Текст книги "Остров отчаяния"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Патрик О'Брайан
Остров отчаяния

Глава 1

Гостиная была наиболее «веселой» комнатой в Эшгроу-коттедже, несмотря даже на то, что строители обезобразили сад кучами песка, негашеной извести и кирпича, а сырые стены нового крыла, в котором эта гостиная находилась, все еще воняли свежей штукатуркой. Солнечные лучи, проникая сюда, отражались от сверкающих серебряных блюд и золотили лицо Софи Обри, сидевшей за столом в ожидании своего мужа. Лицо чрезвычайно милое, на котором уже почти следа не осталось от морщин, вызванных прежней нуждой. Однако во взгляде ее нет-нет, но сквозило некое беспокойство: она была женой моряка, и, хотя Адмиралтейство от щедрот своих позволило ей наслаждаться обществом мужа небывало долгое время, Софи чувствовала, что период этот подходит к концу. (Капитан Обри был назначен, против своей воли, фактически, командовать местным Добровольческим флотом – таким образом Их Лордства выразили ему признательность за заслуги на службе в Индийском океане).

Беспокойство сменилось неподдельной радостью, когда она услышала шаги мужа на лестнице, дверь отворилась, и луч солнца заиграл на сияющей физиономии капитана Обри, румяной, с яркими голубыми глазами. На физиономии этой большими буквами было написано, что капитан, наконец, купил лошадь, на которую положил глаз.

– А вот и ты, дорогая! – воскликнул он, целуя жену и опускаясь на кресло рядом. Широкое кресло с подлокотниками жалобно заскрипело под его весом.

– Капитан Обри, – отозвалась жена, – боюсь, ваш бекон совсем остыл.

– Сначала кофе, – провозгласил капитан, – а уж потом бекон, весь, сколько его есть в мире.

– Господи, Софи! – воскликнул он, поднимая крышки свободной рукой, – я что, в раю!? Яичница, бекон, котлеты, копченая селедка, почки, свежий хлеб… Как там зуб? – последнее относилось к его сыну Джорджу, чей рев сделал жизнь в доме в последнее время почти невыносимой.

– Прорезался! – воскликнула миссис Обри. – Вылез этой ночью, и сейчас он в полном порядке, бедный ягненочек. Тебе бы взглянуть на него после завтрака, Джек.

Джек засмеялся, довольный, но, после паузы продолжил озабоченным тоном:

– Я тут заехал утром перед завтраком к Хорриджам, поторопить их. Хорриджа самого не было, но его бригадир сказал, что они и не собирались приходить в этот месяц: известь еще не схватилась, но даже и без этого у них простой, потому что плотник хворает, и трубы еще не завезли.

– Что за чушь! – возмутилась Софи. – Вся их банда только вчера клала трубы в доме адмирала Хара. Мама видела их, проезжая мимо, она хотела поговорить с Хорриджем, но он спрятался за деревом. Что за странный непонятный народ – строители! Но ты очень огорчился, дорогой?

– Ну, я слегка вышел из себя, должен признаться, тем более, дело происходило на голодный желудок. Но, раз уж я там оказался, я пошел на конюшню Кэррола и купил ту кобылку. Он выторговал у меня сорок гиней, правда, но ведь, кроме жеребят, это неплохое вложение: ее будут тренировать с Хотбоем и Вискерсом, чтоб отработать эти деньги, а я готов поставить пятьдесят к одному на Хотбоя на скачках в Уоррэл.

– Просто не терпится на нее глянуть – сердце Софи при этих словах замерло, ибо она не любила лошадей, кроме, разве, самых смирных, а уж скаковых лошадей, даже если они происходили по линии Старой Плешивой Пег от Летучей Чайлдерс и самого Дарли Араба – просто терпеть не могла. Причин для нелюбви было множество, но она и умела скрывать свои чувства куда лучше мужа, а потому он, так ничего и не заметив, возбужденно продолжил:

– Ее приведут где-то в первой половине дня. Одно мне только не нравится – новые полы в конюшне. Если только вдруг солнце и добрый норд-ост, они бы живо подсушили там все. Нет ничего хуже для копыт, чем постоянная сырость. А, как твоя мама нынче?

– Вроде получше, спасибо, Джек. Еще осталась небольшая головная боль, но она съела пару яиц и чашку жидкой овсянки, а сейчас спустилась с детьми. Она слегка волнуется из-за прихода врачей, и оделась сегодня пораньше.

– Где это Бонден застрял? – поинтересовался Джек, поглядывая на задний регулятор своих астрономических часов.

– Может, опять с лошади упал? – откликнулась Софи.

– Там Киллик отправился, поддержать его. Нет-нет, десять к одному, они болтают о своих кавалерийских навыках над пивным краном в Буром Медведе, чертовы разгильдяи.

Бонден был рулевым капитанского катера, Киллик – стюардом капитана Обри. Они следовали при малейшей возможности за капитаном при всех его назначениях, оба сроднились с морем с детских лет, Бонден и родился-то меж двух орудий нижней палубы «Индифатигейбла». Но, притом, что оба были первоклассными матросами боевого корабля, ни один из них не был хотя бы сносным лошадником. Но правила хорошего тона требовали, чтобы почта, адресованная командиру Добровольного флота, доставлялась верховым нарочным – и потому ежедневно оба пересекали Даунс на мощном, коренастом уэльском пони (от земли не так высоко).

В гостиную вплыла плотная коренастая женщина, миссис Вильямс, теща капитана Обри, сопровождаемая няней с младенцем и одноногим моряком, подгоняющим двух девочек. Большинство слуг в Эшгроу были моряками, частично из-за совершенной невозможности найти горничную, способную выдержать язычок миссис Вильямс. Но шкуру моряков, долгое время внимавших увещеваниям боцмана и боцманматов, этот бич не мог даже оцарапать, тем более, зловредность его умерялась тем, что, во-первых, это были мужчины, а, во-вторых, поместье они держали в порядке не худшем, чем на королевской яхте. Возможно, чей-то взыскательный вкус выровненные по ниточке деревья и кусты в саду, и беленые камни, обрамляющие все дорожки, не устроили бы… Но найдите домовладельца, который бы не восхитился сверкающими полами, что драились песком и шваброй перед каждым рассветом, ослепительным сиянием меди на кухне, где не было ни пятнышка, чистейшими окнами и постоянно подновляемой окраской!

– Доброе утро, мэм, – поздоровался Джек, вставая. – Как ваше здоровье?

– Доброе утро, коммодор, вернее сказать, капитан. Вы же знаете, я никогда не жалуюсь. Но тут у меня список, – она помахала листом бумаги с выписанными на нем симптомами, – у докторов глаза на лоб вылезут. Надеюсь, парикмахер сподобится прийти до них? Но речь не обо мне: вот ваш сын, коммодор, вернее, капитан. И у него прорезался первый зуб!

Она вывела вперед, придерживая под локоть, няньку, и Джек вгляделся в маленькое, розовое, улыбающееся, уже совершенно сформировавшееся лицо, торчащее из пеленок. Джордж улыбнулся отцу и зевнул, демонстрируя зуб. Джек запустил палец в пеленки и вопросил: «Ну, как у нас дела? Я бы сказал, неплохо. Просто отлично, ха-ха-ха!» Громкий смех потряс, даже ошеломил малыша, нянька – и та попятилась, и миссис Вильямс не преминула с укоризной заметить:

– Как же можно быть таким шумным, капитан Обри?

Софи взяла мальчика на руки, шепча:

– Ну вот, я с тобой, мой ягненочек!

Женщины столпились вокруг маленького Джорджа, объясняя друг дружке, что у детей крайне чувствительный слух, и громкие хлопки могут даже вызвать у них припадок, а мальчики – еще более нежные, чем девочки.

Джек почувствовал моментальный укол самой постыдной ревности, при виде того, как женщины (особенно Софи) исходят слюнявой нежностью к маленькому существу, но у него было достаточно времени, чтобы устыдится и решить: «Слишком долго, видать, я был Майской Королевой» – до того, как Эймос Дрэй, в прошлом боцманмат на «Сюрпризе» и, по долгу службы, один из самых усердных и методичных бичевателей на флоте (пока не потерял ногу), прикрывая рот рукой, хриплым шепотом скомандовал:

– Подравняли носочки, мои милые.

Две круглолицые пухлощекие девчушки в чистых передничках выступили вперед до выбранной отметки на ковре, и хором, высокими визгливыми голосами крикнули:

– Доброе утро, сэр!

– Доброе утро, Шарлотта, доброе утро, Фанни, – ответил отец, наклоняясь поцеловать их так, что его бриджи затрещали. – Фанни, у тебя синяк на лбу.

– Я не Фанни, я Шарлотта, – хмуро буркнула девочка.

– Но на тебе синий передник.

– Потому что Фанни одела мой, и еще хлестнула меня тапочком, мочалка такая!

Шарлотта едва сдерживалась.

Джек с опаской покосился на миссис Вильямс и Софи, но они все еще ворковали над младенцем. В этот момент ввалился Бонден с почтой. Он бросил на пол кожаный саквояж с медной табличкой, на которой было выгравировано «Эшгроу-коттедж», и это послужило сигналом: дети с бабушкой и сопровождающими покинули комнату. Бонден извинился за опоздание, и сослался на то, что вчера был базарный день. «Лошади и скот, сами понимаете».

– Толчея была, да?

– И какая, сэр! Но я нашел мистера Мэйклджона и сказал ему, что вас не будет в офисе в субботу. Бонден поколебался, Джек взглянул на него вопросительно, и тот начал:

– Дело в том, что Киллик заключил сделку, вполне законную сделку. Но попросил меня, чтоб я первый доложил о ней, Ваша Честь…

– Вот как? – Джек возился, открывая саквояж. – Какая-нибудь кляча? Ну, желаю ему удачи с ней. Может поставить ее в старый коровник.

– Не то, чтоб совсем кляча, сэр, хоть на ней и был недоуздок. Но кроме него там еще две ноги и юбка, если позволите. Он приобрел жену, сэр.

– Да на что ему жена, Господи Боже? – завопил капитан, выпучив глаза.

– Ну, сэр, – Бонден прыснул, быстро покосившись на Софи, – точно не скажу. Но он ее купил, законно. Там, вроде, был ее муж, они поцапались, и он вытащил ее на рынок в недоуздке. Ну а Киллик, он ее купил, все по закону. Выставил тому кружку, они пожали руки при всем народе. Там можно было выбирать из троих.

– Но ведь нельзя продавать жен, нельзя относиться к женщине, как к скотине! – воскликнула Софи. – Фи, Джек, это просто варварство какое-то!

– Ну, это может показаться странным, но ведь это обычай, ты знаешь, очень древний обычай.

– Но ведь вы никогда не санкционируете такую дикость, капитан Обри?

– Ну, мне бы не хотелось идти против обычаев, да и против общественных законов, сколько я знаю. Ибо это было бы принуждением, незаконным воздействием, как это называется. Да и что будет с флотом, коль мы перестанем чтить наши обычаи? Позови его, пусть войдет.

– Ну, Киллик, – начал Джек, когда перед ним встала парочка: его стюард, безобразный худощавый субъект средних лет, старательно изображающий стеснительность, и молодая женщина с бегающими черными глазками, «мечта матроса».

– Ну, Киллик, я надеюсь, ты не бросился жениться, очертя голову, без должных раздумий? Женитьба – дело серьезное.

– О нет, сэр! Я думал об этом, чуть не десять минут думал! Там их было три, и это, – он взглянул с восторгом на свое приобретение, – лучшая в партии.

– Но Киллик, я сейчас подумал об этом, у тебя же была жена в Махоне. Она стирала мои рубашки. Ты же знаешь, двоеженство – противозаконно. Ну точно, у тебя была жена в Махоне.

– Вообще-то, у меня было две, Ваша Честь, вторая – в Уоппинге, но ведь это так, это не по закону, если вы меня понимаете. Никто не давал мне в руки их недоуздок.

– Ну что же, полагаю, ты хочешь включить ее в судовую роль? Но сначала тебе придется уладить дело у священника, так что давай, ступай в приход.

– Так точно, сэр. В приход!

– Боже, Софи, – простонал Джек, когда супруги вновь остались одни, – ну и клубок!

Он открыл саквояж:

– Так, одно из Адмиралтейства, еще одно из департамента по болезням и увечьям, вот это, судя по виду, от Чарльза Йока, да, точно, его конверт, для меня лично, а два – для Стивена, твоего подопечного.

– Хотелось бы мне и правда иметь возможность позаботится о нем, бедняге, – вздохнула Софи, глядя на письма.

– Тоже от Дианы.

Она сложила их на столик у стены, дожидаться адресата в компании других, адресованных также Стивену Мэтьюрину, эсквайру, доктору медицины, и подписанных тем же твердым почерком, и молча разглядывала стопку.

Диана Вильерс была кузиной Софи, чуть моложе ее, и отличалась весьма дерзким поведением. Многие отдавали черноволосой красавице с темно-синими глазами предпочтение перед миссис Обри. Когда капитан и Софи были разлучены незадолго до их женитьбы, и он, и Стивен Мэтьюрин боролись за благосклонность Дианы. В результате Джек чуть было не разрушил и свою карьеру и свою женитьбу, а Стивен был поражен в самое сердце, когда женщина, на которой он собирался жениться, отдалась под покровительство некоего мистера Джонсона, и уехала с ним в Америку. Рана его душевная была столь серьезна, что он почти утратил вкус к жизни. Он до конца надеялся, что она выйдет за него, хотя его здравый смысл подсказывал, что женщина с такими связями, красотой, гордостью и честолюбием – не пара незаконнорожденному отпрыску ирландского офицера на службе Его Католического Величества и каталонской леди. Тем более, если этот отпрыск – невысокий, простецкого вида человечек, чье видимое положение так и не поднялось выше должности судового хирурга.

Однако, вопреки всем резонам, сердце Стивена принадлежало миссис Вильерс, и голова его ничего не могла с этим поделать.

– Даже когда она еще была в Англии, я знала, что с головой бедного Стивена что-то не так, – заявила Софи. Она привела бы доказательства нелепости поведения Стивена: новый парик, новые пальто, дюжина батистовых сорочек, но, поскольку она любила Стивена больше, чем можно любить всех своих братьев разом, она не могла допустить в его адрес ничего двусмысленного. Посему миссис Обри только сказала:

– Джек, ну почему ты не найдешь ему подходящего слугу? И в худшие времена Киллик никогда бы не позволил тебе выйти в рубашке чуть не двухнедельной давности, непарных чулках и в таком жутком старом пальто. Почему он никак не найдет себе надежного, обстоятельного камердинера?

Джек прекрасно знал, почему Стивен никогда не нанимал слуг надолго, не держал камердинера, что мог выучить его привычки, а обходился случайными (предпочтительно неграмотными) денщиками из морских пехотинцев, либо корабельными юнгами или недалекими ютовыми: доктор Мэтьюрин, успешно исправляя обязанности корабельного хирурга, одновременно был одним из наиболее ценных агентов разведывательной службы Адмиралтейства. Ясно, что секретность была совершенно необходима как для сохранения его собственной жизни и жизней огромного количества его конфидентов в занятых Бонапартом землях, так и просто для продолжения его деятельности. Джеку все это было известно, благодаря совместной со Стивеном службе, но он вовсе не собирался разглашать данные сведения, даже Софи. Поэтому он ответил в том роде, что проще убедить в чем-либо толпу «свинохвостых ослов»[1]1
  «Поросячий хвост» – прозвище матросской косички в британском флоте


[Закрыть], чем сдвинуть с занимаемой позиции одного Стивена.

– Диане для этого достаточно было бы лишь махнуть веером, – не выдержала Софи. Лицу ее не слишком шло сварливое выражение, но сейчас на нем отражался целый спектр раздраженных чувств: возмущение за Стивена, огорчение вновь возникающими сложностями, а также неодобрение (или даже ревность) женщины с довольно скромной сексуальностью по отношению к товарке, у которой данное качество било через край. Впрочем, все это оттенялось боязнью выразиться (даже в мыслях) неподобающим образом.

– Это точно, – согласился Джек, – и, если бы она этим смогла сделать его счастливым снова, я бы благословил этот день. Было ведь время, знаешь ли, – начал Джек, отведя взгляд за окно, – когда я считал, что мой долг, как друга, ну, я считал, что будет правильно, если я буду держать их на расстоянии. Я считал, что она, очевидно, злобная, дьявольски просто, этакая разрушительница – и что она его прикончит. А сейчас я не знаю: может, на эти вещи не стоит и пытаться влиять, слишком они тонкие… С другой стороны, если видишь, как кто-то, ослепленный, идет прямиком к погребу… Я хотел как лучше, глядя со своей колокольни, конечно. Но сейчас думаю, что моя колокольня – не самая высокая.

– Я уверена, что ты был прав, – заметила Софи, кладя руку мужу на плечо, чтоб его успокоить. – В конце концов, в итоге она сама себя выставила, я бы сказала, легкомысленной женщиной.

– Чем старше я становлюсь, – задумчиво ответил Джек, – тем меньше разбираюсь в этих штуках. Люди такие разные, даже если это женщины. Есть ведь женщины, которые к этому относятся скорее как мужчины – женщины, для которых прыгнуть в постель к мужчине ничего не значит и ни к чему не обязывает – и при этом они не являются шлюхами… Прошу простить меня, дорогая, за грубое слово.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – супруга не обратила внимания на последнюю ремарку капитана, – что для мужчин нарушение заповеди – ерунда?

– Кажется, я ступил на опасную почву, – Джек смешался. – Я имел в виду… Я прекрасно знаю, ЧТО я имел в виду, но я не настолько умен, чтоб выразить это словами. У Стивена объяснить это вышло бы куда лучше, понятнее.

– Надеюсь, ни Стивен, ни кто другой не смогут объяснить мне, что нарушение супружеской верности – ерунда.

Критическую ситуацию разрядило появление среди нагромождений бутового камня жуткого животного, низенького, иссиня-черного, которое вполне сошло бы за пони, будь у него хоть какие-то уши. На спине оно несло маленького человечка с большим квадратным ящиком.

– Парикмахер! – воскликнул Джек. – Дьявольщина, хуже опоздать он не мог. Твоей матери придется завиваться после консультации – доктора должны быть через десять минут, а сэр Джеймс точен, как часы.

– Даже пожар в доме не заставит маму появиться с не уложенными волосами. Придется поводить их по саду. Да и Стивен, в любом случае, опоздает.

– Но она же может одеть чепец?

– Конечно, она ОДЕНЕТ чепец, – Софи глянула на мужа с жалостью. – Как она может принять незнакомых джентльменов БЕЗ чепца? Но под ним ее волосы должны быть уложены.

Консультация, ради которой почтенные джентльмены собирались в Эшгроу-коттедже, касалась здоровья миссис Вильямс. Ранее она перенесла операцию по удалению доброкачественной опухоли с поразившей доктора Мэтьюрина стойкостью, и это притом, что его обычным контингентом были безропотные моряки. Но теперь дух ее был подорван депрессией, и оставалась надежда, что авторитет нескольких выдающихся врачей все-таки убедит ее отправиться на воды в Бат, Мэтлок-Вэллз или еще дальше к северу.

Сэр Джеймс прибыл вместе с доктором Леттсомом в его экипаже, и совместно же они категорически отклонили предложение капитана Обри осмотреть сад. Джеку, которого вызвали, чтобы принять барышника, доставившего его новую кобылу, пришлось оставить их наедине с графином.

Врачи уже обратили внимание на крылья новых пристроек Эшгроу-коттеджа, на двойной сарай для экипажей, длинную линию конюшни и сверкающий купол обсерватории на удаленной башне. Теперь они обратили натренированный взор на гостиную, ее новую массивную мебель, картины с изображением кораблей и морских сражений кисти Покока и других знаменитостей. Висел тут и портрет самого капитана Обри кисти Бичи – в полной форме капитана первого ранга, с красной орденской лентой на широкой груди, Джек бодро смотрел на мортирную бомбу, на которой покоились руки капитана, дополненные парой голов мавров, ибо Джек добавил к владениям Британской Короны Маврикий и Реюньон. Геральдическая Коллегия насчет этих дополнений четкого мнения не выразила, но было решено, что мавританские головы будут к месту.

Врачи смотрели на это великолепие, попивая вино, и с видимым удовольствием предчувствовали солидные гонорары.

– Позвольте налить вам еще вина, дорогой коллега? – промолвил сэр Джеймс.

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвался Леттсом, – прекрасная мадера! Капитану, похоже, повезло с призовыми?

– Мне говорили, он отбил два или три корабля Ост-Индской компании на Реюньоне.

– Где это – Реюньон?

– Его раньше называли Бурбон – рядом с Маврикием, если помните.

– В самом деле? – и доктора вернулись к обсуждению своей пациентки: благотворному действию операции; удивительному побочному эффекту бессмертника, когда его дают в лошадиных дозах; отказу от валерианы; предшествующим многократным беременностям, как правило, имевшим место в этом и большинстве подобных случаев; пиявкам за ушами, ухудшающим течение болезни; мягчительным средствам и их влиянию на сплин; шишкам хмеля; холодным обтираниям с пинтой воды натощак; строгой диете; слабительной микстуре. Доктор Леттсом упомянул и о своем успешном применении опиума при подобных случаях.

– Мак делает мегеру розой! – провозгласил он. Ему понравилось собственное выражение, и он громким голосом провозгласил:

– И из мегеры мак сделает розу! – но сэр Джеймс, нахмурившись, ответил:

– Ваш мак хорош на своем месте, но, когда я вспоминаю злоупотребления им, опасность привыкания, когда пациент становится его рабом, мне порой думается, что его место – на клумбе. Я знаю весьма способного человека, который так злоупотреблял им, в виде настойки лауданума, что в итоге дошел до дозы не менее восемнадцати тысяч капель в день – половина этого графина! Он смог побороть эту привычку, но нынче, когда его дела в кризисе, он опять вернулся к этому утешению, и, хотя его нельзя назвать «любителем опиума», но, по заслуживающим доверия свидетельствам, трезвым его также не назовешь, погружен в себя чуть не две недели уже и… О, доктор Мэтьюрин! Здравствуйте! Вы ведь знакомы с коллегой Леттсомом?

– Ваш слуга, джентльмены, – Стивен вошел в комнату. – Надеюсь, вам не пришлось меня ждать?

Доктора заверили его, что вовсе нет, все равно их пациентка еще не готова, и могут ли они предложить доктору Мэтьюрину бокал этой великолепной мадеры? Доктор Мэтьюрин не возражал, и, попивая вино, живописал, как вздорожали нынче трупы: он сторговал было один прямо сегодня утром, но у злодеев достало наглости потребовать четыре гинеи! Четыре гинеи – лондонская цена за провинциального покойника! Он попытался усовестить их, что их жадность душит науку, и с тем их собственный труд, но вотще: пришлось платить четыре гинеи.

На самом деле, не так уж и плохо, ибо одно из женских тел, которые он осматривал, имело интересную квазикальцификацию ладонного апоневроза. Труп свежий, и, поскольку в данный момент его интересуют только руки, может, дорогие коллеги также отберут для себя какие-то лакомые кусочки?

– Я всегда рад, если удается отхватить свежую печень для моей молодежи, – отозвался сэр Джеймс. – Мы засовываем её им в башмаки.

С этими словами он встал, так как дверь отворилась, и вошла миссис Вильямс, сопровождаемая сильным запахом жженого волоса.

Консультация шла своим чередом, и Стивен, сидя слегка в стороне, чувствовал, что серьезные внимательные врачи вполне отрабатывают гонорар, который посторонний мог бы счесть чрезмерным. У обоих был природный дар к «сценической» стороне медицины, которая ему самому совершенно не давалась, также восхищала его сноровка, с которой они управлялись с изливавшимся из пациентки словесным потоком. Ему было интересно, что заставляло миссис Вильямс нагромождать груды лжи в его присутствии: «она бездомная вдова, и с тех пор, как ее зятя понизили в звании, ей вовсе не хочется появляться на людях». Она вовсе не была бездомной – долг за ее обширное имение Мэйпс был выплачен из призовых за Маврикий, но она предпочла сдавать его внаем. Зять ее, когда командовал эскадрой в Индийском океане, получил временную должность коммодора, а когда кампания закончилась и эскадру расформировали, он вновь стал капитаном – это не было понижением. Все это не раз объяснялось миссис Вильямс, и она, конечно, понимала эти простые вещи, но явное желание этой тупой, но сильной и властной женщины выглядеть страдающей, заставляло ее снова повторять эту чушь, даже зная, что Стивен знает, что она лжет.

Но вот уже даже миссис Вильямс слегка охрипла, в манере сэра Джеймса появилось больше властности, а запах обеда становился все ощутимее. Софи бегала туда-сюда, и, наконец, консультация закончилась. Стивен вышел, чтобы вытащить Джека из конюшен, и встретил его на полпути, возле парящих куч извести.

– Стивен! Как я рад тебя видеть! – завопил Джек, хлопая обеими руками доктора по плечам и глядя радостно сверху вниз в его лицо, – Здравствуй! Как дела?

– Мы убедили-таки ее. Сэр Джеймс был неколебим: Скарборо – или мы не можем отвечать за последствия. Пациентка будет путешествовать под наблюдением санитара доктора Леттсома.

– Очень рад, что за старой леди надлежащим образом присмотрят, – Джек усмехнулся. Пошли, посмотришь на мою последнюю покупку.

– Прелестное создание, право слово – заметил Стивен, когда кобылу поводили перед ними туда-сюда, – прелестное, а как лоснится, просто блестит! Сухожилия слегка слабоваты и нет ли вислозадости? По глазам и ушам судя, норовистая. Можно проехаться?

– Времени уже нет, отозвался Джек, взглянув на часы. – Вот-вот зазвонят на обед. Но, – он обернулся, выводя Стивена из конюшни, – не великолепное ли животное? Готовится выиграть скачки в Оукс.

– Я не великий лошадник, – отозвался Стивен, – но, Джек, ты ведь потратился на нее не за тем, чтоб теперь полгода любоваться?

– Да Господь с тобой! Я к тому времени уж давно буду в море – и ты тоже, надеюсь, если твои дела позволят. А сейчас мы должны мчаться как зайцы, и у меня важные новости, расскажу тебе, когда твои медикусы уедут.

«Зайцы», пыхтя, кинулись к дому. Джек крикнул:

– Твой багаж в твоей прежней комнате, – и взбежал по лестнице сменить мундир. Вскоре он появился и вежливо указал гостям на столовую одновременно с первым ударом часов.

– Что мне нравится в Королевском Флоте среди прочего, – заявил сэр Джеймс на полпути к первой перемене, – это то, что там учат почтительному отношению ко времени. С моряками всегда знаешь, когда сядешь обедать – и пищеварительные органы с благодарностью отзываются на эту точность.

«Хотелось бы мне, чтобы кое-кто также знал, когда пора бы и выбраться из-за стола» – думал Джек два часа спустя, пока органы сэра Джеймса отзывались с благодарностью на букет его портвейна.

Джека просто распирало от нетерпения рассказать Стивену про свое новое назначение, и позвать его, если тот сможет, снова в свою команду, а также открыть секрет, как быстро разбогатеть. Также очень хотелось расспросить Стивена о его делах, не тех, что заполняли его последнюю отлучку (о них Стивен был нем, как могила), но о тех, что были связаны с Дианой Вильерс и письмами, что, наконец, были переданы Стивену.

Но вслух он произнес:

– Ну давай, Стивен, сколько можно! Бутылка ждет.

Хотя голос Джека был громким и чистым, Стивен не пошевелился, пока Джек не повторил фразу, а потом встрепенулся, словно очнувшись от размышлений, осмотрелся, и оттолкнул графин. Оба врача смотрели на него внимательно, склонив голову набок. Но и более внимательный взгляд Джека не уловил бы никаких значимых изменений: Стивен был бледен и вид имел отсутствующий, но не более, чем обычно, разве, чуть более мечтательный. Тем не менее, Джек был очень доволен, когда доктора, отказавшись от чая, послали за лакеем, и были препровождены в каретную Стивеном, тащившим пилу, в то время как лакей взваливал некий зловещий предмет, плотно упакованный, на крышу экипажа (эта крыша, как и лакей с лошадьми, перевозила подобный груз уже не первый раз). Доктора вернулись снова, распихали по карманам гонорар, попрощались и укатили. Софи сидела в гостиной в компании лишь чайника и кофейника, когда Джек и Стивен наконец присоединились к ней.

– Ты уже сказал Стивену про корабль? – спросила Софи.

– Нет еще, дорогая, но как раз собираюсь. Помнишь «Леопард», Стивен?

– Жуткий старый «Леопард»?

– Ну что ты за человек!? Сперва раскритиковал мою новую кобылу – лучшую претендентку на приз в Оукс, какую я когда-либо видел, а ведь я, Стивен, лучший лошадник на флоте…

– О, я в этом не сомневаюсь, дорогой Джек: несколько флотских лошадей я видел, ха-ха-ха. Несомненно, их можно было назвать лошадьми, они имели около четырех ног, и никакие другие члены царства животных не назвали бы их родней! Стивен блеснул остроумием, и теперь разразился серией скрипучих звуков, означавших у него смех:

– Оукс, да-да!

– Ладно. А теперь ты заявляешь: «Жуткий старый „Леопард“!» Ну да, он был черепахой, причем старой и гнилой, когда Том Эндрюс занялся им. Но на верфи его привели в порядок: перебрали весь корпус, поставили снодграссовские диагонали и железные кницы Робертса на весь набор (детали тебе неинтересны). Так что теперь это лучший пятидесятипушечник из тех, что на плаву, не исключая и «Грампуса». Точно, лучший из кораблей четвертого ранга в строю!

При этом Джек прекрасно отдавал себе отчет, что четвертый ранг – вымирающий класс, их исключили из линейных кораблей уже больше полувека, а «Леопард» и подавно никогда не считался лучшим их представителем. Как и любой на флоте, Джек отлично знал его историю: заложенный и наполовину построенный в 1776, он затем был брошен и больше 10 лет гнил под открытым небом, и, наконец, в Ширнессе он начал свою неудачливую карьеру в 1790-м. Но Джек очень внимательно осмотрел его при переборе корпуса профессиональным взглядом, и, хоть и знал, что выдающимися качествами «Леопард» никогда не обладал, но считал, что судно будет достаточно мореходным. Да, кроме того, его привлекал не столько корабль, сколько его предназначение: Джек скучал по дальним морям и островам пряностей.

– У «Леопарда», я припоминаю, несколько палуб? – спросил Стивен.

– Ну да, четвертый ранг, двухпалубный. Он просторный, почти как линейный корабль. У тебя будет куча места, Стивен, не то, что давка на фрегате. Должен сказать, Адмиралтейство неплохо удружило мне в этот раз.

– Я считаю, что тебе должны были дать первый ранг, – твердо заявила Софи. – И титул.

Джек ответил ей любящей улыбкой и продолжил:

– Мне предложили на выбор: «Аякс», новый семидесятичетырехпушечник, только со стапелей, или «Леопард». Первый – очень хорош, один из лучших в своем классе, но он назначен на Средиземное, под начало Харта. А на Средиземном сейчас не отличиться, да и с призами туго.

Джек хитрил: хотя в данный момент моряку действительно мало нашлось бы дел в Средиземном море, гораздо большее значение имело присутствие там адмирала Харта. В былые годы Джек наставил адмиралу рога, и Харт, будучи мстительным и нечистоплотным субъектом, не колеблясь, погубил бы карьеру своего недруга. За время службы на флоте Джек обзавелся большим количеством друзей, но и изрядным сонмом врагов, что было удивительно, учитывая его природное дружелюбие. Некоторые завидовали его удачливости, некоторые (это были его начальники) находили его чересчур независимым, а в молодости даже недисциплинированным, некоторые не любили по политическим причинам (капитан терпеть не мог вигов), некоторые были обижены (как Харт), или считали себя таковыми.

– Ты уже отличился так, другим о таком только мечтать, Джек! – Софи была непреклонна. – Такие жуткие раны. И денег нам хватает.