Текст книги "Нисхождение"

Автор книги: Патриция Хайсмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21

Ингхэму хотелось увидеться с Адамсом. Было четыре сорок пять, и Адамс, скорее всего, находился на пляже. Ингхэм проехал на машине еще с четверть мили до песчаной дорожки, ведущей к бунгало. В освещенных солнцем домиках было тихо, как во время долгой сиесты. Черный «кадиллак» Адамса стоял на обычном месте. Ингхэм поставил свою машину рядом.

Он постучал в его дверь. Никакого ответа. Ингхэм прошелся до террасы конторы и оттуда осмотрел пляж. Там он заметил только три или четыре фигуры, никак не походившие на Адамса. Вернувшись к его бунгало, Ингхэм зашел сзади и уселся в тени на ступеньках, которые вели на кухню. В нескольких футах от него стоял серый металлический бак для мусора Адамса, пустой. Спустя несколько минут Ингхэм даже обрадовался, что НОЖ не был дома, когда он к нему стучался, поскольку он чувствовал себя довольно взвинченным. Нет, так не годится. Нужно действовать иначе: намекнуть НОЖу, что ему не следует лезть не в свои дела и вбивать в голову Ины мысли, которые ее расстраивают; что, продолжая свою линию, он наговаривает на Ингхэма; что это его личное дело и что больше никто не имеет права совать в него свой нос. Кроме, разумеется, полиции. Однако полиция – это одно, а Адамс – совсем другое.

Прислонившись спиной к кухонной двери, Ингхэм просидел так минут пятнадцать, прежде чем услышал возвестивший о возвращении Адамса щелчок замка. Ингхэм быстро поднялся и медленно подошел к фасаду бунгало. Несомненно, Адамс заметил его машину. Входная дверь оказалась закрытой, и Ингхэм постучал.

Дверь сразу же распахнулась.

– А, здравствуйте, здравствуйте! Входите! Я видел вашу машину. Рад вас видеть! – Адамс держал в руках авоську с покупками. Выкладывая их на кухне, он предложил Ингхэму что-нибудь выпить или освежиться холодным кофе, но тот спросил, нет ли у Адамса коки. Кока нашлась.

– Как дела у Ины? – открывая банку с пивом, поинтересовался Адамс.

– Нормально. – Ингхэму не хотелось брать с места в карьер, но лотом он решил – почему бы и нет. – Что вы рассказывали ей о той печально известной ночи с Абдуллой?

– Ну… все, что знал. Она живо заинтересовалась и буквально засыпала меня вопросами.

– Ну еще бы. Особенно если сказали ей, будто считаете, что я говорю не всю правду. Мне кажется, вы здорово расстроили ее, Фрэнсис. – «Вот так-то, дружок, на этот раз удар по твоим воротам».

Адамс тщательно подбирал слова, хотя и не слишком долго.

– Я сказал ей, что думаю, Говард. Даже если я ошибаюсь, я имею на это право. – НОЖ произнес это с такой непоколебимой уверенностью, словно цитировал Евангелие, с которым привык сверять все свои поступки.

– Верно, я и не оспариваю это, – отозвался Ингхэм, опускаясь в скрипящее кожаное кресло. – Однако вы без всякой надобности расстроили ее.

– В каком смысле – расстроил ее?

– Она набросилась на меня с вопросами. Но я не знаю, что за араб приходил тогда, ночью. Его лица я не видел, и то, что это был Абдулла, – всего лишь догадка. Она основана на исчезновении Абдуллы, хотя, если следовать логике, не исключена возможность, что он исчез сам по себе, например, взял и убрался из города, и что, возможно, кричал кто-то другой, кто наткнулся на что-то в темноте или кого треснули по башке, и что тогда ночью вообще никого не убили. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду?

НОЖ задумался, но продолжал стоять на своем:

– Возможно, но вы же сами знаете, что это не так.

– Да откуда же мне это знать? Тут вы опираетесь на косвенные – и весьма зыбкие – улики.

– Говард, вы должны были открыть дверь, по крайней мере, выглянуть из окна. Этот крик разбудил вас. Любой на вашем месте поинтересовался бы, что там за крик в два часа ночи? Ваши соседи утверждают, что они слышали, как захлопнулась именно ваша дверь.

Ингхэм понимал, что их бунгало стояло совсем близко от его, не более чем в двадцати пяти – тридцати футах от его входной двери, хотя она и находилась с противоположной от их бунгало стороны. И если его соседи еще не спали, то они должны были слышать, как приходили парни из отеля.

– Неудивительно, что, зная об этих фактах, ваша девушка проявляет любопытство, Говард… – НОЖ, похоже, с трудом подбирал слова, но Ингхэм не собирался ему помогать. – Она чудесная девушка, очень милая. И она так много значит для вас. Вы обязаны быть с ней честным до конца.

Ингхэм испытывал неприятное ощущение, не посещавшее его со времен юности, когда он рылся в старых религиозных книгах, принадлежавших, по всей видимости, еще его прапрадедам. «Покайтесь в своих грехах… обнажите душу перед Господом…» Вопросы и ответы предполагали, что все грешны с самого рождения, но что это были за грехи? Самое худшее, что смог припомнить о себе Ингхэм, так это мастурбация, но поскольку примерно в то же время он просматривал книгу по психологии, в которой говорилось, что это вполне естественное явление, то что оставалось тогда? Ингхэм не рассматривал свой поступок как грех или преступление – да откуда могло следовать, что он вообще убил этого араба? Пока кто-нибудь не обнаружит труп, это всего лишь догадка.

– Я рассказал вам все, что мне известно о той ночи, – сказал Ингхэм. – И мне не нравится, что Ина встревожена вашими наговорами, Фрэнсис. Разве в этом есть какая-то необходимость? Зачем портить ей удовольствие от отпуска?

– О, она понимает, что я имею в виду, – спокойно возразил НОЖ. Он так и не стал садиться. – Видите ли, она девушка с высокими моральными принципами. Мне не хотелось бы прибегать к слову «религиозная», но у нее есть определенные понятия о Боге, о чести.

НОЖ выглядел нелепо в роли проповедника на кафедре – эдакий босоногий и голоногий Иоанн Креститель, размахивавший банкой с пивом.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Ина сказала мне, что в последнее время обратилась к церкви. – Ингхэм не хотел признаваться, как мало она говорила ему об этом; его раздражало, что, поощряемая НОЖем к разговорам на эту тему, она могла рассказать ему значительно больше. – У нее, если можно так выразиться, есть свой крест – ее брат-инвалид, которого она очень любит.

– Но ей известно, чего стоит чистая совесть.

«И мне тоже», – едва не вырвалось у Ингхэма. Этот разговор одновременно раздражал его и нагонял скуку.

– Вам с Иной надо пожениться, – заявил НОЖ. – Я знаю, она очень любит вас. Но сначала, Говард, вам следует разобраться с самим собой, потом уже с Иной. Вы считаете, что сможете запрятать все это подальше, убрать с глаз долой – возможно, по той причине, что вы сейчас находитесь в Тунисе. Но вы не такой, Говард! – Теперь НОЖ вещал, как если бы выступал с одной из своих проповедей.

– Послушайте, – сказал Ингхэм, вставая. – Похоже, вы обвиняете меня в том, что это я ударил ночью того старого негодяя. И может, даже убил его. Так почему бы вам не заявить об этом прямо?

НОЖ кивнул, заулыбавшись другой своей улыбкой – мягкой, задумчивой и преувеличенно внимательной:

– Ну хорошо, я скажу это. Я считаю, что вы чем-то швырнули в него или чем-то ударили – не стулом, нет, французы говорили, что грохот был металлический, вроде стука упавшей на плиты пишущей машинки. И я считаю, что тот человек умер на месте или же скончался потом. Я также думаю, что вам стыдно в этом признаться. Но вы что-то знаете?

Ингхэм дал ему выдержать драматическую паузу столько, сколько тому хотелось.

– Вы не обретете счастья, пока не разберетесь в самом себе. И Ина тоже не будет счастлива. Неудивительно, что она обеспокоена! Она может быть не менее искушенной жительницей Нью-Йорка, чем вы, но никому не дано избежать законов Божьих, правящих нашим бытием. И чтобы это понимать, не обязательно регулярно ходить в церковь!

Ингхэм молчал. Возможно, его слегка убаюкал весь этот поток слов.

– И вот еще что, – изрек НОЖ, дефилируя к входной двери и обратно. – Это ваша проблема. Она сидит внутри вас. И нет никакой необходимости вмешивать в это полицию. Именно этим ваш случай отличается от большинства подобных… несчастных случаев. Это сугубо ваша проблема – ваша и Ины.

«Но никак не твоя», – подумал Ингхэм.

– Совершенно справедливо, проблема моя, если, конечно…

– О, вы признаете…

– …если, конечно, эта проблема существует. Поэтому, Фрэнсис, я надеюсь, что, ради меня и Ины, вы прекратите наседать на меня. – Он говорил с нарочитым спокойствием. – Мне хотелось бы, чтобы наша дружба продолжалась. Но если это не прекратится, я просто не смогу поддерживать с вами прежние отношения.

– Ну хорошо! – НОЖ как ни в чем не бывало всплеснул руками. – Не понимаю, почему вы так это воспринимаете, ведь я всего лишь пытаюсь сделать все возможное, чтобы вы были счастливы… счастливы с девушкой, которая искренне любит вас! Ха-ха!

Ингхэм подавил свое раздражение. Ведь сердиться на такие слова так же глупо, как злиться на его записи! Ингхэм решил, что постарается больше не дергаться. И тем не менее перед ним был НОЖ, обращавшийся непосредственно к нему с обличением.

– Понимаете, мне больше не хочется говорить на эту тему, – заявил Ингхэм, чувствуя, что его терпение на пределе.

– Ага. Ну хорошо. Оставим все это вам и вашей совести, – торжественно произнес Адамс, словно изрек древнюю мудрость.

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Ингхэма. Непробиваемо тупая и кроткая снисходительность Адамса была выше его сил. Не допив свою колу, он со стуком поставил свой стакан.

– Да, мне пора, Фрэнсис. Спасибо за колу. Но даже то, как Адамс выпроваживал его из своего бунгало, выглядело не менее противным. С легким поклоном придерживая дверь, он, сияя, смотрел на Ингхэма как на вновь обращенного, которого он только что напичкал своей пропагандой и который, вернувшись домой, переварит все и усвоит и в следующий раз станет куда покладистей. Перед тем как сесть в машину, Ингхэм заставил себя обернуться и, улыбнувшись, помахать на прощание Адамсу.

Теперь Ингхэму не терпелось поговорить с Иенсеном. Однако он решил, что глупо бегать от одного к другому. Поэтому, вернувшись домой, он не пошел к нему, несмотря на то что слышал звуки присутствия Иенсена наверху. Он снял брюки, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Адамс ни за что не оставит его в покое, решил Ингхэм, но ведь он не собирался до конца своих дней торчать в Тунисе. Если он захочет, то может уехать отсюда уже завтра, вместе с Иной. Но, увы, тогда это будет похоже на «бегство», а ему не хотелось давать Адамсу ни малейшего повода для удовлетворения. Он отер пот со лба. Перед тем как встретиться с Иной, придется окатить себя ведром воды. Или пойти на пляж и искупаться, но ему этого не хотелось.

Ингхэм сел и задумался. Интересно, что выспрашивала Ина у Иенсена сегодня утром насчет Абдуллы? Ведь она встретилась с ним сразу же после разговора с НОЖем на пляже.

– Эй, Андерс! – позвал он.

– Чего?

– Не хочешь спуститься ко мне выпить?

– Через пару минут буду. – Видимо, он работал.

Ингхэм приготовил выпивку, и когда вернулся в свою гостиную, то застал там у стола улыбающегося Иенсена.

– Выдался удачный денек?

– Очень даже. Хочу поработать еще и вечером.

Ингхэм протянул Иенсену стакан.

– Я тут побеседовал с НОЖем. Теперь чувствую себя так, будто побывал в церкви.

– Почему это?

Ингхэм вспомнил, что не может рассказать Иенсену о еженедельных проповедях НОЖа по радио. Жаль, но это убавит выразительности и юмора его истории.

– Он пытался давить на меня с моральных позиций, дабы я сознался, что грохнул того араба по башке. Меня это не слишком бы волновало, если бы он не вбил эти бредовые идеи в голову Ины. НОЖ утверждает, что это мог быть только я, поскольку все происходило на моей террасе и никто, кроме меня… – Ингхэм заметил, что Иенсен со скучающим видом качает головой, – не мог бы этого сделать, и что мне следует признаться в этом Ине и тем самым успокоить свою совесть.

– Вот дерьмо собачье, – выругался Иенсен. – Ему что, делать больше нечего? Значит, он читал тебе проповедь. – Наклонившись к столу, Иенсен уперся в него пальцами босой ноги и рассмеялся.

– Ну да. Приплел сюда Бога, мое отношение к нему и все такое прочее. Кстати, о чем Ина спрашивала тебя сегодня утром?

– А… – Иенсен уставился в пространство, словно пытался припомнить. – Мне показалось, что она перед этим разговаривала с НОЖем.

– Знаю.

– Она интересовалась, не думаю ли я, что это ты чем-то ударил старого недоноска. – Иенсен неожиданно сделался сонным. – Пожалуй, я вздремну перед тем, как снова браться за работу. Спиртное должно мне помочь заснуть.

Ингхэму хотелось задать Иенсену еще один вопрос, но ему было стыдно. Он чувствовал, что становится таким же недоумком, как и НОЖ.

– Кстати, НОЖ и Ина считают, что я мог швырнуть в Абдуллу своей пишущей машинкой.

Иенсен улыбнулся:

– Серьезно? Где ты сегодня виделся с НОЖем?

– Я заходил к нему в бунгало. После того, как отвез Ину в отель. Хотел попросить, чтобы он перестал беспокоить Ину своими разговорами.

– Знаешь, дружище, что тебе следует сделать? Увезти Ину отсюда. Лично я попросил бы мистера Адамса заткнуться, но ты, как мне кажется, больно с ним деликатничаешь.

– Я просил его завязать с этим. Ведь он на самом деле настраивает ее против меня. Не стану уверять, что нарочно, но… НОЖ не перестает талдычить, что моя совесть не дает мне покоя. А это не так.

Иенсен оставался невозмутимым:

– Поезжай куда-нибудь на недельку с Иной. Это просто осуществить. Сегодня я получил посылку из дома. Сейчас покажу. – И он отправился к себе наверх.

Немного погодя Иенсен вернулся с коробкой.

– Полно домашней выпечки. И вот это. – Он распаковал завернутого в фольгу пряничного человечка в шляпе и сюртуке с пуговицами из желтой глазури.

Ингхэм с нескрываемым восхищением рассматривал его. Он совсем не походил на те пряничные фигурки, которые продавали дома, в Америке. Этот человечек заставил его подумать о Рождестве в холодной Скандинавии, почувствовать запах ели, услышать пение детей с золотистыми волосами.

– Да это настоящее произведение искусства. И по какому поводу?

– На той неделе у меня был день рождения.

– Почему же ты не сказал мне? – Ингхэм взял одно из разукрашенных печений. Иенсен сказал, что их испекли его мать и сестра.

– И еще это. – Иенсен пошарил рукой у края коробки и извлек пару тапочек из шкурки морского котика; серый мех снаружи украшала красно-синяя вышивка. – Не слишком годятся для Туниса, верно?

Ингхэму неожиданно так страстно захотелось увидеть ту часть света, где жил Иенсен, что он даже какое-то время не смог говорить. Он взял тапочки в руки и втянул в ноздри их запах – свежий запах животного, новой кожи и легкий аромат специй печенья, с которым они лежали в одной коробке.

Вечер в Ла-Гуллете прошел не слишком успешно, но не так уж и плохо. Ингхэм рассказал Ине о своей беседе с НОЖем, поскольку боялся, что если сам не расскажет ей об этом, то шустрый НОЖ опередит его – если уже не опередил и Ина все уже не знает. Но она ничего не знала.

– Полагаю, ты попросил его больше не говорить со мной о той ночи с Абдуллой? – спросила Ина.

– Хм… да, просил. НОЖ знает об этом не больше других. И уж не больше, чем парни из отеля.

– А ты говорил с ними?

– Мне кажется, я говорил тебе, что пытался выяснить все у Мокты. Но он сказал, что ничего не знает – ни о крике, ни о чем-то еще. – Ингхэму вдруг пришло в голову, что Иенсен, который мог объясняться на довольно сносном арабском, мог бы кое о чем узнать у Мокты или у кого-нибудь еще. Например, то, что не давало Ингхэму спокойно спать, – а был ли вообще труп?

Ина молчала.

– Ты не хотела бы переехать куда-нибудь… например, в Джербу? Я имею в виду, поселиться в отеле? Вдвоем?

– Но ты же говорил, что тебе нужно работать…

– Работа может и подождать. У тебя осталось здесь всего несколько дней. – Это касалось вопроса, собирается ли он уехать вместе с ней, подумал Ингхэм. Его здесь ничто больше не удерживало. Он намеревался сделать Ине предложение, и как можно скорее. Тогда они смогут вместе уехать в Париж, как только она этого захочет. Стоит ли заводить разговор о женитьбе сегодня вечером? Или Ина считает, что это само собой разумеется? Ингхэм осмотрелся вокруг: они сидели за столиком перед рестораном, где он некогда отравился жареной рыбой с яйцом. Официанты с тяжелыми подносами покрикивали на уличных торговцев и цыкали на детей, чтобы те не путались у них под ногами. Освещение было настолько слабым, что Ингхэм с трудом мог прочесть меню.

В этот вечер Ингхэм так и не завел разговор о женитьбе. Однако он вернулся в отель вместе с Иной. Они немного выпили, потом провели вдвоем несколько часов. Все было почти так же чудесно, как и в первый день ее приезда. Ингхэм был сегодня несколько скованным. Все ли у них в порядке? Уходя, он чувствовал себя грустным и немного подавленным.

Перед уходом он поцеловал ее.

– Завтра в девять тридцать, – сказал Ингхэм. – Прокатимся куда-нибудь.

Глава 22

В восемь часов следующего вечера Ингхэм не продвинулся в отношениях с Иной ни на шаг. Ей очень понравилось в Сфаксе – в его «Голубом путеводителе» она прочитала о мечетях одиннадцатого века, о римских мозаиках, – однако он улавливал в ней некоторую сдержанность, лишавшую его энтузиазма и инициативы. Он нашел подарок для Джои – голубой кожаный чемоданчик с петлями внутри, где можно было хранить карандаши и кисти. Они взяли напрокат довольно тяжелую весельную лодку и немного покатались на ней. Потом купались и валялись на солнце.

Ингхэм хотел спросить, какую церковь она посещает в Бруклине. Это не могла быть католическая церковь, поскольку семья Ины всегда тяготела к протестантизму. Но он так и не отважился задать ей этот вопрос. Купив в Сфаксе копченую рыбу, черных оливок и хорошего французского вина, Ингхэм пригласил Ину поужинать у него дома.

Иенсен выпил с ними, но от ужина отказался. Теперь в хозяйстве Ингхэма имелся избыток тарелок, три вилки и три ножа. Только соль была грубого помола; он как-то купил ее в спешке и хранил в соуснике, где она совсем отсырела. Ингхэм водрузил на стол две свечи, вставленные в бутылки из-под вина.

– Романтический ужин при свечах, – рассмеялся он, – хотя из-за этой чертовой жары нам придется отодвинуть их на дальний край стола! – Сняв нагар на одной из свечей, Ингхэм отпил глоток отличного красного вина и произнес: – Ина, может, мы поедем в Париж вместе?

– Когда? – слегка удивилась она.

– Да хоть завтра. Или в любой другой день. Проведем там остаток твоего отпуска. Дорогая, я хочу, чтобы мы поженились. Я хочу всегда быть с тобой. И я не хочу, чтобы ты уезжала от меня даже на неделю.

Ина улыбнулась. Она явно обрадовалась его предложению, Ингхэм был уверен в этом.

– Послушай, мы могли бы пожениться в Париже. И, вернувшись в Нью-Йорк, преподнести всем сюрприз.

– Но разве ты не хочешь закончить свою книгу здесь?

– О, это! Она практически закончена. Я уже несколько раз говорил тебе об этом, но я всегда имею обыкновение тянуть под конец. Как если бы мне совсем не хотелось заканчивать ее. Но я уже знаю конец. Деннисона ненадолго посадят в тюрьму и подвергнут психиатрическому лечению, затем он выйдет на свободу и снова примется за старое. С этим у меня нет проблем. – Ингхэм встал и обнял Ину за плечи. – Ты согласна выйти за меня замуж, дорогая? В Париже?

– Можно я дам ответ через несколько минут?

Ингхэм отпустил ее.

– Ну конечно. – Он был удивлен и немного разочарован. Он почувствовал, что должен первым нарушить молчание. – Понимаешь… я специально не стал напоминать тебе о Джоне. Надеюсь, я не слишком много говорил об этом. Поскольку мне казалось, что тебе это будет неприятно. Это так?

– Полагаю, что да. Я же сказала, что это была ошибка. Так оно и было.

В голове Ингхэма словно все перевернулось, события и факты вдруг перемешались. Он чувствовал, что все, что он скажет сейчас, будет иметь решающее значение, и он боялся сказать что-нибудь неправильно.

– Ты еще любишь его?

– Нет, конечно нет.

Ингхэм пожал плечами, обескураженный, но она этого, видимо, не заметила, поскольку опустила глаза.

– Тогда в чем дело? Или, если хочешь, отложим этот разговор до завтра?

– Нет, я не хочу ждать до завтра.

Ингхэм снова сел на свое место.

– Я чувствую, что ты изменился, – заметила Ина.

– Как это?

– Стал немного… грубее. Как… – Она подняла голову, указывая наверх, где находились комнаты Иенсена. – Он, похоже, имеет на тебя слишком сильное влияние, а ведь он… почти битник. – Оба знали, что Иенсена нет дома, поэтому даже не пытались приглушить голоса.

Ингхэм почувствовал, что Ина уклоняется в сторону от того, что действительно хотела сказать.

– Нет, он совсем не такой. К тому же он из очень приличной семьи.

– А это имеет значение?

– Моя милая, я не так давно знаю Андерса, и вполне вероятно, что через несколько дней никогда больше не увижу его.

– Тогда скажи мне, что на самом деле случилось с тем арабом… что он пытался сделать – хотел ограбить твое бунгало?

Ингхэм отвернулся от нее и отер рот салфеткой, служившей посудным полотенцем.

– Этого Фрэнсиса Адамса следовало бы гнать пинками до самого Коннектикута. Суется куда не надо, проклятый недоносок. Делать ему больше нечего.

Ина молча смотрела на него.

Вспыхнувший внутри Ингхэма гнев мешал ему говорить. Кто бы мог подумать, что эта дурацкая история встанет между ними, и это после того, как они справились с куда более серьезными проблемами – с Джоном Кастлвудом, с его разводом с Лоттой, который едва не сломал Ингхэма даже после того, как он уже встретил Ину, – они прошли через все, и вот теперь еще это! Ингхэм устал давать показания, произносить речи, защищаться. Он промолчал. Он понимал, что вопрос Ины звучал как ультиматум. Это все равно как если бы она напрямую сказала: «Я не выйду за тебя замуж, пока ты не скажешь мне, что случилось. Это правда, что ты убил того старого араба?» Ингхэм усмехнулся. Ну какое отношение имел ко всему этому старый Абдулла?

В этот вечер Ингхэм не стал подниматься в номер Ины. У себя в комнате он не мог заснуть. Но ему было все равно. Он встал и подогрел себе кофе. Иенсен заходил к ним около десяти, пожелал спокойной ночи и поднялся к себе наверх. Сейчас свет у него был погашен. Шел второй час ночи.

Ингхэм вытянулся на кровати. Что будет, если сказать ей правду? Совсем не обязательно, что она передаст все НОЖу. Одна мысль об этом выводила Ингхэма из себя. Но разве он несколько дней тому назад не принял решение никогда ей об этом не говорить? Но если он промолчит, – а ведь она явно подозревает, что он убил человека, – то потеряет ее. Эта мысль привела Ингхэма в ужас. Представляя себя без Ины, он чувствовал, что теряет моральные принципы, свои амбиции и даже уважение к самому себе.

Ингхэм сел, обеспокоенный тем фактом, что если скажет правду Ине, то выставит себя перед нею лжецом, вравшим ей прямо в глаза столько дней. Хотя она не слишком верила ему, в противном случае давно перестала бы приставать с такими вопросами, однако он добился другого – превратил себя в труса и лгуна. Это была серьезная дилемма. Ингхэм мог сто раз повторять: «Ну при чем тут этот старый ублюдок?» – ничего не менялось.

Или теперь уже поздно делать признание? Он страшно устал.

«Давай попробуй размышлять объективно», – сказал он сам себе. Он представил, будто видит себя в темном бунгало со стороны – испуганного звуком открывшейся двери (на самом деле он представлял на своем месте кого-то другого, совсем другого испуганного мужчину), разозленного и встревоженного предыдущим ограблением своего бунгало. Разве любой другой на его месте не запустил бы в грабителя первым, что попало бы ему под руку? Потом он представил себе живого араба, целого и невредимого, которого знали многие, и с точки зрения морали и закона не менее ценного человека, чем… президент Кеннеди. Ингхэм на девяносто процентов был уверен, что убил араба. Он пытался отделаться от этих мыслей или заглушить их, убеждал себя, что араб получил по заслугам и был совершенно пропащим. Но если предположить, что он убил негра или белого при тех же самых обстоятельствах в Штатах, закоренелого домушника например? Что было бы тогда? Ему пришлось бы за это отвечать. Состоялось бы недолгое судебное разбирательство или слушание дела, затем, скорее всего, оправдание в непредумышленном убийстве, но только не то, что здесь. Разве можно ожидать, что в Америке найдутся законопослушные граждане, способные спрятать труп и не заявить об этом в полицию?

Несмотря на то, что ему будет стыдно, он должен во всем признаться Ине, решил Ингхэм. Он расскажет ей о своем страхе, о ненависти, охватившей его в ту ночь. Он не станет оправдывать себя за то, что лгал. Ингхэм представил себе, как она будет поначалу шокирована, но потом все поймет и простит его, если только вообще ставила ему это в вину. Вполне возможно, подумал Ингхэм, что она ни в чем его не обвиняла, а просто желала знать всю правду.

Ингхэм зажег свет и закурил. Потом включил транзисторный приемник. Повертев ручку в поисках музыки, он наткнулся на баритон американца, вещавшего: «…мир для всех». Голос звучал вкрадчиво:

«Америка – это страна, которая всегда готова протянуть руку дружбы и доброй воли всем народам – любого цвета и вероисповедания, – руку помощи всем людям, которым она необходима, чтобы свергнуть угнетающие их силы, чтобы научить их помочь самим себе, помочь победить нищету…»

Ингхэм почувствовал отвращение. Хорошо, тогда верните индейцам их земли! Какое замечательное начало, прямо у себя дома! Но не тот кусок бесплодной пустыни, который вам не нужен, а захваченную вами плодородную землю, которая чего-то стоит. Вроде Техаса, например. (Хотя нет, о господи, Америка оттяпала его у Мексики!) Ну тогда Огайо. В конце концов, название штата индийское, в честь протекающей там реки.

«…что каждый солдат, в форме американских вооруженных, военно-воздушных или военно-морских сил, знает, что, на каких бы берегах он ни оказался, вместе с привилегией защищать Соединенные Штаты на него возлагается ответственность за соблюдение прав человека…»

Ингхэм с такой злостью выключил приемник, что кнопка осталась у него в руке. Он бросил ее на кирпичный пол; она подпрыгнула и куда-то отскочила. Это был не НОЖ, этот откормленный стейками и мартини, нанятый за деньги вещатель «Голоса Америки» или Армии США, но эти слова вполне могли принадлежать и ему. Неужели кто-то купился на них? Конечно нет. Это пустой звон, пролетающий мимо безразличных ушей и заставляющий кое-кого из американцев в Европе посмеиваться, это та болтовня, которую люди согласны терпеть только ради следующей за ней танцевальной музыки. И все же кто-то глотает эту пропаганду, иначе ее давно прекратили бы транслировать. Такие беспокойные мысли одолевали Ингхэма в два двадцать пять ночи. Он подумал о НОЖе, который находился всего в миле от него и мыслил теми же категориями, засоряя ими эфир за плату – НОЖ не стал бы лгать по этому поводу. За деньги русских. Возможно, он получает в месяц не больше десяти долларов. Ингхэм скорчился в постели, решив, что живет в безумном мире и что сам не вполне нормален.

Его память вернулась к первым минутам его появления на земле Туниса. В аэропорту. Внезапный, шокирующий зной воздуха. Полдюжины грязных арабских обезьян, уставившихся на пассажиров, на него самого взглядом исподлобья, что Ингхэм счел за признак злобы и подозрительности, хотя позже понял, что для арабов это совершенно обычный взгляд. Ингхэм тут же почувствовал себя чересчур заметным и до отвратительности бледным и несколько неприятных минут думал: «Как же они ненавидят нас, эти темнокожие. Это их континент, а что здесь делаем мы? Мы известны им не с самой лучшей стороны, потому что белые давно наследили в Африке». На какое-то мгновение Ингхэма охватил настоящий животный страх, едва ли не ужас. Вот вам и Тунис, маленькая страна, обозначенная на карте не так далеко от Марселя (но насколько другая!), названная Бургиба почтовой наклейкой на чемодане Африки.

Ингхэм понимал, что находится в довольно щекотливом положении.

Вдруг ему пришло в голову, что, прежде чем разговаривать с Иной, ему надо переговорить с Моктой. Он не мог попросить об этом Иенсена. Это могло оказаться бесполезным, и все же вдруг Мокта на этот раз скажет правду? Вдруг подтвердит факт, – если это факт, – что той ночью Абдулла был убит. С какой стати, подумал Ингхэм, он должен говорить Ине, что убил араба, если он никого не убивал?