучно. Он уже давно заметил, что больше его ничто не интересует. Не волнует и то, что жена профессора, видимо, готова на все. Лапетеус не следил за разговором, который до тех пор, пока среди гостей сидел профессор, шел о здоровье. Потом Саммасельг изнемог от вина и жирных закусок. Лапетеус уже заранее знал, кто может что сказать. Раньше он чуждался знакомых Реэт. Они казались ему пустыми мещанами, несмотря на звания доцентов или профессоров. Теперь он свыкся с ними. На вечеринках, которые Реэт охотно устраивала, Лапетеус крепко напивался и пытался оскорбить свою жену, которую в пьяном виде не терпел. Реэт знала это и уходила в таких случаях спать в другую комнату.

Больше они не нуждались друг в друге, это Лапетеус понимал и в трезвом состоянии. Вся их совместная жизнь стала только привычкой. Иногда среди монотонных дней выдавались деньки поярче. Один из таких дней был тогда, когда старания Лапетеуса увенчались успехом, и они, продав «Победу», купили новенькую «Волгу». Тогда оживление длилось несколько дольше. Лапетеус назвал Реэт замечательной женщиной, а Реэт после многолетнего перерыва снова сказала ему «железный человек». Но потом все опять пошло старым путем.

Порой Лапетеус с ужасом думал, что не только отношения с Реэт, но и вся его жизнь превратилась в сплошную привычку. Он был по-прежнему требователен к себе и подчиненным, его считали толковым директором, и он успокаивал себя этим, но все же время от времени ощущал, что все это самообман. И сейчас приближался такой момент. Лапетеус боялся минут, когда он был не в силах оправдывать себя. Когда он неопределенно ощущал, что не стал вершителем больших дел из-за своего «я», чье благополучие, чей покой он всегда считал наиболее существенным. Он работал старательно потому, что на лодырей смотрят косо. Если бы он не боялся, что отступление повредит его репутации, он ушел бы из развалин дома. У него не было своей великой цели, во имя которой он мог рисковать. Значит, он был не лучше Мурука или Саммасельга. Он остался чиновником. Только чиновником. Такие люди не ведут жизнь вперед…

К черту все.

Он налил и выпил подряд несколько рюмок водки. Нога жены профессора была теплая и мягкая.

Лапетеус презрительно смотрел на сидящих за столом. На Реэт, которая, хохоча, совала Хаавику в рот кусок торта. На Мурука, говорившего о человечности и гуманизме. На Саммасельга, который соскабливал крем со своего куска торта, чтобы не испортить здоровья. На жену профессора, которая подбадривала его своим затуманенным, влажным взглядом. И на всех остальных. Смотрел на них и хотел крикнуть им в лицо, чтобы они убирались отсюда из-под их крыши.

Он слыхал, как Хаавик спросил у Реэт:

– Что с Андресом?

– Железный человек!

В голосе Реэт звучала насмешка. Оба они заговорщицки усмехались.

Лапетеус встал. Он должен уйти отсюда. Немедленно. Все равно куда. Главное – подальше от этого дома с сиренево-лиловыми дверями. Туда, где люди. Хотя бы к своим военным товарищам. Он, Андрес Лапетеус, еще совершит что-нибудь необычное.

Вышел в прихожую, оттуда на двор.

Вдоль улицы дул холодный ветер.

Лапетеус долго стоял на ступеньках, потом, зябко поведя плечами, вернулся обратно в дом.

3

Хаавик прекрасно понял, на что намекала Реэт. Что железный человек вовсе не железный человек. Что она, Реэт, разочаровалась в своем муже. И еще на что-то, щекотавшее самолюбие Хаавика.

– Андрес сегодня немного странный, – сказал он ей, будто сочувствуя Лапетеусу.

– Вы хороший друг…

Реэт смотрела мимо Хаавика. Глаза у нее стали грустными.

– Мы старые друзья, это так. Доводилось под одной шинелью спать и с одного котелка пшенную кашу есть. Война повлияла на всех нас. Он просто перетрудился. Андрес никогда не дает себе поблажки. Первые годы после войны и работал и учился, это требовало огромной энергии. Я предупреждал его, что при такой круглосуточной гонке он быстро износится, но он не послушал меня.

Реэт подняла свой грустный взгляд на Хаавика.

– Ни одному человеку я не жаловалась на наш брак. Но от вас, как от друга Андреса, я скрывать не буду. Последнее время Андрес вечно не в духе. Меня он больше не любит. Всем недоволен. Мне трудно, очень трудно. Я замужняя женщина, а чувствую себя крайне одинокой. Андрес, наверно, никогда меня не понимал.

– Я поговорю с ним, – загорелся Хаавик, – Как друг с другом. Мы должны узнать, что его мучает. Он стоящий человек. Хорошо, что вы сказали мне об этом. Мы снова вернем его к жизни и к вам.

Реэт грустно усмехнулась. Она положила свою руку с длинными, чуть-чуть вздрагивающими пальцами на руку Хаавика и сказала:

– Не делайте этого, Виктор. Я доверилась вам, не предавайте меня. Не хочется, чтобы он узнал об этом. Я от всех скрывала, какой он на самом деле. Ваш разговор ничему не поможет. А моя жизнь стала бы… еще мучительнее.

Хаавик ощущал, как словно что-то из ее руки переливается в него, и возбуждение усиливалось.

– Я… не понимаю Андреса. Что ему не хватает? У вас такой красивый дом. Модный, со вкусом отделанный, уютный. Машина. Не каждый может позволить себе автомобильные путешествия на Кавказ и в Карпаты. Чего он еще хочет? Чего он еще требует от жизни?

Хаавик остановился, потом продолжал:

– Я, проуа [18]18
  Проуа – обращение к замужней женщине, соответствует слову «мадам».


[Закрыть] Реэт, – не удивляйтесь, что я пользуюсь этим словом, но советская власть еще не успела создать новые обычаи в светских взаимоотношениях, – я не осмеливался говорить о вас, проуа Реэт, но теперь я скажу. Не сочтите меня за льстеца, хотя я нахожу, что старые, добрые традиции галантности нуждаются в восстановлении. На месте Андреса, будь у меня такая жена, как вы, я был бы сверхсчастлив. Я действительно не понимаю его.

Общество разбилось на группы. Жена профессора ходила из комнаты в комнату, она явно разыскивала Лапетеуса.

– Извините, – поднялась Реэт, – нельзя забывать о моих обязанностях хозяйки.

Она приказала убрать со стола закуски и заменить рюмки для водки коньячными. Заиграла радиола, и первый танец Реэт танцевала с Хаавиком.

– Я хотел бы оказаться на месте Андреса, – шептал он. – Мне было бы достаточно только вас. Машину и дом мы могли бы оставить ему.

Реэт серьезно посмотрела на Хаавика.

– Вы все принимаете за шутку. А я сейчас заплачу. Сегодня мой день рождения, а посмотрите, как он ведет себя. Бычится на всех и… Вы же сами видите.

Хаавик видел. И он в самом деле не понимал Лапетеуса. Ведь у Андреса было все, что могла дать жизнь. Он директор среднего предприятия – всем ведь не хватает министерских постов. В конце концов, директор на своем предприятии больший хозяин, чем министр в своей системе. Жена у него просто золото. Без Реэт у Андреса не было бы ни дома, ни машины. Думается, что и в постели она едва ли остается холодной и вялой. Какие у нее живые пальцы. Реэт уже далеко за тридцать, а танцует она как восемнадцатилетняя; Упруго и гибко.

Андресу повезло больше всех из них. Заведующий отделом Министерства лесной промышленности, заместитель председателя облисполкома, директор комбината. Почти наивысшая сфера. И опять Хаавик удивлялся, чего еще Лапетеус требует от жизни.

По сравнению с ним ему, Виктору Хаавику, везло гораздо меньше. Будь он редактором, тогда другое дело. Но редактором ему никогда не бывать. Он сделал большую ошибку, недооценил значение диплома. А сейчас учиться уже поздно, проспал хорошие денечки. Андрес оказался дальновиднее, сумел получить диплом вовремя. Хаавик теперь считал окончание политехнического института самым гениальным шагом Лапетеуса.

Он и Реэт танцевали вместе и второй и третий танец. Хаавик был в превосходном настроении. Реэт волновала его. Он видел, как напился Андрес, и проводил друга в спальню.

– Знаешь, Виктор, – говорил ему Лапетеус, с трудом поднимаясь по лестнице, – мне все надоело. И ты тоже. Ты страшный лицемер. Для тебя социализм – это голая бабья задница, и ничего больше. Иди к черту!

Хаавик спустился по лестнице. Он злился на друга. Так не говорят даже в пьяном виде.

– Железный человек! – снова сказала Реэт.

– Вам очень тяжело, – согласился Хаавик. – Я начинаю догадываться, что мучает Андреса. Он ограниченнее, чем я до сих пор считал. Узколобый и мелочный. Но я все же поговорю с ним. Я не могу видеть вас несчастной,

Хаавик ушел вместе с последними гостями. Через двадцать минут он тихонько постучал в дверь.

– Вы с ума сошли? – сделала большие глаза Реэт.

– Уйдемте из этого ужасного дома, – серьезно сказал Хаавик. – Вы не можете жить с Андресом, а я не могу жить без вас.

Реэт не сказала ни слова. Поднялась по лестнице и прислушалась у сиренево-лиловой двери. Было слышно, как муж ворочался в постели и что-то бормотал во сне.

Реэт спустилась вниз и провела Хаавика в маленькую угловую комнату.

– Вам придется скоро уйти, – деловито сказала она. – Андрес просыпается в шесть часов.

4

– Я приглашаю к нам своих военных товарищей, – сообщил на следующий день жене Лапетеус.

– Кто они? – спросила Реэт.

– Майоры Пыдрус и Роогас, сержант Паювийдик, Хаавика ты знаешь, и лейтенант Каартна.

– Кто они теперь?

– Роогас старший государственный автоинспектор, Пыдрус работает в системе народного образования и так далее.

– Почему ты приглашаешь именно их? – усмехнулась Реэт.

Лапетеус несколько смешался.

– Ты можешь позвать свою Хельви одну. Для чего другие? Я не побегу никуда жаловаться.

Лапетеус, как это случалось часто в последнее время, рассердился на свою жену. Ему показалось, что Реэт нарочно дразнит его. Припомнился вчерашний вечер и то, как она запихивала Хаавику в рот кусок торта, каким тоном сказала «железный человек» и как они с Виктором танцевали. Он ощутил, что кровь ударила ему в голову, но усмирил себя.

– Каартна, насколько я знаю, живет с Пыдрусом, – наобум сказал Лапетеус, чтобы успокоить жену. Несколько лет тому назад Хаавик намекнул на это, теперь слова Хаавика пришли на память.

Реэт засмеялась еще ироничнее.

– Милли состоит в законном браке.

Милли была жена профессора Саммасельга.

– Замолчи! – потеряв самообладание, рявкнул Лапетеус.

Реэт не отступилась.

– Все видели, как ты ей колени гладил. Профессор уезжает, иди туда и натешься досыта. Милли моложе, чем твоя Каартна. Товарищ Каартна! Один из военных товарищей! О господи, какой ты пошляк, какой ты мерзкий, Андрес!

Лапетеус считал, что он насквозь видит Реэт. По его мнению, она опять притворялась. На этот раз изображала ревнивую жену. Вероятно, у нее новый поклонник. В таких случаях Реэт пользовалась всякой возможностью сделать ему сцену, обвинить его в неверности, грубости, холодности, развратности и в тысячах других грехов. Этим Реэт, наверно, успокаивала свою совесть. Или просто применяла тактику некоторых боксеров – в любом случае атаковать первыми. Ведь муки совести чужды Реэт. Она обманывала его с первых дней их знакомства и совместной жизни.

Лапетеус постарался сказать как можно спокойнее:

– Они придут в воскресенье.

– Ты действительно можешь пригласить одну Каартна. Я приготовлю вам бутерброды, накрою стол, вскипячу кофе и переночую у какой-нибудь подруги.

На ресницах Реэт блеснули слезы.

Лапетеусу припомнилась их первая совместная поездка из Нымме в город и поведение Реэт. Она сказала тогда: «Если ты не хочешь, мы и не будем праздновать свадьбы. Зарегистрируемся в загсе, купим бутылку вина и пойдем спать». И сегодня все было такое же: звучание голоса, поза, слезы на ресницах. До сих пор этот эпизод сохранялся в памяти Лапетеуса чистым и нежным, теперь был испачкан и он. С искренним сожалением Лапетеус сказал:

– Знаешь ли ты сама, что делаешь?

Реэт не поняла. Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Ты уничтожаешь все прекрасное, что нас связывает.

– Если ты считаешь, что нас ничего больше не связывает, то мы можем разойтись, – ледяным тоном произнесла Реэт. – До тех пор, пока найдешь новую квартиру, жить можешь наверху.

Лапетеус понял, что жена старалась поразить как можно больнее. Но он должен сейчас сохранить спокойствие. Иначе их ссора окончится еще омерзительнее. Однако сдержаться все же не смог:

– Значит, ты нашла теперь своего министра?

– Ты гнусен, гнусен, гнусен! – закричала Реэт, так как муж задел ее за живое. – Я ошиблась в тебе! Ошиблась, слышишь! Я действительно приняла тебя за человека, который может горы с места сдвинуть. И как же я проглядела! Хорошо, что тебя, бездарь, и на теперешнем-то месте держат. Кто мечтал о звании председателя облисполкома? Наверно, помнишь, что ты мне нашептывал по ночам? Эгоист, эгоист, эгоист! Хочешь и меня убрать со своего пути, как оттолкнул Каартна? Слава богу, что хоть ребенка от тебя нет!

Руки и лицо Лапетеуса побагровели. Реэт жалила безжалостно. Он вышел из комнаты злой на себя, на всех.

На следующий день Реэт снова завела этот же разговор.

– Ты обдумал? – спросила она.

Лапетеус решительно ответил:

– Я уже звонил друзьям. Они придут в воскресенье в семь часов.

– Не отвиливай.

– Я тебя не понимаю.

– Хочешь ты развода или нет?

Лапетеус не разобрал, притворялась Реэт или говорила серьезно.

– Я ни слова не сказал о том, чтобы нам разойтись, – осторожно ответил он.

– Ты всегда любишь устроиться так, чтобы другим приходилось начинать неприятные разговоры. Ладно, я согласна. Мне приходилось уже столько глотать горьких пилюль, что могу еще и это сделать. Я не хочу больше жить с тобой.

В голове у Лапетеуса пронеслось несколько мыслей. Первая: «Реэт притворяется». Вторая: «Откуда я возьму квартиру?» Третья: «К черту все». Четвертая: «И дом на имя Реэт». Пятая: «Развод бросит на меня тень». Шестая: «Машина останется мне». Седьмая: «Чего она добивается?» Восьмая: «Скандала не нужно». Девятая: «Виктор – свинья». Десятая: «Она не серьезно, хитрит». И так далее.

– Я не дам развода, – сказал он наконец.

– Почему? Боишься, что тебя начнут обвинять в моральном разложении? Успокойся, я не побегу жаловаться в райком, как это сделали бы жены твоих коллег. Всю вину возьму на себя.