Текст книги "Остров отчаяния"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Возможно, скоро мы все откачаем.

– Держи свой язык за зубами и откачивай, тупой ты содомит. Ни хрена ты не понимаешь.

На море поднялось волнение, ветер задул сильнее; к шпигатам с подветренной стороны отправили людей их очистить, чтобы способствовать оттоку воды за борт. Но, в конце концов, люк пришлось задраить, и облегчать корабль стало еще труднее. В полночь самые умелые моряки были отозваны с помп: они отправились на шкафут, где при свете фонаря, орудуя рукавицами с наперстком и иголкой, пришивали обрезки пенькового каната к лиселю, который следовало завести под дно корабля, чтобы остановить течь. Но помпы все равно откачивали воду, не переставая, и со временем ночь обрела, казалось, постоянную черту: в полной тьме, шатаясь от качки, выхаживать на брашпиле, налегать изо всех сил – вот что имело значение.

В какой-то момент послышалось бурное ликование при новости, что помпа по правому борту захлюпала, но они не останавливались ни на минуту. И хотя новость оказалась ложной – всего лишь временное засорение канала, – крик сам по себе был воодушевляющим.

Как только были предприняты срочные меры, моряки стали меняться с регулярными интервалами, а освободившиеся толпились в корме у кают-компании, где казначей с помощником выставили на стол сильно разбавленный грог, сухари, сыр и сосиски. Они ели все вместе, измотанные и уставшие от своей смены у тяжелых рукояток помп, но больше всего от ледяного ветра с дождем, но всё же не теряющие надежду, всё еще неунывающие, как будто это лишь неприятный затянувшийся сон, который когда-нибудь обязательно закончится.

Медленный серый рассвет показал вздымающееся, неспокойное море, крепкий усиливающийся ветер. «Леопард», низко осевший и тяжелый, потерял грот и фор-брамсель. Невозможно было отозвать матросов от помп и послать на мачты, и паруса изорвало в клочья. Вскоре за ними последовал фор-марсель. Тем не менее, лисель, призванный заделать течь, уже перекинули за борт, и матросы с канатами перемещались по переходам обоих бортов, передвигая его по днищу.

Главный вопрос состоял в том, чтобы найти течь, потому что сначала корабль ударился о лед кормой, а уже потом развернулся, вися на нем килем, и невозможно было сказать, где течь может находиться. Несмотря на волнение, Грант расположился прямо на утлегаре – это дважды чуть не убило его, – но не смог найти повреждения на носу, а в плотно заставленном трюме, глубоко в воде, было вообще невозможно добраться до днища или бортов.

Но вероятнее всего, течь находилась именно в кормовой части, где удар пришелся по рулевому перу, так что морякам пришлось прорубить палубу, чтобы добраться до хлебной кладовой на корме справа, поднять и выкинуть оттуда через окно кают-компании всё, что могло облегчить корабль. Как только кладовая будет очищена, они смогут прорубиться еще ниже и, возможно, найти течь в нижнем заострении кормы «Леопарда». Параллельно с этим работали над изготовлением еще одного пластыря, потому что от первого не было практически никакого толка.

Все эти часы помпы работали на полную мощь: ни одной поломки или вынужденного простоя, ни малейшего послабления в усилиях каждого из моряков; и всё же волны снаружи уже поднялись по планширь и заливали работающих на помпах людей. Каждая из машин высасывала по тонне в минуту, огромный поток; но вода постепенно заполняла кокпит. Семь футов, восемь футов, десять…

Это случилось, когда мистер Грей сообщил о десяти футах в льяле: цепь помпы правого борта разорвалась, и бедный старик вынужден был извернуться и разобрать обшивку, чтобы добраться до звеньев – часы работы в темноте после усилий на рукоятке. А как только её починили, работу нарушил засосанный внутрь маленький кусочек угля.

Стивен потерял счёт времени. Казалось, оно проходит мимо него, через него, в бесконечной неразберихе и спешке, или, по крайней мере, с таким количеством одновременных событий, что просто невозможно уследить за всем. И все же Стивен понимал, что за всеми этими хаотическими движениями в темноте скрывается вполне конкретная логика.

Единственная вещь, которая была ему полностью понятна – центром приложения физических и умственных усилий, за исключением тех редких случаев, когда его отзывали на перевязку, была помпа, и абсолютно простая, прямолинейная и срочная задача налегать на рукоятку для того, чтобы корабль не затонул.

Теперь, пока команда простаивала во время починки помпы, Стивен тупо уставился в пространство, а затем последовал за остальными на корму, в кают-компанию. В этом холодном дожде и мокром снеге моряки качали уже так давно и так яростно, что как только у них выдался перерыв, и они оказались в тепле, заснули, едва поев или даже в процессе жевания.

Прошли часы. Помпу отремонтировали, и мичман, за неё отвечавший, всех разбудил. Еще немного и работа снова стала механической, ни на ветер, ни на дождь внимания не обращали. Отдых: глубокий сон без сновидений и снова смена.

По истечении какого-то времени, Стивен заметил, что подготовили еще один парус для заделывания течи, и снова выполняли те же трудоемкие действия, пропуская его под днищем: долгая, утомительная работа с рёвом бесчисленных приказов поверх скрежета помп. Быть живым винтиком в механизме оказалось достаточно трудно – тяжелейшая, наиболее длительная физическая нагрузка, что когда-либо ему выпадала. Он не завидовал человеку, который должен был командовать остальными, добавляя к мускульному крайнее умственное напряжение.

С большим трудом парус провели в корму и туго притянули, но вода всё еще поступала. Джек проводил на помпах все время, что мог уделить от процесса облегчения корабля и подведения пластырей: нога не позволяла ему передвигаться так, как ему бы хотелось, и во многом приходилось полагаться на Гранта как в значительной части работ, так и в многочисленных вопросах, требующих мгновенных решений. И Грант справлялся очень хорошо. Сердце Джека наполнилось теплотой: Грант крепко знал своё ремесло – превосходный моряк.

Экипажем «Леопарда» он также был доволен: парни самоотверженно работали, дисциплина возобладала над первоначальной паникой. Правда, он и его офицеры позаботились о том, чтобы моряки не получали ничего крепче жидкого грога в кают-компании.

Они налегали и налегали, промокшие, в стылом холоде, подбадриваемые только ложными докладами, на корабле, выглядевшим, как будто он уже потерпел крушение. Никогда Джек не видел, чтобы помпы вращались так быстро на протяжении стольких часов подряд. Но после последнего визита к льялу и услышанного там доклада, он задумался: как долго смогут они продержаться против уныния, колючего ветра и физической усталости? До сих пор он был в состоянии сказать людям у помп то, во что он, по крайней мере, хоть сам отчасти верил, и что радовало их – теперь, теперь же из всех заклинаний осталось только старое верное «Навались, давай! Давай, навались!».

Грант освободил его как раз этим кличем, и он проковылял в кают-компанию перекусить, где обнаружил Стивена и Хирепата, обрабатывавших раны – отдавленные пальцы и прочие травмы, характерные для занятых извлечением бочек с мукой из хлебной кладовой, а также женщин. Их он увидел без удивления: вода поднялась выше орлоп-дека. Выше орлоп-дека – значит: трюм почти полный, и все это знали.

Байрон и еще трое из числа молодежи тоже были здесь: через пять минут они поднимут моряков из своих подразделений. Насколько Джек успел заметить, большая часть молодежи вела себя без нареканий, передавая сообщения и координируя труд экипажа, хотя он и заметил нескольких отсутствующих.

Один маленький юнга судорожно рыдал – но то было только утомление: Джек видел его на палубе пять минут назад, бегущим с большой охапкой старых канатов. Байрон молча передал ему кусок сыра. Тот взял угощение, положил в рот, и мгновенно заснул, если этот ступор можно было назвать сном. Но пришел в себя, когда позвали новую смену, и вернулся в темноту к правой помпе, под команду Бондена. Уже всё меньше и меньше людей исполняло свои обязанности, и всё больше пряталось. А те, кто работал, делали это молча и не в полную силу: надежда таяла, если уже не умерла. Джек механически призывал: «Давай, навались», – и, произнося эти слова, заставлял ​​мозг вырабатывать новые способы справиться с течью, и наладить рулевое управление, когда её остановят. Пэкенхему соорудить руль из запасных стеньг…

Как он провёл эту ночь, он сказать не мог, но во тьме, где время не имело значения, возник Бонден, который полу-ведя, полу-неся, сопроводил Джека обратно в каюту. И прежде, чем они достигли её, согревающий душу бодрый перестук помп стих, и холод проник в его сердце. В каюте Стивен сменил повязку на ране и заставил его лечь, обещая разбудить через час.

– Сядь на рундук, Бонден, – пригласил Стивен, – и выпей настоящего кофе. Скажи, сколько они еще продержатся?

Стивен уже неоднократно слышал бормотание испуганных, измученных людей о шлюпках, отсутствии смысла помпами поддерживать на плаву корабль, который несомненно утонет, утонет в любую минуту, увлекая всех на дно. Стивен ощущал их панический ужас этого смертельного погружения, судьбу «голландца», и много раз слышал слова «невезучий корабль».

– Сомневаюсь, что их хватит на сегодня, – ответил Бонден. – Имею в виду часть команды, которые не знают нашего капитана. Говорят, шлюпки должны убраться прямо сейчас, говорят, мистер Г. знает эти воды, и приведет их обратно к Мысу, говорят, что капитан не в своём уме. Я дал по голове одному, простите сэр, придурку. И все они верят, что это невезучий корабль. – Голова Бондена поникла, и сквозь сон он пробормотал, – говорят, что мистер Г. сказал Тернбуллу… – но затих.

Джек проснулся, посеревший, но живой. Хороший завтрак, приготовленный Килликом, разгонял холод, когда пришел Грант, сообщив, что вода уже выливается из льяла и быстро прибывает, а новый пластырь трещит по швам.

– Вот такая обстановка, сэр. Мы сделали для корабля все, что могли, и не можем подвести новый пластырь, пока «Леопард» не ляжет на грунт. Должен ли я погрузить провизию в шлюпки? Полагаю, вы будете в баркасе.

– Я не намерен покидать корабль, мистер Грант.

– Он тонет прямо под нами, сэр.

– Я так не думаю. Мы всё ещё можем спасти его – подвести пластырь на пробоину, соорудить руль из запасной стеньги.

– Сэр, команда работала без отдыха с момента столкновения. Откровенно говоря, мы не можем дать им больше никакой надежды. И, говоря прямо, сомневаюсь, что они будут исполнять свои обязанности, когда вода уже на орлоп-деке. Едва ли они будут по-прежнему выполнять приказы.

– Ну, а вы все еще подчиняетесь моим приказам, мистер Грант? – улыбаясь, спросил Джек.

– Я буду следовать вашим приказам, сэр, – абсолютно серьезно ответил Грант. – Никто не сможет обвинить меня в поднятии мятежа. Ваши приказы законны. Но, сэр, разве законно своими приказами отправлять людей на смерть, когда вблизи нет врага, нет битвы? Я уважаю ваше решение остаться с кораблем, но прошу принять во внимание и другую точку зрения. Я убежден, что корабль пойдёт ко дну. И я убежден, что шлюпки смогут добраться до Мыса.

– Я слышу всё, что вы говорите, мистер Грант, – ответил Джек и подумал: недовольные с этого момента ничего не будут делать – они, конечно, знают настроение Гранта. Нет смысла подавлять мятеж, если вообще это можно назвать мятежом, даже если можно положиться на морских пехотинцев. – Я слышу, что вы говорите. Думаю, вы скорее всего ошибаетесь, и «Леопард» останется на плаву. Но так или иначе, я останусь с кораблем. Каждый должен делать то, что считает верным. Если вы полагаете, что правильно уйти на шлюпках, то можете так и сделать, Бог вам в помощь. Но проследите, чтобы лодки укомплектовали провизией. Что теперь, Уильям? – произнес он, глядя вверх.

Это был Баббингтон, выглядевший постаревшим, желтым, и утомленным.

– На корму пришел боцман с группой парней, сэр. Я сказал, что вы примете их, – сказал он, со значительным видом. – Должен ли я просить капитана Мура вмешаться?

– Нет, я приму их.

Переговорщики требовали шлюпок. Никакого неуважения, но моряки считали, что исполнили свой долг, однако корыто тонет, и пришло время попытать счастья на катерах и баркасе.

– Да, – ответил Джек, – вы исполнили свой ​​долг, никто не может просить большего. И это правда, корабль в плачевной ситуации. Но я верю, что у него больше шансов, чем у лодок. Во всяком случае, я останусь с ним. Еще раз повторяю, и повторяю честно: я верю, что он сможет остаться на плаву. Если вы и ваши товарищи вернётесь к помпам, пока мы снова подводим пластырь под пробоину, обещаю вам, что отдам приказы мистеру Гранту подготовить шлюпки: они будут спущены и готовы, если у корабля не останется никаких шансов.

– А вот и вы, мистер Грант, – сказал он, когда они остались одни. – Это даст вам несколько часов, чтобы подготовить лодки. Баркас и оба катера. Ялик оставьте – вам он ни к чему. Возьмите всё, что нужно, но ради Бога, не позволяйте матросам дорваться до винной кладовой.

Они несомненно уйдут, он был уверен. Уйдут даже прежде, чем он попытается завести новый парус. Некоторые безумно хотели сбежать, даже в открытых шлюпках, с тысячей тремястами милями моря между ними и Мысом. И вскоре их невозможно будет удержать под контролем никакими средствами, кроме смерти, но в данной ситуации смертью никого не устрашишь.

Когда вошел Стивен, Обри сказал ему:

– Стивен, шлюпка скоро отчалит, вероятно, незадолго до наступления ночи. Если ты решишь уйти, то, умоляю, оденься потеплее и захвати мой непромокаемый плащ. Они возьмут тебя, я знаю.

– Они? Ты не идешь?

– Нет, я остаюсь с кораблем. Но не хочу, чтобы ты чувствовал хоть малейшее обязательство оставаться, если не хочешь.

– Для тебя это дело принципа? – Джек кивнул. – Послушай, расскажи как есть, я говорю не за себя, а о некоторых бумагах, что у меня. Отбросим принципы, ибо я знаю твои взгляды на то, что подобает капитану. Какой вариант лучше?

– Возможно, я ошибаюсь, но все еще думаю, что корабль. С другой стороны, баркас может добраться – Блай прошел на шлюпке намного больше, а Грант отличный моряк. Он, безусловно, будет в баркасе.

– Тогда я дам ему те копии, что успею подготовить. Прости меня сейчас, Джек, я должен работать так быстро, как только смогу. Корабль весь гудит этими разговорами о лодках, и некоторые ребята могут сломаться в любой момент.

Джек заковылял на квартердек. Сохранялось еще какое-то подобие порядка. Человек стоял у бесполезного штурвала, склянки отбивались, помпы работали непрерывно. Ветер стих, а вместе с ним и море. «Леопард», странно осев в воде, постоянно продвигался вперед с ветром в корму. Джек позвал боцмана и приказал спустить баркас и катера. Ялик не трогать. Сложная задача, но эффективно выполненная: люди работали охотно, и все это время он чувствовал на себе взгляды, украдкой бросаемые как матросами, так и юнгами на юте. Когда это было сделано, он приказал Гранту наблюдать за комплектованием шлюпок всем необходимым и спустился вниз, чтобы написать в Адмиралтейство и Софи. Именно тогда он пришел к выводу, что граница между ним и настоящим исчезла, полностью растаяла. Она была с того самого дня потопления «Ваакзамхейда», чувство наблюдения за миром с расстояния, действий и жизнедеятельности больше по зову долга, чем внутренней потребности, и момент стирания границы, снова возвращения в жизнь, оказался невероятно болезненным.

В это время, с водой на орлоп-деке, омывающей голени, Стивен как одержимый писал резюме, покрывая убористым кодом страницу за страницей.

Оба отвлеклись от писанины из-за рева, сумятицы, учиненного грохота. Случилось то, чего Джек опасался больше всего: подавшись в корму за провизией, бесконтрольные матросы взломали дверь винной кладовой.

Некоторые уже ревели спьяну. Другие следовали их примеру. В это же самое время цепь помпы левого борта, поперхнувшись углем, попавшим в льялу, сломалась окончательно. Её расчет сразу поспешил в корму, и течь тут же усилилась. Это был конец.

На случай, если шлюпки отплывут, не существовало четкого разделения между теми, кто хотел уйти, и теми, кто из чувства долга или верности своему капитану и веры в его силы, решил остаться. Это был период очень неприглядной сумятицы, даже паники, у одних, и пьяного безумия у других. Период, в который были разграблены каюты и взломаны ящики, так, что шкафутные щеголяли в офицерских пальто, треуголках и в двух парах брюк, а кто-то погиб или утонул, пытаясь набиться в шлюпки.

Некоторые попытались спустить ялик, но Бонден и группка его друзей этого не позволили. На разделении сильно сказывалась способность конкретных матросов уметь пить, не хмелея: некоторые умелые матросы, которые час назад еще бы остались, теперь бросались за борт. И все же, грубо говоря, разделение проходило исходя из привязанности к капитану, хотя были и некоторые удивительные случаи трезвых, покидающих корабль.

Но с распахнутым винным погребом заключительный этап оказался настолько жалким и огорчающим, что Джек вовсе не пожелал смотреть на него. Пожав руку Гранту, передав ему пакеты в Англию и пожелав всего, на что моряк может надеяться, Джек погрузился в карты и наброски чертежей временного руля.

Стивен стоял у борта до конца: иногда его приглашали то в одну шлюпку, то другую, но он только качал головой. Стивен видел, как баркас поднял рейковый парус и направился на север, красный катер, не в состоянии установить мачту, погреб за ним, в то время как синий – матросы цеплялись веслами и падали с банок – подплыл обратно к кораблю и врезался в борт. Они уже потеряли свои паруса, и требовали еще. Кто-то скинул тюк парусов в лодку, а несколько моряков после долгих раздумий, или не думая вообще, прыгнули с планшира и русленей. Последнее, что видел «Леопард», оставляя шлюпки за кормой, это темная масса, борющаяся в ледяной воде: одни за то, чтобы получить место в шлюпке, а те, кто в ней – чтобы не пустить.

Глава 9

«Среда, 24 декабря. Курс Е 15° S. Координаты счислимые: 46°30′ ю.ш., 49°45′ в.д. Первая половина дня – свежий ветер с вест-норд-веста, вторая половина дня – штиль. Экипаж занят на помпах и шпигованием блинда для нового пластыря. Полтора фута воды на орлоп-деке по носу, один фут – по миделю и в корме».

«Четверг, 25 декабря. Курс E 10° S. Широта обсервованная 46°37′ ю.ш. Долгота счислимая 50°15′ в.д. Ветер легкий и переменчивый с дымкой и дождём. Море спокойное с небольшими островками льда. После полудня подтянули фок, чтобы скорректировать курс корабля, вытравили плавучий якорь, и протащили пластырь вперед от кормы к ахтерштевню, втугую его натянули от фашенписа до путенс-вант бизани. Пластырь держит, и помпы откачали пять футов в день».

Джек переносил свои черновые заметки в бортовой журнал, и улыбнулся, когда дошел до этого триумфального момента. Он боролся с соблазном приукрасить его эпитетом – другим, что-нибудь добавить о слабом хриплом «ура», когда впервые доложили о снижении уровня воды на один фут, описать невероятный подъем духа, прилив сил, благодаря которому рукоятки помп просто запорхали, да так, что вместо того, чтобы поощрять, угрожать, бить или даже задабривать измученных моряков, офицерам приходилось сдерживать их ​​пыл, опасаясь, что цепи помп снова порвутся или засорятся, рассказать о рождественском ужине (свежая свинина и двойной сливовый пудинг), съеденном поочередно и с большим весельем.

Но Джек знал, что даже если и подберет нужные слова, чтобы описать эти изменения, им не место в бортовом журнале, и довольствовался небольшим рисунком указующей руки на полях.

Ранние заметки, что описывали первые дни после отплытия шлюпок, были утрачены, когда он вместе с плотницкой командой пытался соорудить подобие руля, работая из кормового окна – каюту захлестнула волна.

Записки указывали курс «Леопарда» – по большей части на ост, прямо по ветру. Плаванье, больше похожее на медленную агонию, когда усилия всего экипажа разделены между попытками удержать корабль на плаву и оставаться на курсе. Помпы не останавливались ни на секунду, кроме случаев поломки или попадания чертова угля: матросы постоянно орудовали рукоятками, а иногда даже и вычерпывали воду, когда та поднималась и начинала поступать через иллюминаторы и люки, будто корабль решил, наконец, затонуть.

Даже сейчас, когда течь значительно уменьшилась, и корабль принимал не более того, что могли откачать помпы, «Леопард» все еще не мог совершить поворот через фордевинд и идти галсами. Корабль сильно осел на нос, поэтому вода оттуда не стекала в льялу, а почти постоянные западные ветры с сопутствующим волнением удерживали корабль в этом положении. Опоры основного рулевого управления не выдержали, и их снесло. Вытравливаемые оставшиеся канаты и разного рода буксируемые лопасти влияли мало, и ни одна из комбинаций паруса и плавучих якорей никогда не разворачивала нос больше, чем на несколько румбов. Теперь Джек и мистер Грей были заняты, насколько позволяли силы бедного старого тимермана, рулевым веслом, объектом, который возвращал их обратно на зарю плаваний под парусом, только в гигантском масштабе.

Вопрос управления являлся, несомненно, первостепенным с момента, когда «Леопард» потерял руль, но в последние несколько дней занимал ум сильнее обычного: в любой момент в поле зрения могли появиться острова Крозе, и чтобы добраться до них, корабль должен быть в состоянии маневрировать. Когда острова могли появиться, Джек сказать не мог: во-первых, он мало доверял долготе, указанной французскими первооткрывателями, а во-вторых, в пьяной суматохе, когда отплывали шлюпки, опрокинули его хронометры, так что для определения местоположения в его распоряжении имелись только палубные часы. Однако ни он, ни французы не могли сильно ошибиться в широте, и Джек удерживал «Леопард» как можно точнее на широте 46°45′, хотя с почти сплошной облачностью полуденные наблюдения сделать редко удавалось. И, несмотря на жесточайшую нехватку рук, несколько последних дней самые остроглазые болтались на мачте.

Бортовой журнал продолжался:

«Воскресенье. Курс E 10° N. Координаты счислимые: 46°50′ S, 50°30′ E. Сильный ветер с веста и вест-норд-веста. Помпа левого борта добирает остатки. Оснастили церковь для укороченной молитвы и благодарения, читали „Свод законов военного времени“. Сделаны замечания Уильяму Плейсу, Джеймсу Холу, Томасу Пейну и М. Льюису за пьянство и сон во время вахты. Команда занята изготовлением рулевого управления и на помпах. Поставили фок и мидель-стаксель. После обеда в восьмой раз полетела цепь помпы правового борта, поднята и натянута заново в течение одного часа».

Джек переписал в журнал почти все вплоть до текущего дня, когда барабан пробил приглашение на обед, и Джек выскочил в дождь и через люк нырнул в кают-компанию. Теперь все офицеры обедали вместе, а поскольку капитанский кок, как и кок кают-компании, сбежали на шлюпках, а познания Киллика в кулинарии ушли не намного дальше жареного сыра, их еда прибыла из общего камбуза, как у всех. Они все еще соблюдали сервировку, и внешне представляли собой довольно внушительное зрелище: с председательствующим капитаном это было похоже на приглашение в кормовую каюту. И, по крайней мере, все носили одинаковые мундиры. Хотя за столом и появились оставшиеся старшие мичманы, перешедшие из затопленной мичманской берлоги, чтобы заполнить места, оставленные Грантом, Тернбуллом, Фишером и Бентоном, длинный стол выглядел довольно пустынным, особенно, учитывая отсутствие вестовых позади стульев. Но как часто замечали Джек, Баббингтон, Мур и Байрон, чем меньше ртов, тем больше порция. Сегодня, в постный день, по незапамятному обычаю должны были быть полпинты гороха и овсянка, но помпы все еще требовали крайнего напряжения сил, а рулевое весло еще больше, поэтому экипажу позволили кусок солонины. Поскольку каждый офицер днем и ночью сполна отрабатывал на помпах, а температура редко поднималась выше нуля, говядину съели с молчаливой, прямо-таки варварской жадностью, расслабившись, только когда убрали тарелки и подали вино. Краткосрочный возврат к светским манерам – тост за здоровье короля, совсем чуток разговоров, и Джек произнес:

– Итак, господа…

Рулевое весло выглядело впечатляюще: запасной фока-рей с лопастью на внешнем конце. Поворотная ось крепилась к гакаборту, укрепленному для этой цели, а внутренняя часть перемещалась из стороны в сторону канатами с бегин-рея и бизани. Такелаж такого агрегата потребовал высочайшего мастерства в обращении с тросами, блоками и свайками, интуитивного понимания морской динамики: Стивен был бесполезен – на деле его попросили уйти – и когда он окончил свою смену на помпах, то стоял у борта, наслаждаясь наблюдением за птицами. Их количество в последние дни значительно увеличилось – поморники, китовые птички, альбатросы и буревестники различных видов, ржанки, крачки. Стивен заметил, что они, как кажется, летят в какую-то определенную точку на севере или из нее. Север, однако, сейчас скрылся за пеленой дождя, и Стивен перешёл на лучше освещенный правый борт, чтобы посмотреть в воду с её великолепным разнообразием пингвинов: увидел, как их преследуют тюлени, как малютки прямо-таки выстреливают из-под воды, словно летучие рыбы, но, увы, не так далеко и не так проворно. А потом увидел, как самих тюленей преследует, настигает и расчленяет стая касаток, и море окрашивается кровью. Пингвины же оставались все там же: проворно скользили под водой, преследуя длинных тонких рыб, которые, в свою очередь, кормились посреди бесчисленного количества мелких креветок, розовых, как новорожденные. Долг призывал Стивена в каюту миссис Босуэлл и маленькой Леопардины и в лазарет. Любезность призвала навестить и миссис Уоган. Но тщетно. «Если ее конституция выдержала кесарево сечение в разгар боя», – заметил он, – «пятиминутная задержка не навредит миссис Босуэлл, кроме того, поправляется она очень хорошо – не сомневаюсь, она сейчас вообще спит». Пять минут, десять, и тепло после смены на помпе оставило его – ветер продувал через четверную фуфайку и шарф, но Стивен был вознагражден зрелищем того, как, казалось, само морское дно поднимается на поверхность прямо около корабля – огромная темная область, которая становилась все четче и четче, пока не приняла форму кита. Но кита неописуемых размеров: он неторопливо все увеличивался и увеличивался, а Стивен, затаив дыхание, все смотрел. Море разошлось, обнажив блестящую спину гиганта: темно-серо-голубую, слегка испещренную белым, простирающуюся от носа корабля до крюйс-русленей. Голова поднималась все выше и выбросила струю воздуха, мгновенно сконденсировавшегося в султан, высокий как фор-марс, и перелетевший через бушприт «Леопарда». В этот миг Стивен и сам выдохнул. Кажется, он услышал одобрительный вздох перед тем, как голова погрузилась и огромная масса скользнула легким, неторопливым движением – показался спинной плавник, спина, намек на хвостовые плавники, и море мягко сомкнулось над левиафаном, но воодушевление Стивена было настолько велико, что он не был уверен.

– Кобб, Кобб! – воскликнул он, завидев китобоя, и подтащил его к борту. – Что это? Скажите, что это? – медленно движущийся сквозь креветок акр или около того чудовищной спины все еще был виден.

– О, да это просто голубой финвал, – ответил Кобб. – Не стоит о нем и упоминать.

– Но он же длиной в сто футов! Простирался от сих до сих!

– Не сомневаюсь, но это всего лишь голубой финвал – противная, злобная тварь. Вы засаживаете ему гарпун в бок, и что он делает? Бросается на вас, как удар грома и разбивает шлюпку в щепки, а затем сбегает с тысячью саженей линя. И говорить не о чем. Теперь, с вашего позволения, сэр, я должен идти наверх. Мозес Харви выглядит довольно уставшим, следует его заменить.

Замерзая всё сильнее и сильнее, Стивен долгим взглядом окинул море и спустился вниз, с большим удовлетворением обозрел швы миссис Босуэлл, а затем пробрался в кладовую, служившую теперь лазаретом. Хирепат ждал его, и вместе они осмотрели единственного пациента – турецкого евнуха. Начался Рамадан, и турок воздерживался от еды и питья в светлое время суток, а поскольку ночью также воздержался и от свинины, то пребывал сейчас в состоянии крайней слабости. Они пытались обмануть его искусственной темнотой, но мешали некие внутренние часы пациента.

– Новолуние само вылечит этот случай, – сказал Стивен, и они заговорили об общем состоянии здоровья на корабле: удивительно хорошем, несмотря на долгое отсутствие свежей провизии и непрекращающиеся лишения. Стивен относил это на счет значительного сокращения численности экипажа – теперь, когда люди спали, то спали с большим количеством пространства между ними, не было спертого воздуха, зато наличествовали бодрящий холод, и прежде всего, ощущение кризиса, что не оставляет времени на ипохондрию.

– И этому же чувству неизбежной катастрофы мы, несомненно, обязаны особой гармонии, квази-единодушию, с которым ведутся работы на корабле. Ни ругани, ни яростных взбучек. Ротанговые трости и линьки с узлом на конце больше не обременяют рук ликторов, – заметил доктор. – Резвое исполнение приказов, даже упреждающее рвение, исключают досадные злоупотребления властью, и, пожалуй, больше чем любой другой фактор, влияет мастерство капитана как навигатора – вот на что мы можем рассчитывать в деле нашего возможного спасения. И, несомненно, замечательно, что мы избавились от нестойких элементов, тех, кого мы могли бы назвать неуклюжие ублюдки…

– Мы избавились от Ионы, вот что имеет значение, – произнес к их удивлению турок. – Сейчас, без Ионы, все хорошо.

Стивен подошел и глянул на безбородое желтое истощенное лицо. Турок хитро прижмурил один глаз, повторил:

– Сейчас нет Ионы. – Потом закрыл другой глаз и замолчал.

– Это правда, сэр, – сказал после паузы Хирепат. – Я слышал об этом по всему кораблю – от прежних товарищей по нижней палубе. Они были убеждены, что Ионой был мистер Ларкин, вот почему, по их словам, он так много выпивал. Да он и сам в это верил. Матросы сильно обрадовались, когда Ларкин пытался взобраться в баркас с последней волной отплывавших, и, – добавил он шепотом, – думаю, кое-кто из них помог ему свалиться за борт.

Стивен кивнул: весьма вероятно. Он мог поделиться своими наблюдениями по поводу силы суеверий, если бы крик «Земля на горизонте» не помешал ему сформулировать мысль до конца.

Поднявшись на палубу, они посмотрели туда же, куда были направлены пристальные взгляды матросов, качающих помпу, и там, на левом траверзе, на мгновение показалась заснеженная вершина, появляющаяся и снова скрывающаяся в облаках где-то в десяти-пятнадцати милях к северу. Стивен, Хирепат и немногие из оставшихся матросов-новичков вместе с заключенными ликовали от восторга: они бы принялись орать, скакать и подбрасывать шляпы в воздух, если бы не сдержанные, обеспокоенные взгляды моряков, которым было понятно, что всё зависит от рулевого весла.