Текст книги "Потерянная богиня"
Автор книги: Патриция Симпсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Патрисия Симпсон
Потерянная богиня
Пролог
Балтимор. Больница Джонса Хопкинса.
В палате было тихо как в могиле. Расстроенный Ашерис смотрел, как его жена идет к окну и в ожидании врача глядит на раскинувшийся внизу город. Впрочем, он не был уверен, что она что-нибудь видит. С тех пор как она в Балтиморе, она будто ничего не замечает кругом. Но он ни о чем ее не расспрашивает. В последнее время они вообще почти не разговаривают друг с другом. Тем не менее он не мог не восхититься ее великолепными агатово-черными волосами, уложенными в пучок, нежной шеей, хрупкой фигурой и длинными красивыми ногами. На ней был зеленый, цвета жадеита, костюм, который она часто надевала в дорогу, дополненный украшениями из жадеита и золота ручной работы, купленными ею у друзей-художников в Париже. Как говорят американцы, она выглядела на миллион долларов. Ашерис почувствовал горячее волнение в крови. Когда он в последний раз обнимал ее? Сколько времени прошло с тех пор? Несколько недель? Месяцев? Как же они дошли до этого?
В этом его вина. Если бы он с самого начала полностью доверился ей, то мелкие ссоры не перерастали бы в коллизии. А так один конфликт громоздился на другой, на него – следующий, и Ашерис опомнился только тогда, когда между ними выросла неодолимая стена. Поначалу он пытался объяснить все ее постоянными отлучками, из-за которых им приходилось каждый раз как бы начинать все заново с каждым ее возвращением в их дом в Египте. Но нельзя же вечно дурачить себя! Вовсе не ее профессия скульптора мешала их браку. Все дело было в их разных взглядах на воспитание ребенка. Почему она думает, будто ей известны ответы на все вопросы, когда дело доходит до их не по годам развитой Джулии?
Ашерис встал, решив все-таки поговорить с ней, несмотря на все разделившие их барьеры.
– Карисса!
Она повернулась к нему, и весеннее солнце осветило ее лицо. Ашериса волновала ее красота, которую он стал замечать чаще после того, как они разошлись. В ее больших карих глазах отразились то ли раздражение, то ли печаль. Он не понял, что именно.
– Да? – хрипловато отозвалась она.
Как раз в эту минуту за его спиной отворилась дверь. Ашерис нахмурился и через плечо посмотрел на доктора Эдварда Томпкинса и консультанта-отоларинголога доктора Уолли Дункана. Следом за ними должна была идти очаровательная двухлетняя девчушка, его дочь, и ему пришлось изменить выражение лица, чтобы не огорчить ее: Джулия на редкость чувствительна к тому, какие эмоции владеют окружающими, особенно им.
Ашерис посмотрел на доктора Томпкинса, усевшегося за массивный письменный стол, потом опять на дверь.
– Где Джулия?
– Она пока побудет с сестрой, потому что нам надо поговорить.
– С какой сестрой? – спросил Ашерис и шагнул ближе к столу.
– С моей помощницей Дженнет Бернс, – почему-то виновато ответил доктор Томпкинс. – Она специализируется на работе с детьми и очень надежна.
Карисса смерила Ашериса одним из тех взглядов, после которых его отцовские чувства начинали казаться ему слишком преувеличенными.
– С вашей дочерью все в порядке, мистер Эшер, – вмешался доктор Дункан. – Не стоит волноваться. Сядьте, пожалуйста.
Одолеваемый некоторыми сомнениями, Ашерис вздохнул и сел в кресло, однако расслабиться не смог. Карисса грациозно скользнула в стоявшее рядом кресло, стараясь не касаться мужа. Ему только показалось или она специально наклонилась так, чтобы не коснуться его плечом? Как же ему не хватает ее тепла!
Поправив очки, доктор Томпкинс открыл тетрадь и заглянул в нее. Луч солнца скользнул по его лысине, которую он старательно прикрывал остатками волос. Какое-то время казалось, что он пытается найти в тетради ответы на свои вопросы. Доктор Дункан стоял позади него, скрестив руки на груди. Ашерис чувствовал исходившее от него напряжение.
Наконец доктор Томпкинс покачал головой и поглядел на родителей.
– Скажу сразу, я никогда не видел ничего подобного.
Карисса подалась вперед.
– Что вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что за сорок лет практики мне не встречалась девочка с таким ранним развитием. И никогда не приходилось читать ни о чем подобном.
Он снял очки и потер переносицу. Ашерис сгорал от любопытства.
– Сначала я предположил, что у нее одна редкая болезнь…
– Болезнь? – переспросил Ашерис.
– Да. Это очень редкое заболевание, но у Джулии не наблюдается никаких его симптомов – не выпадают волосы, не меняются черты лица, нет желания поменьше двигаться. У нее необычное развитие лишь в определенных сферах: неврология, речь, скелет. Мы обнаружили у нее совершенно необыкновенные голосовые связки. Вот почему я пригласил доктора Дункана.
Рыжий доктор кивнул Ашерису и Кариссе, а Ашерис внимательно посмотрел на него, не зная, стоит ли доверять юноше, рыжие патлы которого в беспорядке падают на лоб. На вид он был не старше тринадцатилетнего Джорджа, прислуживавшего в их доме в Луксоре.
Доктор Томпкинс продолжал:
– Ни мои тесты, ни тесты доктора Дункана не в силах объяснить ее раннее развитие. Когда, вы говорите, у нее уже были все зубы?
– В два года. Четыре месяца назад. – Карисса откинулась на спинку кресла. – Я вам говорила, она тогда простудилась.
– Она бредила? – вмешался доктор Дункан. – И все игрушки двигались по комнате сами по себе?
– Да.
Ашерис заерзал в кресле. Зачем его жена все это рассказывает докторам? Зачем им знать о необычайных способностях их дочери? Ведь он уже пытался объяснить Кариссе, что никакие американские доктора им не помогут. И все-таки она настояла на тестах и анализах, словно современная наука в силах разрешить их вопросы!
– Должен сказать, – доктор Томпкинс покачал головой, – что я совершенно ничего не могу объяснить.
Ашерис молчал, резонно думая, что Кариссе сейчас меньше всего нужно его вмешательство. Если он скажет: "Я же тебе говорил!" – то это только ухудшит положение.
– Тем не менее некоторые тесты доктора Дункана имеют удивительный, если не ошеломляющий результат.
– У меня есть своя версия относительно игрушек, – вставил доктор Дункан.
Голос его звучал звонко и радостно, особенно на фоне того печального и торжественного тона, которым говорил доктор Томпкинс. Он достал из папки листок бумаги и подал его Ашерису, подойдя поближе, чтобы указать на нужные графики.
– Вот результат вчерашнего теста, так называемый анализ Фурье.
– Фурье? – переспросил Ашерис. – Что это?
– Метод математического анализа волны, распадающейся на более простые синусовые волны. Наверху диаграмма звуковой волны камертона. Видите, все волны параллельны друг другу?
– Да, – ответил Ашерис, всматриваясь в изображения на бумаге и не понимая, какое отношение это может иметь к его дочери.
– Все эти волны совершенно одинаковы и параллельны, следовательно, не совсем синхронны.
Ашерис кивнул, а Карисса придвинулась ближе, и от ее легкого прикосновения мурашки побежали у него по коже.
– А теперь вот. – Доктор Дункан указал на другой график. – Это диаграмма голоса Джулии, когда я попросил ее повторить звук камертона.
Ашерис взглянул на волну, которая по высоте не отличалась от тех волн, что он уже видел, но делала много зигзагов, пересекая ось то сверху, то снизу.
– Почему здесь только одна волна? – спросил он.
– Хороший вопрос? – Дункан посмотрел на Ашериса неожиданно засверкавшими голубыми глазами. – Я тоже задал себе его. В самом деле, я трижды проделал одно и то же, предполагая, что ошибается машина: слишком быстро она выдала результат. Я подумал, что ей может не хватать материала для анализа.
Карисса внимательно посмотрела на доктора карими глазами.
– И?
– Короче говоря, голос вашей дочери настолько чист, что имеет только один компонент. Один. А это, друзья мои, невероятно!
Карисса обменялась с Ашерисом быстрым взглядом, и он впервые за много месяцев увидел ее такой, какой она была раньше, когда еще не скрывала от него своих чувств. Он потянулся было к ее руке, но она опять повернулась к докторам.
– К тому же, хотя вряд ли вам это интересно, – продолжал Дункан, – когда я вижу такую волну, я знаю, что это звук высокой частотности, ультразвук, который недоступен слуху человека. Например, как свист собаки.
Ашерис сомневался, что линии на бумаге смогут прояснить тайны его дочери, однако промолчал.
– Ну и что это значит? – спросила Карисса.
– У вашей дочери уникальный голос. Во-первых, он необыкновенно чист, а во-вторых, обладает такой высокой частотностью, что, по идее, не должен быть слышим человеческим ухом. Такого голоса я еще не встречал. Я сделал рентгеновский снимок ее связок и нашел нечто вообще удивительное.
– Что же вы нашли? – спросил Ашерис.
– У Джулии две щели в голосовых связках вместо одной. И еще: они гораздо тоньше обыкновенных, из-за чего, возможно, и достигается такая частота вибрации.
Ашерис нахмурился. Ему не нравилось, что двое ученых обсуждают его дочь словно какой-то научный казус. Он уже открыл было рот, чтобы потребовать привести Джулию, однако тут заговорила Карисса.
– Но какое отношение все это имеет к движущимся игрушкам? – спросила она, подаваясь вперед.
– Самое прямое, – ответил Дункан, опережая своего коллегу и усаживаясь на край стола. – У нас есть исследования, которые доказывают, что звуком, то есть голосом, можно двигать предметы в пространстве.
Ну, скажем, небольшие предметы могут быть пойманы между двумя высшими точками волны. – Он опять скрестил руки на груди. – В лаборатории нам удавалось добиться этого эффекта, но только с мельчайшими частицами. Тем не менее такое возможно.
Ашерис положил листок на колени.
– Вы хотите сказать, что игрушки двигал голос моей дочери?
– Может быть. – Ашерис наклонился вперед. Глаза у него горели. – Вероятно, Джулия в беспамятстве стонала или кричала, короче говоря, делала что-то, отчего легкие предметы начинали вибрировать и даже могли подниматься в воздух.
– Она действительно иногда стонала, – подтвердила Карисса. – Но я это не соотнесла…
– И никто бы не соотнес! – воскликнул доктор Дункан. – Это же совершенно невероятно!
– Хватит! – вскакивая с кресла, заявил Ашерис. – Это просто совпадение. Версия!
– Ну конечно, – тоже поднимаясь, согласился с ним доктор Дункан. – Но если провести обследование, то, думаю, я смогу доказать ее правильность. Единственное, что мне нужно, – ваше разрешение поработать с Джулией несколько месяцев.
– Месяцев?! – возмутился Ашерис. – Ребенок должен жить дома, доктор Дункан, а не в лаборатории, где над ним ставят опыты, как над…
– Нет, мистер Эшер, мы бы сделали это не так…
– Она еще слишком мала! Я запрещаю!
Доктор Томпкинс встал со своего места.
– Пожалуйста, мистер Эшер, успокойтесь. Вы же понимаете, как много мы могли бы узнать от Джулии!
– Узнавайте от своих обезьян! Джулия всего лишь ребенок.
– Только телом. Ее умственное развитие во много раз превосходит развитие нормального двухлетнего ребенка. Она – слишком необычный младенец. Поэтому нам бы хотелось как можно больше узнать о ней.
– Джулия не будет предметом научных исследований! – Ашерис вышел из себя, однако не показал этого ни выражением лица, ни голосом. Он лишь крепко сжал зубы. – Я все сказал. Теперь, пожалуйста, приведите Джулию.
– Конечно, – нахмурился доктор Томпкинс и взялся за телефонную трубку. Он что-то быстро приказал своей помощнице и посмотрел на Ашериса. – Мне очень жаль, что вы видите все в таком свете, мистер Эшер, ведь мы ни в коем случае не хотим повредить Джулии.
Ашерис молчал, только взгляд его стал тяжелым.
– Если вы измените свое решение, – опять заговорил Дункан, – я буду счастлив тестировать Джулию. Для медиков она аномалия, с которыми мы не так уж часто сталкиваемся.
Ашерис не успел ответить, потому что дверь отворилась и на пороге появилась его дочь, скорее напоминающая уменьшенную копию взрослой женщины, чем двухлетнего ребенка, своими цвета воронова крыла блестящими волосами, рассыпанными по плечам, золотистой кожей и стройной фигуркой. Она увидела родителей – и лицо ее озарилось радостью.
– Мамочка! Папочка! – крикнула она и бросилась к Кариссе.
– Здравствуй, азиз, – сказала Карисса, употребив арабское слово, означавшее "любимая", когда дочь обхватила ее руками. Она наклонилась и посадила Джулию к себе на колени. – Тебе было интересно с доктором Дунканом?
– О да! У него столько всяких приборов в лаборатории! Он даже позволил мне самой раскрасить картинки моего горла! У доктора Дункана много красок. Семьдесят две, правда, доктор Уолли?
Уолли улыбнулся и кивнул, а Ашерис почувствовал некоторое облегчение от того, что его дочь вновь была рядом с ним. Он перевел взгляд с веснушчатого лица доктора Дункана на безупречно чистое личико дочери и ее умные глазки. Несомненно, они подружились, этого никак нельзя было отрицать.
– У доктора Уолли много всякой музыки. Он дал мне послушать несколько песенок, а потом я сама записала ту, что мне понравилась больше других.
– Ну и какую ты выбрала? – спросил Ашерис, гладя ее по голове.
– "Незабываемое".
– Ту самую? – Карисса удивилась, что доктор Дункан не предложил девочке чего-нибудь попроще.
– Ага, – хмыкнул Уолли. – И знаете, наша Джули Маквулли только один раз ее послушала и сразу запомнила.
– Он меня зовет Джули Маквулли, – хихикнула Джулия. – Правда, смешно?
– Не смешно, потому что тебя зовут иначе, – вмешался Ашерис, стерев со всех лиц улыбки. – Тебе оно не идет, Джулия.
Карисса укоризненно посмотрела на него. Он ответил ей твердым взглядом, переведя его на доктора Дункана и стараясь подавить стыд и ярость, вспыхнувшие в нем из-за ее немого укора. С какой стати она вмешивается?! Где ее уважение к члену их семьи? В прежние времена люди лишались жизни, если осмеливались только взглянуть на королевскую семью. Женившись на Кариссе, Ашерис забыл многие древние обычаи, однако он не потерпит, чтобы искажали имя его дочери!
Современное общество многого лишило его – безграничного богатства, абсолютной власти, ощущения преемственности жизни, религии и управления. Однако современный человек не лишит его самоуважения! Ашерис предполагал, что неразборчивость Кариссы, когда дело касалось обращения с людьми, происходит из ее американского чувства всеобщего равенства, и это сводило его с ума. Она даже не пожелала взять его фамилию, когда они поженились! И ей было плевать на его королевское величие. Однако кабинет врача – не место для дискуссий об идее равенства всех людей и наций…
– Пойдем, Карисса.
Уолли выпрямился.
– Мистер Эшер, я не хотел вас обидеть.
– Доктор Дункан, смею напомнить вам, что Джулия происходит из древнего и очень благородного рода, что всегда и везде подразумевает уважительное к ней отношение.
– Да я просто шутил!
– С какой стати вы "шутите" с моей дочерью?
– Прошу прощения…
Уолли покраснел и посмотрел на Кариссу, словно прося у нее помощи.
– Все в порядке, доктор Дункан, – сказала она. – Спасибо за участие. Джулия, попрощайся со всеми.
– До свидания, доктор Томпкинс, – сказала Джулия, а потом повернулась к рыжему отоларингологу и улыбнулась: – Си ю лэйте, элигэйте[1]1
От англ. «See you later, alligator» – шутливое рифмованное прощание, взятое из веселой песенки: «увидимся позже, аллигатор» – его дословный перевод.
[Закрыть].
Уолли не удалось скрыть ответной улыбки.
– До свидания, Джулия, – сказал он, обмениваясь с ней рукопожатием. – Был счастлив с тобой познакомиться.
– Джулия, пойдем. – Ашерис обнял дочь и пошел к двери, возле которой остановился. – До свидания, господа. – Он наклонил голову и выжидательно посмотрел на Кариссу.
Она взяла сумочку, но ее задержал доктор Дункан.
– Прошу прощения, миссис Спенсер.
– Да?
– Я прочел в наших документах, что вы выросли в Балтиморе. Вы, случаем, не родственница Джулиана Спенсера?
– Да. Я его дочь.
– Правда? – обрадовался Уолли. – Просто не верится! Знаете, мне очень нравятся работы вашего отца.
– Его египетские работы?
– Нет, его работы по теории звука. Я знаю, что он больше известен как историк, однако его труд о звуке и вибрации дал толчок моим собственным исследованиям в этой области.
– Не может быть! – Карисса в изумлении округлила глаза. – Я даже и не знала, что мой отец занимался чем-то в этом роде.
– Вы разве не читали его работы по кинетике звука?
– Нет. Он интересовался в основном археологией.
– Но не только. Ваш отец был универсальной личностью, миссис Спенсер, поэтому я так и восхищаюсь им. Он умел сопоставлять совершенно, казалось бы, несопоставимые концепции и выводить из них новые теории.
Ашерис видел, как Карисса разрумянилась от гордости за своего отца – ведь кому, как не ему, было знать, что она слышала только плохое о нем от своей матери и бабушки.
– Наверное, вы знаете, остались ли после него неопубликованные работы? Я был бы счастлив помочь вам их разобрать и подготовить к публикации. Ученые должны знать все, что он сделал.
– Доктор Дункан, я никогда не видела его рукописи.
– А в личной библиотеке? Может быть, какие-нибудь старые папки…
– Нет. Я была маленькой, когда он умер. Даже не знаю, что сделали с этими бумагами.
– Стыд и позор! Он намного опередил свое время. – Уолли сунул руку во внутренний карман и достал визитную карточку. – Если вы перемените свое мнение насчет Джулии, меня легко найти по этому телефону.
Карисса взяла карточку и взглянула на балтиморский адрес.
– Приятно было с вами познакомиться, – сказал он, протягивая ей руку и улыбаясь. – Просто не верится – дочь самого Джулиана Спенсера!
Ашерис видел, какое счастливое лицо у Кариссы, как она наслаждается похвалами в адрес своего отца, и пожалел, что улыбка предназначена не ему. Хотя Джулиан Спенсер давно уже умер, его последние дни были все еще покрыты тайной и не раз служили поводом для ссор между ним и Кариссой. В самом деле, никто ничего не знал о последних днях и даже о последних годах жизни Джулиана Спенсера. Какие еще тайны умерли вместе с ним в исчезнувшем сфинксе-убийце много лет назад? И какие из них вернутся, чтобы преследовать прелестную дочурку Ашериса?..
1
Четыре года спустя. Луксор, Египет.
– А теперь, мама, можно открыть ящик? – спросила Джулия, направляясь к двери в сад.
Карисса выглянула из-за скульптуры, над которой работала, чтобы посмотреть на шестилетнюю дочь, которая двигалась с такой грацией, словно вовсе не касалась ногами земли. Иногда, вглядываясь в Джулию, Карисса удивлялась, словно видела ее в первый раз, – так по-взрослому та вела себя.
– Пожалуйста, мама, позволь!
– Я же сказала тебе, что буду работать до семи.
Джулия посмотрела на свои часики.
– Уже семь, мама. Даже пять минут восьмого.
– А, ну тогда все в порядке! Помоги мне убрать здесь, и мы посмотрим, что в ящике.
Джулия вознаградила ее ослепительной улыбкой, доставшейся ей в наследство от отца, и у Кариссы дрогнуло сердце. Сколько времени она уже не видела, как он улыбается? Давно, очень давно… Семь лет назад, когда она выходила замуж за своего египетского возлюбленного, она словно парила в небесах от этого романтического и немного авантюрного шага. Карисса понимала неизбежные трудности, которые должны будут возникнуть в семье американской жены и египетского мужа, – человека из совсем другой жизни и другой культуры, – но считала, что ее любовь к Ашерису и его любовь к ней помогут им одолеть все невзгоды. Теперь она уже во многом сомневалась. Неужели она тогда совсем ослепла от любви? Неужели была неправа в том, что любовь сможет одолеть все на свете? Увы, счастье вопреки ее ожиданиям оказалось недолгим…
Карисса делала все, что могла, чтобы не погасла последняя искра его когда-то огромной любви, но Ашерис становился все молчаливее и все дальше уходил от нее, несмотря на ее попытки приблизить его к себе. Он почти не разговаривал с ней и вообще едва ее замечал, как бы она ни старалась поразить его своими туалетами и прическами, как бы ни придумывала приятные мелочи, без которых любовь теряет смысл. Неужели она перестала его интересовать? От этой мысли ей стало тоскливо, потому что сейчас она любила мужа, пожалуй, даже сильнее, чем в день их свадьбы. От одного взгляда на него она вся трепетала. Он был все так же элегантен, как в тот день, когда они встретились. Его блестящие черные волосы не поредели… Он дал ей все, о чем она только могла мечтать, – богатый дом, великолепные платья, множество слуг. Но больше всего ей хотелось, чтобы Ашерис делил с ней все свои радости и печали, а этого не произошло, и в ее сердце не было счастья.
Вздыхая, она постаралась выбросить из головы мысли о муже, намочила полотенце и накрыла им глиняную скульптуру. Впервые Карисса взялась за лепку человеческой фигуры. Ей хотелось изобразить поющую нагую женщину, которая в восторге раскинула руки, закрыла глаза и обратила лицо к небу. Для первого раза у нее получилось неплохо. Совсем даже неплохо…
Возможно, ее карьера художника закончилась и началась другая жизнь. Семейная. Но как Карисса ни старалась изгнать мрак из этой новой жизни, заполняя часы работой и возней с дочерью, она знала, что в душе ее нет покоя из-за несложившихся отношений с Ашерисом. Она всегда старательно избегала мужчин, которые могли бы завладеть ею без остатка и помешать ее карьере, однако в первые годы их брака были месяцы такого полного счастья и такой близости, что она отдавалась им без остатка. Ее страх потерять свою независимость в замужестве исчез благодаря любви Ашериса. Как бы она хотела, чтобы те дни вернулись! Чтобы она вновь ощутила со своим красивым мужем единство, от которого ничего не осталось после рождения дочери и тем более после приговора специалистов четыре года назад: "Джулия – что-то большее, чем просто папина дочурка".
– Я все сделала, мама. Теперь можно?
Карисса улыбнулась. Ни один шестилетний ребенок не умеет разговаривать так, как она! Английским Джулия владеет безупречно. Ашерис настоял, чтобы в его доме все, включая слуг, говорили по-английски.
– Можно, доченька.
Она накинула на скульптуру клеенку, чтобы защитить ее от мириадов реющих мошек, и последовала за дочерью. Кариссе самой было любопытно, что же такое в ящике, однако она довела работу до конца не только для того, чтобы научить дочь терпению. Она постаралась оттянуть знакомство с содержимым ящика отчасти из страха, потому что уже прочла обратный адрес: Френсис Петри, 33 Бриндлвуд Лейн, Балтимор, Мэриленд, США. Адрес ее холодной и язвительной бабушки, которая теперь заболела. Что она могла послать ей? И зачем ей вообще что-то посылать нелюбимой внучке?
Едва Карисса дотронулась до ящика, как откуда ни возьмись появился Джордж, ее слуга и племянник домоправительницы Айши.
– Сайда[2]2
Арабск. «госпожа».
[Закрыть]! – воскликнул он. – Ящик тяжелый. Давайте я вам помогу.
И он наклонился над ящиком.
– Спасибо. – Карисса приподняла ящик на несколько дюймов. Сколько раз она ему говорила, чтобы он звал ее по имени, а он ни в какую: госпожа и госпожа… Из-за этого она чувствовала себя старой и далекой от нормальных, обычных людей… ну, например, такой, как бабушка Петри. Но Джорджа не переделать. – Давай отнесем ящик в сад. Там попрохладнее.
– Слушаюсь, саида.
Они вошли в тень апрельского вечера, и Карисса вспомнила времена, когда она смело посещала гробницы египетской знати. Какие только тени ни плясали вокруг нее, а впереди была мгла веков, в которую она бросалась очертя голову… Она помнила зловещие шорохи внутри, потому что нельзя было громким разговором нарушать покой мертвых: она еще ребенком усвоила эту истину…
Джулия придержала калитку в сад, а потом побежала следом за всеми к пруду, где пальмы и виноград хорошо хранили прохладу. Со стуком поставив ящик на землю и вспугнув воробьев, которые, суматошно треща крыльями, исчезли среди пальм, Карисса вспомнила летучих мышей в пещерах фараонов и вздрогнула. Оглянувшись, она увидела поднимающуюся в небо луну, освещавшую пока лишь южную стену сада. Днем сад приковывал взгляды своим великолепием, особенно по сравнению с пустыней, начинавшейся сразу за его стеной, однако ночью он производил таинственное и мрачное впечатление. Наверное, Карисса просто была не в духе из-за ящика бабушки Петри.
– Похоже, без ломика не обойтись, – сказал Джордж. – Саида, я схожу за ломом?
– Сделай одолжение! И включи, пожалуйста, лампы.
Она улыбнулась стройному семнадцатилетнему юноше – еще не мужчине, но уже не мальчику.
– Обязательно! – Джордж повернулся на каблуках и бросился вон из сада, сгорая от нетерпения так же, как и Джулия.
Карисса не сводила глаз с ящика.
– Я ведь один раз видела прабабушку Петри, верно? – спросила Джулия.
– Верно. Тебе было тогда два годика, и мы взяли тебя с собой в Балтимор. Ты ее помнишь?
– Она была страшная и не сводила с меня глаз, да?
– Да. – Карисса не позволила себе улыбнуться.
Не стоило, конечно, соглашаться с Джулией; но что поделаешь, если она права.
– Я ей не понравилась, я знаю, – продолжала Джулия, – хотя я, честное слово, совсем не хотела ее сердить!
– Ты хорошо себя вела, моя азиз. – Карисса погладила дочь по голове. – Бабушка Петри всегда такая. Ты тут ни при чем.
– А почему?
– Наверное, потому, что все время злится. Не знаю уж, почему. Она никогда ни в чем не нуждалась.
– У меня, мама, есть теория о таких людях, как бабушка Петри. Они очень одиноки, потому что с ними никто не разговаривает, и они думают, будто их никто не любит. Чем более они одиноки, тем больше злятся. Все дело в общении.
Удивившись, Карисса перестала гладить дочь и взглянула ей в лицо.
– Как ты додумалась до этого?
– Наблюдая за Хамидом.
– За садовником?
– Да. Все думают, что он грубый. Я тоже так думала. А недавно стала думать иначе, потому что поняла.
– Что поняла?
– Что он хромает после полиомиелита. И ему все время кажется, что люди смеются над ним за его спиной. Но я никогда не смеялась, и он постепенно решил, что я не замечаю, как он хромает. Теперь мы с ним друзья.
Карисса смотрела на дочь, поражаясь ее глубокому пониманию людей, недоступному не только маленьким детям, но и многим взрослым. Эта проницательность ей тоже досталась от отца, но, к сожалению, у него это качество никак не проявлялось в семейной жизни. Она уже хотела было расспросить Джулию, о чем они разговаривают с Хамидом, как вдруг зажглись лампы и появился Джордж.
– Вот ломик, саида, – объявил он, протягивая его ей.
– Спасибо.
Она взяла ломик и наклонилась над ящиком, с гордостью ощущая силу в своих руках скульптора. Ашерис не раз говорил ей, что ее массаж – одно из самых больших удовольствий в жизни. Карисса покраснела, вспомнив Ашериса рядом с ней в постели и то, как хорошо ей было ночью в его объятиях. К сожалению, это все уже давно ушло в прошлое и лучше было не мучить себя такими воспоминаниями…
Скрежет отдираемых досок нарушил тишину сада и отвлек Кариссу от ее мыслей. Она заметила стаю чирков, которые, скользнув над водой, попрятались в зарослях папируса на другой стороне пруда. Карисса смотрела на них и думала, что она так же далека от сердца Ашериса, как они от берега моря.
От напряжения на лице Кариссы выступил пот. Правда, солнце уже зашло, но прохладно станет еще не скоро. Она и Джордж с трудом отодрали крышку и поставили ее возле стола гвоздями от себя.
Джулия наклонилась, чтобы заглянуть в ящик.
– О Господи!! – завопила она, от восторга становясь обыкновенной шестилетней девчонкой. – Чего тут только нет!
Карисса отошла на шаг, чтобы лампа получше осветила содержимое ящика. Там были книги в кожаных переплетах, странный металлический диск, похожий на блюдо, старые одежды и игрушки – вероятно, принадлежавшие ее отцу, когда он был мальчишкой, – и закрытая картонная коробка. Карисса ничего не понимала. Зачем ей этот ящик через двадцать три года после смерти отца? Когда Дж. Б. Спенсера (Джейби) раздавило в гробнице-ловушке, его жена все эти вещи отослала в Штаты. А где же был этот ящик двадцать три года?
– Это вещи прабабушки Петри?
– Непохоже. Эти вещи принадлежали моему отцу.
– Тому, которого убил сфинкс? – спросил Джордж, не задумываясь о грубой прямолинейности своего вопроса.
– Да. – Карисса была рада, что в темноте никто не видел ее лица. Неожиданно она заметила конверт, лежавший сверху. – Может, письмо хоть что-нибудь объяснит. – Она открыла конверт и достала листок дорогой бумаги, какой обычно пользовалась ее бабушка. – Здесь сказано, что бабушка продала дом, а ее сестра нашла этот ящик и подумала, что мне будет приятно получить его.
– Значит, это вещи дедушки Спенсера, – уточнила Джулия.
– Да. – Карисса вложила письмо обратно в конверт. Хорошо, что тетушка Елена решила прислать их. Верно, они стоят целое состояние. За них заплачено деньгами Петри, а Карисса никогда не рассчитывала хоть что-нибудь получить из денег бабушки Петри. Да она и не хотела этого. Хорошо бы, чтобы этот ящик стал последней весточкой от нелюбимой старухи. Карисса потянулась за книгой, на которой лежало письмо.
– Журнал. Внизу помечено имя: Дж. Б. Спенсер. – Холодок пробежал у нее по спине. Неужели ее отец вел дневник? Она никогда не слышала о нем. Сколько же здесь должно быть такого, чего она еще не знает о своем таинственном отце! Этот дневник был для нее дороже любых денег.
– Джулиан Бедрани-Спенсер, – с гордостью произнесла Джулия. – Дедушка, в честь которого меня назвали.
– Правильно, – печально улыбнулась Карисса и посмотрела на дочь. – Жаль, что он не дожил до твоего рождения. Он бы тебя очень-очень любил.
– Я бы тоже его любила. – Она потянулась за картонной коробкой. – Мама, можно я открою ее?
– Конечно. Только осторожно. Знаешь, здесь все очень старое и хрупкое.
Карисса занялась дневником, не понимая, почему она позволила себе это замечание, ведь Джулия, в отличие от многих детей, была на редкость аккуратной.
Пока Джулия возилась с коробкой, Карисса уселась в кресло и стала листать пожелтевшие страницы, отчего у нее вдруг зачастило сердце. Большинство записей было сделано авторучкой. Теперь уже такого не увидишь. Почерк у отца был мелкий, и он напомнил ей о последнем письме от него. Из-за этого письма она приехала в Луксор, когда ей было двенадцать лет. Закрыв глаза, она стала вспоминать, что было написано тогда на тонкой гладкой бумаге…
Дорогая моя Карисса!
Теперь, когда ты уже юная женщина и должна понять, как сильно я тебя люблю, я хочу, чтобы ты побольше узнала о семье Спенсеров и о своей матери. Я уверен, что в твоей головке скопилось много вопросов по поводу моих поездок в Египет и твоего будущего. Есть вещи, о которых я хотел бы рассказать тебе сам, поэтому на рождественские каникулы ты должна приехать в Луксор. Здесь твой билет на самолет до Каира. Я встречу тебя в аэропорту. Мечтаю, как буду показывать тебе свои любимые места, особенно великолепный розовый сад…
Не открывая глаз, Карисса вспоминала, с каким восторгом приняла приглашение отца. Она еще никогда по-настоящему не была с ним, вечно мама и бабушка вмешивались в их отношения. Однако радовалась Карисса недолго. Мало того, что бабушка не позволила ей лететь одной, она еще и настояла, чтобы Кристин, мать Кариссы, сопровождала ее, и ясно дала понять Джейби, что он собой представляет, разрушая семью на Рождество. Мало того, что сам все свободное время перекапывает Сахару в поисках Бог знает чего, так он еще хочет и дочь свою оторвать от друзей и семьи! И потом, ни одной двенадцатилетней девочке не понравится проводить время с постоянно занятым работой отцом, даже если он любимый.
