Текст книги "Происшествие с Андресом Лапетеусом"

Автор книги: Пауль Куусберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Андрес Лапетеус не прислушивался к словам Хаавика. Он думал о поднятой руке Хельви. Хельви крайне прямолинейна. Она способна идти напролом. И если бы Хельви на собрании сидела рядом с ним, если бы между ними ничего не произошло, тогда и он полез бы на рожон. И голосовал бы за Пыдруса. И, быть может, они пошли бы в кафе втроем. Нет, Виктор знает, что говорит: женитьба на Хельви оказалась бы ошибкой.

– Тебя я знаю и понимаю твой гнев против классовых врагов, – торопливо сказал он. – Я не отношу к ним Пыдруса и Хельви, особенно ее. Она замечательная девушка. А Пыдрус пусть обвиняет не других, а себя. На собрании он сам признался, что был слеп и не заметил, как классово чуждые элементы захватили в школах ключевые позиции. И что он не учел факта обострения классовой борьбы на теперешнем этапе нашей жизни. Юрвен прав, утверждая, что главная ошибка деятелей вроде Пыдруса в том, что они отдалились от народа, что они в своей работе не опираются на указания Сталина. Даже недооценивают их.

Неожиданная разговорчивость Лапетеуса показалась Хаавику немного странной. Он решил, что причина – его рассказ и что Лапетеус до сих пор неравнодушен к Хельви.

5

Разговор Хельви и Пыдруса, подслушанный Хаавиком, проходил так.

Пыдрус: – Порой я чувствую себя мальчишкои, у которого на губах молоко не обсохло и который ничего не умеет. Хотелось бы сделать все хорошо, но… Что мы закажем?

Хельви: – Я только выпью кофе.

Пыдрус: – Кофе здесь плохой. Поедим.

Хельви: – Я не понимаю Юрвена.

Пыдрус: – Пожалуй, возьму омлет. Советую и вам.

Вы похудели.

Хельви: – Только кофе. И пирожное, если я выгляжу такой уж тощей.

Пыдрус: – По-моему, цели у Юрвена самые хорошие. Выпьем что-нибудь? Быть может, вина?

Хельви: – Нет, а то я сегодня способна напиться допьяна. Но если вам охота, то закажите.

Пыдрус: – Триста граммов. Это не много. Напиться не поможет. Я не люблю плаксивых людей, а вино делает людей жалостливыми.

Хельви: – На фабрике было лучше. Мне нравится физическая работа. Такая работа, результаты которой можно видеть и рукой пощупать.

Пыдрус: – Значит, договорились: один омлет, два пирожных – потому что вы такая худенькая, – одного не хватит; два кофе и триста граммов вина. Если вы не хотите, я выпью один.

Хельви: – Я все же не понимаю Юрвена. Вижусь с ним почти ежедневно, но сущности его не уловила. Закажите и мне омлет. При условии, что вы съедите одно пирожное.

Помолчали.

Пыдрус: – Я вам благодарен.

Хельви: – Я уйду, если вы будете так продолжать.

Пыдрус: – Извините, вы правы.

Снова тишина.

Пыдрус: – Знаете, что меня больше всего заставляет задуматься? У меня появились новые друзья. Люди, которые раньше на меня зубы точили, теперь выражают свое сочувствие. Неужели они действительно считают меня своим единомышленником? Это было бы ужасно.

Хельви: – Они не считают вас своим единомышленником. Они только надеются, что из вас может выйти их единомышленник.

Пыдрус: – И это ужасно.

Хельви: – Будет ужасно, если вы не обманете их надежд.

Пыдрус: – Нет, я все же дал им основание своей деятельностью. Я подходил к людям как к отдельным личностям и не принимал их как выразителей классовых интересов. Слепой попадет в болото.

Хельви: – Я не сомневаюсь, что вы найдете дорогу, которая выводит с болота.

Пыдрус: – Иногда вы очень жестоки. Я надеялся вы скажете, что я и не падал в болото.

Хельви: – Я рада, что вы не утратили чувства юмора,

Пыдрус: – Мне хорошо с вами.

Хельви: – Вы не первый говорите мне это.

Пыдрус: – Извините.

Тишина.

Пыдрус: – А омлет хорош.

Хельви: – Вам остается еще поговорить о погоде.

Пыдрус: – Критику принимаю. И правда, глупо с моей стороны говорить сейчас об омлете.

Хельви: – Знаете, что я сейчас подумала? Что после того, что произошло, вы никому больше не доверяете. Даже самому себе. Вы подавлены, оскорблены, вы растерянны, а прикидываетесь каким-то… снобом.

Пыдрус: – Возможно, что вы правы. Но сноба я не разыгрываю. И веры не потерял. Я доверяю партийным товарищам. Мадис Юрвен еще не партия.

Хельви: – Вы должны все преодолеть.

Пыдрус: – Если быть откровенным, то я действительно растерян. Понимаю, что я не смог сделать того, что нужно было сделать. Я страдал политической куриной слепотой и не видел людей насквозь. Но… почему меня выгнали, как прокаженного?

Хельви: – Этого многие не понимают. И те, кто проголосовали за предложение Юрвена.

Пыдрус: – Я считал, что нет ничего хуже войны.

Хельви: – И нет.

Пыдрус: – Когда тебя считают предателем, это еще хуже.

Хельви: – Никто не считает вас предателем. Даже Юрвен.

Пыдрус: – Хорошо, что вы пошли со мной.

Хельви: – Это неважно, что я пошла. Когда нам тяжело, всегда приходит кто-то из товарищей.

Пыдрус: – Жаль, что первые годы практики построения социализма я сдал на «неудовлетворительно».

Чертовски жаль.

Хельви: – Я не люблю людей, которые говорят о социализме так, как будто они построили уже несколько коммунистических обществ.

Пыдрус: – Теперь вы позволите поговорить о еде и о погоде?

Хельви: – Налейте мне вина.

Пыдрус: – Закажем еще по омлету?

Хельви: – Нет, больше мы ничего не закажем. Говорите, о чем хотите. Я разрешаю вам все…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Реэт Лапетеус быстро поправлялась, и врачи разрешили ей выписаться из больницы.

Дома она немедленно начала действовать. Весь вечер звонила друзьям и знакомым. Разговаривала и с Энделем Муруком.

В телефоне задребезжал недовольный голос:

– Доцент Мурук слушает.

– Ты меня не узнаешь? Или не хочешь больше узнавать? Скажи честно.

Голос в телефонной трубке зазвучал по-иному.

– Ты, Реэт! Извини. Сочувствую тебе от всего сердца. Завтра же утром заеду к тебе. Как с Лапетеусом? То есть… с Андресом?

Реэт вздохнула.

– Врачи не говорят. Боюсь, что… Ты не представляешь себе, Эндель, что я пережила… Какого адвоката ты посоветуешь?

– Дебина. Крепкий юрист. Настойчивый, со связями. Я говорил со своим приятелем из суда. Он посоветовал именно Дебина. И сказал, что от самого страшного Андреса можно спасти.

Реэт снова вздохнула.

– Из больницы в тюрьму. Я этого не переживу.

Голос Мурука звучал энергично, ободряюще:

– В тюрьму? Нет, Реэт. Этого Дебин не допустит. Между прочим, безупречная биография твоего мужа в руках такого защитника, как Дебин, – козырной туз. Дважды ранен, два ордена, четыре медали, две грамоты Верховного Совета, с десяток служебных благодарностей. Член партии, принадлежащий, так сказать, к республиканскому активу, и так далее. Мы уже немного посоветовались с Дебином, он настроен очень оптимистично. Я понимаю, что тебе сейчас невероятно тяжело, но самые трудные дни, видимо, уже позади.

Реэт оживилась.

– Я знала, что ты меня поддержишь, – тихонько сказала она. – Спасибо, Эндель. Но ты не принимаешь во внимание самого ужасного. Грязи, которую сейчас разводят вокруг меня.

– Наплюй на сплетников. Большинство просто завидуют тебе.

Какое-то время она молчала. Потом прошептала:

– Быть может, процесса и не будет… Андреса могут… отнести из больницы на кладбище.

Реэт всхлипнула.

– Успокойся. Зачем ты рисуешь себе такие страшные картины? Я говорил с врачами. Его состояние не так уж безнадежно. Сейчас ты видишь все в излишне черных тонах. Я еду к тебе.

Держа телефонную трубку возле уха, Реэт подумала, что лучше бы Мурук приехал завтра. В комнатах не прибрано, и сама она выглядит плохо. Почувствовала себя очень усталой.

– Спасибо, – сказала она едва слышно. – Жду тебя завтра. Сегодня мне тяжело говорить. И состояние у меня еще неважное. Врачи не хотели выпускать из больницы. Я дала слово, что буду соблюдать предписанный режим. Когда я могла бы повидать Дебина?

– Да хоть завтра.

– Привезешь его с собой?

– Сперва я должен с ним договориться.

– Думаешь, что он наиболее подходящий?

– Я убежден в этом. Дебин ориентируется в тонкостях закона и умеет воздействовать на судей. К тому же у него есть необходимые знакомства. Он вообще не берется за безнадежные дела. Завтра в одиннадцать я буду у тебя. Если удастся связаться с Дебином, то вместе с ним. Кстати, Дебин делает чудеса для тех, кто умеют ценить его работу.

Реэт усмехнулась, хотя и не видела своего собеседника. Но если бы Мурук сидел здесь, тогда она вряд ли усмехнулась бы.

– Скупиться я не буду. Можешь дать понять ему это. Жду вас. До свидания. Ночь будет ужасная… До свидания.

– Все окончится хорошо. Желаю наилучшего. Поправляйся.

После разговора с Муруком Реэт пошла в гараж, куда дядя распорядился поставить разбитую «Волгу».

Передняя часть машины была сплющена, левая дверца качалась на одной петле. Блок мотора, отброшенный к переднему сиденью, наклонился под каким-то странным углом рядом с искривленной рулевой штангой. Между помятым, искореженным радиатором и воздушным фильтром виднелось динамо. Аккумулятор кто-то снял. От ветрового стекла осталась только узенькая полоска, напоминавшая тупые зубы пилы.

Левого переднего колеса не было. Потом Реэт заметила, что оно стояло у стены. Перекосившийся кузов опирался на шкворень.

Кузов и багажник были во вмятинах. Одно из задних колес неестественно накренилось.

На полу машины, между сдвинутым с места мотором и рулевой штангой, чернело пятно.

«Масло или кровь, – подумала Реэт. – Наверно, кровь».

Потом она огляделась вокруг, беспокоясь за ковры.

Их она в гараже не обнаружила.

Услыхала сзади голос дяди.

– Когда я в то утро вернулся, весь дом сверкал огнями. И в гараже горел свет.

Реэт не повернулась к нему.

– Рама погнута, задний мост разбит, – говорил дядя. – Ремонт будет стоить столько же, сколько новая машина.

– Где ковры? – не поворачиваясь, спросила Реэт.

– В подвале. Один я постирал и почистил. Но огромное пятно осталось. Кровь ничем не отмоешь. А он выживет?

Она пожала плечами. Потом сказала:

– Калекой останется.

Маленький человечек, шаркая, обошел вокруг машины.

– Кто знает, пенсию-то он получил? Посадят. Ну, а если совсем калека, то, может быть, и не посадят.

Реэт промолчала.

– Поднес он тебе подарочек. Этого можно было ожидать. Послушалась бы ты меня вовремя.

Теперь Реэт ходила вокруг «Волги».

Дядя продолжал своим тонким, хнычущим голосом:

– Придется тебе его кормить, ухаживать за ним.

– Утром придет Мурук с адвокатом, – проронила Реэт.

Потом она ушла из гаража.

Свернутые в рулоны ковры стояли в углу подвала.

«Здесь сухо», – подумала Реэт. Она напрягла память, но не вспомнила названия средства для выведения кровяных пятен.

За ужином она сказала дяде:

– Я буду опять спать наверху.

– Ты еще молодая женщина.

И Реэт разрыдалась.

2

Через день она пошла в больницу. Вызвала сестру и передала ей крохотный пакет и букетик гвоздик.

– Отдайте это, пожалуйста, директору Лапетеусу.

– Вы могли бы сами отнести.

Ответ сестры поразил Реэт.

– Разве… к нему… можно?

– Врачи не запрещают. И он успокоился.

При входе в палату самоуверенность покинула Реэт. Она приблизилась к постели, где на спине, все еще в бинтах, лежал Андрес. Не знала, с чего начать. Остановилась перед постелью, безмолвная, растерянная. Чувствовала на себе взгляд Андреса и боялась посмотреть на мужа.

Оба молчали.

– Здравствуй, – он заговорил первым.

– Андрес, – прошептала Реэт.

Словно придя к какому-то решению, она села на край постели и склонилась над больным. Волосы коснулись его желтых рук, лежавших на груди.

– Андрес, – снова прошептала Реэт.

Она видела перед своими глазами костлявые пальцы. Слышала свистящее, словно захлебывающееся дыхание. «Умрет, несомненно умрет», – мелькнула мысль.

– Зачем ты пришла?

Голос Андреса Лапетеуса хрипел. Его слова больно задели ее. Перед глазами она все еще видела восковые руки Андреса. Быстро заговорила:

– Во всем виновата я. Надо было остаться дома. И ничего бы не случилось. И… товарищ Каартна не откусила бы от меня кусок. Сожалею, ах как я сожалею! Я вела себя глупо. Прости меня, Андрес. Уже в квартире Айно у меня возникло странное предчувствие. Охватило беспокойство, думала, как ты справишься с приемом гостей. Мысленно я все время упрекала себя.

Реэт посмотрела мужу прямо в глаза.

Они чуждо поблескивали. Его тощее, словно уменьшившееся лицо было также желтым, как и руки. Остро выдавались скулы. Резче выделилась линия подбородка. Но больше всего изменились глаза. Вернее, другим стал взгляд, который он не отводил от нее. Реэт показалось, что в нем был упрек. И холод. Вызывающая холодность.

– Когда я случайно встретилась с Виктором, который возвращался из Раквере… Ты не знаешь об этом, позволь, я объясню. Сперва я пошла в гости к Айно. С Эрной предварительно договорились, что приеду к ней часов в одиннадцать, когда они вернутся из театра. Ночевать у Айно я не могла, у них тесно. Но мы с Айно увлеклись и болтали до часу ночи или даже дольше. Конечно, дольше. На улицах было пусто, автобусы уже не ходили. Я пошла на остановку такси. Мимо проезжал Виктор. Заметил меня и остановился. Было так неловко просить, чтобы он отвез меня в Пирита. К счастью, он не спросил, почему я туда еду. На полдороге закапризничал мотор. Виктор говорил что-то о зажигании и карбюраторе, не помню точно. Он попал в затруднительное положение. Потом какой-то таксист наладил нам мотор… И почему только я не осталась дома.

Реэт умолкла, ожидая, что скажет Андрес. Но он закрыл глаза и лежал неподвижно. Реэт снова повторила, что во всем виновата она.

Тогда Андрес Лапетеус сказал:

– Мы должны разойтись. Ты права.

– Теперь – ни за что, – быстро произнесла Реэт.

Ей показалось, что уголки губ у мужа покривились.

«Он ненавидит меня».

– Тебе лучше, если…

– Нет, нет, нет! – прервала она его. – Я не за этим пришла сюда. Не говори так. Прости меня, Андрес. Прости мне все. Тебе сейчас крайне тяжело. И мне не легко. По сравнению с тобой я почти не пострадала. На свое состояние не жалуюсь. Посмотри на меня: ведь я совсем здорова. Только немного похудела. И все же мне страшно. За тебя, Андрес. Из-за несчастья, в котором я главная виновница.

Движением руки он прервал ее. Реэт заметила, что рука мужа бессильно дрожит.

– Позволь мне договорить, – взволнованно продолжала она. – Я так хочу, чтобы ты меня понял. Тогда мне будет легче. И тебе, дорогой. Тебя я ни в чем не обвиняю. Ведь причина всему – я, и это меня ужасно мучает. И Виктор не обвинял бы тебя. Даже защищал бы, но его больше нет. Удручающее совпадение, Андрес. Не задержись я у Айно… Не проезжай Виктор случайно мимо на Центральной площади… Не уйди я из дому… Но я ушла, заболталась у Айно, Виктор проезжал мимо и… Ты доложен простить. Потому что все началось с меня. С моей ревности к твоей… Ведь эта Каартна была твоей первой женой. Я не хотела встречаться с ней. Я ничего от тебя не скрываю, Андрес. Я чувствовала и сейчас чувствую, что ты все еще любишь ее. Поэтому я и не смогла остаться дома. Я виновата перед тобой. Мне будет в тысячу раз легче, если ты простишь меня.

Реэт умолкла. Она ждала, что скажет муж. Не отво-дила взгляда от его лица.

– Мне нечего тебе… прощать, – произнес Андрес.

Реэт снова подумала, что он ненавидит ее. Опустила глаза, посмотрела в окно. Чувствовала себя скверно.

– Я говорила с врачами, – принужденно продолжала она. – Твое состояние не так уж плохо. Через месяц-другой поднимешься на ноги. Так заверяют они. Я консультировалась у юристов. В этом отношении тоже ничего страшного не ожидает. Мы условились, что тебя будет защищать адвокат Дебин. И по партийной линии, вероятно, поймут.

– Теперь ты… естественна, – вставил Лапетеус.

Реэт не поняла, что он этим хотел сказать. Но в его взгляде прочла явную насмешку. Неужели она действительно ничего больше не значит для Андреса?

– Нам тяжело изменить себя, – прощупывающе сказала она..

По лицу Лапетеуса скользнула гримаса. «Какой он желтый», – подумала Реэт. И потом: «Он убил Виктора».

– Оставь меня одного, – потребовал Лапетеус. – Я не могу больше… слушать.

– Ты мне прощаешь?

Он отвернулся.

Реэт поднялась.

– Я приду завтра.

– Не приходи.

– Позволь, – попросила она.

– Мне… тяжелее, когда ты приходишь.

– А послезавтра? Через неделю?

Лапетеус закрыл глаза.

Из больницы Реэт поехала в совнархоз. Она хотела узнать, как теперь относятся к Андресу в Управлении легкой промышленности.

3

После ухода Реэт Лапетеус долго лежал с закрытыми глазами, ни о чем не думая. Он очень устал. Пальцы словно свинцом налились.

Потом вдруг нахлынули воспоминания, которые он упорно отгонял.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

С Силларт он познакомился ближе после того, как она пригласила его в гости. На новоселье, как она сказала.

Приглашая его, Реэт стояла посредине кабинета. Высокая, белокурая, она заразительно улыбалась.

По другую сторону письменного стола выпрямился Андрес Лапетеус. Большой, с широкими, угловатыми плечами, серьезный.

Приглашение было неожиданным. Удивило его и то, что Силларты строили дом. Он не мог представить себе, что женщина, к тому же молодая и любящая повеселиться, в одиночку возится с таким делом. О Реэт Силларт он знал мало, как, впрочем, и о других коллегах. Она работала бухгалтером отдела снабжения их министерства. Любила танцы. На вечере, посвященном годовщине Октябрьской революции, он несколько раз вальсировал с ней. Тогда-то Реэт и сказала, что готова танцевать хоть каждый вечер. Она считает его железным человеком. Вот и все, что он знал о ней. У него не было ни времени, ни желания вникать в личную жизнь сослуживцев. В том числе и Реэт Силларт. По-прежнему подгоняла работа, еще не был окончен институт. В отношении женщин он стал осторожен. Не хотел связывать себя со случайными встречными. Научился отличать тех, кто любит повеселиться, от тех, кто стремится выйти замуж. Последних он избегал. Реэт, по его мнению, относилась к первой категории.

Лапетеус внимательно смотрел на нее. И впервые заметил, что у Реэт были широкие плечи и узкие бедра, как у мужчины.

– Я уезжаю в Выру, – коротко сообщил он.

– Не уезжайте. Или поезжайте на день позже. Ради меня.

Реэт Силларт подошла к самому столу. Они стояли друг против друга. Рослые, сильные. Между ними толь ко стол, заваленный бумагами и папками.

«У нее зеленовато-желтые кошачьи глаза». Это открытие заставило Лапетеуса усмехнуться про себя: глупость, ни зеленых, ни желтых глаз у людей не бывает.

– Сожалею, весьма сожалею. Но ничего не поделаешь, я должен поехать.

– Пошлите заместителя. А то он у вас совсем уже чернилами пропах.

Она заговорщицки улыбнулась.

Показались острые, сверкающие белизной зубы.

Лапетеус подумал: интересно, чем, по ее мнению, пахнет он сам? Но слова Реэт пришлись ему по душе.

И вдруг неожиданно для самого себя он сказал:

– Я не люблю этого стола.

Улыбка исчезла с лица Реэт. Она произнесла тихо и участливо:

– Понимаю вас.

«Она мне по брови», – отметил Лапетеус.

– Понимаю вас, – повторила Реэт Силларт. – Вам здесь душно.

Он смутно сообразил, что это намек не только на маленькие размеры его кабинета.

– Присядьте, пожалуйста.

– Спасибо. Не смею дольше беспокоить. Ведь вы самый занятый человек из всех наших работников. – Но все же присела.

Зазвонил телефон.

– Лапетеус слушает… Я вашего предложения не поддерживаю… Решение половинчато… Да, половинчато, вы поняли правильно… Это ничего не меняет… Министр согласен?.. Так чего же вы еще ко мне обращаетесь?.. Не будем тратить времени… Повторяю: предлагаемое вами решение половинчато… Нет, я своего мнения не изменю. Останусь на той же точке зрения и на коллегии… Пожалуйста, пожалуйста. Всего хорошего.

Разговаривая по телефону, Лапетеус ощущал на себе взгляд женщины. Он мысленно радовался, что говорил именно так, а не иначе. Льстило, что Реэт Силларт пригласила его в гости, назвала самым занятым человеком. И что она сидит в кресле и следит за ним.

– Извините, но они вот, – Лапетеус указал на телефонные аппараты, – мои злейшие враги.

– Ваш злейший враг – вы сами.

Снова зазвонил телефон.

Лапетеус хотел взять трубку, но Реэт помешала этому, положив на его руку свою.

У нее были длинные, чувствительные пальцы, они чуть-чуть вздрагивали, источая тепло, которое волновало Лапетеуса. Вишнево-красные ногти, необычайно мягкая кожа…

– Один враг побежден.

Реэт все еще придерживала руку, хотя телефон уже молчал.

Лапетеусу захотелось взять и притянуть Реэт Силларт к себе. «Сопротивляться она, наверно, не станет», – подумал он.

Они, все еще держа руки на телефоне, смотрели друг на друга.

Наконец Реэт поднялась. Она слегка раскраснелась.

– Мы все-таки ждем вас. Я и мой дядя – он был на строительстве дома и рабочим и десятником, инженером и снабженцем.

– Я не могу сейчас сказать вам «да», хотя и хотел бы. Заранее извиняюсь. Но поздравить с новосельем как-нибудь зайду обязательно. Большое спасибо за приглашение. Не обижайтесь на меня.

– Мы ждем вас. До свидания.

Она повернулась и вышла.

Лапетеус сделал несколько шагов по своему кабинету – действительно закуток! Усмехнулся. Подумал: «Самоуверенная девица. Новое свободное поколение, без предрассудков». Потом сообразил, что, пожалуй, было бы неправильно относить Реэт Силларт к новому поколению. Снова уселся за письменный стол. Действительно, из работников министерства он самый занятой. И душно здесь тоже.

Вечные разъезды уже начали надоедать Лапетеусу. Все из года в год повторяется. Летом коротенькая передышка, зимой вечная суета и спешка. Планы рубки, графики вывозки. Вечная война с райисполкомами и сельсоветами, которые не обеспечивают людьми. Забота о постоянных рабочих. Где-то местный кооператив оставил лесозаготовителей без хлеба – дождь упреков льется на него. Выходят из строя машины и тракторы, и он думает о них день и ночь. И кадры – это главная причина всех бед: откуда ты возьмешь в лесную чащобу таких людей, чтобы они были ангелы!

Лапетеус все чаще думал о переходе на другую работу. Он сделал все, что было в его силах. Безраздельно посвятил себя работе в учреждении, куда его направили. Тогда не посчитались с его желаниями, он пошел, куда послала партия; теперь он вправе требовать, чтобы поняли и его устремления.

Терпения у Лапетеуса хватало. Он не считал разумным предпринимать что-то до окончания института. Особенно теперь, когда люди обеспокоены, взвинчены, нервничают… Когда наперегонки друг перед другом кого-то критикуют и боятся, как бы не начали дубасить их самих.

Телефонный звонок вывел его из задумчивости. Он протянул руку за трубкой, взялся за нее, но не поднял. Почувствовал на своей руке прикосновение длинных, тонких, вздрагивающих пальцев Реэт. Улыбнулся про себя. Телефон звонил, пока не умолк.

В дверь постучали.

Кто это может быть? Наверно, чужой. Свои люди входят без стука.

– Прошу!

Дверь открылась.

На пороге стоял заведующий плановым отделом Вильяндиского леспромхоза Лаури Роогас.

– Заходите, заходите, – дружески пригласил Андрес Лапетеус, размышляя, чего может хотеть от него Роогас. – Присаживайтесь. Давненько не виделись. Что в ваших краях нового?

Прочесть что-нибудь на лице Роогаса было трудно.

– Спасибо.

Казалось, что гость не знал, с чего начать.

Лапетеус протянул ему коробку с папиросами. Чутье подсказывало, что Роогас не случайно зашел к нему.

«Защищать его я больше не смогу», – почему-то подумал Лапетеус.

2

– Работа у нас идет более или менее планомерно, – начал Роогас. – Горячие деньки прошли, уже второй месяц поспокойнее.

Понять, что Роогас говорит не о том, ради чего пришел, было несложно. Он все еще подыскивал нужные слова. Наконец решился и сказал, внешне совсем спокойно:

– Я ухожу с работы.

– Поссорились с директором? – не сразу понял Лапетеус.

– Нет. Директору я еще не сообщал о своем уходе.

– Трения с местными органами?

– В Вильянди на меня еще не обратили внимания.

Роогас подчеркнул слова «в Вильянди» и «еще». Лапетеус не придал этому значения. Или действительно не заметил.

– Нашли место получше? Честно говоря, и я порой чувствую, что надоело. Видимо, годы дают себя знать.

– Нового места у меня нет.

– Почему же вы уходите? Помните, как-то вы сами сказали, что не нужно раньше времени плевать в старый колодец.

Роогас как-то странно усмехнулся.

– Не хочу, чтобы меня выгнали. Еще меньше хочется мне, чтобы из-за меня упрекали вас. Вы рекомендовали меня в Вильянди. Я этого не забуду. Вот и все, что я хотел вам доложить.

Лапетеус опасался чего-то другого. Теперь он даже немного обрадовался, что к нему пришли не за помощью. Он хорошо разбирался в людях и видел, что Роогас, хотя и держал себя в руках, был не в себе.

– Вы все взвесили? – Лапетеус почувствовал, что его слова звучат холодно, официально, даже неискренне.

– Да. Это самое правильное.

– Времена безусловно… сложные. Вам, вероятно, нет смысла объяснять, как сейчас относятся к руководящим кадрам. Вы, видимо, сами полностью в курсе. Конечно, нужно честно признать – в вопросе о кадрах были грубые отклонения от большевистских принципов. Но… все это не касается вас.

– Я думаю, что касается. Столичная газета среди подозрительного элемента, которому якобы покровительствовал товарищ Пыдрус, назвала и мою фамилию.

Лапетеус такой статьи не читал. Он встревожился, но виду не подал.

– В министерстве вас оценивают положительно. Мы вопроса не поднимали и не собираемся этого делать. Во всяком случае, мой отдел.

– Благодарю. Но это не меняет моего решения.

Слова, голос, выражение лица Роогаса, весь его облик, как ни пытался он скрыть это, подтверждали, что он был крайне расстроен. Лапетеус не ошибся, придя к такому заключению. Догадывался он и о том, что Роогас охотно остался бы на прежнем месте. Ему нравилось в Вильяндиском леспромхозе. Работа планового отдела немного напоминала штаб. В подсчетах рабочей силы и мощности машин, в их расстановке было что-то общее с расчетом огневой мощи подразделений и определением их боевых задач. Графики лесозаготовок во многом походили на графики, которые составляли в штабах полков и дивизий. Свои обязанности он выполнял точно и, освоившись с работой, не раз давал директору толковые советы. В хорошем настроении директор называл его своим начальником штаба.

И город нравился Роогасу. Жить можно было здесь вполне. Если становилось грустно, он бродил по берегам озера, вдоль ручья или брал лодку и утомлял себя греблей. Часто заходил в кафе, где обычно в одиночестве сидел за столиком. Познакомился с врачами, учителями, артистами и другими, кто заходил сюда выпить кофе, съесть булочку и обменяться новостями. У него возникла близкая дружба с одной женщиной-врачом, которая махнула рукой на сплетни и порой навещала Роогаса на его холостяцкой квартире.

Лапетеус не знал всех этих подробностей, но заметил, что Роогас свыкся со своей работой, хорошо отзывался о Вильянди, выписывал литературу о лесоводстве и лесной промышленности.

– Не буду вас агитировать. Подумайте еще. И не забывайте, что я вас поддерживаю. В конце концов, какая бы ни была у вас анкета, мы вместе сражались на фронте.

Роогас поднялся и, с выправкой профессионального военного сдвинув каблуки, подал руку. Лапетеус тоже встал, энергично ответил на крепкое рукопожатие Роогаса.

– До свидания.

– Всего хорошего.

Он проводил его до двери. Потом вернулся к письменному столу, уселся. Подумал, что с Роогасом следовало обойтись потеплее. В разговоре о политике в области кадров Лапетеус незаметно для себя употребил слова Юрвена. Стоило ли вообще об этом говорить? Но сказал или не сказал, теперь это дела не меняет, решил он. И все же хорошо, что Роогас уходит из их системы.

Взгляд опустился на письмо с пярнуской лесопилки, и Лапетеус быстро взглянул на часы. Ведь обещал в три часа позвонить в Пярну.

Он поднял телефонную трубку и снова ощутил прикосновение чужой руки. Не крепкое пожатие Роогаса, а нежную ласку пальцев Реэт Силларт.

3

Лапетеус ничуть не жалел, что уезжает в Выру и не сможет пойти в гости к Реэт. Но в последний момент он отложил командировку…

Гостей у Силлартов было немного. Несколько молодых женщин, которых Реэт представила как своих подруг. Столько же мужчин, в большинстве моложе Лапетеуса. Кроме двух. Эндель Мурук был примерно одних с ним лет. Сидя, он выглядел человеком среднего роста, но, встав, оказался на полголовы выше Лапетеуса. Второму – склонному к ожирению Рейнхольду Саммасельгу – было примерно около сорока пяти.

Первый, знакомясь с Лапетеусом, представился:

– Доцент Мурук.

Второй после обычной церемонии знакомства и рукопожатия заметил:

– Я знаю вашего министра. Дельный мужик. Внешне – рохля, а на самом деле – гром и молния.

Лапетеус с удовлетворением обнаружил, что среди гостей, кроме него, из министерства никого не было. По крайней мере не будет напрасных разговоров.

Прежде всего Реэт показала ему дом. Они вдвоем ходили из комнаты в комнату, остальные гости явно были здесь не впервые.

– Хорошо, что вы пришли, – тараторила Реэт. – Чудесно. Я ждала вас и боялась, что вы не придете.

– Министр попросил меня перенести поездку, – хладнокровно и неожиданно для самого себя соврал Лапетеус.

– И что только делал бы хозяин, если бы вас вдруг куда-нибудь перевели. Нет, нет, это может случиться. С любым, и с вами тоже. Он остался бы без ног и без рук.

– Вы преувеличиваете… – Лапетеус не знал, как обратиться к собеседнице.

– Говорите мне просто Реэт.

– Спасибо.

– Пройдемте сюда, вправо. Я покажу вам комнаты и на втором этаже.

Реэт поднималась впереди него. Перед глазами Лапетеуса мелькали крепкие стройные икры. Из-под края юбки виднелось кружево белья.

Лестница привела в довольно просторное помещение, которому Лапетеус не смог подобрать названия. Стенная полка с книгами, кресло, низкий столик и торшер. Две двери, выкрашенные в сиренево-лиловый цвет. Гармонично и своеобразно.

– Прошу, пойдемте дальше.

Она распахнула одну из сиреневых дверей и просто сказала:

– Я сплю здесь.

Широкая низкая кушетка. Широкий, туалетный столик. Широкий с отделкой из дорогой фанеры четырехстворчатый платяной шкаф. Тумбочки. Еще одна дверь, также отделанная высококачественной фанерой. Над кушеткой и рядом с зеркалом – настенные лампы с сиренево-лиловыми абажурами. На стенах две акварели нежных тонов. Просторное, необычно просторное окно в сад.

– Ваш дом пробуждает пережитки. Я думал, что во мне нет и грамма частного собственника, но такой дом и я хотел бы иметь.

– Не теряйте революционной бдительности, – мягко и дразняще засмеялась Реэт, и Лапетеус увидел у нее в глазах желтые точечки. – Между прочим, мы были вынуждены его построить. Во время войны дом моих родителей сгорел дотла. До сих пор я жила у родных. Без прописки. Их квартира так мала, что меня туда не прописывали.

Осматривая комнаты, по которым его водила Реэт, Лапетеус прикидывал, что такой дом обошелся в копеечку. Все здесь нравилось ему. И то, что дом построен из силикатного кирпича. Последнее особенно. То ли потому, что Силларт работала в их министерстве или по другой причине, но Лапетеус предполагал, что дом деревянный. Он похвалил расположение комнат, обилие стенных шкафов, просторную кухню со стенами, покрытыми кафелем, ванну, наполовину утопленную в пол, камин из керамического кирпича, внутреннюю лестницу из ясеня и сиренево-лиловые двери на втором этаже.