Текст книги "Остров отчаяния"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 5

«Леопард» потерял северо-восточный пассат на 12 градусах 30 минутах северной широты, намного раньше, чем ожидал Джек. Капитан, как мог, противился чувству горечи, но в настоящее время был вынужден признать факт, что в этом году полоса штиля сместилась на север дальше обычного, и его корабль попал в эту полосу, попал глубоко, до последнего дуновения использовав умирающее дыхание настоящего ветра. День за днем безжизненный корабль с обвисшими парусами лежал, безвольно вращаясь во все стороны. Иногда от беспорядочной бортовой качки большая часть матросов снова страдала от морской болезни, а иногда «Леопард» раскачивался так сильно, что Джек приказывал спустить брам-стеньги прежде, чем те сами отправятся за борт, а иногда лежал неподвижно, и весь день доканывала жара от солнца, скрытого в дымке. Даже в утренние часы было душно, вдоль всего ночного горизонта сверкали молнии, и иногда ночью, но чаще днем, теплый дождь обрушивался сплошной стеной так, что на палубе с трудом можно было дышать, а вода хлестала из шпигатов обоих бортов как из мощного шланга.

Иногда после этих ослепляющих ливней как будто возникал ветерок, и Джек разворачивал с помощью шлюпок нос «Леопарда» в надежде поймать хоть что-то. Но редко бывало, когда ветер подхватывал корабль – намного чаще морщинил поверхность моря в полумиле или дальше, и шлюпки (по два матроса на банке) напрягались, чтобы дотянуть туда двухпалубник до того, как тот стихнет: тщетный, утомительный труд в девяти случаях из десяти. И эти ветры, в том виде, в каком появлялись, могли дуть с любого направления и стремились скорее вернуть корабль назад, чем продвинуть вперед. Почти все время «Леопард» находился в том же участке в несколько квадратных миль, окруженный собственными отходами, пустыми бочками и бутылками из кают-компании. Все же сам по себе этот уголок моря находился в движении. Каждый раз, когда удавалось, Джек определял местоположение двумя способами: измерением меридиональной высоты Солнца находил широту, а долготу вычислял способом лунных расстояний. Точные наблюдения Луны и Альтаира показали, что используемые им хронометры – превосходная пара, гордость производителя – показывают время, всего на несколько секунд отличающееся от гринвичского, а море, в котором барахтался «Леопард», очень медленно дрейфует на запад и немного на юг круговым движением, требующим столь значительного времени для завершения, что он бросил расчеты.

Как всякий моряк, Джек слышал о судах, попавших в полосу штиля, беспомощно лежащих в дрейфе в течение недель и даже месяцев, поедая припасы и обрастая водорослями. У него самого хватало печального опыта, и, исследуя небо, море, плавающие водоросли, птиц, рыб, движение воздуха и все те мелкие детали, так много значащие для того, кто на море с юных лет, ему представлялось, что «Леопард» в крайне неприглядной ситуации: унылый корабль под гнетом жары, болезни и страха будущего.

Однажды мимо прошла стая китов: кашалоты, пускающие фонтаны, уверенно плывущие под водой, ныряющие, всплывающие снова – около пятидесяти огромных, безмятежных, быстро перемещающихся туш. Некоторые настолько приблизились к кораблю, что он мог разглядеть их дыхала. Одна из них была самка с детенышем не больше «леопардовского» баркаса. Хотя на борту находилось полдюжины китобоев, не прозвучало ни звука: команда, напуганная тюремной лихорадкой, удрученная, измотанная буксировкой, просто бросила за борт взгляд, безразличный взгляд, не более. В другой раз появилось множество водорослей – возможно, какое-то медленное течение из далекого Саргассового моря, а с ним множество птиц, ранее Джеком никогда не виденных.

Бесполезно посылать за Стивеном в любом случае: тот заперт в носовой части, превращенной в один большой лазарет, отделенный переборками – запретная территория, которую доктор покидал только ради ежедневных похорон. В начале эпидемии Стивен окурил все судно, секцию за секцией, большим количеством серы, отослав матросов в шлюпки или на мачты, и удалился со всеми пациентами, пожелав, чтобы Джек заткнул и просмолил переборки в надежде остановить распространение инфекции.

Тщетная надежда. В течение первой недели в журнале появились отметки о похоронах четырнадцати заключенных, двух оставшихся тюремщиков и санитара: все жили или работали в носовой части, и их имена выбили на прекрасной нидхэмской медной табличке. Теперь ежедневный список жертв писала намного более грубая рука Джека, поскольку его клерк тоже отправился за борт с двумя ядрами и гамаком вместо савана: первая жертва болезни с кормовой части.

Не считая постоянного притока свежей дождевой воды, ситуация была хуже некуда. Удушающая жара, подавленная, унылая атмосфера, чрезмерный страх и отчаяние, довлеющие над командой. А когда болезнь поразила нижнюю палубу, то стала косить людей быстрее чумы. Команда оставила всякую надежду, и иногда Стивену казалось, что больные скоро откажутся принимать его лекарства, желая, чтобы все закончилось поскорее: и во многих случаях так и произошло – головная боль, слабость, температура и сразу отчаяние, еще даже до сыпи и ужасающей лихорадки, еще усугубляющейся из-за удушающей жары, а потом, по его мнению, необязательная смерть. С тех пор, как радикальное применение хинной коры и сурьмы дало эффект, Стивен сильнее поверил в лекарства. На данный момент одиннадцать человек, переживших кризис, уже выздоравливали и все же, несмотря на это явное свидетельство, были те, кто умрет, кто почти с благодарностью подчинялся смерти в момент, когда их только вносили в лазарет.

– Я верю, – сказал он Мартину, – что, некоторые наши больные самоизлечатся, как только увидят приближающееся французское судно, как только услышат барабанный бой и грохот пушек, а поступление новых значительно сократится.

– Полагаю, вы правы, – ответил Мартин, поднимая книгу. – Бодрый дух – три четверти успеха, как отмечает Рази[20]20
  Рази, ар-Рази (латинизир. Разес, Rhazes) Абу Бакр Мухаммед бен Закария (865, Рей, – 925 или 934, там же), иранский учёный-энциклопедист, врач и философ; рационалист и вольнодумец.


[Закрыть]. Но кто может измерить силу духа? – он прижал руки к глазам и продолжил, – вы действительно назначили Робертсу двадцать драхм? Я должен это отметить.

– Так и есть, двадцать драхм: убежден, он выдержит. И прошу, в самом деле, отметьте это. Наши заметки будут иметь огромное значение. Полагаю, вы вели их очень подробно?

– Так и есть, – устало сказал Мартин.

– Мистер Пуллингс, сэр, – произнес новый санитар.

– Пусть войдет. Итак, мой дорогой лейтенант Пуллингс, вы страдаете от дикой головной боли, чувствуете явный холод, озноб в животе и конечностях?

– Именно так.

– Вы обратились по адресу, – сказал Стивен, улыбаясь. – Вы немного заражены, но мы быстро приведем вас в порядок. У нас есть отличное лекарство, подходящее вашему случаю: уложит вашу болезнь на лопатки, и, заметьте, Том, ставлю сто к одному, что в должное время вы поднимете свой флаг. Не вешать носа, Пуллингс!

Час спустя Мартин попросил, доктора Мэтьюрина померить ему пульс: что тот и сделал Они переглянулись, и Стивен сказал:

– Не уверен. Есть куча других возможных причин – вы ничего не ели со вчерашнего вечера. Возьмите немного супа и оставайтесь внизу. На сей раз, я выйду на палубу.

Он снял с кофель-планки свой лучший сюртук и надел его, поскольку на «Леопарде» подобные приличия все еще соблюдались в должной мере. Стивен шел по проходу к линейке тел, зашитых в гамаки, когда на квартердеке показался белый стихарь Фишера. Стивен не пошел в корму дальше блока грота-галса, а остался на месте и простоял все время, держа в руке шляпу, пока шла служба и тела умерших моряков сбрасывали в воду.

После этого он поговорил с Джеком с расстояния примерно в десять ярдов, что легко возможно при слабом ветре и притихшем корабле, и немного погулял по баку. Ко времени возвращения в изолятор не осталось никаких сомнений относительно состояния Мартина.

– Примешь наши обычные двадцать драхм?

– Отважусь даже на двадцать пять, – ответил Мартин, – и мои заметки изнутри отобразят развитие болезни.

С этого дня Стивен остался в носовой части один. У него имелось два грамотных помощника: Хирепат и, в некоторой степени, Фишер, но ни один из них не являлся медиком, не мог ни составлять лекарства, ни назначать их, да и никому он не мог доверяться, когда возросшие потребности исчерпали его аптечку настолько, что пришлось прибегнуть к плацебо – главным образом порошкообразному мелу, окрашенному в синий или красный цвет. День и ночь слились воедино, разделяясь только паузами, когда Фишер одевал стихарь и шел на палубу, чтобы похоронить мертвецов. Хотя даже перед смертью Мартина доза лекарства стала уже номинальной, не более, оставалась еще сама по себе забота о телах и душах, уход за пациентами, и этому Стивен посвятил себя, уча Хирепата всему, чему мог, поскольку, как заметил Стивен, надлежащий уход – залог успеха. Это спасло Мартина, на самом деле умершего от пневмонии, поразившей его спустя несколько дней после благоприятного разрешения кризиса и после того, как тот на безупречной латыни составил точное описание болезни от начала до первой стадии выздоровления.

Это казалось нескончаемой битвой, хотя по календарю до того момента, когда во время утренней вахты ливень, еще более сильный чем обычно, принес северный ветер, увлекший «Леопард» вниз, до границы области юго-восточных пассатов, прошло только двадцать три дня.

Из лазарета Стивен заметил оглушительный ливень – на палубах по колено воды, стекавшей каскадом через носовой гальюн, и в последовавшей тишине услышал сигнал «всем ставить паруса», но это происходило так часто, что он обратил мало внимания. Даже когда он почувствовал, что тяжелый, сильно обросший корпус рванулся вперед и услышал нарастающее шипение форштевня, разрезающего волну, утомление было слишком сильным, чтобы порадоваться. Также, как не ощущал он и реального удовлетворения от уменьшившейся в последние несколько дней смертности и отсутствия новых случаев.

Он спал сидя, иногда просыпаясь от жажды или чтобы помочь едва заметному помощнику привязать бредившего к гамаку. Все же, проснувшись утром, он почувствовал, что корабль находится в другом мире, и сам являет собой другой мир. Свежий, чистый, пригодный для дыхания воздух лился вниз через виндзейль, и вся сущность Стивена заряжалась жизненной энергией.

Эта толчея пробуждающейся деятельности подтвердилась на палубе. «Леопард» установил брам-стеньги – уменьшившейся команде потребовалось три четверти часа вместо обычных семнадцати минут и сорока секунд – и корабль под облаком парусов мчался со скоростью пяти или шести узлов на вест-зюйд-вест. Новый восхитительный день, обновленное здоровое море, прозрачный освежающий воздух, ожившее судно. Киллик уже заступил на вахту, и теперь бежал с кофейником и сухарем, аккуратно сложил их в бухту троса в назначенном месте за пределами запретной зоны, отошел и крикнул:

– Доброе утро, сэр. Вот о чем мы молились.

Стивен кивнул, сделал глоток и осведомился о капитане.

– Он только ушел, – сообщил Киллик, – смеясь, как мальчишка. Сказал, что мы вырвались из полосы штиля: истинный благословенный пассат, и нет нужды прикасаться к парусам, пока не дойдем до Мыса.

Опираясь на поручень, Стивен пил кофе, макая в него сухарь. На борту корабля произошли невероятные изменения: матросы бегали, разговаривали веселыми приглушенными голосами, выглядели абсолютно другими созданиями, а с бушприта доносился смех. Во время эпидемии на корабле поддерживался установленный порядок, а приказы исполнялись, хотя моряки были почти полумертвы – медлительные и вялые автоматы. Теперь же «Леопард» как будто только что отплыл от Порто-Прая, за исключением факта малолюдных палуб. Изменения в лазарете были еще более удивительными. Моряки, еще накануне вечером находившиеся на пороге смерти, теперь поднимали головы из своих гамаков, нетерпеливо пищали слабыми тонкими голосками. Один очень слабый выздоравливающий почти добрался до лестницы и пытался выползти. В глазах, выражениях, словах, с которыми Стивен столкнулся, делая обход, горела жажда жизни, не виденная им в течение многих недель, жажда, его самого почти покинувшая.

– Сомневаюсь, что сегодня будет много новых больных, – сказал Стивен Хирепату, и не ошибся: больше никаких новых больных, и только три смерти – во всех случаях кома длилась неестественно долго.

Тем не менее, прошла целая неделя, прежде чем он открыл свой чумной дом, позволив более крепким выздоравливающим подняться на бак или вернуться на нижнюю палубу, а сам снова переместился в корму.

– Джек – сказал он, – я пришел посидеть с тобой немного, а затем, если возможно, попросил бы позволения воспользоваться одной из твоих небольших кают. Я жажду дня и ночи непрерывного сна в роскоши, покачиваясь в удобном гамаке под открытым световым люком. Не бойся: я облился свежей дождевой водой и вымыт с мылом с головы до пят, и полагаю, эпидемия окончена. Если произойдет что-либо непредвиденное, Хирепат разбудит меня. Он уже знает все признаки, как немногие знают их. Хирепата не обманешь. Теперь, сэр! – вскричал Стивен, сердито нахмурившись незнакомцу, лицо которого отразилось в маленьком зеркале. – Господи Иисусе! Это же я, за этой бородой.

Трехнедельная борода вкупе с запавшим, истощенным лицом, придавала ему вид Эль Греко только недорослого.

– Борода, – сказал он, подергав ее. – Возможно, я должен сохранить бороду… Пытка бритвой – просто воспоминание, не более того. Римские императоры отращивали бороды во время войны.

В любое другое время Джек указал бы на пропасть, отделяющую римского императора от хирурга Королевского флота, но теперь только сказал:

– Полагаю, Хирепат проявил себя очень хорошо?

– Очень хорошо, несомненно: хороший, спокойный, умный молодой человек, на которого можно положиться. И поскольку я теперь один, хочу, чтобы ты сделал его моим помощником. Он не изучал ни медицину, ни хирургию, это верно, но умеет читать на латыни и французском, на которых написана большая часть моих книг, и его не нужно переучивать, как это имеет место быть с большинством жалких шарлатанов, поднимающихся на борт с такими ценностями, как бумажка из Общества Хирургов, бредни старых бабок и старая пила.

– Полагаю, я не могу сделать человека помощником хирурга. О чем ты думаешь, Стивен? Департамент больных и увечных ни на мгновение этого не одобрит. Но скажу, как могу поступить: назначить его мичманом, поскольку у меня, увы, имеется три вакансии и тогда он сможет быть твоим исполняющим обязанности помощника.

Джек пустился в объяснение метафизики постоянно назначенных и временно исполняющих обязанности, но, обнаружив, что Стивен крепко уснул – подбородок покоился на груди, открытый рот зиял в бороде, под веками виднелись только тонкие полумесяцы желтоватых белков, – удалился на цыпочках.

Ясный и внезапный рассвет разорвал темноту, яркое солнце поднялось точно в шесть часов, дул свежий ветер с зюйд-оста, и в начале утренней вахты «Леопард» пересек экватор: пересек без малейших церемоний, и не было ничего, чтобы отметить это событие, за исключением свинины вместо сушеного гороха в «постный день»[21]21
  В английской военно-морской традиции – день недели, когда мясо не подавалось.


[Закрыть] и сливового пудинга.

В шесть склянок Хирепат принес госпитальные бумаги и сообщил о непрекращающемся процессе выздоровления. Прежде, чем погрузиться в мрачные отчеты, Джек сказал:

– Хирепат, доктор Мэтьюрин высоко отзывается о вашем поведении и хочет, чтобы вы продолжили работать как его помощник. Правила службы не позволяют мне внести вас в судовую роль как помощника хирурга без надлежащих сертификатов, таким образом, я предлагаю назначить вас мичманом. Это позволит вам действовать в качестве его помощника, жить в кокпите со старшими мичманами и гулять на квартердеке. Это вам подходит?

– Я очень признателен доктору Мэтьюрину за его доброе мнение, – сказал Хирепат, – и крайне обязан вам, сэр, за предложение. Но, полагаю, должен заметить, что я американский гражданин, в случае, если это может воспрепятствовать.

– В самом деле? – спросил Джек, посмотрев в судовую роль, которую открыл, чтобы изменить ранг Хирепата. – Так и есть. Родились в Кембридже, Массачусетс. Что ж, боюсь, что это препятствие на пути к должности кадрового офицера в Королевском флоте. Мне жаль сообщать вам, но продвижение выше должности подштурмана для вас закрыто.

– Сэр, – сказал Хирепат, – я постараюсь пережить это.

Джек внимательно посмотрел на него. Никто, кроме Стивена, не мог безнаказанно пошучивать над капитаном Обри: но был ли Хирепат на самом деле повинен в дерзости? Лицо молодого человека оставалось спокойным и серьезным. На лице Стивена также ни намека на улыбку.

– У Вас нет нежелания драться с французами, полагаю? – продолжил он. – Либо с какой-нибудь другой страной, с которой Англия в состоянии войны?

– Ни в малейшей степени, сэр. В девяносто восьмом, мальчишкой, я был под ружьем против французов под командованием генерала Вашингтона. И рад сделать то, что смогу, против любого другого вашего врага, если, конечно, Боже упаси, Англия не вступит в войну со Штатами.

– Аминь, – сказал Джек. – Ну, буду рад приветствовать вас на моем квартердеке. Мистер Грант представит вас молодым джентльменам: вот записка для него. И поскольку бедняга Стокс был примерно вашего размера, вы можете купить его мундир, когда его будут продавать у грот-мачты.

Хирепат ушел. Друзья вместе разобрали бумаги и сверили с бортовым журналом, Джек написал «ВС» – «выбыл по смерти», напротив имен ста шестнадцати мужчин, начиная с Уильяма Макферсона, лейтенанта морской пехоты, и Джеймса Стокса, подштурмана, и кончая Джейкобом Хоули, юнгой, третий класс. Это была болезненная процедура, поскольку снова и снова встречались имена бывших соплавателей, с которыми ходили в Средиземном море, Канале, Атлантике или Индийском океане – с некоторыми во всех тех местах – и чьи качества знали очень хорошо.

– Одна из самых печальных штук в этом перечне, – сказал Джек, – то, что болезнь намного сильнее поразила наших добровольцев, чем прочих. Когда-то я знал добрую треть экипажа. Теперь и близко не так. А невероятное число новобранцев, присланных по квоте, выкарабкались: как ты это объясняешь, Стивен?

– Рискну только предположить. Легкое заражение оспой дает иммунитет, а эти люди, из которых многие уже сидели в тюрьме, возможно, уже переболели тюремной лихорадкой в ослабленной форме, приобретя, таким образом, сопротивляемость, который не было у остальных. Все же должен признать, что мои рассуждения весьма шаткие, потому что из наших заключенных выжило не более трех мужчин, и один из них не доживет до старости. Женщин я учитываю обособленно не только потому, что те обладают исключительной крепостью, свойственной их полу, но еще потому, что, по крайней мере, одна из них беременна, а это состояние, кажется, дает иммунитет от множества болезней.

Джек покачал головой, просмотрел оставшиеся бумаги и сказал:

– Полагаю, это твои выздоравливающие? Как считаешь, когда они будут пригодны для исполнения своих обязанностей?

– Увы, я не могу дать надежду на скорое возвращение к обязанностям, кроме как в случае нескольких юнг. У этой болезни очень неприятные осложнения и, боюсь, не только неприятные, но и длительные. В отношении шестидесяти пяти из моего списка: в других обстоятельствах на какую-то часть, ты, возможно, мог бы рассчитывать в течение месяца, на другую – через более длительный срок, в то время как оставшиеся двадцать пять едва-едва выжили, и при любых обстоятельствах должны быть вообще не на корабле, а в хорошем госпитале.

Джек записал свои вычисления и присвистнул, увидев результат.

– В лучшем случае, – резюмировал он, – у меня около двухсот человек. Я могу поставить на вахту сто двадцать или около того. Шестьдесят человек в вахте: Боже помоги нам! Шестьдесят человек, и это-то на пятидесятипушечном корабле!

– Ну, все же мы слышим о торговых судах, доставляющих товары на край земли с экипажем, едва достаточным, чтобы управляться с парусами.

– Плыть под парусом, да. Но чтобы еще и сражаться, это совсем другая штука. Мы всегда считали, что орудийные расчеты составляются из нормы пять английских центнеров на человека. Наши длинные двадцатичетырехфунтовки весят чуть более пятидесяти центнеров, а двенадцатифунтовки – тридцать четыре. Таким образом, для ведения огня одним бортом нам нужно сто десять человек на нижней палубе и семьдесят семь на верхней, не говоря уже о другом борте или карронадах и длинных девятифунтовках, и, как ты знаешь очень хорошо, множество людей требуется, чтобы управлять кораблем во время сражения. Это – дьявольски неприятное дельце.

– Все хуже, чем ты думаешь, Джек. Дела всегда обстоят хуже, чем думаешь. Поскольку ты считаешь, будто мои выздоравливающие, мои шестьдесят пять выздоравливающих, уже набрались сил: ты не заметил, что я говорил «в других благоприятных обстоятельствах». А существующие обстоятельства неблагоприятны: должен сказать, что моя аптечка пуста. У меня нет ни хинной коры, ни лекарственной кашки, ни сурьмы, ни … короче говоря, у меня только противовенерическое и немного белой микстуры или примочек для глаз – очень немного белой микстуры, – и поэтому вообще не могу ничего сказать в пользу шестидесяти моих выздоравливающих. Поскольку у них нет лекарств и диеты, которую корабль явно не сможет обеспечить посреди океана, их может добить целая куча болезней. Это относится в большей мере к моему первому списку, справа от тебя, начинающегося с имени Томаса Пуллингса, списку тех, кому требуются немедленное облегчение.

– Они не смогут протянуть до Мыса?

– Нет, сэр. Даже в такую мягкую погоду уже имеется дюжина случаев опухоли ног, крайне опасное истощение, серьезные нервные припадки. При холодных ветрах и неспокойной погоде к югу от тропика Козерога, без капли лекарств, мои выздоравливающие, или большая их часть, приговорены. И даже если бы аптечка была полна, те, что в первом списке, имели бы крайне малый шанс увидеть Африку.

Джек ответил не сразу. Его ум взвешивал преимущества и недостатки захода в бразильский порт: потерю пассатов у берега, свойство зюйд-оста заходить сразу за тропиком к осту на несколько недель, так что кораблю придется лавировать галс за галсом, помалу продвигаясь вперед, или, в другом случае, плыть далеко на юг, чтобы попасть в полосу западных ветров. Многое нужно обдумать. Его лицо, и раньше бывшее печальным, теперь стало строгим и холодным, и когда Джек заговорил, то не сказал Стивену, что намеревается делать, но спросил, можно ли Пуллингсу и матросам в лазарете уже позволить вино: он собирается их навестить и хочет взять с собой пару дюжин.

Когда он принял решение, никто не знал, но это должно было случиться до первой собачьей вахты. Стивен сопроводил миссис Уоган на ют, где ему пришлось отражать опасное нападение Поллукса – ньюфаундленда Баббингтона. Поллукс не узнал Стивена с бородой и, будучи привязан к миссис Уоган, чувствовал своим долгом защищать ее. Даже когда она захватила его за ухо, оттащила и попросила не быть проклятым дураком – джентльмен является другом, – животное не доверяло ему и держалось позади, издавая органоподобное рычание, как на вдохе, так и на выдохе. Баббингтон находился внизу, поэтому Луиза упрекнула собаку и даже безрезультатно ударила по любящей голове, а потом обернула ей вокруг шеи сигнальный фал, а другой конец привязала к кофель-планке. Сами они передвинулись на корму, посмотреть на кильватерный след, и, стоя там, услышали как пожилой тимерман, занятый с правым кормовым фонарем, спросил одного из помощников:

– Что за суета, Боб?

Мистер Грэй был немного глуховат, и помощнику пришлось прошептать: «Мы идем в Ресифи», – громче, чем, возможно, хотелось.

– А? – переспросил тимерман. – Не мямли, Бог с трудом тебя терпит. Члено-раз-дельней, Боб, члено-раз-дельней.

– Ресифи. Но только зайдем и выйдем. Ни пополнения запасов воды, ни скота. Только зелень, видимо.

– Надеюсь, будет время заполучить говорящего попугая для миссис Грэй, – сказал тимерман. – Она горевала после кончины своего последнего говорящего попугая. Посмотри на это, внимательно на этот кусок, Боб. Возможно ли поверить, что даже Верфь могла пропустить такую гнилую древесину? И весь чертов ахтерштевень такой же. Гнильё. Инцест и воскресное путешествие – ничто по сравнению с ними[22]22
  Воскресное путешествие (Sunday Travel) упоминается здесь как серьезных грех, оставшийся в христианстве (особенно среди пуритан) как реликт иудаизма. (http://www.crookedlakereview.com/articles/67_100/95feb1996/95anderson.html)


[Закрыть]: выпихнули нас в море в древнем решете, долбаные ублюдки.

Боб со значением кашлянул, дал мистеру Грэю сильный тычок локтем и сказал:

– Мы не одни, Альфред, не одни..

Слух о месте назначения «Леопарда», как и большинство корабельных слухов, был довольно точен: нос указал дальше на запад, прочь от Африки, корабль поймал ветер прямо в корму и начал устанавливать верхние и нижние лисели. Но теперь он двигался намного тяжелее, поскольку тащил за собой широкий шлейф водорослей. Уменьшившая вахта тратила намного больше времени, выбирая шкоты, матросы едва успевали свернуть канаты в бухты, когда барабан бил «все по местам», а жидкий неуверенный орудийный огонь сильно отличался от полноценного мощного рева месяц назад.

Вечером Джек сказал Стивену, что решил зайти в ближайший бразильский порт и попросил подготовить список лекарств.

– Мы хорошо обеспечены запасами, и водой, и я хочу лечь на внешнем рейде на время, достаточное для получения твоих лекарств, и, если ты утверждаешь, что это имеет первоочередную необходимость, чтобы сгрузить названных тобой больных на берег. Если этот ветер продержится, мы минуем мыс св. Рока завтра, и, если с побережья не придет непогода, Ресифи последует вскоре после. Когда я вместе с Грантом закончу составление новых вахтенных списков, то начну писать домой. У тебя есть, что передать?

– Любовь, разумеется, – ответил Стивен.

На следующий день, прогуливаясь туда-сюда, Стивен сказал:

– Мистер Хирепат, капитан рассказал мне, что мы остановимся в Ресифи, в Бразилии, где сможем пополнить нашу аптечку. Я проведу большую часть времени, составляя список необходимого и сочиняя письма. Могу я поэтому просить вас сопроводить на ют миссис Уоган, несчастную леди, заключенную на орлоп-деке позади канатных бухт?

– Сэр?

– Вижу, вы еще не совсем знакомы с нашими морскими терминами, – сказал Стивен с большим самодовольством. – Имею в виду один этаж ниже этого, примерно посередине, дверь находится справа от вас. Или, как мы говорим, по штирборту. Нет, бакборту, так как вы будете идти назад. Ну, не берите в голову: не будем педантичными, Бога ради. Это маленькая-маленькая дверь с квадратным отверстием внизу – люком – вдоль прохода, где одно время ходил туда-сюда морской пехотинец. Но, возможно, вы никогда ее не найдете. Помню, годы тому назад, прежде чем я стал столь земноводным животным, я блуждал в глубинах судна, намного меньшего, чем это, и мой ум был странно озадачен. Идемте, я покажу вам дорогу и представлю вас леди.

– Не беспокойтесь, сэр. О, прошу, не беспокойтесь, – вскричал Хирепат, внезапно прервав свое молчание. – Я знаю дверь отлично. Я часто, я часто отмечал про себя эту особую дверь – она находится на пути отсюда к кокпиту, где я теперь повесил свой гамак. Прошу, не создавайте себе проблему.

– Вот ключ, – сказал Стивен. – Передайте мои приветствия, пожалуйста.

Появление миссис Уоган в сопровождении помощника хирурга вызвало на квартердеке некоторое количество осторожного любопытства и намного больше зависти. Старшие мичманы все еще жаждали ее – капитана они боялись, но, несмотря на это, многие из них сочли необходимым посетить ют и удостовериться, что кормовой флагшток и гакаборт все еще на месте. Сочли, что она выглядит превосходно, хотя и довольно подавленной, как того и требовали сами обстоятельства плавания «Леопарда». Казалось, что и она и ее компаньон имели многое, что сказать друг другу. Трижды слышался ее беспричинный булькающий смех, и трижды весь квартердек: от вахтенного офицера до мрачного древнего старшины-рулевого, держащего курс, лыбились как идиоты.

На третий раз звук открывающейся двери каюты стер улыбки с их лиц. Отрезвев, все перешли на подветренную сторону, поскольку среди них находился капитан, который посмотрел на небо, паруса, нактоуз, и начал свое обычное вышагивание взад-вперед, поднимая, в ожидании окрика, взгляд на топ мачты при каждом повороте. И снова донесся смех, негромкий, но очень близко, от поручней юта: смех длился и длился, переливаясь, рассыпая чистое веселье, и Джек не мог ему противиться, хоть убей: несогласный с ситуацией, в которой находился, и, напрягая мозг, он почувствовал ответный смех, зародившийся в районе живота, и развернулся перпендикулярно подветренному борту.

– Хотя почему, ради Бога, я должен вести себя как мрачный старый стоик, сказать трудно, – заметил Джек сам себе, затем, обнаружив, что колебания внутри не утихли, шагнул вперед к вантам грот-мачты, положил свой сюртук на пушку, перешагнул через фальшборт, через коечную сетку, и неторопливо полез вверх по выбленкам.

– Господи, – сказал он, поднявшись, – я вряд ли забирался наверх хоть раз за это плавание. Именно так капитаны становятся толстыми и злобными, сварливыми, тошнотворными Юпитерами Громовержцами.

Джек был уже достаточно стар, чтобы не спешить и не пытаться перегнать двадцатилетнего марсового, и это тоже хорошо, поскольку, сделав остановку на марсе, обнаружил, что уже задыхается. Взглянул на живот, покачал головой, и затем посмотрел вниз на квартердек.

– Мистер Форшоу, – позвал капитан, выбрав самого молодого мичмана, совершающего первое плавание, медлительного, глупого и несчастного ребенка, – принесите мою подзорную трубу.

Он подождал, ничего не предпринимая, пока не появилась встревоженное лицо мальчика: сильным, рискованным вывертом Форшоу перекинул короткие ноги через бортик, приземлился на марсе и молча предложил подзорную трубу. Джеку уловил, что в настоящий момент парень не сможет произнести ни слова связно, несмотря на внешнее спокойствие.

– Мне сейчас пришла мысль, мистер Форшоу, – сказал он. – Что-то я не видел вас ползающим по такелажу с другими мальчишками. Вы боитесь высоты, не так ли?

Он говорил довольно любезно, тоном дружеской беседы, но даже в этом случае лицо Форшоу заалело, и он дал безнадежно запутанный ответ: «это было ужасно, сэр, он вообще об этом не думал».

«Нельсон мог управиться с подобным», – подумал Джек, – «но сомневаюсь, смогу ли я». Тем не менее, он продолжил.

– Самое важное – не смотреть вниз, пока у тебя нет достаточной ловкости, и обеими руками держаться за ванты, а не за выбленки. Теперь давайте вместе прогуляемся до брам-салинга. Мы легко с этим справимся.

Все выше и выше к небу.

– Вы обнаружите, что это очень похоже на домашнюю лестницу, а сейчас – все время смотрите вверх, не цепляйтесь слишком сильно, дышите легко – потихоньку вокруг футоксов, теперь, всегда выбирайте внешние брам-ванты, теперь, положите руку на шпор бом-брам-стеньги – это бом-брам-стеньга. Мы иногда ставим ее за брам-стеньгой, пропуская через эзельгофт, но это означает больший вес наверху. Присядьте здесь, эти снасти служат, чтобы развести бом-брам-ванты. Ну, разве это не здорово? – он осмотрел огромное пространство океана на западе, и там, точно там, где и должна быть, лежала темная масса, более плотная, чем любое облако. Джек разложил телескоп, и, увеличившись, мыс св. Рока принял хорошо знакомую форму: идеальный выход в место назначения.