Текст книги "Нисхождение"

Автор книги: Патриция Хайсмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Одним ударом. Ингхэм стиснул зубы и едва заставил себя сдержать удивленное восклицание.

– Может, его зарезал кто-нибудь из собратьев, – усмехнулся Иенсен. – Может, сразу два араба явились грабить один и тот же дом! – Теперь Иенсен сидел развалившись в небрежной позе и, закинув руку за спинку стула, откровенно смеялся. Он смотрел на Адамса.

Адамс выглядел удивленным.

– Что вы об этом знаете? – спросил он. – Вам что-то известно?

– Не думаю, что признался бы, если бы сделал это, – произнес Иенсен. – И знаете почему? Потому что это просто… просто не имеет значения. – С этими словами он взял со стола сигарету и закурил. – Мы рассуждаем о смерти Абдуллы, как если бы он был самим президентом Кеннеди. Не думаю, что его персонa настолько важна.

Его слова заставили Адамса замолчать, но это было молчание обиженного. Иенсен ушел в себя, размышляя о чем-то своем, и когда отвечал на вопросы, то делал это неохотно и односложно. Ингхэм сожалел, что Иенсен обиделся, и, как ему показалось, обиделся на Адамса. К тому же он чувствовал, что Адамс догадывается, что он рассказал Иенсену о той ночи нечто такое, о чем не сказал ему. Адамс также догадался, что Ингхэм разделяет взгляды Иенсена на жизнь, которые, мягко говоря, не соответствовали взглядам НОЖа.

Они поехали в «Кафе де ла Плаж» на машине Ингхэма. Ингхэм надеялся, что Адамс распрощается с ними, когда они покидали ресторан отеля, но тот увязался с ними. Иенсен отошел заказать выпивку.

– Обозленный молодой человек. Жаль, что с ним приключилось столько неприятностей, – сказал Адамс Ингхэму, пока Иенсен отсутствовал.

Они сидели за столом. И на этот раз разговаривать было почти невозможно. Поднабравшиеся вина и пива посетители оживленно гудели в зале, то тут, то там раздавались громкие выкрики.

– Я уверен, он с этим справится, – снова возвращаясь к датчанину, добавил Адамс.

Ингхэм думал, что Иенсен пригласит Адамса к себе в гости взглянуть на картины, но Иенсен этого не сделал. Адамс пошел бы, Ингхэм был в этом уверен. Они покинули шумное кафе, выпив всего по одному кругу.

– Увидимся завтра! – крикнул Иенсен с дороги Ингхэму.

– A bientdt [22]22
  До скорого ( фр.).


[Закрыть]. Большое спасибо за компанию.

– Спокойной ночи, Фрэнсис.

– Спокойной ночи, спокойной ночи, – откликнулся Адамс.

Они возвращались в отель молча. Ингхэм догадывался, о чем сейчас думает Адамс. Он остановил машину у бунгало Адамса. Адамс спросил, не зайдет ли он к нему выпить глоток перед сном.

– Я немного устал, спасибо.

– Мне бы хотелось поговорить с вами пару минут.

Ингхэм пошел вместе с ним. Административное здание выглядело мрачным и молчаливым. Боковую дверь, ведущую на кухню, оставили открытой для притока свежего воздуха. Слева от кухни находилась комната, где спало с десяток парней. Ингхэм отказался от выпивки и присел на край дивана, опершись локтями о колени. Адамс закурил и принялся расхаживать по комнате из стороны в сторону.

– Простите мое любопытство, но у меня появилось такое чувство, – начал он, – что вы кое-что утаили от меня из событий той ночи. Если вы не хотите говорить, то прошу прощения. – Он слегка улыбнулся, но на этот раз его улыбка не делала его похожим на бурундука. – Однако, я вел себя с вами совершенно откровенно, вы знаете о моих записях. Вы единственный человек в Тунисе, кому я рассказал об этом. Потому что вы писатель и образованный человек, к тому же не лишенный чести. – Он кивнул, как бы подтверждая сказанное.

Ингхэму не понравилось, что его назвали образованным, но он молчал. Слишком долго, как ему показалось.

– Во-первых, – мягко произнес Адамс, – непонятно, почему вы не открыли дверь или хотя бы не прислушались, после того как услышали в ту ночь крик. Ведь это произошло непосредственно на вашей террасе… Что же я должен думать обо всем этом?

Ингхэм откинулся на мягкую подушку спинки дивана, но не почувствовал себя комфортно. У него возникло ощущение, что он принимает участие в молчаливой дуэли. То, что сказал Адамс, было правдой. Он не мог продолжать лгать без того, чтобы это не выглядело явной ложью. Ингхэму хотелось как можно дипломатичнее уйти от ответа в данный момент, отложить объяснение хотя бы до завтрашнего утра. Главная беда заключалась в том, что он не мог предвидеть последствий своего откровения. Если он скажет правду – к примеру, побежит ли Адамс сообщать об этом в полицию? И что будет тогда?

– Я прощаю вам ваше любопытство, – заговорил он и, как только произнес эти слова, сразу почувствовал, насколько фальшиво они звучат. Стоило бы продолжить: «Вы не станете возражать, если я напомню вам, что имею право… в конце концов, вы же не полиция». – Но все было в точности так, как я вам рассказывал. Вы можете считать меня трусом за то, что я не открыл дверь.

Улыбка Адамса снова стала сияющей, бурундучьей.

– Я не совсем вам верю, простите… Вы можете доверять мне. Я хотел бы знать правду.

Ингхэм почувствовал, что его лицо покрывается потом, от гнева и растерянности одновременно.

– Вы поведали мне не всю историю. Вам станет легче, если вы мне все расскажете, – настаивал Адамс. – Уверяю вас.

Ингхэм испытал острое желание подскочить и как следует ему врезать. Он кто? Господь Бог? Или просто старый зануда? «Черт бы тебя побрал, кем бы ты там ни был!» – подумал Ингхэм.

– Простите меня, – сдержанно проговорил Ингхэм, – но я не обязан рассказывать вам о чем-либо. Зачем вы допытываетесь?

Адамс кашлянул.

– Да, Говард, вы не обязаны. Но вы не можете избавиться от американского наследия лишь по той простой причине, что несколько недель провели в Африке.

– Американского наследия?

– Можете смеяться, если вам угодно. Но вы же воспитывались не в тех условиях, что эти арабы.

– Я этого не говорил.

Адамс вышел на кухню.

Ингхэм поднялся с дивана и последовал за ним.

– Я, честное слово, не хочу больше пить, спасибо. И если не возражаете, я воспользуюсь вашим туалетом.

– Пожалуйста. Сюда, направо. – Адамс был рад хоть чем-то оказаться полезным. Он включил свет.

Ингхэм до этого ни разу не был в ванной комнате Адамса. Он увидел зеркало, но, вместо того чтобы разглядывать себя, принялся рассматривать содержимое аптечки. Зубная паста, крем для бритья, аспирин, энтеровиоформ, множество бутылочек с какими-то желтыми таблетками. Все расставлено с аккуратностью старой девы. На всех тюбиках стояли марки американских производителей, таких, как «Колгейт» и тому подобных. «Иенсен не стал бы таскать при себе эту кучу дерьма», – подумал Ингхэм и, спустив воду в бачке, вышел слегка воспрянувший духом. Под «кучей дерьма» он имел в виду американское наследие. Интересно, что конкретно могло бы это значить?

Адамс сидел за столом на стуле с жесткой спинкой, но, когда Ингхэм снова опустился на диван, обернулся к нему.

– Причина, по которой я веду себя столь настойчиво, – начал Адамс, слегка растягивая губы в улыбке; его голубоватые глазки теперь были крайне встревожены, – кроется в том, что я беседовал с людьми, живущими в коттедже за вами. Это очень милая французская пара средних лет. В ту ночь они слышали вскрик… и стук, как если бы что-то упало, и потом – как захлопнулась дверь. Ваша дверь. Должно быть, это вы ее захлопнули.

Ингхэм пожал плечами:

– А почему бы не кто-нибудь из другого бунгало?

– Они уверены, что звук исходил от вашей двери. – Адамс говорил теперь тем самым настойчивым, убеждающим тоном, что и на пленке с его проповедями. – Вы ударили его каким-то предметом, который издал клацающий звук?

Сейчас Ингхэм чувствовал, как слегка покраснели его щеки, хотя он казался себе холодным, словно мертвец.

– С какой целью вы меня обо всем этом расспрашиваете? Зачем вам это? – спросил он.

– Я хочу знать правду. Я считаю, что Абдулла мертв.

Но ведь он не Кеннеди, подумал Ингхэм. Должен ли он увязнуть в этой истории и продолжать отбиваться от приставаний Адамса (в противном случае ему придется покинуть Хаммамет) или сказать правду, покаяться во лжи, предоставив Адамсу действовать и, по крайней мере, испытав удовлетворение от того, что сказал правду? Ингхэм предпочел бы последнее. Но может, стоит подождать до утра? Он немного выпил, правильное ли решение он принял?

– Я же рассказал вам, что случилось. – Он слегка улыбнулся Адамсу. По крайней мере, улыбка вышла искренней. Как странно, но Фрэнсис Дж. Адамс по-прежнему был ему симпатичен. Его улыбка сделалась еще шире от мелькнувшей в голове мысли: а не могло ли случиться так, что какой-то богач – или коммунистический агитатор – платил НОЖу стипендию за его еженедельную проповедь по радио просто шутки ради, ради чистого развлечения, которое он мог себе позволить? Какой-то богач, живущий не в России? Поскольку трансляции Адамса определенно играли русским на руку. Искренность Адамса делала эти предположения еще более вероятными.

– Что вас так забавляет? – спросил Адамс. Его вопрос прозвучал вполне дружелюбно.

– Все. Африка переворачивает все с ног на голову. Вы ведь не станете это отрицать? Или вы к этому индифферентны? – Ингхэм встал с дивана, намереваясь откланяться.

– Я вовсе не индифферентен. Просто это идет вразрез с нашей моралью, скажем так. А она не меняется и не разрушается. О нет! Если только вы могли бы осознать, что это заставляет нас еще строже придерживаться наших проверенных принципов того, что хорошо, а что плохо. Эти принципы для нас вроде якоря во время шторма. Они наш спинной хребет. От них невозможно избавиться, даже если бы нам этого захотелось.

Якорь для спинного хребта! А может, для чьей-то задницы? Ингхэм не имел понятия, что ему сказать в ответ, хотя ему хотелось расстаться с Адам-сом как можно учтивее.

– Возможно, вы и правы, Фрэнсис. Но мне пора идти. Так что спокойной вам ночи.

– Спокойной ночи, Говард. И спите спокойно. – В его пожелании отсутствовал какой-либо сарказм.

И они пожали друг другу руки.

Глава 15

На следующее утро было воскресенье, день, когда Ингхэм мог забрать из ремонта свою пишущую машинку. Он ходил на почту в четверть одиннадцатого и опустил письмо Ине в почтовый ящик. Затем направился к дому Иенсена, снова избегая смотреть на то место, где лежал труп араба.

Иенсен еще не вставал, но наконец высунулся из окошка:

– Я сейчас отопру дверь!

Ингхэм вошел в небольшой цементированный дворик.

– Я еду в Тунис, забрать свою пишущую машинку. Тебе ничего не нужно?

– Нет, спасибо. Вроде ничего.

Иенсен купил кое-какие рисовальные принадлежности в Сусе, вспомнил Ингхэм.

– Я тут подумал, нельзя ли мне подыскать себе жилище вроде твоего в Хаммамете. Ты не знаешь ничего подходящего?

Иенсен слегка задумался, как бы переваривая услышанное.

– Ты имеешь в виду – пару комнат где-нибудь? Или дом?

– Пару комнат. Где-нибудь у арабов. Вроде твоих.

– Я могу спросить. Разумеется, Говард. Я сегодня же утром все разузнаю.

Ингхэм пообещал заглянуть к Иенсену, когда он вернется из Туниса. Ему не терпелось рассказать ему о своем вчерашнем разговоре с Адамсом.

Его пишущая машинка была готова. Ей сохранили старую основу, коричневую, со следами потертости до металла по краям. Ингхэм страшно обрадовался и даже не стал возражать при оплате чека, хотя и счел его слегка завышенным – семь динаров или чуть больше четырнадцати долларов. Он тут же проверил машинку. Она печатала ничуть не хуже, чем раньше. Поблагодарив хозяина мастерской, Ингхэм вышел на улицу к своей машине, ощущая себя почти счастливым.

Он вернулся в Хаммамет около двенадцати тридцати, купив несколько газет, «Тайм», «Плейбой», банку копченых устриц, ветчину и суп в пакетиках. Иенсен был на улице, он пытался выпрямить ногой мусорный бачок, вероятно свой собственный.

– Заходи, – пригласил Иенсен. – У меня есть холодное пиво.

Иенсен держал пиво в ведре с водой. Они уселись в его спальне.

– В четверти километра отсюда сдается дом, – начал Иенсен, указывая рукой в направлении Туниса, – но он совершенно пуст, и я не верю, что хозяин обставит его хоть какой-то мебелью, что бы он там ни обещал. Там имеется раковина, но нет туалета. Да и строители еще работают неподалеку. Сорок динаров в месяц, хотя я уверен, что смог бы сторговаться за тридцать, но это все. Однако подо мной пустуют две комнаты. Тридцать динаров в месяц. Там есть небольшая плита, вроде моей, раковина и что-то вроде кровати. Хочешь взглянуть? Старина Камал оставил мне ключи. – Камал был хозяином Иенсена.

Ингхэм спустился вниз вместе с Иенсеном. Дверь находилась сразу направо, за так называемым туалетом (дыркой в полу), пристроенным к стене. Комната попросторнее своим арочным, довольно большим окном выходила на улицу. Дверь напротив окна вела в маленькую квадратную комнатку с двумя окнами, смотревшими в крошечный дворик, который был совершенно скрыт от посторонних. Здесь имелась приличного размера раковина и двухконфорочная плита на низком деревянном столике. Кроватью служила плоская дверь на трех деревянных ящиках из-под фруктов, на которой было постелено что-то вроде тонкого матраса. Когда-то белые, стены теперь стали серыми от грязи, местами с них свисали ошметки отвалившейся краски. Импровизированную кровать покрывало скомканное одеяло цвета хаки. На полу, рядом с кроватью, стояла пепельница, полная окурков.

– Здесь кто-то ночует? – спросил Ингхэм.

– О, один из племянников Камала или кто-то еще из родни. Но он довольно скоро выставил его на улицу, поскольку парень и не думал платить. Ну как, годится? Или здесь слишком убого? – спросил, усмехаясь и глядя ему прямо в лицо, Иенсен.

– Думаю, вполне сойдет. Можно где-нибудь купить стол? И стул?

– Я уверен, что мы его раздобудем. Я попрошу соседей заняться этим.

Таким образом, решение было принято. Дверь в спальне имела крючок, который можно было запирать изнутри и снаружи. Передняя дверь у них с Иенсеном будет общей. Так же как этот ужасный туалет, но, как заметил Иенсен, у него, по крайней мере, имеется дверь, которую можно закрывать за собой. Рядом с Иенсеном ему будет куда безопаснее. И если что-то случится, если кому-то вздумается его ограбить, то помощь, по крайней мере, окажется совсем рядом. Ингхэм сказал, что хотел бы переехать в понедельник, и дал Иенсену пятнадцать долларов, чтобы тот заключил с Камалом окончательную сделку. Затем он поехал к себе в отель.

Вот будет здорово, если он наткнется на НОЖа, когда понесет свою пишущую машинку в бунгало. Он хотел было понаблюдать из машины и в случае появления Адамса отложить перенос машинки на потом, но затем устыдился своей трусости. Припарковав машину на стоянке у бунгало, он, не оглядываясь по сторонам, распахнул дверцу и вытащил машинку наружу. Заперев машину, он направился к своему бунгало. Адамса поблизости не было видно.

В понедельник, подумал он, у него будет достаточно времени, чтобы достойно распрощаться с отелем, найти стол и стул и, возможно, написать следующие десять страниц романа.

Странно, но прошлой ночью, сразу же после неприятной беседы с Адамсом, он придумал название для своей книги – «Содрогание от подлога». Это название казалось ему лучше двух предыдущих. Перед отъездом из Америки он где-то читал, что у мошенников, подделывающих подпись, обычно слегка дрожат руки в начале и в конце их фальшивой подписи, иногда настолько слабо, что неровность линии можно разглядеть лишь под микроскопом. Это красноречиво предвещало неминуемый крах Деннисона, падение его двуличной натуры, по мере того как это падение становилось неизбежным. Это должно было быть полное, хотя и не осознанное им самим разрушение, похожее на обвал горной лавины, долгое время незаметное для окружающих, поскольку Деннисон не испытывал каких-либо угрызений совести и не предчувствовал опасности.

Ингхэм пошел к администратору отеля и попросил подготовить ему счет на воскресенье. Затем, вернувшись к себе в бунгало, ответил в довольно веселом духе на письмо Рэгги Малдавена. Он написал, что не знал, что в этом деле замешана Ина и что она выказала по меньшей мере странное нежелание писать ему. Он также сообщил, что начал новый роман. И разумеется, выразил глубокое сожаление по поводу самоубийства Кастлвуда. Затем Ингхэм принялся за работу и с трех до шести сделал восемь страниц, после чего пошел искупаться. Он ощущал себя непонятно счастливым. Прежде всего, приятно иметь достаточно денег, чтобы быть в состоянии посылать каждый месяц чек за довольно дорогие апартаменты в Нью-Йорке, жить в комфортабельном отеле здесь и не заботиться о стоимости всего этого. Но деньги – еще не все, как сказал бы (а сказал бы?) Адамс, хотя Ингхэм знал не понаслышке то отчаянное состояние, когда их катастрофически не хватает.

Он встретился с Иенсеном около восьми в «Кафе де ла Плаж», где они пропустили по стаканчику перед тем, как пойти к Мелику. Иенсен сообщил ему, что соседи обещали найти стол к завтрашнему утру. Со стулом дело обстояло гораздо сложнее, но они могли поискать его на базаре, купить или одолжить у Мелика. У Иенсена был всего лишь один.

– Давай не будем садиться рядом с англичанами, – сказал Ингхэм, когда они поднимались по ступеням на террасу Мелика. – Мне надо кое-что рассказать тебе.

Они уселись за столик рядом с двумя арабами, полностью поглощенными беседой друг с другом.

– Как тебе это нравится? Адамс буквально вцепился в меня зубами вчера ночью. Он сказал, что пара, живущая в соседнем бунгало за мной, слышала крик, а также грохот падения и стук дверью. Закрывшейся изнутри дверью. Представляешь, НОЖ не поленился допросить соседей. Будто он не кто иной, как сам комиссар Мегрэ.

Иенсен улыбнулся:

– Как ты его называешь?

– НОЖ. Наш Образ Жизни. Американский образ. Он всегда его проповедует, разве ты не заметил? Бог, Доброта и Демократия! Они спасут мир.

Кускус на этот раз был гораздо лучше обычного, с большим количеством мяса.

– Я отрицал все, за исключением того, что тоже слышал крик, – продолжал Ингхэм. – Я отрицал, что открывал свою дверь. – Иенсен, воспринявший смерть Абдуллы с такой легкостью, словно дело касалось раздавленной блохи, располагал Ингхэма к откровенному разговору.

Иенсен улыбнулся и тряхнул головой, как бы удивляясь, как можно тратить столько времени на подобные пустяки.

Ингхэм попытался заинтересовать Иенсена:

– Адамс начал расследование в духе Порфирия Петровича [23]23
  Порфирий Петрович – судебный следователь в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».


[Закрыть]или знаменитых английских сыщиков. «Я догадываюсь, что вы сказали мне не всю правду, Говард. Вам станет легче, если вы это сделаете».

– А как, ты сказал, ведут себя те французы, которые живут за тобой?

– Они уехали. Там теперь немцы – муж и жена, я полагаю. И ты знаешь, Андерс, я вчера едва не выложил НОЖу всю правду. Как ты думаешь, что случилось бы? Что он станет делать? Торжествовать? Радоваться, что разгадал загадку? Я не думаю, чтобы это имело для меня большое значение.

– Он не сделал бы ничего, абсолютно ничего. Вы вели разговоры об институте правосудия? Чушь собачья. Меньше всего на свете этой стране хочется свести нос к носу на суде воров и туристов. Американцы просто чудаки.

На следующий день Ингхэм перевез свои чемоданы на новую квартиру и вместе с Иенсеном отправился на базар купить кое-что из хозяйственных вещей: пару банных полотенец, метлу, две кастрюльки, маленькое зеркало, чтобы повесить на стену, несколько стаканов, чашек и блюдец. Соседи явились со столом, не слишком большим, но довольно увесистым и прочным. Со стулом возникли осложнения, но Иенсен уговорил Мелика за динар и пятьсот миллимесов расстаться с одним из своих.

Во вторник утром Ингхэм въехал в новое жилище. Он так старательно протер кухонные полки, так что они стали почти чистыми, хотя он теперь не слишком-то привередничал. Это было все равно что поселиться в сарае; неожиданно все его представления о чистоте, безупречной чистоте и комфорте совершенно изменились. Ящик из-под фруктов служил ему ночным столиком, лампочка под потолком – светильником для чтения, заставлявшим вытягивать голову высоко из кровати, когда ему хотелось почитать лежа. Его второе одеяло – казенное тряпье, свернутое валиком, – служило подушкой. Грязную одежду Иенсен посоветовал отдавать в стирку девочке-подростку из соседнего дома.

За понедельник и вторник Ингхэм написал в общей сложности восемнадцать страниц. Иенсен одолжил ему три свои картины на выбор. Ингхэм не стал просить у него выпотрошенного араба, поскольку решил, что Иенсен сжился с ним сердцем, и ему не захотелось их разлучать. Он выбрал картину с испанской крепостью, довольно грубо набросанной, с бежевым песком на переднем плане, голубым морем и таким же голубым небом на заднем фоне. На второй картине в дверном проеме на белой ступеньке сидел арабский мальчик в широком балахоне, с печальными глазами, совершенно покинутый и одинокий. Третья изображала один из иенсеновских оранжевых хаосов; Ингхэм затруднялся сказать, что на ней нарисовано, но композиция ему почему-то нравилась.

Каждый день Ингхэм наведывался к стойке администратора в «Ла Рен» и в контору администрации бунгало, чтобы справиться о корреспонденции, хотя он сообщил Ине и своему агенту новый адрес – улица Эль-Ут, дом 15. Однажды он встретил Мокту и купил ему пива. Мокта был удивлен и восхищен тем, что Ингхэм перебрался жить в такое место. Он хорошо знал эту улочку.

– Одни арабы, – улыбнулся Мокта.

– Но это же интересно, – также улыбаясь, ответил ему Ингхэм.

– А! Это уж точно.

Кондиционер, которого добивался Ингхэм, так и не появился, Мокта даже не упомянул о нем, так что Ингхэм не стал даже спрашивать.

В среду Ингхэм пригласил Адамса к себе в гости. Он дал одному из сыновей Мелика пару сотен миллимесов, и тот снабдил его несколькими кубиками льда. Ингхэм встал на улице, поджидая Адамса, чтобы проводить его в дом. Адамс с интересом оглядывался по сторонам, пока они шли узкими проулками. Арабы глазели на Ингхэма, теперь они также останавливались, чтобы поглазеть на Адамса.

Ингхэм превратил свой рабочий стол в столик для коктейлей. Его пишущая машинка и стопка бумаги были аккуратно составлены на пол в углу.

– Вот как. Тут действительно все весьма просто! – рассмеялся Адамс. – Если не сказать – голо.

– Да. Так что не утруждайте себя комплиментами по поводу декора. Я их и не жду. – Он взял с подноса то, что осталось ото льда, бросил по нескольку кубиков в стаканы, а остальные положил обратно на поднос, поскольку он был прохладнее.

– Как вы собираетесь обходиться без холодильника? – спросил Адамс.

– О, я покупаю еду в маленьких банках и тут же съедаю ее. И не больше пары яиц за раз.

Сейчас Адамс исследовал кровать.

– Будем здоровы! – произнес Ингхэм, протягивая Адамсу его стакан.

– Будем! – кивнул Адамс. – А где же ваш друг?

Ингхэм сказал, что его комнаты находятся под комнатами Иенсена.

– Он спустится к нам через пару минут. Наверно, работает. Садитесь. Можно на кровать, если хотите.

– Здесь есть ванная комната?

– Есть кое-какое приспособление. Во дворе. Туалет. – Ингхэм надеялся, что Адамс не станет его осматривать. Еще пару минут назад ему было плевать на это, подумал он.

Адамс уселся.

– И вы можете здесь работать? – с сомнением в голосе спросил он.

– Да, а почему пет? Не хуже, чем в бунгало.

– Вы должны следить за тем, чтобы у вас было достаточно еды. И свежей еды. Что ж, – он поднял свой стакан, – надеюсь, вам здесь понравится.

– Спасибо, Фрэнсис.

Адамс посмотрел на оранжевый хаос Иенсена. Это была единственная картина из трех, на которой стояла его подпись. Адамс улыбнулся и покачал головой:

– Только от одного взгляда на эту картину мне становится жарко. Что это такое?

– Я не знаю. Вам надо спросить у Иенсена.

Иенсен спустился к ним. Ингхэм налил ему скотч.

– Вам что-то удалось узнать о собаке? – участливо поинтересовался Адамс.

– Нет.

Их разговор протекал довольно скучно, но вполне дружелюбно.

Адамс поинтересовался, на какой срок Ингхэм снял эти комнаты и какую сумму заплатил за них. Для второго круга выпивки льда уже не осталось. Иенсен расправился со своим вторым стаканом довольно быстро и, извинившись и сославшись на то, что должен работать, оставил их вдвоем.

– У вас есть какие-то новости от вашей девушки? – поинтересовался Адамс.

– Нет. Она, видимо, ждет моего письма. Может, сегодня.

Адамс взглянул на свои часы, и Ингхэм вдруг вспомнил, что сегодня среда и Адамсу надо домой, чтобы вести свою вечернюю радиопередачу. Ингхэм испытал некоторое облегчение: ему совсем не хотелось ужинать вместе с Адамсом.

– Вчера я ездил в Тунис, – сообщил Адамс. – Там мне попалось грязное слово, написанное на одной из портняжных мастерских – по всей видимости, еврейской.

– О?

Адамс кашлянул.

– Я не знаю, что значит это слово. Но я спросил у одного араба. Тот рассмеялся. Это одно из тех слов, которые не переводятся!

– Я уверен, у евреев сейчас тяжелые времена, – небрежно заметил Ингхэм. – Фотография «Восставшая Арабия» в одном из воскресных номеров «Обсервер» могла вдохновить на геройство любого: открытое море, орущие рты, грозящие кулаки, готовые сокрушить все и вся.

Адамс поднялся:

– Мне пора возвращаться к себе. Вы помните – сегодня среда. – Он направился к двери. – Говард, мой мальчик. Я не знаю, как долго вы собираетесь торчать в этой дыре.

«Он стоит достаточно близко от открытой двери, чтобы увидеть туалет, – подумал Ингхэм. Иенсен только что воспользовался туалетом, а он, выходя, никогда не закрывал за собой дверь.

– Я не считаю, что здесь уж так плохо… при такой погоде. Но вряд ли вам будет здесь удобно. Я посмотрю, как вы запоете, когда вам захочется холодного лимонада… или просто как следует выспаться ночью! Вы, кажется, решили наказать себя этим… «хождением в туземцы». Вы ведете жизнь человека с душевным надломом, но ведь вы не такой.

Совсем не такой.

– Мне иногда нравятся перемены.

– У вас что-то на уме, что не дает вам покоя.

Ингхэм промолчал. Возможно, его слегка волновала Ина. Но никак не Абдулла, если Адамс намекал на это.

– Это вовсе не тот способ для цивилизованного человека, при помощи которого цивилизованный писатель накладывает на себя епитимью, – покачал головой Адамс.

– Епитимью? – засмеялся Ингхэм. – Епитимью за что?

– Вы сами это знаете, – более резко произнес Адамс, хотя и продолжал улыбаться. – Я думаю, вы довольно скоро обнаружите, что все эти упрощения – бесполезная трата времени.

«Да кто ты такой, чтобы говорить о бесполезной трате времени, – подумал Ингхэм, – ты, часами разгуливающий с рыбьей острогой и ни разу ничего не поймавший».

– Вряд ли, если я буду работать… а я работаю. – Ингхэму стало противно из-за того, что он оправдывается перед Адамсом. С какой стати?

– Это не для вас. Вы сражаетесь против мельниц.

Ингхэм пожал плечами. Разве вся эта страна не сражается против мельниц и разве это не чужая страна? И почему все, что он делает, должно крутиться вместе с мельницей?

– Я вас провожу до дороги. Тут легко заблудиться, – как можно вежливее сказал он.