Текст книги "Тесные комнаты (СИ)"

Автор книги: Парди Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Мне надо там быть с первыми лучами солнца, Гарет. Я ему обещал, понимаешь.

– К этому времени Рой уже откинется?

– По мне так он вообще никогда не умрет.

– Что ты там, говоришь, с ним сотворил? – осведомился Гарет, вытирая слезы свежевыстиранной наволочкой от подушки.

– Рой сам велел мне сделать это, поэтому я и зову его тренер, ведь тренер (помнишь?) вечно заставлял меня совершать невыполнимые вещи – ну, например, без всякой подготовки лазать по здоровенному канату под самый потолок спортзала, или делать разные выкрутасы, от которых спину сломаешь, на коне, или нарезать по стадиону столько кругов, что потом целый час отблевываться, потому что легкие выворачивало наизнанку, ну и вот, теперь у меня появился новый тренер, и когда он сказал мне: «ты должен пригвоздить меня к амбарной двери чтобы и ты и я хоть как-то смогли обрести покой и мир и разошлись каждый своим путем, ибо прошло уже почти десять лет, а это срок, за который люди успевают жениться и завести детей», я возразил ему: "Я не смогу. Даже если я мысленно прикажу себе "Сделай это" меня руки не послушаются", на что новый тренер сказал: "что ж, теперь я твои мысли, твои руки, твое сердце, твои почки, твой мочевой пузырь, и все твои органы вместе взятые, понимаешь? И я говорю тебе, прибей меня к двери, и спаси нас обоих.. Но только привези с собой Браена...." " Браен мертв, слышишь ты, уебок!" " Пускай, но ты все равно его привези!" ответил на это он. «Неужели для тебя нет смерти?» закричал я ему. "Нет, – сказал он, – для меня нет ни смерти ни времени..."

– Я поеду к Стертеванту с тобой, – произнес Гарет очень тихо, совсем как в ту пору, когда был тяжело болен и не мог обходиться без Сиднея.

– Давай, почему нет... И потом, нам и надо-то будет сделать всего пару вещей – показать ему Браена, если он еще живой, да снять его на хер с гвоздей.

– Это ведь не займет долго, да Сид?

– Нет, не думаю, – ответил тот. Затем он поцеловал Гарета, вначале в лоб, потом коснулся губами его щеки, после чего, помедлив, приник устами к устам Гарета, словно пробуя горсть свежих вишен. Но вот, заметив в небе первые полоски зари, Сидней вскочил с места и ринулся вниз по лестнице, перескакивая по три ступеньки.

– Погоди, Сидней, подожди меня. Ты обещал!

Гарет уцепился за борт уже поехавшего пикапа и дважды пальнул из ружья, которое, как оказалось, захватил с собой. Сидней затормозил.

– Давай залазь, я и забыл про тебя, когда увидел, как показалось солнце... Езжай в кузове, ведь Браена, сам понимаешь, лучше оставить тут, со мной рядом....

Гарет с ружьем в руках запрыгнул в кузов.

– Он не пахнет мертвечиной и на вид почти такой же, как при жизни... От него веет чем-то таким, не могу точно сказать...

– Скажу тебе честно, – заговорил Сидней, – я уже сам не разберу, может все это сон или я вообще умер... Знаю наверняка только одно – что сейчас веду этот пикап. Если вдруг его там не окажется прибитым к двери, я буду знать, что все это мне приснилось и я, скорее всего, сейчас в тюрьме и не выходил из нее. Но мне уже будет наплевать. После всего, через что я прошел, тюрьма, откровенно говоря, будет отличным местом отдыха. Лучше бы старина Ванс так и оставил меня там гнить, я всегда ему это говорил. Похоже, что мое место там... Но когда он, Рой, стал меня уговаривать, понимаешь, и убедил пригвоздить его к двери амбара, я подумал: "Ну, раз я не могу быть в тюрьме, так может лучшее сдаться ему, поселиться в неволе у точильщика ножниц и перестать притворяться, что я вообще когда-то был свободен..."

– Вот что, Сид, – начал Гарет, но едва он это сказал, как ветер донес до него запах мертвого юноши с переднего сидения, и он осекся и закашлялся.

– Продолжай, Гарет, чего ты там говорил.

Задыхаясь и зажимая рот платком, Гарет силился что-то произнести. Наконец, он закричал: "Ты ведь не бросишь меня ради салотопа, правда? Ты не к этому клонил у меня дома?"

– Ну а если он мне прикажет? Надо мной еще никто не имел такой власти, Гарей: он ведь заставил меня пригвоздить его к амбару. Думаешь, я бы по собственной воле с кем-нибудь так поступил? Кем надо быть, чтобы совершить такое? Никогда в жизни. Я бы никогда не сделал ничего подобного, и я до сих пор не пойму, как у меня поднялась сегодня рука. Впрочем, если все это вообще было. В смысле, если мы найдем его там, когда приедем, а не окажется, что мы с тобой оба сидим где-то в дурке и нам все это чудится.

– Ты был обдолбанным, вот и все.

– Ничего подобного. Ничуть, сэр. Я был как стеклышко.

– Ты вечно какой-то как под кайфом, сам знаешь... вот ты и пригвоздил его витая где-то... Но я кое-что понял, и если это подтвердится, то берегись Де Лейкс, берегись черт тебя дери.

– Ты о чем?

– А вот о чем. Если я выясню, что ты перебежал к этому сучьему потроху салотопу, то ты заплатишь, слышишь?

– Объясняйся ясней, а то я тебя не пойму.

– Ты только что проскочил поворот к Рою, дубина. Разворачивай и езжай на юг...

Сидней разразился ругательствами, при этом чем-то напомнив прежнего себя, затем развернул машину и съехал на узкий проселок, однако очень быстро застрял там в остатках большого сугроба, и ему пришлось потрудиться, чтобы снова выбраться на дорогу. Вновь оказавшись на чистом асфальте, он дал газу и погнал со скоростью почти девяносто миль в час.

– Слышал, водила, что я тебе говорил, пока ты не усвистел с маршрута к ебени матери?

– Послушать только, наш испорченный сопляк изошел на говно. Знаешь-ка что?... Мне через такое пришлось пройти, чего еще никому до меня не приходилось делать, так что сам бы себя на мое место поставил, а не вгрызался мне в жопу, что я проскочил несчастный дорожный знак... Сделай лучше одолжение, Гарет... и заглохни...

– Послушай меня как следует, Сид, пиздабол несчастный, слушай хорошо и внимательно.

Гарет приставил дуло ружья Сиду между лопаток.

– Хорош творить хрень, Гарей. Совсем что ли спятил?

– Так ты слушаешь, или мне еще получше привлечь твое внимание?

– Как тебя не слушать... Браен МакФи и тот слушает как ты заливаешься.

– Вот и чудно... Я говорю, что если ты променяешь меня на салотопа, я тебе башку снесу.

Сидней сбросил скорость. Затем остановил пикап.

– Убирайся Гарей, вытряхивай свою сахарную жопу из кузова и вали вон.

– Я не шучу, Сид. Если ты променяешь меня на салотопа, я грохну вас обоих, помяни мое слово...

– Как прикажешь тебя понимать?

– А так, что сдается мне, что ты его любишь. Я прав?

– Со мной что-то случилось, Гарей, – заговорил Сидней и голос его теперь задрожал. Казалось он обращается с молитвой какому-то равнодушному божеству. – Точно тебе говорю. Я никогда прежде не ощущал над собой такой власти. Я уже говорил тебе это дома. Погоди немного и сам увидишь как он опять – спорить могу – подчинит меня одним словом. Не сомневаюсь, что даже сейчас, прибитым к двери, он сможет мной командовать.

– Ах ты поганый смазливый уебок.

– Я ничего не могу с этим поделать Гарей. Разве я со своей стороны добивался его хоть раз? Сам мне скажи.

– Ой, да по мне ты всю жизнь только и говорил, только и думал, только спал и видел этого салотопа. Скользкий ты сукин хер. Я знаю что за игры ты ведешь. Ты педрила под маской скромничка, вот кто ты такой, поэтому тебя и упекли в тюрягу и ебали там в жопу, потому что ты по жизни играешь роль педика-недотроги, каким бы по-американски крутым ты не казался. Но меня ты не одурачил с самого первого дня и я скажу тебе только одно – променяешь меня на салотопа, прощайся с жизнью, Де Лейкс.... Если я просеку измену, я ухлопаю вас обоих, ясно?

Сидней завел машину. Он был еще бледнее чем дома и руки у него тряслись.

– Хватит тыкать мне дулом между лопаток, тупой хуесос. Я не могу вести, когда мне в легкие упирают ствол.

Гарет убрал ружье.

– От Браена МакФи, скажу я тебе, начинает разить как от самого что ни на есть покойника, – заметил Уэйзи после долгого молчания, в то время как Сидней гнал пикап на полной скорости, визжа тормозами и влетая на всем ходу в крутые повороты, словно на последнем кругу гонки.

– Это потому что воздух теплеет, Гарей... Я больше не решаюсь на него глядеть. Я на него один раз глянул и знаешь что... Я его поцеловал. – При этих словах Сидней сбавил скорость, потому что руки у него опять задрожали.

– Да уж, его ты тоже одурачил, – завелся Гарет. – Он-то считал, что ты его любишь, бедолага. А на деле, все это время твое сердце принадлежало этому точильщику ножниц, который, тебя послушать, твой злейший враг.... Что ж, мы через несколько минут увидим что и как... И если что, кровь потечет весенним паводком, это я тебе обещаю. Жалкий ты лечила, грязный треклятый потаскун, ах ты... Придушить бы тебя прямо тут за рулем. Ты типа окружал меня любовью и заботой, да? Спал со мной и заливал, что я твой единственный, а на деле все это время, аж с восьмого класса, был рабом этого немытого говнюка по кличке салотоп.

– Он не варит туши, и никогда этим не занимался, ты мне сам это объяснял. И он тоже это говорил. Его дед был по этой части. А сам он сроду за такое дело не брался.

– Но на нем все равно было клеймо, что он салотоп, поэтому все годы в школе ты с ним не разговаривал и сторонился его, не удивительно, что у него крыша ехала, ведь он-то любил тебя с тринадцати лет. Ты его завлекал, прикидываясь скромником, так что ты сам во всем виноват... Пригвоздить его к двери – твой самый гуманный поступок за все это время. И не говори мне, что ты не завлекаешь всех ролью скромника, ты, хитрожопый членоблуд, надутый умник, на тебя вечно все липнут, как на приманку, дешевый показушник, ебаный футболист с картинок. Не сомневаюсь, что у зэков от тебя тоже башку срывало. Надо бы угрохать тебя прямо здесь и сейчас, и весь мир мне за это сказал бы спасибо, каждая тюрьма в Соединенных Штатах отправила бы мне благодарственную телеграмму выражая признательность за то, что недотрога вертихвост футбольный геройчик наконец-то отбыл на тот свет и запечатан в гробу...

– А ты точно выздоровел, Гарет. Еще любому дашь форы! За тобой больше незачем ухаживать и менять тебе подгузники. И знаешь чего? Я тебя той же картой крою – ты, сопляк гребанный, вообще никогда не болел. Я тебя насквозь видел. Это было только предлогом, чтобы я к тебе проникся чувством, а ты жил бы себе преспокойно, гонял мамашу в хвост и в гриву, да еще пользовался моей любовью... И меня не надуришь этим, как его называет док, психосоматическим расстройством, нет, черта с два. Ты дешевый симулянт, лживый насквозь, до последнего волоска на твоей хорошенькой башке.

Гарет вновь наставил ружье ему между лопаток, но почти тотчас убрал.

– Не бойся, Сид, я не стану убивать тебя в машине. Хочу поглядеть, как тебя встретит твой прибитый к амбарной двери любовник. Если, конечно, гвозди еще не выпили из него всю кровь и не отвалились..

– Что-что, а гвоздей я в него вбил больше чем нужно... Он видел, что я был сам не свой. Но знаешь что? Он не боялся. Даже если бы я решил заколотить ему рот, загнав гвозди прямо в мозги, он и тогда не возразил бы ни словом.

– Конечно, ведь ты его всю жизнь мучаешь. Глядел на сына салотопа с высока, как на какого-нибудь нигера или пьяного индейца, который не стоит даже того, чтобы ты плюнул ему на башмаки для лоска – ты же у нас герой футбольной команды и ныряльщик и пловец, да к тому же и отпрыск истинного американского рода, чья история уходит к временам революции а то и раньше... Вот только салотоп будет в тысячу раз лучше тебя и твоего надутого Ванса... У него есть душа и он все эти годы страдал, как настрадался и я из-за твоей любви, которая ни черта не стоит. Ты не умеешь любить. И ты сдохнешь, пидор поганый, я сам тебя пристрелю, когда буду готов.

– Что ты несешь! – отозвался Сидней.

Однако по его интонации чувствовалось, что Сидней в каком-то смысле был доволен происходящим. По крайней он ощущал, что вся его жизнь несется к бурной развязке, и испытывал от этого даже больший подъем, чем когда курил самый сильный гашиш или травку. Сидней был на вершине самого себя, и был если не счастлив, то по крайней мере сделался собой, а кроме того, он спешил снять с гвоздей человека, который, по большому счету, любил его сильнее всех на свете и которого он сам, как он был сейчас убежден, тоже любил.

Кроме того, тот человек был его "тренером", а Сидней, пожалуй, любил только тренера, который сделал его звездой. Порой Сидней был уверен, что благодаря салотопу он мог бы опять блеснуть и выйти победителем в каком-нибудь неведомом и не предполагающем славы испытании. Ведь он уже совершил исключительный поступок, пригвоздив его к двери, а ничего подобного его не смог бы заставить сделать ни один человек на свете.

– Сейчас приедем туда, где он живет, или, по крайней мере, жил, так что я убираю ружье, но учти, оно наготове и я вышибу тебе мозги, если не будешь у меня таким же покладистым, как у своего любовника точильщика ножниц... А теперь встряхнись Сидней Де Лейкс, представление начинается.

Едва Гарет успел договорить, как они свернули на дорогу, обозначенную как Ручей Воина и подъехали к владениям Стертеванта с тремя амбарами, четырьмя фермерскими домами и развалинами старых сараев салотопни.

– Лопни мои глаза! Клянусь богом, один раз в жизни он сказал правду!

Так Гарет, первым спрыгнувший с пикапа и побежавший к прямо к амбару, выразил свое удивление увидев Роя, который, как и описал Сидней, был раздет догола и прибит к двери гвоздями.

– Ты уже все, откинулся, Рой? Кажись правда откинулся.

(Когда Сидней услышал последнюю фразу, которую громко протараторил Гарет, он закрыл глаза и остался сидеть в кабине не шевелясь).

– А то ведь, – по-прежнему доносился до него голос Гарета, – если ты еще не окочурился, я тебя и сам, пожалуй что пристрелю, чтоб ты не мучился.

Гарет положил руку салотопу на грудь и потормошил его, а затем лениво вытер перепачканную кровью ладонь себе о штаны.

– Не трожь моего пленника! – вдруг закричал Сидней, высунувшись из окна пикапа. – Я выполняю свое обещание, так что не суйся, Гарет. Понял? И рот заткни. Достал угрожать.

– А гвоздищи-то какие, здоровые и вбиты на славу!

Громкий голос Гарета разнесся над пепельно-белым пейзажем, отдаваясь эхом в пустых амбарах, сараях и нежилых домах.

– А знаешь, Сидней Де Лейкс, ты, черт тебя дери, друг что надо.

Гарет повернулся и дуло ружья, которое он по-прежнему не выпускал из рук, прежде направленное на Роя Стертеванта, теперь уставилось в ту сторону, где стоял пикап.

– Убери чертов ствол, ясно, и живо давай сюда, помоги вытащить Браена.

Гарет почему-то послушался Сиднея. Он прислонил ружье к небольшой изгороди, заросшей побегами кизильника, и неторопливо направился к пикапу.

Между тем Сидней, раскрыв рот и побагровев от натуги, уже выволакивал труп Браена из кабины.

– Он стал тяжеленный как будто из свинца – хотя может это твое тяфканье и бредни меня так вымотали.

Гарет демонстративно зажал себе пальцами нос.

– Да помоги ты мне его перетащить, Гарет, черт тебя дери... Хорош придуриваться!

Гарет подхватил тело юноши и помог перенести и посадить его аккурат напротив амбарной двери, к которой был пригвожден салотоп. Они подложили мертвецу под спину два внушительных булыжника, что нашлись неподалеку.

Внезапно Сидней резко отвернулся, сложился пополам и взревел так, словно получил пулю в живот.

– Я не мертвый, Сидней.

(Ни Сидней ни Гарет в тот момент не поняли, кто именно произнес эти слова, а потому они уставились друг на друга и продолжали глядеть, казалось, целую вечность, после чего Гарет, который, как он в последствии признался в тюремном госпитале, решил, что слова эти изрек Браен МакФи, грохнулся на землю и забился в конвульсиях подобно человеку, с которым случился припадок).

– Это ты сказал, Рой? – Осторожно поинтересовался Сидней, направляясь к двери.

– Кто ж еще, – ответил Рой и открыл глаза.

Глаза его были подобны двум камням, окруженным кровавыми водами, они были прекрасны и взгляд их был выразителен. Едва увидев Сиднея, Рой вновь сомкнул веки.

Сидней подступил к салотопу совсем близко и заговорил: "я сделал как ты велел, Рой, но по мне так пусть бы лучше всего это никогда не было... Ну да ладно, главное чтобы с тобой было все хорошо".

Сидней притронулся указательным пальцем к его груди, и палец, когда он его отнял, оказался весь в крови.

– Где Браен? – осведомился Рой, не открывая глаз.

– Прямо перед тобой, Рой. Посмотри.

Рой приоткрыл глаза и мало помалу сфокусировал взгляд на Браене.

Сидней с Гаретом устроили мертвого юношу на земляную насыпь, которая, возможно, когда-то была муравейником.

– Как вы его так усадили? – удивился Рой.

– По правде говоря, мне, кажись, пришлось ему хребет сломать.

– Это и верно Браен, – согласился Рой. – Ты сдержал слово, Де Лейкс.

Теперь Сидней тоже закрыл глаза и при этом он не переставал гладить ладонью его лицо.

– Сейчас сниму тебя с двери, Рой, и отнесу в постель. Потом вызову врача... Впрочем, как сам скажешь, так и будет, – быстро добавил он, поймав такой взгляд салотопа, от которого ему сделалось страшно.

– А ты изменился, Сидней Де Лейкс.

– Как именно?

– Ты стал другим. Совсем другим.

Сидней оглянулся в сторону Гарета, который очень тихо и неподвижно лежал на траве.

– Похоже, у Гарета какой-то припадок, – предположил Сидней.

Он стал ходить вокруг брошенного на земле молотка, которым он прибил Роя к двери. Сидней кружил, подступая к инструменту словно это было опасное животное, которое может на него наброситься. Затем он очень медленно наклонился и осторожно взял молоток в руки. Челюсти его были при этом крепко сжаты.

В следующую секунду Сидней стремглав подскочил к Рою и в мгновение ока выдрал молотком один из гвоздей. Раздался душераздирающий вопль, после чего Рой потерял сознание, и уронил голову на грудь, что была вся в размывах кровавых капель.

Когда Сидней выдернул следующий гвоздь, боль, должно быть, оказалась настолько всепроникающей, что Рой вновь пришел в себя. Он открыл глаза и не сводя взгляда с Сиднея стал ждать нового взмаха гвоздодера и нового приступа муки, однако тот медлил.

Сидней все ближе и ближе склонял лицо к лицу салотопа. И вот его губы пощекотались о бороду прибитого к двери человека.

– К чему ты это, Сидней? – удивился Рой.

– Разве причина нужна? – хрипло спросил Сидней в ответ.

Он слегка коснулся лицом лица несчастного и замер в этом едва ощутимом соприкосновении.

– Дери остальные.

– А ты выдержишь? – спросил Сидней, не отрывая губ от щеки Стертеванта.

– Вот и узнаем, – ответил Рой. Изо рта у него заструилась кровь и Сидней оттер ее рукой.

Они оба так и стояли долгое время. Затем Рой заговорил вновь: "Сходи в дом, там на кухне в большом буфете, во втором ящике сверху, найдешь флакон лекарства с розовой наклейкой. На ней написано "только на крайний случай, опасно".

– А этим не отравишься, Рой? – Сидней перебирал пальцами влажные волосы Роя, которые свесились тому на лицо, почти закрыв один глаз. Они тоже были все в крови.

– Можно подумать, тебя это волнует... Нет, не отравишься, но даже будь оно ядовитым, мне не привыкать – я и так выпил столько яду, сколько мне не прописал бы даже старый док Ульрик... Так что тащи флакон сюда, или дери остальные прямо так. Делай как знаешь.

Сидней был не в силах отнять лица от лица Роя, подобно насекомому, приставшему к какой-то липкой, одурманивающей поверхности.

Неожиданно их губы встретились и слились. Они поцеловались несколько раз. Затем салотоп тяжело застонал и отстранился. Голова его вновь бессильно свесилась вниз.

Сидней ворвался в заднюю дверь дома и перевернул весь комод вверх дном. Минуты уходили, а нужного флакона так нигде и не было. Но вот, за тяжелой стопкой пожелтевших от времени кружевных полотенец Сидней заметил то что искал. Он хмуро изучил склянку, а затем снял колпачок и принюхался. Запах ударил такой, что он отдернулся, подавляя позыв рвоты. Сидней достал из раковины стакан, решив взять его с собой, но потом подумал, что раненному удобней будет пить из прямо флакона, и отставил в сторону.

Рой был без сознания: все его тело покрылось запекшейся кровавой коркой. Сидней проверил дышит ли он, пощупал его пульс и, наконец, поднял ему левое веко и заглянул в зрачок.

Сидней первым глотнул из флакона, закашлялся, однако сдержал тошноту. Потом, привел Роя в чувства и заставил его сделать несколько глотков, хотя после первых же двух того вырвало. Однако Рой предпринял новою попытку, и со второго раза с жадностью выпил содержимое, ничего не извергнув наружу. Сидней опустил взгляд и посмотрел на член Роя, свисавший среди складок плоти почти багрового цвета: он тоже истекал кровью как будто и в него забили гвоздь, а тестикулы Роя, от природы внушительных размеров, теперь, казалось, уменьшились и сжались сообразно боли и глубине ран, нанесенных его рукам и ногам.

– Я сейчас вытащу остальные, Рой... Слышишь, дружище... Остались последние, так что ты потерпи... Рой?

От двери раздались ужасные, нечеловеческие крики. В грушевых деревьях, что росли неподалеку, вьюрки и певчие воробьи подняли отчаянную кутерьму, и, взмывая в небо небольшими стайками, понеслись на запад в сторону лесу, а лошади во второй от амбара конюшне подняли ржание и забили копытами в стенки своих стойл.

После того как последние гвозди были вынуты, Рой, подобно молодому дереву, что валится на неосторожного дровосека, упал Сиднею на руки.

Под его весом они оба зашатались и рухнули на землю, где оказались лицом к лицу с Браеном МакФи, сидевшим с широко раскрытыми глазами, хотя теперь стало видно, что это скорее два черных провала, и прочие следы разложения на его лице тоже наглядно выступили в лучах утреннего солнца.

Однако он по-прежнему смотрелся прекрасным и юным, и, как показалось Сиднею, был очень похож на персонажа с цветных иллюстраций их семейной библии, Ионафана или Авессалома.

Рой отхаркнул кровью, обильно окропив Сиднею ладони и руки, но тот едва обратил на это внимание, поскольку был всецело поглощен Браеном.

Затем Сидней встал с земли, поднял Роя на руки и бережно понес его ко входу в дом с кухни, однако там он поскользнулся, и, не выпустив раненного, упал вместе с ним: в результате они оба остались лежать на толстом шерстяном коврике, привалившись друг другу так тесно, что казалось стали едины и телом и ранами.

Сидней не без труда вновь поднялся на ноги и отнес Роя наверх, хотя лестница в его доме была, пожалуй, даже выше и шире, чем в особняке Ирен Уэйзи. Наверху он замешкался, в какую комнату пойти. В итоге выбрал большую, хотя на самом деле Рой спал в маленькой комнатке в конце холла.

Сидней уложил точильщика ножниц на кровать. В соседней ванной с туалетом он нашел чистые салфетки и полотенца. Он довольно долго ждал, пока вода согреется и тем временем беспокойно оглядывал помещение. Сидней захватил два куска самодельного мыла, выбрал небольшой чистый тазик и отнес все это в спальную.

Там он омыл раненного со всей заботой и умением, которым он овладел за месяцы ухода за Гаретом. Однако во время всех этих бережных процедур Рой ни разу не открыл глаз.

– Похоже, штуковина в том флаконе – дедуля всех болеутоляющих, потому что я как будто в небесах летаю, хотя я, считай, ничего не выпил по сравнению с тобой.

Сидней немного помолчал, не сводя глаз со спящего.

– Слышишь меня, Рой?

Он вновь проверил ему пульс и больше не выпускал его руки из своих ладоней.

– Конечно слышу, – отозвался Рой, но голос его звучал так, словно доносился снизу, с первого этажа. – Я знаю все, что ты делал и делаешь... я все знаю...

– Это хорошо.

– Думаешь? – Рой открыл глаза и устремил взгляд на Де Лейкса.

– Зачем ты заставил меня это сделать, Рой? – спросил Сидней, стальной хваткой сжав ему руку.

– Зачем ты сам меня до этого довел? – слабо и измученно отозвался тот.

– Выбираешь слова побольней, Рой... Что ж, давай, твое право. Говори что хочешь, если тебе так лучше. Я заслужил. Я заслужил такого, о, даже придумать не могу. У меня в голове все кувырком, Рой, я уже не знаю, кто я такой...

– А разве когда-то было иначе?

– Что иначе? У меня мысли разлетаются не пойми куда... Знал я раньше, кто я такой?... О, не знаю.

Из груди у Сиднея вырвались скорбные, жалобные звуки – так лошади иногда вторят крику хозяина.

– Мы всегда получаем желаемое, но только когда уже слишком поздно, – сказал ему Рой, перебирая пальцами волосы Сиднея, нежно отделяя густые пряди, располагая их от так, то эдак и гладя его по голове. – Мало помалу каждый обретает что хотел.

– Но зачем тебе было нужно, чтобы Браен увидел тебя прибитым, – пробормотал Сидней так тихо, словно не хотел, чтобы точильщик ножниц расслышал этих слов.

Внезапно Рой яростным рывком отвернулся и его снова вырвало кровью.

Сидней терпеливо и сонно вытер кровавые потеки и отправился в ванную слить тазик и набрать чистой воды.

Сидней стал очень спокоен. Он неотрывно смотрел на грудь Роя. Ему подумалось, что грудные мышцы у раненого были совсем как у олимпийского спортсмена-бегуна. На его груди можно было не только найти каждый мускул, который был виден так же отчетливо, как на рисунке в школьном атласе анатомии, но и, казалось, изучить вены, артерии и даже кости до самого их мозга

Он склонился над Роем и принялся целовать его снова и снова.

Раненый приоткрыл веки и потупил взгляд на Сиднея.

– Слишком поздно, Сидней – сказал он, не сводя глаз с человека, сжимавшего его в объятиях.

– Ничего подобного, Рой... Ты поправишься. Вот увидишь. Будешь как новенький. Давай позову врача.

– Нет, – равнодушно отрезал Рой. – Не хочу видеть в своем доме никаких врачей. Я сам врач. Мне известно о человеческом теле больше, чем док Ульрик и целый медицинский университет сумели бы узнать, учи они свою науку хоть тысячу лет.

– Лучше бы ты меня самого прибил к двери, – прошептал Сидней.

– Нет, нет. Тогда ничего бы не вышло. Надо было именно так.

– Хочешь возьму у тебя в рот, если слова тебя ни в чем не убеждают? – спросил Сидней, чья рука между тем подбиралась к мужскому органу Роя, и, наконец, крепко стиснула его.

– Нет.

– А я хочу.

– Ладно, давай... но на пару секунд. Для таких вещей я потерял слишком много крови.

Сидней обхватил член салотопа губами и отсасывал, целовал и послушно лизал языком, пока Рой сам не отстранил его.

– Не теперь, не теперь!

– Сильная у тебя там в комоде была штука, Рой, – нарушил Сидней долгое молчание. Голова его покоилась у салотопа на груди.

– И не говори, Сидней, уж я по себе ощущаю это будь здоров как.

– Может еще хочешь?

– Да, но потом, помаленьку.

Ладонь салотопа погрузилась в кудри Сиднея. Герой футболист встрепенулся и задрожал, а салотоп накручивал его волосы себе на пальцы аккуратными тонкими кольцами, точно золотую пряжу.

– Ты выкарабкаешься и будешь как новенький, – пообещал Сидней.

В ответ, что-то горящее капнуло ему на лицо, и Сидней вначале решил, что у Роя опять пошла кровь, но затем увидел, что это слезы. Слезы были горячее крови.

– Надень на меня новую пижаму, хочу хоть раз ее примерить – она в верхнем ящике комода.

– Чего у тебя в ящиках комодов и буфетов только нет, – заметил Сид.

Потребовалось немало времени, чтобы одеть Роя в пижаму, однако и верх и штаны почти тотчас пропитались кровью, которая разом пошла из всех ран, стоило его пошевелить.

– Сколько сейчас на часах? – спросил Рой после долгого молчания.

– Нужно сходить вниз и глянуть, Рой. Я точно не знаю.

– Не надо, не ходи. Судя по свету уже за полдень.

Вдалеке завыли сирены полицейских машин.

Сиднею вдруг вспомнился случай из недавнего прошлого, когда он сам того не ожидая застал в тюремной душевой человека, который был там совершенно один: этот тип никогда ему не нравился, и сказать по правде, от него вечно пахло как он псины, которую только что искупали. Однако в тусклом вечернем свете этот самый заключенный показался ему прекрасным принцем (хотя на самом деле убил пять человек), чьи призывные взгляды ослепляли губительной красотой и вожделением, а тело было подобно бронзовой статуе, в чьей груди теплилось дыхание жизни и чьи движения были исполнены почти непостижимого совершенства. Сидней не произнося ни слова подошел к нему и заключил в объятия. Оба повалились на пол имели друг друга всю ночь. На самом деле, Сидней врал Вансу насчет "ужасных вещей ", которые творили с ним в тюрьме, или, вернее, не мог ему сказать, что он сам и был инициатором этих "ужасных вещей ".

Вспомнив тюрьму, Сидней вновь мысленно перенесся в те стены, и ему показалось, что человек, которого он любил в ту ночь как никого на свете, теперь снова лежит с ним рядом. Не стало больше ни салотопа, ни сына салотопа, ни точильщика ножниц, ни чистильщика цистерн, ни обстригальщика деревьев, ни обладателя прочих прозвищ, что закрепились за его именем, как никогда не было и никакого Сиднея Де Лейкс, героя футболиста и заправщика с бензоколонки, ибо время в его представлении вернулось на тысячи назад, и он воссоединился со своим "извечным" возлюбленным, или мужем или родственной душой, как его не назови, которому он теперь отдавал всю свою любовь.

Время от времени, Рой возвращался из темной долины, где стремился сгинуть его разум, пробужденный этими невероятными, неиссякаемыми и даже жестокими ласками, которые дарил ему человек, лежавший рядом.

Периодически Рой повторял: "Ты ведь Сидней, правда?"

– Кто бы я ни был, я твой. Я весь твой.

– Если ты – он, то почему, – отвечал ему Рой, и разговор их был похож на заученный наизусть диалог, который они, даже не понимая значений своих фраз, должны были повторять снова и снова, словно для магнитофонной записи показаний в какой-то неведомой тюрьме, – почему ты так долго не приходил?

– Не понимаю, Рой... о чем ты?

– Я сказал, почему тебя не было так долго...? Почему ты столько времени ждал, чтобы сказать мне, что чувство, которое ты ко мне испытываешь, не ненависть?

– Я знаю только то, что теперь ты у меня есть, Рой. Ты мой. Это все, что я знаю.

– Но ты же под кайфом, так что может это все не по-настоящему и назавтра окажется сном.

С этими словами он приподнял верхние веки Сиднея и заглянул ему в глаза. Затем, взяв его голову ладонями торжественно поцеловал в губы.

– Все это наяву, Рой, и будет наяву и через час и потом, и завтра тоже. Слышишь?

– Для меня завтра уже не настанет, – возразил точильщик ножниц. – Моя песня спета.

Тут дверные петли заскрипели и на пороге появился Гарет с ружьем в руках.

– Полиция уже едет сюда, – угрюмо буркнул он. – По радио внизу объявили... они нашли разрытую могилу...

Гарет произнес это, по-видимому, еще не отдав себе отчет в том, что происходит в постели прямо у него пред глазами.