Текст книги "Миссия в ионическом море (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Обычно капитан Обри мог урезонить своего стюарда жестким взглядом, но моральное превосходство Киллика было настолько велико, что Джек только пробормотал что-то вроде "выставил нос на мгновение, не более", и вошел в каюту, где висела без нужды раскаленная до вишневого цвета подвесная печь.

– Кто присоединился к флоту?

– Что сказал бы доктор, окажись он здесь, я не знаю, – ответил Киллик. – Сказал бы что-то жесткое о людях, рискующих заболеть пульмонией, сказал бы, что вам следует лежать в кровати.

– Принеси мне стакан горячего рома с лимонным соком, – попросил Джек. – Кто присоединился к флоту? Узнай, а?

– Я сначала повешу платки, хорошо? – попросил Киллик. – Всего лишь "Ниоба" из Александрии – говорила с адмиралом недалеко от Сицилии – отправил её сюда.

Потягивая горячий ром с лимоном, Джек размышлял о моральном превосходстве, его чудовищной силе во всех человеческих отношениях, но в большей степени между мужем и женой – борьба за него даже в любящих парах – признание поражения в менее искренних, когда услышал, как с юта окликнули шлюпку.

Ответ "так точно" дал понять, что на борт поднимается офицер, и Джеку пришло в голову, что это может быть мистер Питт, хирург "Ниобы", большой друг Стивена, который, возможно, приплыл его проведать, не зная, что тот отсутствует – человек, встрече с которым он бы обрадовался, но выйдя на квартердек, Джек по выражению лица Пуллингса понял, что это ни мистер Питт, ни что-либо еще приятное.

– Это снова Дэвис, сэр, – произнес Пуллингс.

– Все верно, сэр, – прокричал огромный смуглый моряк в в потрепанной куртке. – Снова старина Дэвис. Верный и честный. Веселый и умный. Вечно в добром здравии.
Он двинулся вперед неловкой, раскачивающейся походкой, отпихнул в сторону радостного молодого лейтенанта с "Ниобы" и, прикладывая костяшки левой руки ко лбу, протянул вперед правую. Для флота ситуация, когда кто-то чином ниже адмирала обращался к капитану, стоящему на своем квартердеке, а тем более пожимал ему руку, выглядела крайне необычно. Но капитан Обри, прекрасный пловец, много лет назад к своему несчастью вытащил Дэвиса из моря, возможно, не позволив тому стать кормом для акул, и уж точно не дав утонуть.

Дэвис никогда не выказывал особой благодарности, но сам факт спасения предоставлял ему своего рода право собственности на спасителя. Спасши его, Джек взял на себя обязательство отныне заботиться о нем, и, похоже, все на корабле неявно это признавали, даже сам Джек в такой ситуации видел некую подспудную справедливость. Он жалел о случившемся, тем не менее, Дэвис – не являвшийся моряком, хотя и провел почти всю жизнь в море: недалекий, неуклюжий, очень сильный и очень опасный, когда зол или пьян, легко выходящий из себя и быстро пьянеющий – всегда попадал в команду на кораблях Джека либо добровольцем, либо переводясь с другого корабля, остальные капитаны только рады были отделаться от столь проблемного, невежественного и неуправляемого типа.

– Ну, Дэвис, – сказал Джек, принимая рукопожатие и стискивая руку в ответ, сопротивляясь костедробящей хватке, – рад тебя видеть.

Меньшего он сказать не мог, отношения оставались такими как есть, но в слабой надежде уклониться от подарка, Джек сообщил лейтенанту с "Ниобы", что на "Ворчестере" такой некомплект, что он не может никого дать взамен, никого, даже одноногого юнгу, когда "Дриада" повторила сигнал Ворчестеру": капитан с докладом на флагман.

– Мой катер, если вам угодно, мистер Пуллингс, – сказал Джек, и, задержавшись, чтобы соблюсти приличия, переговорить с офицером "Ниобы" и поинтересоваться делами мистера Питта, увидел, как Дэвис ворвался в партию матросов, готовящихся спустить шлюпку, грубо отбросил одного из них в сторону, ревностно утверждая свое право снова стать одним из команды капитанского катера. Джек оставил Бондена и Пуллингса самих справляться с этой ситуацией и шагнул на корму, сделать последний глоток горячего лимонного напитка.

Как они это проделали без скандала, Обри не знал, но, садясь в катер: завернутый в штормовку, с запасом теплых сухих носовых платков на коленях и смешным шерстяным шарфом на шее, заметил, что Дэвис сидит на месте гребца номер три, гребя в своей обычной очень мощной, отрывистой манере невпопад с остальными, с видом угрюмого торжества на недобром и даже зловещем лице. Смотрел ли он прямо на своего капитана, Джек не мог понять, заметив в одном глазу Дэвиса опасный блеск.

Капитан Обри, пройдя со всей возможной поспешностью три четверти мили по холодному и неспокойному морю против ветра, доложился на борту флагмана, но адмирал не оказался готов его принять. Однако флаг-капитан, гостеприимная душа, сразу утащил его вместе с начальником снабжения флота в свою каюту и распорядился о напитках. 
– Хотя сейчас я прихожу к мысли, Обри, – сказал он, рассматривая лицо Джека, его красный, бутылкообразный нос и опухшие глаза, – что вы, кажется, простудились. Вам следует заботиться о таких вещах. Бейкер, – крикнул он стюарду, – смешай-ка пару бокалов моей обжигающей настойки и принести её с пылу с жару.

– Видел, как вы плавали в один из дней, – сказал начальник снабжения. – Плавали в море. И я сказал себе – это безумие, неприкрытое, бросающееся в глаза безумие, парень всенепременно простудится, а потом отправится бродить по эскадре как сумасшедший лунатик, распространяя инфекцию вокруг себя, как чумная телега. Плавание, помилуй Боже! В защищенной бухте, под надлежащим наблюдением, в теплый безветренный день, с легкой дымкой на небе, затеняющей солнце, и на пустой желудок, но и не слишком пустой – я ничего не имею против этого, но в открытом море... это просто напрашиваться на простуду. Единственное лекарство – сырой лук.

Прибыл первый стакан обжигающей настойки.

– Пейте, пока горячий, – сказал флаг-капитан.

– Ох, ох! – воскликнул Джек, когда та провалилась в желудок. – Боже, помоги нам.

– Я узнал этот способ в Финляндии, – сказал флаг-капитан. – Быстро, второй стакан, иначе первый смертелен.

– Это все чепуха, – заявил начальник снабжения. – Ничто не может быть для вас хуже, чем кипящий алкоголь, перец и шпанская мушка. Больному ни в коем случае нельзя прикасаться ни к алкоголю, ни к шпанской мушке. Все, что нужно – сырой лук.

– Капитан Обри, сэр, если вам будет угодно, – произнес почтительный молодой человек.

Адмирал Харт сидел вместе со своим секретарем и клерком.

– Капитан Обри, необходимо выполнить задачу большой важности, – внушительным тоном сказал он, – которая требует надежного, благоразумного офицера. 
Джек чихнул.

– Если у вас простуда, Обри, – продолжил Харт более естественным голосом, – я был бы признателен, если вы отсядете подальше. Мистер Пол, откройте люк. Задача большой значимости... вы примете под свое командование "Дриаду" и проследуете вместе с ней к Палермо, где найдете вооруженный транспорт "Полифем" с подарками для паши Барки и новым посланником, мистером Консулом Гамильтоном.

Вы доставите этого господина и подарки в Барку с максимальной быстротой. Как вам, несомненно, известно, доброжелательный нейтралитет правителей берберских государств имеет для нас первостепенную важность, и не должно случиться ничего, что могло бы обидеть пашу, с другой стороны, в не меньшей степени, вы не должны поддаваться ни на какие неправомерные требования, ни уронить достоинство этой страны, и вы должны настаивать на удовлетворении в деле христианских рабов. Вы также отвезете эти депеши нашему консулу в Медине. Их следует передать на борт "Дриады", а вы будете находиться на расстоянии дня плавания от Медины. Капитан Баббингтон войдет в порт, доставит их консулу и воссоединится с вами и транспортом на вашем пути на восток. Понятно или нет, что "Дриада" должна отделиться на расстоянии дня плавания от Медины?

– Полагаю, что так, сэр, но, в любом случае, я снова и снова буду читать свои приказы, пока не выучу их наизусть.

Как и многие другие капитаны, Джек знал, что с адмиралом Хартом лучше все иметь в письменной форме, и поскольку это один из немногих моментов, по которому капитан имел право пойти вразрез с пожеланиями адмирала, то это сражение он выиграл, хотя и не без пререканий.

Харт оказался в неудобном положении, поскольку присутствующие оказались прекрасно знакомы с правилами службы, и после парочки замечаний о ненужных задержках и потере хорошего ветра, срочности задачи и глупых формальностях, клерку было приказано составить резюме распоряжений капитану Обри так быстро, насколько возможно. 
– Кровопускание помогло бы при простуде. Даже двенадцать-четырнадцать унций сделали бы многое, а больше действительно поставило бы на ноги. Излечило бы раз и навсегда, – сказал Харт, подписав приказы. Выражение ему понравилось, – излечило бы раз и навсегда, – повторил он тихим голосом себе под нос.

"Ворчестер" и "Дриада" едва потеряли из виду за западным горизонтом марсели эскадры, когда выглянуло солнце и ветер усилился настолько, что на игристой синеве волн повсюду появились белые барашки.

– Пуговицы, вот как их называют французы, – заметил капитан Обри глухим простуженным голосом.

– В самом деле, сэр? – спросил капитан Баббингтон. – Никогда не знал. Очень любопытное понятие.

Ты мог бы в равной степени назвать их конями, как и барашками, – сказал Джек, сморкаясь. И кони даже поэтичнее барашков.

– В самом деле, сэр? Я не знал.

– Конечно, Уильям. Ничего более поэтического за исключением, может быть, голубей. Пегасы и так далее. Подумай о парне из того спектакля, который воскликнул "Царство за коня" – что это была бы за поэзия, если бы он сказал "за барашка". Так, вот приказы: прочитай их, пока я закончу своё письмо, и заучи кусок, который обеспокоит тебя до глубины души. Или скопируй его, если хочешь.

– Что ж, сэр, – произнес Баббингтон, когда Джек отложил перо, – моя часть выглядит простым плаванием: я отделяюсь на расстоянии дня пути до Медины, вхожу в порт, доставляю депеши консулу и возвращаюсь. Да, все плавание выглядит довольно простым: Палермо, Медина, Барка и обратно.

– Да, – подтвердил Джек. – Так и мне кажется, и в то же время я удивляюсь словам контр-адмирала, что это важная задача, требующая благоразумного офицера, на которого можно положиться, и тому многозначительному взгляду, с которым он это произнес.

Наступило короткое молчание. Джек и Баббингтон придерживались одинакового мнения в отношении адмирала Харта, и каждый знал, что у другого на уме, но ни один не показал это даже взглядом.

– Великолепное плавание, какое только можно пожелать, – сказал Баббингтон. – От нас ожидают, что мы сможем забрать немного маринованного тунца в Барке, не говоря уже о других припасах, а, кроме того, всегда есть возможность захватить приз – жирного купца из Леванта, крадущегося на рассвете между Пантиллерией и материком, а мы на ветре!

– Я почти уже забыл, как выглядит приз, – сказал Джек, но затем пиратский блеск в его глазах погас, и он продолжил, – но, боюсь, эти дни уже довольно давно закончилось, за исключением, может быть, Адриатического моря или дальше на восток. В этой части моря те немногие корабли, что являются честными призами, мчатся на всех парусах к африканскому побережью, лишь только завидят один из наших крейсеров, а приблизившись к побережью – они в безопасности.

Эти беки и паши обидчивы, как бог знает кто, когда дело касается их нейтралитета, а их доброе расположение важно для нас на данном этапе, и адмирал уничтожит любого, кто вырвет приз у их берегов, даже если тот будет ломиться от шелка, жемчуга, золота, мирра и ладана. Знаю, что Харви на "Антиопе" загнал очень богатое судно в бухту к западу от Алжира, в бухту с ничтожной башенкой, и оставил его там из страха огорчить дея. Контр-адмирал говорил об этом сегодня утром, и, как я вижу, клерк перенес кое-что в приказы: бедняга, его так травили со всех сторон, что он записал суть всего сказанного. В конце второй страницы.

– Законам нейтралитета должно быть уделено скрупулезное внимание.

– Жратва будет через десять минут, – объявил Киллик, из-за сильного крена в подветренную сторону задом как краб вползая с подносом напитков. – За которой джентльмены идут сейчас в корму. Толкните дверь коленом, – крикнул он в своей изысканной манере.

Приглушенный стук, дверь распахнулась, вошли Пуллингс и Моуэт, отлично выглядящие в полных парадных мундирах, приятно было лицезреть их искреннее, открытое восхищение при встрече со своим старым товарищем Баббингтоном.

Все трое плавали мичманами на первом корабле под командованием Джека, плавали вместе на некоторых его более поздних кораблях, и хотя Баббингтон, будучи самым младшим, уже стал коммандером и, вероятно, станет пост-капитаном через год или два, в то время как другие оставались только лейтенантами, и, вероятно, останутся в этом звании до конца жизни, если только им не посчастливится принять участие в успешной схватке, не наблюдалось ни малейшего намека на ревность, ни какого-либо ропота на систему, которая, при примерно равных способностях, вероятно, в конце карьеры сделает Баббингтона живущим в комфорте адмиралом, а они будут прозябать на половинное жалование в сто девять фунтов и десять шиллингов в год.

Единственное предложение, выказавшее какую-то осведомленность, прозвучало в конце веселой трапезы, когда Джек заметил, что если этот ветер удержится и транспорт не заставит их болтаться в Палермо, они сделают удивительно резвый переход: 
– Кто сейчас командует "Полифемом"?

Никто не знал. Обычно капитан транспорта – лейтенант или даже коммандер – являлся отчаянно затертым человеком без связей, безо всякой надежды на продвижение по службе, где-то на её периферии.

– Осмелюсь предположить, какой-нибудь усталый старый лейтенант, – сказал Пуллингс, а затем с кривой усмешкой добавил, – хотя, может, недалек тот день, когда я сам буду очень рад поднять простой синий вымпел и самому командовать транспортом.

Транспорт болтаться их не заставил. Они обнаружили его лежащим в море хорошо к северу от мыса Галло, очевидно, в ожидании «Ворчестера», с таким же остроглазым наблюдателем, как и на военном корабле. Корабли обменялись позывными, и Джек, идя под малыми парусами, просигналил "Полифему" присоединиться к нему. Транспорт распустил брамсели и выбросил кливер и стаксели в очень недурной манере, но, поскольку ему пришлось идти против ветра галс за галсом, чтобы пристроиться "Ворчестеру" в корму, то имелось достаточно времени, чтобы за ним понаблюдать.

Так он и сделал, поначалу совершенно случайно, поскольку сидел, попивая горячий лаймовый сок, в кормовой каюте. Подзорная труба лежала на тумбочке рядом, и довольно скоро Джек узнал капитана транспорта – пожилого лейтенанта по фамилии Паттерсон, потерявшего руку в неудачной шлюпочной операции в начале войны.

А теперь с большим мастерством он командовал "Полифемом" – мореходным гладкопалубным кораблем, удерживая его как можно круче к ветру, насколько вообще возможно, на последнем длинном галсе, чтобы пересечь курс "Ворчестера", но не поблескивание стального протеза Паттерсона и не его точный расчет усиливающегося ветра заставили Джека всматриваться всё сильнее и сильнее, а скорее нечто чрезвычайно странное, происходящее в средней части судна.

Было похоже, будто команда транспорта катала пушку взад-вперед, но пушку серого цвета и гораздо большего размера, чем мог нести даже на нижней палубе любой корабль первого ранга. Джек не мог разобрать что это, ни из каюты, ни с кормовой галереи, ни с кормы. 
– Передайте на транспорт пройти на расстоянии оклика, мистер Сеймур, – приказал он сигнальному мичману, выйдя на квартердек, а вахтенному офицеру добавил: – Мы на мгновение ляжем в дрейф, мистер Коллинз, если вам будет угодно.

"Полифем" пересек кильватерный след "Ворчестера", подскочил к подветренному борту, обстенил фор-марсель и лег в дрейф, поднимаясь и опускаясь на резвых волнах. Его капитан стоял, зацепившись крюком за ближайшие к корме грот-ванты и внимательно глядя вверх на линейный корабль.

Это был худой, пожилой мужчина в поношенном старомодном мундире, его ярко-желтый парик, прикрывавший часть головы, странно контрастировал с хмурым, неулыбчивым, загорелым лицом, но, опять-таки, не мистер Паттерсон привлек пристальный взгляд Джека и взоры всех ворчестерцев, что смогли пристойно заглянуть через борта, а носорог, стоящий позади фок-мачты. Неподвижный посреди своей неподвижной обслуги. Оба корабля застыли в почтительном молчании, а их капитаны беседовали через разрыв между кораблями как пара воспитанных быков.

Ради приличия Джек сначала спросил новости об адмирале – тот отплыл в четверг вечером в компании с "Мелампусом", поинтересовался мистером консулом Гамильтоном – тот находился на борту и ожидает капитана Обри, как только сможет стоять: сейчас он испытывал определенные затруднения при движениях, и потом спросил:

– Мистер Паттерсон, что это за существо позади фок-мачты?

– Это носорог, сэр, носорог серой разновидности. Подарок для паши Барки.

– Что он делает?

– Гуляет, сэр. Его нужно выгуливать два часа в день, чтобы не становился злым.

– Тогда продолжайте, мистер Паттерсон, не нужно церемоний, прошу.

– Хорошо, сэр, – сказал Паттерсон, а моряку во главе группы: – Продолжай, Клементс.

В носороге и его сопровождающих как будто распрямилась какая-то пружина, и все пришло в движение. Животное сделало три или четыре проворных маленьких шага и бросилось Клементсу в живот, тот схватился за рог и поднялся с ним, взывая: 
– Спокойно, спокойно, старый петух, – и в этот же момент остальные потянули за фалы хват-талей, оторвав носорога от палубы.

Он висел на проходящем под брюхом широком поясе и некоторое время проворно перебирал ногами, а Клементс увещевал ему в ухо подходящим для такого огромного объема голосом и доброжелательно похлопывал по шкуре, и когда носорога снова опустили, отвел его вперед к подножию фок-мачты, удерживая за ухо и советуя "идти резво, наблюдать за подъемом на волне, смотреть куда идешь и не давить людей большой жирной задницей".

Здесь его подняли вверх, развернули, опустили и повели в корму. Носорог шел теперь довольно безропотно, лишь изредка спотыкаясь и тыкая рогом или бессмысленно крутя задом. Его снова подняли, повернули и повели вперед: туда-сюда под зачарованными взглядами ворчестерцев, пока, наконец, не отвели к главному люку.

Там он выжидающе стоял, насторожив уши, тусклые глазки бегали из стороны в сторону, цепкая верхняя губа двигалась туда-сюда. Клементс угостил его сухарем, который носорог деликатно взял и с большим аппетитом съел. Но потом откинули люки, и поведение существа изменилось: Клементс завязал ему глаза своим черным шейным платком.

– Очень труслив, – пояснил мистер Паттерсон, – боится темноты, или, возможно, глубины.
– Теперь потихонечку, – произнес Клементс. Они вместе с носорогом подняли ноги, шагнули в люк и исчезли внизу, одна рука моряка на веревке, другая – на холке животного. Все четыре ноги носорога напряжены, уши обвисли – само серое воплощение беспокойства.

– Господи, как бы я хотел, чтобы доктор оказался здесь, – сказал Джек Пуллингсу и громче, – мистер Паттерсон, поздравляю, вы ловко управляетесь с носорогом. Отобедаете со мной завтра, если позволит погода?

Мистер Паттерсон заявил, что если позволит погода, то он будет счастлив встретиться с капитаном Обри, но проревел это сомневающимся тоном, кивнув головой в наветренную сторону, где налицо были признаки надвигающегося сильного ветра.

Поэтому Джек обедал один. Все три корабля под гротом и зарифленными марселями бежали курсом ост-зюйд-ост по морю, слишком бурному, чтобы спустить шлюпку, но Джек порадовался этому, ибо хотя ветер держался отличный, а вдали от эскадры чувствовалась общая атмосфера праздника, его простуда настолько усилилась, что он едва ли подходил для совместного застолья.

– Как бы я хотел, чтобы здесь оказался доктор, – снова сказал Джек Пуллингсу за завтраком. 
Он ощущал, что вызывать мистера Льюиса будет нелояльно по отношению к Стивену, и перед обедом попробовал некоторые из предложенных средств. То ли они, то ли выпитое вино, видимо, подействовали, поскольку, когда корабли подошли к проливу Пантиллерия и Джек раскинул свои силы как сеть в слабой надежде на приз, то обнаружил, что его настроение поднялось на высшую ступень жизнерадостности.

Надежда действительно слабая, но имела право на обоснованное существование: все еще встречались корабли, которые рисковали плыть на восток ради огромных барышей, и хотя они были быстры и знали своё ремесло (часто как каперы или контрабандисты), это был один из немногих морских путей, на котором они встречались не так редко, как на других, и на этом участке моря, при таком ветре с зюйд-веста, корабль, прорывающий блокаду, идя против ветра домой, окажется в невыгодном положении.

Он настолько охрип, что Пуллингсу приходилось повторять его распоряжения, но Джек с неподдельным удовлетворением отметил, как "Дриада" направилась на зюйд, а "Полифем" – на норд, пока все три корабля не вытянулись в шеренгу так, что смогли обозревать большую часть канала. Стоял сияющий день, теплый, несмотря на ветер, наконец-то настоящий средиземноморский день с великолепной видимостью. Белые облака неслись по голубому небу, их тени казались фиолетовыми на васильковом море, где ни капли белого: абсурдный день, чтобы болеть.

– Вы не опуститесь вниз на некоторое время, сэр? – тихо сказал Джеку Пуллингс. – Становится, пожалуй, немного сыро.

– Ерунда, – отозвался Джек. – Если бы все обращали внимание на простуду, боже мой, где бы мы оказались? Война может подойти к концу. В любом случае мы можем прочесывать залив еще очень недолго: отпустим "Дриаду", как только окажемся в дне плавания от Медины, скажем, на высоте мыса Кармо.

Весь день они плыли, оглядывая море с салингов, и ничего не нашли, кроме кучки ловцов тунца из Лампедузы, продавших им рыбу и сообщивших, что французский купец из Смирны, "Аврора", проследовал накануне, тяжело груженый и несколько побитый – помяли греческие пираты с Тенедоса.

Они восприняли это философски, как и положено морякам, если не хотят сойти с ума, будучи столь подвержены ветрам, приливам и течениям. Когда солнце опускалось за кормой, а впереди вставала полная луна, "Ворчестер" отправил "Дриаду" в Медину, подозвал "Полифема" и отправился с ним на восток. С завершением дня ветер стихал.

Корабль шёл под малыми парусами и потравленными шкотами, и в то время как Джек утешал себя Глюком и жареным сыром, матросы собрались на баке и танцевали в теплом лунном свете до смены вахты, а с позволения Пуллингса и позже.

С тех пор как Джек открыл люк, моряки танцевали все упоеннее, а ветер тащил вперед, но это был бодрящий звук, из тех, что он любил слушать, означающих счастливый корабль. Глухой далекий шум, знакомые мелодии, смех, хлопки рук и ритмичный топот ног пробудили и в нем множество воспоминаний, когда бродил взад и вперед по просторному, одинокому своему владению, уловив крик "Хо денди малыш-о", выкинул пару тяжеловесных коленец, несмотря на простуду.

Лежа в кровати, раскачиваясь при подъемах и спусках с волны, Джек мысленно уплывал к тем временам, когда он тоже принадлежал баку, тоже танцевал под скрипку и флейту: верхняя половина тела неподвижна, а нижняя – летает: с пятки на носок, двойной оборот, взмах и обратно, кентская чечетка, пьяные коленца и их вариации в быстрой последовательности и (если погода оставалась достаточно спокойной) с превосходной скоростью.

Несомненно, эти времена заслоняла золотая дымка, и часть того золота явно была фальшивой, в лучшем случае – подделкой, но, даже при этом в них имелись и собственные незаменимые черты – идеальное здоровье, о котором не нужно думать, в целом, хорошая компания, никакой ответственности кроме немедленных непосредственных задач – и он думал о редких, шумных, энергичных, добродушных забавах, что у них случались, когда матросы свистели в дудки ради развлечения, когда заснул, по-прежнему улыбаясь.

Погруженный в сон мозг часто уносился далеко-далеко: иногда домой к жене и саду, иногда в ложа менее священные, но едва ли связанные с кораблем, и проснулся со словом "четверг" звучащим в ушах, таким четким, как если бы его выкрикнули.

Конечно же, сегодня четверг: команда убрать гамаки прозвучала рано, задолго до восхода солнца, в конце ночной вахты, и он неосознанно, безо всяких сомнений, зафиксировал факт. Давным-давно Джек тоже был бы обязан проснуться, спустить ноги и встать, там в темноте, неважно, холодно или нет. Теперь же и мог понежиться.

По четвергам "Ворчестер" являл собой менее славное, менее военное и более домашнее зрелище. Если только не стояла необычайно пасмурная погода или корабль не участвовал в схватке, таким утром матросы стирали одежду в огромных кадках и натягивали на носу и корме бельевые веревки, а во второй половине дня им предоставлялось время на починку одежды.

Также в этот день Джека приглашали на обед в кают-компанию, и когда он отправился туда в назначенный час через ют и по сходному трапу, перед его взором предстало зрелище постирушки, какое только можно пожелать: более тысячи рубах, пятьсот пар парусиновых штанов, бесчисленные носовые платки и всякая мелочевка, и все это трепетало и развевалось на ветру.

Правда, все выстирано в морской воде – на корабле ощущалась нехватка пресной, и поскольку мыло не мылилось, то одежда не отстирывалась и становилась грубой и соленой на ощупь, но создавала превосходное разноцветное представление, жизнерадостное зрелище.

В самой кают-компании его присутствие вызывало менее сковывающий эффект, чем обычно: у нескольких офицеров не только имелось лекарство от простуды, но и истории, касающиеся необычайно длительного приступа болезни, полученной при каких-либо конкретных и четко определенных обстоятельствах, таких как: ненадетый жилет, надетый шерстяной плащ с капюшоном на вахту в одну ночь, и не надетый в следующую, разговор с женщиной со шляпой в руках, во время льющегося на голову дождя, сидение на сквозняке, несвоевременное потение – эти темы придали трапезе более неформальный вид.

Джек говорил мало: больше и не смог бы, почти потеряв голос, но выглядел и, разумеется, вел себя дружелюбно, и его все время заклинали "покормите простуду, сэр, и заставьте голодать лихорадку", и гость съел много свежего тунца, что украшал собой полстола, столь радостно приветствуемая замена соленой свинине.

Одновременно он слушал разговоры на своем конце стола: носороги, как их лучше размещать, возможный вес, рацион для разновидностей с одним рогом и двумя, забавную историю о носороге с Суматры, принадлежавшем ЕВК "Ариэль", его пристрастие к грогу и несчастный конец, втихомолку обсуждаемые свойства порошка из его рога, сожаление в связи с отсутствием доктора Мэтьюрина (здоровья ему), Барка и возможность возобновить запасы живого скота (по крайней мере, овец и птицы), вероятность, что паша любезно пришлет стадо бычков в обмен на носорога и груз, несомненно, не менее ценных подарков.

На дальнем конце, однако, Моуэт и Роуэн, заменивший бестолкового Сомерса, казалось, похоже, поспорили, громко и даже зло.

Джек достаточно понаблюдал за Роуэном, круглолицым молодым человеком с горящими глазами и решительной наружностью, чтобы понять, что, хотя классического образования у него и мало – сын корабела из западного графства, но офицер это компетентный и являет огромную разницу по сравнению с Сомерсом, однако вне профессии знает мало, и сейчас, во время кратковременного затишья в разговоре, с удивлением услышал, как Роуэн сказал: 
– Я не знаю, что такое "дактиль" [24]24
  дактиль – в стихосложении, трёхдольный размер античной метрики из одного долгого и двух следующих за ним кратких слогов.


[Закрыть], но знаю, что

Возьмете ли вы

кусочек халвы

– поэзия, чтобы вы не говорили. Это рифмуется? А если то, что рифмуется не поэзия, то что же тогда?

Джек вполне согласился, и внутренне остался уверен, что Моуэт тоже не знает, что такое дактиль, хотя и крепко любил лейтенанта.

– Сказать вам, что такое поэзия, – вскричал Моуэт, – поэзия – это...

В кают-компанию ворвался вахтенный мичман.

– Прошу прощения, сэр, – произнес он, остановившись около локтя Джека, – вахта мистера Уайтинга, и с салинга виднеется "Дриада", сэр, два румба справа на скуле. По крайней мере, мы думаем, что это "Дриада", – прибавил посыльный, почти разрушив весь эффект.

Было бы странно ошибиться по поводу "Дриады" с ее вымпелом военного корабля и отличительной оснасткой, но также странно, поскольку с таким ветром "Дриада" могла достичь своего теперешнего местоположения, только поставив все возможные паруса.

– Какие паруса на ней стоят?

– Трюмсели, сэр.

Это имело решающее значение. Ни один военный корабль не станет лететь со стороны суши с таким опасным напряжением всех сил, если только это не "Дриада". 
– Очень хорошо, мистер Сеймур, – сказал Джек. – Мои приветствия мистеру Уайтингу, и он может прибавить парусов, чтобы сблизиться с "Дриадой", если это она. Я выйду на палубу после обеда, – а Пуллингсу тихонько сказал, – было бы жаль потерять хоть малую толику этой славной каши с патокой.

Это оказалась "Дриада", приближавшаяся так быстро, насколько позволяли ее нелепые формы: с прекрасным ветром в галфвинд под всеми парусами, что могла нести, шлюп делал около девяти узлов, дрожа от усилий и еще на границе видимости выбросив сигнал о наличии сообщения.

Сам же «Ворчестер» помчался на противоположном галсе со скоростью чистых десяти узлов, как только свернул остатки прачечной. Они сближались по пустому сверкающему морю так быстро, что не прошло и получаса с того момента, как обитатели кают-компании вышли переваривать обед на палубу, когда корабли подошли на расстояние оклика.

Впервые со времени прихода в Средиземное море (за исключением учений), когда на "Ворчестере" распустили бом-брамсели и верхние стаксели. Первый раз, когда этот экипаж ставил названные паруса не при легких порывах ветра, и хотя крутой крен в подветренную сторону, быстро проносящаяся вдоль борта вода и широко отбрасываемый носовой бурун радовали Джека, он выглядел крайне задумчивым, глядя как исполняются некоторые приказы.

Многие мичманы, да и некоторые из фор-марсовых не знали своих обязанностей, а постановка брам-стакселя на бизани чуть не закончилась падением одного недоросля со страшной высоты, если даже не гибелью, но старшина марсовых поймал его за волосы.

А когда корабль складывал свои крылья, многочисленные крылья, чтобы лечь в дрейф и Баббингтон мог подняться на борт, Джек увидел некоторые странности: как два ведущих голоса хора "Аллилуйя" добросовестно и с огромным усердием тянули канат не в том направлении, пока рассерженный помощник боцмана на врезал им – они лучше разбирались в Генделе, чем в тонкостях морского дела.