Текст книги "Остров отчаяния"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Орудия по-походному, – приказал Джек, и, повышая голос, – Фитиля за борт, осторожнее.

Бочонок горящих фитилей, с живописно свисающими кусками, коснулся воды и поплыл, испуская, когда разгорелся, довольно живые языки пламени, прямо как из пушки.

На квартердеке Джек дал приказ развернуть паруса по ветру. Капитан пропитался потом, устал, и сиял от счастья.

– Ну, мистер Грант, думаю, сегодня нет нужды давать команду «все по местам». У вас есть, что сообщить?

– Только отверстие в гроте, сэр, и перебит мелкий такелаж, но боюсь, что их первый залп повредил наше носовое украшение: отбил нос у леопарда левого борта.

– Леопард потерял свой нос, – сообщил Джек Стивену некоторое время спустя, когда корабль мог себе позволить освещение позади наглухо закрытых иллюминаторов, и зажгли потайные фонари. – Если бы я не был так вымотан, полагаю, что смог бы пошутить над этим с таким-то количеством сифилитиков на борту, – и от души рассмеялся над почти остроумной мыслью.

– Когда мне подадут ужин? – спросил Стивен. – Ты пригласил меня разделять в роскоши жареный сыр. Я не вижу роскоши, но вижу хаос, не нахожу жареного сыра, но хозяина, шутящего на тему мрачной и мучительной болезни. Все же останусь – думаю, что и в самом деле чую запах сыра поверх пороховой гари и зловония этого мерзкого потайного фонаря. Киллик, эй там, что с сыром?

– Да разве он уже не готов? – сердито проворчал Киллик. Ему не позволили сделать ни единого выстрела, и он бормотал что-то об обжорах, поклоняющихся своим желудкам… вечно подшучивающих… вечно недовольных.

– В ожидании, – сказал Стивен, – могу я надеяться получить объяснение всей этой спешки, грохота и суеты?

– Да ведь все довольно ясно, – ответил Джек. – Через полсклянки мы приведемся к ветру, пересечем след «голландца», очутимся у него с наветренный стороны, распустим все паруса, какие только сможем, и скажем «прощай». Старая масленка сделала все, что могла: почти подловила нас, и если бы волнение оказалось сильнее, могла преуспеть, потому что более крупное судно имеет большее преимущество при сильном волнении. Теперь же все, что ему остается, это двигаться на зюйд, наверстывая упущенное. И идти вперед, выказывая отвагу, если голландец поверил сигналу, который я выбросил нашим воображаемым консортам. А мы тем временем направимся на Мыс, затуманив, как я надеюсь, глаза честному бюргеру. Каждый из нас мирно продолжит свои дела, отдаляясь все дальше и дальше с каждой вахтой на протяжении всей ночи, так, что к рассвету нас может разделять порядка ста миль.

Глава 7

Забрезжил рассвет, и снова Джека разбудил стук в дверь, и снова его вырвали из объятий воображаемой миссис Уоган сообщением о корабле прямо по скуле левого борта. На этот раз брамсели «Леопарда» убрали, но то была не более чем дань условностям войны, потому что на этот раз «Ваакзамхейд» оказался на добрые три мили ближе. Прекрасно узнаваемый, несмотря на туман, повисший над холодным молочно-светящимся морем, «голландец» скрывался и появлялся в этом легком ветерке с оста. Иногда, казалось, он исчезал почти полностью, а иногда, когда поднимался на волне, расправляя паруса, выглядел неестественно большим. И направлялся он к «Леопарду».

Они уже находились на границе западного течения, и ветер вздувал рябь на бледной морской глади, но это была ерунда – ничего похожего на огромные валы и ложбины, так благоприятствующие более тяжелым кораблям. И к полудню «Леопард», установив все паруса, что мог нести, и взяв курс на зюйд-вест, оставил «Ваакзамхейд» за горизонтом.

– Можем ли мы праздновать победу? – спросил Стивен за обедом. – Уже два часа, как он исчез, кипя от бессильной ярости.

– Я вообще ничего не собираюсь праздновать, пока мы не бросим якорь в Саймонс-бей, – воскликнул Джек. – При Тернбулле и Холлсе я не хочу ничего обсуждать за завтраком, но не знаю, видел ли я во всей моей жизни нечто столь же шокирующее, как этот «голландец» на рассвете, с наветренной стороны, прямо между нами и Мысом. Как будто он смотрел мне через плечо вчера вечером, когда я прокладывал курс. И я считаю, что нельзя недооценивать утренний спектакль. Расстояние было слишком велико, чтобы быть уверенным, дымка, но у меня нехорошее чувство, что он гнался за нами не в полную силу. Не было трюмселей, как ты, смею предположить, заметил. Может быть, его брам-стеньги не выдерживают нагрузки, но мне показалось, что он не столько стремился догнать нас, сколько оттеснить к югу, в подветренную сторону. На его месте, и с таким превосходством в численности экипажа, я бы скорее попытался взять корабль на абордаж, чем разнести его в щепки – вдруг он потом затонет прямо подо мной? Какой триумф для него привести с собой в Ост-Индию отличный пятидесятипушечник! И он, должно быть, ждет своего шанса. Тем не менее, я сделаю все, что в моих силах, чтобы сегодня ночью пересечь его кильватерный след, и если только смогу занять наветренное положение, с ветром хоть сколько-нибудь заходящим с оста на зюйд, постараюсь побороться с ним в бейдевинд. Мы способны держать круче к ветру, а у этих плоскодонных кораблей снос под ветер всегда больше, чем у наших. Так что при любом волнении, которое сможет вынести «Леопард», мы, полагаю, могли бы оставить «голландца» далеко за кормой, идя галсами, оставить раз и навсегда, и, надеюсь, оказаться завтра с наветренной стороны от него.

Тщетная надежда. План Джека пересечь курс противника ночью расстроил штиль, и во второй половине следующего дня, когда вся команда крепила на реях новые штормовые паруса, идущий по ветру «Вакзамхейд» был замечен на северо-востоке. Впечатляющее зрелище – ярко белеющие под облачным небом лиселя снизу доверху, пирамида из парусов, сияющих ярче, чем обычно, и как будто озаренных внутренним светом, потому что там тоже готовились к ветрам, что ожидаются южнее. Но «леопардовцы» не могли восхищаться этой красотой. Все они видели ядро, повредившее носовую фигуру, и знали, что за портами нижней палубы приближающегося «Ваакзамхейда» ждет длинный ряд голландских тридцатидвухфунтовок, выбрасывающих почти вполовину больше металла, чем их собственные орудия. Большая часть корпуса «Леопарда» была скроена из твердого дуба, как и большая часть экипажа, но не было на борту человека, который скрыл бы свою радость, когда ветер достиг и «Леопарда», наполнив новые крепкие паруса, и вода забурлила под кормой, по мере того как корабль набирал ход. Чуть позже капризные ветра стали покидать «Ваакзамхейд», положивший руль к ветру и открывший пальбу издалека, которая весьма эффективно прикончила даже тот слабый ветерок, который еще оставался там.

Медленная, планомерная стрельба с верхней палубы, пушка за пушкой: одиночные выстрелы с увеличенным зарядом пороха. Зачастую недолеты, но наводка на удивление точная, а некоторые снаряды рикошетом попали в «Леопард». Джек не надеялся добиться многого на таком расстоянии – после первого отскока от воды его двенадцатифунтовки верхней палубы не могли причинить и половины того ущерба, что двадцатичетырехфунтовки «голландца», но всегда оставался шанс сбить рангоут или перебить ванты, а это было бы неплохо, учитывая, что «Ваакзамхейд» находился в пяти или шести тысячах миль от ближайшего источника снабжения. А еще шальное ядро могло попасть в пороховой заряд или фонарь между палубами, вызвав пожар, и даже взорвав пороховой погреб. Вероятность была крайне мала, но он знал, что такое случалось. В тоже время имелись и другие, гораздо более важные соображения. Поскольку капитан «Леопарда» любил артиллерийское дело и был довольно богат, то на «Леопарде» в избытке имелось пороха и ядер, и, если Джек, провоцируя «Ваакзамхейд», побудит его отвечать выстрелом на выстрел, отправляя большую их часть в море, то окажется в относительном выигрыше. К тому же, он очень хорошо знал, что даже самые бесстрашные герои не испытывают большого удовольствия, молча снося вражеский огонь, а многие из не нюхавших ранее моря «леопардовцев» не были героями вообще. Кроме того, опыт научил его, что никакая мишень на земле не может возбудить такого рвения, такой тщательной и аккуратной наводки, как свои же собратья: прекрасная возможность для расчетов стараться изо всех сил. «Леопард» использовал это на полную катушку: один раз столб воды от падения ядра плеснул на борт голландцу, а дважды, под восторженные возгласы, хорошо наведенная пушка номер семь угодила в цель, в то время как «Ваакзамхейд» не добился ничего, кроме единственного попадания в коечную сетку «Леопарда». Но в Джеке зрело неприятное убеждение, что у его коллеги в голове было ровно то же самое: что он тоже выигрывает от ситуации, доводя навыки своей команды, ужасно многочисленной команды, до еще более высокого уровня. Джек мог ясно видеть его через свою подзорную трубу – высокий мужчина в голубом сюртуке с медными пуговицами, иногда стоявший на квартердеке и покуривавший короткую трубку, изучая «Леопард», иногда расхаживавший по верхней орудийной палубе. И, несмотря на радостные крики и бодрую атмосферу на борту, Джек от души порадовался, когда легкий порыв ветра, оставивший «Ваакзамхейд» в зоне штиля, позволил ему выйти за пределы досягаемости голландских пушек.

В ту ночь, ночь новолуния, они, покачиваясь, понемногу двигались вперед, пока в утреннюю вахту с запада не налетел холодный дождь, и умеренная зыбь заставила «Леопард» кланяться волнам, когда он взял курс на далекий Мыс, теперь уже оказавшийся на более значительном расстоянии как к северу, так и востоку.

На этот раз никто не будил капитана – закутавшись в бушлат, он стоял у подветренного борта юта еще задолго до восхода солнца. Как Джек и ожидал, первый же луч света явил ему вдалеке «Ваакзамхейд», прямо между ним и Африкой, идущий курсом, который пересечет его собственный через несколько часов. Джек пошел в крутой бакштаг, «голландец» проделал то же самое, но не более – приблизиться он не пытался. Так под дождем они и шли весь день параллельными курсами, всё дальше и дальше на юг. Время от времени шквал скрывал их друг от друга, но каждый раз, когда прояснялось, «Ваакзамхейд» оставался на позиции так же четко, как если бы был консортом «Леопарда», внимательно наблюдающим за сигналами флагмана. Иногда один выигрывал милю-другую, иногда другой, но к вечеру они фактически остались на изначальной дистанции, пройдя по счислению сто тридцать миль – в полдень солнца не было, только бегущие облака. После наступления темноты Джек начал двигаться галсами, с обеими вахтами на палубе, надеясь избавиться от «Ваакзамхейда», который не мог держать столь же круто к ветру, а затем спуститься под ветер на норд и пересечь кильватерный след «голландца» вне поля его зрения. Так бы он и сделал, если бы не подвел ветер. Скорость «Леопарда» настолько упала, что тот едва слушался руля и дрейфовал по течению на запад, так что утреннее солнце еще раз явило эти отвратительно знакомые очертания, прямо как при рандеву.

В ночь после целого дня маневрирования при слабых ветрах, обежавших всю картушку компаса, «Ваакзамхейд» предпринял попытку абордажа. Солнце зашло при ясном небе, что обещало хороший бриз утром и звезды, прежде чем взошёл молодой месяц, достаточно хорошо освещали подкрадывающегося под трюмселями голландца, хотя на маслянистой поверхности моря не было даже ряби. Сперва это движение было едва заметным, и только исчезновение звезд у края горизонта выдало его бдительному оку впередсмотрящего. Семидесятичетырехпушечник, должно быть, поймал самые первые дуновения ветра. Когда тот подвел его на дистанцию выстрела, «голландец» лег в дрейф и разразился впечатляющей серией раскатистых бортовых залпов. На «Леопарде» все уже находились на боевых постах: фонари боевого освещения мерцали за открытыми портами левого борта, оба ряда орудий выкачены, запах горящих фитилей плыл вдоль палуб, но пока корабли не сблизятся, Джек не собирался отдавать приказ открыть огонь. Он стоял на юте, оглядывая водную поверхность через ночную подзорную трубу – не верил, что это основная атака, и искал шлюпки, которые отправил бы сам на месте «голландца». Никаких признаков, ни малейших: но позже, когда Джек почти сдался, он уловил блеск весел – много дальше от корабля, чем рассчитывал. Голландский капитан направил шлюпки, полные людей, к его противоположному борту под прикрытием темноты, и по меньшей мере еще полчаса назад. Они быстро плыли по широкой дуге, чтобы взять «Леопард» с правого борта, в то время как «Ваакзамхейд» отвлечет его команду на другой борт стрельбой с дальней дистанции.

– Ну и лиса, – сказал Джек, и отдал приказ натянуть абордажные сетки, выкатить и перезарядить картечью пушки, всем морским пехотинцам покинуть места у орудий и взять мушкеты.

Попытка захвата провалилась, потому что попутный ветер повлек «Леопарда» на юг быстрее, чем шлюпки могли грести. Впереди плывущих подловили и с двухсот ярдов выкосили картечью. «Ваакзамхейд» потерял слишком много времени, подбирая уцелевшие лодки и людей, и поэтому не смог воспользоваться ветром. Но атака вполне могла удасться: корабль Джека не мог защищать сразу оба борта, а экипажи шлюпок превосходили его команду числом.

– На такой риск я больше пойти не могу, – сказал Джек. – Какой бы ни был ветер, я буду идти против него, даже если это будет означать удаление от Мыса в течение нескольких дней подряд. По всем признакам и приметам, ветер должен задуть с оста, и чем сильнее, тем лучше. Если повезет, – продолжил он, постучав по деревянной ручке секстана, – остовый ветер донесет нас прямо до сороковых, где мы можем быть уверены, что нас не застигнет штиль. «Голландец» должен дать спокойную ночь после сегодняшних шалостей.

В соответствии с приметами, утренний ветер повернул и задул с зюйда. Его нельзя было назвать ни устойчивым, ни сильным, но были замечены несколько буллеровых альбатросов и один гигантский – верные признаки, что сильные ветра где-то рядом, и он позволил «Леопарду» хорошо продвинуться вперед, меняя галсы каждую вторую склянку, и идеально держась на курсе. Семидесятичетырехпушечник делал все, что мог, размахивая тяжелыми реями как волшебной палочкой, но держаться так круто к ветру не мог. Он терял на каждом галсе несколько сотен ярдов, и в какой-то момент был вынужден повернуть через фордевинд, что стоило ему почти милю. Долгий, тяжелый день с самыми надежными рулевыми за штурвалом; пушки с подветренной стороны спрятаны, с наветренной – выкачены, чтобы придать остойчивости, задействовано все, что помогает выжать из ветра хоть еще немного. За малейшие промахи неумех готовы были прибить их же собственные товарищи, но, когда корпус «Ваакзамхейда» скрылся из вида на севере, барабан пробил отбой, и Джек приказал дать команду «гамаки вниз», чтобы позволить измотанной вахте левого борта немного поспать.

«Курс в бейдевинд, круто к ветру» – таков был приказ на ночь, когда «Леопард» остался на правом галсе, а западное течение (уже гораздо более сильное) облегчало путь. Утром «Ваакзамхейд» казался не более чем бледным пятнышком на фоне темных облаков на горизонте, он убавил парусов и, казалось, сдался.

В утреннюю вахту появилось еще больше альбатросов, и снова началась более привычная жизнь. Кают-компания больше не была частью голой батарейной палубы, снова появились каюты, и воссоздалась привычная, вполне цивилизованная столовая с украшениями и прочим. Сама еда – клейкий суп, морской пирог, и пудинг – не походила, конечно, на пир у лорд-мэра, но была горячей, и Стивен, продрогший до костей от созерцания альбатросов на грот-марсе, проглотил её моментально. Между сменами блюд он сгрыз сухарь, выгоняя долгоносиков ставшим уже привычным, автоматическим постукиванием сухарем по столу, и размышлял о своих сотрапезниках. В плане одежды моряки выглядели непрезентабельно, будучи одетыми в разномастную смесь формы и старых теплых одеяний, иногда из шерсти, иногда из парусины. Баббингтон носил вязаный гернси, унаследованный от Макферсона, который висел складками на его маленькой фигурке, Байрон напялил две фуфайки: одну черную, другую коричневую, Тернбулл явился в твидовой охотничьей куртке, и, хотя Грант и Ларкин выглядели несколько более презентабельно, в целом они являли печальный контраст с подтянутыми морскими пехотинцами. Время от времени, с начала этой напряженной ситуации, Стивен размышлял о них, и иногда их реакции удивляли его. Бентон, казначей, например, никогда не выказывал ни малейшего беспокойства, что их возьмут на абордаж, потопят или сожгут, но потребление «Леопардом» большого количества свечей в боевых фонарях и других местах делало его мрачным, молчаливым, неотзывчивым. Грант тоже был довольно молчалив, и стал еще молчаливее с тех пор, как прозвучали первые выстрелы, которые могли убить: молчалив, но только в присутствии Стивена или Баббингтона.

Как понял Стивен из замечаний капеллана, когда их не было, Грант подолгу говорил о мерах, которые он бы предпринял, если бы был капитаном: «Леопарду» следовало внезапно напасть, полагаясь на эффект неожиданности, или плыть прямо на север.

Фишер свистел в ту же дудку, хотя признавал, что его мнение не имеет большой ценности. Налицо была растущая симпатия между обоими мужчинами, некое подспудное единодушие. В остальном же капеллан довольно сильно изменился: больше не посещал миссис Уоган, и даже попросил доктора Мэтьюрина отнести ей обещанные книги:

– С тех пор как я чудом избежал смерти в битве, я серьезно задумался.

– Какую битву вы имеете в виду? – спросил Стивен.

– Самую первую. Пушечное ядро ударило в нескольких дюймах от моей головы. С тех пор я размышлял о старой поговорке «дыма без огня не бывает», и об опасностях похоти.

Он явно хотел, что бы его об этом спросили, хотел раскрыть свои тайные мысли, но Стивен слушать не желал, поскольку после тюремной лихорадки утратил интерес к мистеру Фишеру, который показался ему человеком посредственным, слишком сильно озабоченным собой и своим спасением. Одним из тех, чья привлекательность тает по мере знакомства. Стивен только кивнул и взял книги.

У него сложилось впечатление, что оба, и Грант, и Фишер, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Тому не было никаких очевидных, явных признаков, но оба часто жаловались: поток обвинений и недовольства современным состоянием умов, нынешним поколением и его бесполезностью, ленивыми слугами, дурным поведением правительства, политическими партиями. Но прежде всего – недовольство королем: вечная клевета, частая смена мотивов, постоянно компрометирующее поведение. Они напомнили ему бабушку по материнской линии в ее последние годы, когда из сильной, разумной, смелой женщины та превратилась в слабую и ворчливую старуху, и ее недовольство всем на свете нарастало по мере того, как она слабела. Он не знал, как любой из них поведет себя в действительно кровавой схватке – проявится ли их мужественность при очевидном кризисе. В остальных же Стивен не сомневался. Баббингтона он знал еще с тех времен, когда лейтенант был юнгой: храбр, как терьер. Байрон из этой же морской породы. Тернбулл, вероятно, проявит себя достаточно хорошо, несмотря на своё крикливое бахвальство. Мур немало повидал на службе, он будет стрелять и принимать пули в ответ с большим юмором, как нечто само собой разумеющееся в его профессии. Говард, еще один «омар»[34]34
  «Омар» – прозвище морских пехотинцев, данное им из-за цвета их мундиров


[Закрыть], несомненно, последует за ним в своей флегматичной солдатской манере: насколько понял Стивен, не было почти никакой связи между Говардом, играющим на флейте, и вымуштрованным лейтенантом морской пехоты. В отношении Ларкина наличествовали определенные опасения: с мастерством как штурмана и мужеством все хорошо, но он крепко проспиртовался и, если только Стивен не сильно ошибается в суждениях, сопротивляемость его организма почти достигла своих пределов.

Выпили за короля. Не желая сидеть за отвратительным винищем, Стивен отодвинул свой стул, в сотый раз споткнулся о ньюфаундленда Баббингтона и вышел на квартердек, чтобы еще раз взглянуть на своего альбатроса, величественную птицу, парящую рядом с кораблем еще со времен завтрака. Хирепат стоял там же, разговаривая с вахтенным мичманом, и они рассказали ему новости о «Ваакзамхейде», которого за прошедшие два часа не было видно даже с флагштока.

– Пусть там и остается, – ответил Стивен и вернулся к работе в своей каюте.

Переборки каюты, расположенной на орлоп-деке, не разбирались, когда корабль готовили к бою, и в перерывах, даже в эти трудные дни, он продолжал работу, начавшуюся вскоре после того, как Хирепат доверился ему. Работа состояла в составлении записки на французском, описывающей британскую разведывательную сеть во Франции и некоторых других странах Западной Европы, вместе с мимоходными ссылками на США и намеками на другой документ о ситуации в голландской Ост-Индии, с деталями о двойных агентах, взятках, принятых и переданных, предательстве в самих министерствах. Если и в самом деле наличествует связь между шефами миссис Уоган и французами, записка должна будет вызвать дестабилизацию в Париже, и была предназначена для передачи шефам миссис Уоган через нее саму, посредством Хирепата. Эта записка должна была быть найдена среди бумаг умершего офицера, направлявшегося в Ост-Индии. Имя офицера не называлось, хотя, конечно, в нем легко узнавался Мартин, проведший половину своей жизни во Франции, а родным языком его матери был французский. Для властей следовало сделать копии документов умершего, и доктор Мэтьюрин, зная, что Хирепат отлично владеет этим языком, попросил бы его оказать любезность и помочь с работой. Стивен был уверен, что бесхитростный юноша обо всем расскажет Луизе, и миссис Уоган вскоре выбьет из него переводы, несмотря на отчаянное сопротивление, которое он окажет вначале. Затем она кропотливо их закодирует, бедняжка, и заставит Хирепата отправить с Мыса. В свое время Стивен отравил много источников разведки, но если все пройдет гладко, это обещает быть самой горькой каплей яда из всех. Такой богатый материал в его распоряжении! Такие убедительнейшие детали, известные только ему, сэру Джозефу и еще некоторым в Париже!

– Ну что еще? – гневно воскликнул Стивен.

– Сэр, быстрее, – прокричал смертельно бледный морской пехотинец, – мистер Ларкин убил нашего лейтенанта.

Стивен схватил свою сумку, запер дверь и побежал в кают-компанию. Три офицера удерживали Ларкина на полу и связывали ему руки и ноги. На столе окровавленная короткая пика. Говард откинулся на спинку стула: на белом удивленном лице широко распахнутые рот и глаза.

Ларкин всё еще дрожал и корчился в судорогах белой горячки, издавая хриплый животный рев. Офицеры пересилили и унесли его. Стивен исследовал рану, обнаружил разорванную аорту и заключил, что смерть наступила почти мгновенно. Ему рассказали, что когда Говард начал настраивать флейту, штурман встал из-за стола, взял с переборки короткую пику, сказал: «Это тебе, пищащий на флейте содомит», – и метнул её прямо между Муром и Бентоном, а затем с ревом упал на палубу.

– Вы странно задумчивы, – сказала миссис Уоган, когда они гуляли по проходу час или два спустя. – Я сделала по крайней мере два остроумных замечания, а вы не ответили. Доктор Мэтьюрин, вам следует одеваться немного теплее в этом влажном и колючем холоде.

– Сожалею, дитя моё, что я пал так низко, – отозвался он, – но совсем недавно один из офицеров убил другого в пьяном припадке, самую сладкую флейту, что я когда-либо слышал. Иногда я чувствую, что это действительно невезучий корабль. Многие матросы поговаривают, что на борту есть Иона.

Похоронили Говарда несколькими днями позже (поскольку морские пехотинцы настояли на подобающем гробе и памятной пластине для своего лейтенанта), на 41'15' ю.ш., 15'17' в.д. Для церемонии «Леопард» лег в дрейф при сильном западном ветре. В журнале появилась еще одна запись: «предали пучине тело Джона Кондома Говарда» и еще раз Джек написал «выбыл по смерти» напротив имени.

После унылого ужина, на котором Стивен стал единственным гостем, Джек сказал:

– Полагаю, завтра, мы можем повернуть к норду. При удачном раскладе мы увидим Столовую гору в три-четыре дня, и сможем избавиться от этого сумасшедшего маньяка.

Еще с четверга они оказались к зюйду от сороковой параллели, и, хотя в это время года – начале лета в южном полушарии – даже западные ветры севернее сорока пяти или даже сорока шести градусов обычно были неустойчивыми, их хватило для «Леопарда», и с помощью течения тот проходил свыше двухсот морских миль от одного полуденного наблюдения до другого, считая от дня, в который от «Ваакзамхейда» не было ни слуха, ни духа.

– Интересно, у американцев есть консул на Мысе? – спросил Стивен. Его записка уже была закончена, и Хирепат копировал её. Отравленная стрела готова к полету.

– Клясться в этом я бы не стал, но, скорее всего, какое-то количество их судов, идущих на восток, следует этим же маршрутом, не говоря уже об охотниках на тюленей и тому подобных. Почему ты… – Джек поперхнулся вопросом и продолжил, – что скажешь о прогулке на палубе? Духота этой парилки меня убивает.

На палубе Стивен заметил одного особенного альбатроса среди полудюжины других, следующих за кораблем.

– Этот, с темным оперением, полагаю, является ранее неописанным видом, вообще не существующим: посмотри на его клиновидный хвост. Как бы я хотел посетить места его размножения! Вот, ты еще раз можешь увидеть его хвост.

Джек из вежливости посмотрел и произнес:

– И в самом деле.

Но Стивен заметил, что хвост существа мало интересует друга, и спросил:

– Так ты думаешь, мы стряхнули голландца с хвоста? Настойчивый парень, это уж точно.

– И дьявольски хитрый к тому же. Думаю, он был в сговоре с дьяволом, если только… – Джек собирался сказать «У нас нет ведьмы на борту, что общается с ним через духов, как верят многие из команды, и считают, что это твоя цыганка», но не любил, когда его называют суеверным и, в любом случае, не сильно верил в эти басни, поэтому продолжил, – …если только он не прочитал мои мысли, и у него нет личной договоренности с ветрами в придачу. Тем не менее, в этот раз мне хочется думать, что мы избавились от него. По моим расчетам, он должен будет повернуть на север только в районе семьдесят пятого или восьмидесятого градусов восточной долготы, чтобы воспользоваться юго-западным муссоном. Я был бы совершенно в этом уверен, если бы не одна вещь.

– И что же это? Скажи.

– Что ж, тот факт, что он знает, куда мы направляемся, и что мы весьма жестоко пощипали его шлюпки.

– Прошу прощения, сэр, – произнес Грант, пересекая палубу, – но послали сообщить доктору, что у Ларкина снова припадок.

Едва ли требовалось посылать за ним – вой из штурманской каюты, где лежал связанный Ларкин, донесся до квартердека, несмотря на сильный свист ветра.

– Я побуду с ним, – сказал Стивен.

Джек прохаживался по палубе и меланхолически покачивал головой. Через десять минут раздался крик впередсмотрящего:

– Вижу парус. Эй, на палубе, вижу парус.

– Где? – окликнул Джек, все мысли о Ларкине испарились.

– Слева на траверзе, сэр. При подъеме на волну видны марсели.

Джек кивнул Баббингтону, который помчался на топ мачты с подзорной трубой. Немного спустя донесся его голос, распространяя облегчение по всему внемлющему и притихшему кораблю.

– Эй, на палубе, сэр. Китобой. Следует курсом зюйд-ост.

Стюард кают-компании, застывший на полупалубе после первого ужасающего сообщения, продолжил свой путь, и, проходя мимо часового из морских пехотинцев у дверей штурманской каюты, сказал:

– Это не «голландец», приятель: всего лишь китобой, слава Богу.

По другую сторону двери, Стивен сказал Хирепату:

– Так. Это должно успокоить его. Положи воронку, и пойдем со мной. Выпьем чаю в моей каюте. Мы однозначно его заслужили.

Хирепат пошел вместе с ним, но надолго не задержался, и чай пить не стал.

– У меня много работы, – сообщил он, пряча глаза от Стивена, и попросил извинить.

«Бедняга Майкл Хирепат», – написал Стивен в своем дневнике, – «он сильно страдает. Я слишком хорошо знаю, когда берут в оборот, чтобы ошибаться, и делает это решительная женщина. Возможно, мне следует дать ему немного лауданума, чтобы он продержался до Мыса».

Поскольку экипаж китобоя был защищен от насильственной вербовки, он не отказался поболтать с британским военным кораблем. «„Три брата“, направляется из устья Темзы в Южные моря» – так было сообщено в ответ на вопрос: «Что за корабль?». «Прямо с Мыса и не видели ни единого паруса с тех пор, как покинули Фолс-бей».

– Поднимайтесь на борт, раздавим бутылочку, – прокричал Джек сквозь ветер и вздымающиеся серые волны.

Слова китобоя пролили бальзам ему на душу и покончили с затянувшимися, почти суеверными сомнениями, заставлявшими его постоянно искать белое пятнышко на горизонте с наветренной стороны, что, несмотря на все его расчеты, могло означать дьявольский «Ваакзамхейд». Стало притчей во языцех, что у китобоев самые острые глаза среди моряков: их средства к существованию зависят от того, заметят ли они далекий фонтан из дыхала, причем зачастую – в бушующем бескрайнем море, накрытом облаками. В их вороньих гнездах всегда находились матросы, с непрестанным рвением разглядывающие морскую гладь. Ни малейшая вспышка марселей не смогла бы ускользнуть от них ни днем, ни в эти лунные ночи.

Явился шкипер «Трех братьев», раздавил бутылочку, поговорил о преследовании китов в этих, в основном, малоизвестных водах. Китобой эти воды знал, как и большая часть команды, проделав три экспедиции, и дал Джеку довольно ценную информацию о Южной Георгии, исправив его карту якорных стоянок на этом отдаленном, негостеприимном острове, если «Леопард» вдруг очутится на 54' ю.ш., 37' з. д, и о некоторых других кусочках суши в огромном и безбрежном южном океане. Но по мере того, как полные бутылки сменялись пустыми, его рассуждения становились бредовыми – он говорил об огромном континенте, что должен лежать вокруг полюса, золоте, несомненно, там имеющемся, и как он заменит свой балласт золотоносной рудой. Моряки редко чувствуют, что исполнили свой долг, если их гости остались трезвыми, но Джек остался совершенно доволен, когда увидел, как шкипер китобоя спрыгнул в шлюпку. Он пожелал «Трем братьям» доброго пути и благополучного возвращения и проложил свой курс на Мыс: «Леопард» лег на курс к ветру в полный бакштаг левого борта – белая пена долетала аж до шкафута – и помчался на север под нижними парусами и зарифленными марселями. Палуба накренилась как умеренно покатая крыша, и руслени с подветренной стороны погрузились в пену, отбрасываемую носовым буруном. Корабль поджидала скверная погода, потому как впереди нависала низкая пелена облаков, рассекаемая дождевыми шквалами и подсвечиваемая из своей толщи сполохами молний. Было жутко холодно, а от брызг, летящих сквозь изгиб грота через палубу, лицо капитана оставалось постоянно мокрым. Но Джеку было тепло: не только из-за бушлата и уютного плаща, пропитанного китовым жиром, но и жара внутреннего удовлетворения. Он продолжил ходить взад-вперед, считая число поворотов на пальцах рук, заложенных за спиной. После тысячи он спустится вниз. При каждом повороте он смотрел на небо и на море: пятнистое небо, бело-голубое к югу и со стальным блеском по дальней кромке, высокие серые кручи, предвещающие шторм на западе, темноту на севере и востоке, и, конечно, мраморное море, хотя и совершенно разных оттенков – от умеренного синего через все оттенки сизо-серого до черного, и с прожилками белого, что не имело никакого отношения к небу, а только к неспокойному морю и пене прошедших штормов.