Текст книги "Дневник смерти. Фортуна"

Автор книги: Ойлин Нокс

Соавторы: Вера Эристави
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Хрипло вдохнув, она расширила глаза, чувствуя подступающую тошноту.

– Я достану тебя, маленькая тварь… – прогремел голос демона, тающего в огне. Яна опустила глаза вниз, дрожа и ощущая слабость во всем теле. Дыхание сбилось, стало рваным, хриплым. По деревянному полу потекла струйка крови. Прямиком к брату, который медленно открыл глаза.

Ник

«Ложкой снег мешая, ночь идет большая. Что же ты, глупышка, не сп-и-и-и-и-шь?»

Мамин голос был таким нежным, таким ласковым. Ник чувствовал, как она гладит его по волосам, целует в макушку и тихонько поет его любимую песню. Ему было тепло, хорошо и уютно. Он был дома, в своей кровати, нежился от прикосновений матери перед тем, как погрузиться в сон. Картинка была такой яркой, что не вызывала сомнений в своей подлинности. Если бы не тонкий голосок, прорывающийся сквозь любимую мелодию.

«Никита…»

Ник прислушался. Показалось. Только мама, только песенка про медведей.

«Никита, помоги…»

Ник с трудом приоткрыл глаза. Темнота, языки угасающего пламени, капли дождя. Воспоминания одномоментно свалились на голову, оглушая и не давая дышать. Ник закашлялся, легкие наполнились дымом. С трудом приподняв голову, он увидел Яну. Это ее он слышал сквозь колыбельную. Это она просила о помощи. Но сейчас сестра сидела возле стены, измазанная в саже и крови, и не двигалась. Грудная клетка поднималась слишком слабо и слишком редко, рот приоткрыт, по щеке стекала струйка крови.

– Яна, – прохрипел Никита. – Сестричка, посмотри на меня.

Тишина. Лишь небольшие языки пламени лизали деревянные доски, отчего те мелодично потрескивали. Из последних сил Ник приподнялся на локтях, ощущая во рту невероятную жажду. Прямо перед ним по уцелевшим перекрытиям крыши стекала дождевая вода, разбиваясь об обгоревшие доски. Никита подполз к струйке поближе и открыл рот, наполняя его дождевой водой. Крупные капли падали на лицо, освежая и поддерживая жизнь в ослабевшем теле. Холодный ночной воздух очищал легкие, а запахи хвои и дуба возвращали в реальность. Напившись вдоволь, Никита подполз к сестре. Сделав над собой усилие, сел рядом, облокотившись на черную стену, и внезапно для самого себя вскрикнул, увидев увечья Яны.

Из правого бока девочки торчала деревянная балка толщиной с запястье. Ник поморщился. Казалось, его самого пронзил этот кусок дерева – так сильно он ощутил эту боль. То ли из уроков безопасности жизнедеятельности, то ли из телепередач он помнил, что нельзя самостоятельно извлекать инородный предмет: он может задевать важную артерию. Оставалось ждать помощи медиков. Но как до них добраться? Никита попытался встать – безуспешно. Сил совсем не осталось. Попробовал крикнуть – с губ сошел тихий шепот. Едва сдерживая слезы, Ник положил под голову сестры свою ладонь и стал медленно поглаживать растрепанные волосы. Ощутив присутствие Ника, Яна открыла глаза. Она смотрела на Никиту не отрываясь. Скользила взглядом по лицу, рассматривая каждую морщинку и неровность. Задержалась на губах, перевела взгляд на рассеченную бровь, а после посмотрела в глаза.

– Ты так похож на маму, – прошептала Яна. – Как я раньше не замечала?

Никита улыбнулся. Провел ладонью по волосам, убирая их с лица сестры. Аккуратно погладил по подбородку. Кожа Яны была черной от сажи. Тут и там виднелись ссадины, из которых мелкими каплями сочилась кровь. Нику больно было смотреть на нее в таком виде. Он протянул ладонь под холодную струю воды, стекающую с крыши, и аккуратно умыл лицо сестры, набрал еще, давая ей напиться. Яна жадно глотала воду из рук брата, после чего шепнула «спасибо» и обессиленно склонила голову на плечо.

– Нам нужно продержаться до рассвета, – шептал Никита скорее самому себе. Он не знал, что будет, когда земли коснутся первые лучи солнца. Но мысль о заре была чуть ли ни единственным, что помогало держаться.

Парень помнил, что в медпункте – совсем рядом! – было все необходимое, чтобы помочь сестре, обработать раны, обезболить ожоги. Но добраться туда нереально. Силы покинули тело. Все, что Никита мог делать, – держать сестру за руку и надеяться, что помощь придет. Что Серый с ребятами не бросят Яну на произвол судьбы, что позовут взрослых, расскажут о случившемся. Но время шло, никто не приходил. Вокруг было тихо. Лишь крупные капли барабанили по оставшемуся шиферу, а Яна хрипела, делая короткие вдохи.

Ник посмотрел по сторонам. Из-за гипсового бюста Владимира Ильича, что продолжал стоять в дальнем углу комнаты, выглядывал уголок книги. Дневник. Ник напрягся. Нужно избавиться от артефакта, чтобы никто и никогда его не нашел. Нельзя допустить, чтобы трагедия повторилась вновь.

– Я скоро, сестричка, – шепнул Никита, но Яна не ответила и не взглянула на него. Тяжело дышавшая, она, казалось, была без сознания.

Никита переполз через руины и дотянулся до книги. Дневник был чист, словно его и не касались языки пламени. Кожаная обложка была влажной и прохладной. От одного прикосновения по телу Ника пробежали мурашки. Огонь его не берет… Тогда что? Ник раскрыл книгу и попытался выдернуть лист. Он хотел порвать его на мелкие кусочки, но старинная с виду бумага не поддавалась. Она словно была сделана из прочного материала, которому не было дела до усилий мальчишки. Страницы оставались целыми и невредимыми, как бы Ник ни пытался их мять или рвать. Мистика какая-то…

Заметив углубление в полу, Никита решил спрятать фолиант. Наверняка сарай скоро снесут. Он и раньше был никому не нужен, а уж теперь, сгоревший и почти обрушившийся, домик и вовсе стал лишь кучей ненужного мусора. Ник поддел деревянное перекрытие пола и начал копать яму в сыром песке. Справившись с задачей, он бросил книгу на самое дно, засыпал сверху землей и водрузил доски на место. «Не сгорит, так сгниет», – подумал Никита, ставя сверху бюст Ленина.

Услышав стон сестры, Никита пополз обратно, задыхаясь и с трудом делая вдохи. Легкие саднило, голова кружилась. Казалось, пережить подобное невозможно, но Новиковы оказались живучими. Осознав это, Никита улыбнулся. Но улыбка тут же исчезла с лица мальчишки, едва он оказался рядом с Яной. Кровавое пятно возле сестры стремительно увеличивалось в размерах. Ник взвыл от безысходности. Неужели это конец? Неужели ничего нельзя изменить? Неужели Яне все же суждено погибнуть в свой день рождения? Вот только петли больше нет. Этот день уже не перезапустится снова. С первыми лучами солнца наступит восьмое июля. Восьмое июля двухтысячного года. Как же Нику вернуться домой? Ник сжал виски пальцами. «Думай, мать твою, думай!» Но решение не приходило. Оставалось лишь надеяться, что Яна доживет до рассвета. И что с первыми лучами солнца все изменится.

– Это дядя Ваня, – прошептала Яна словно в бреду. – Сторож… он тебя привел сюда. Он и был демоном. Он… был… демоном…

Ник аккуратно взял лицо сестры в ладони, погладил нежную кожу.

– О чем ты? – спросил он так же шепотом.

– Старик… – шептала Яна. – Велиал… Демон… Ему нужны были новые души.

На этих словах Яна снова отключилась. Старик. Не про того ли старика она говорила, что встретился Нику на развилке? Не тот ли старик направил его в лагерь, когда он рыдал на могиле сестры? Этот ли старик вернул его, когда Никита решил сбежать? Все сходилось. Велиалу так нужно было заполучить новых жителей в лагерь, что он готов был на все, лишь бы добиться желаемого. Но он проиграл. По крайней мере, Никите хотелось так думать. Демон даже подсказал, что делать в лагере, лишь бы он вернулся туда. Возможно, рассчитывал, что Новиковы не справятся.

– Все скоро кончится, родная, – шептал Никита, поглаживая Яну по слипшимся от крови волосам. – Помощь уже близко.

Яна

– Сегодня же праздник… – прошептала Новикова, судорожно вздыхая. Каждое движение, каждый вдох причинял боль. Каждая мысль о случившемся заставляла девочку жмуриться и кусать губы. Чувство вины переполняло ее, не отпуская. Столько зря потраченных сил, пустых эмоций, пострадавших невинных.

Яна с трудом перевела взгляд в сторону выхода. Где-то там, в лагере, мирно спали дети и взрослые. Они ни о чем и близко не подозревали, предположить не могли, что неприметная Новикова станет вызывать настоящего демона, чтобы разрушить десятки семей, пролить море невинной крови. Яна всегда была «той самой», которая оставалась в стороне, никем не замеченная. Будучи объектом для насмешек, она умудрялась оставаться тенью.

– Праздник Ивана Купалы… – вновь прошептала девочка, перехватив вопросительный взгляд брата. В тот самый миг, как демона не стало, сознание прояснилось. – Одуванчики… – неожиданно пробормотала Яна. – Они держали меня здесь…

Никита, испачканный в ее и своей крови, уставший и изрядно помятый, выглядел немного потерянным и озадаченным. С трудом собирая последние силы, Яна вымученно улыбнулась окровавленными губами.

– Одуванчики… Они напоминали о доме, о маме… – зашептала девочка, судорожно сглатывая. – Днем, на свету, я их видела… Так спокойно становилось… а ночью темно…

Яна выгнулась и резко вдохнула, ощутив боль в боку. Даже исчезая, демон сумел ее достать. Девочка не хотела смотреть на рану, боясь, что ей станет хуже. Нервничать еще больше совсем не хотелось. Любое лишнее движение приносило боль. Много боли.

Она слышала шепот брата, но настолько отдаленно, что даже переставала верить, что он рядом. Все это было иллюзией. Яна понимала – она давно мертва. Ее тело лежит в гробу вот уже двадцать лет, и каждый год мама приносит на могилу одуванчики, плачет, вспоминая те времена, когда ругала дочь за глупости.

Яна судорожно вздохнула, чувствуя во рту привкус земли. Она ничего не видела перед собой, кроме прочных досок. Крепкая крышка от гроба, которая навсегда отрезала ее от мира живых. Хотелось вскочить, позвать мать и прокричать, что она здесь, она жива, но девочка лишь слабо пошевелила рукой, едва удерживая ее на весу.

– Так холодно… Темно… – прошептала Яна, ощущая себя внутри деревянного ящика. Ей мерещились занозы, которые тянулись к ее нежной коже. В ногах что-то шуршало – то ли огонь, то ли змея. Девочка зажмурилась, удерживая сознание на плаву. Образ матери, которая вся в слезах тянулась к ней, пытаясь обнять, приласкать, растворялся в пламени. Отец и его строгий взгляд, такой родной и мягкий. Он всегда по вечерам обнимал свою единственную дочь и угощал ее чем-нибудь.

Где сейчас родители?

Они далеко. Они так и не приехали, не забрали ее из лагеря.

Они бросили ее здесь одну, совсем одну.

Позволили поверить, что она никому не нужна. Убедили ее, что она лишняя в доме. Ведь у них был маленький сын, которого они взяли с собой на отдых.

Но Никита вернулся за ней. Он смог прорваться сквозь время, пространство и… смерть. Яна медленно подняла веки, слабо улыбаясь в ответ на встревоженный взгляд брата. К горлу подступил ком, и девочка закашлялась, выплевывая сгустки крови. Вязкие капли остались на губах и подбородке, и Новикова зажмурилась, чувствуя боль в груди. Ее разрывало изнутри, а глубокая сквозная рана лишь ухудшала ситуацию. Кровь сочилась сквозь пальцы и одежду.

– Тебе надо уходить, Кит, – прошептала Яна, ласково обращаясь к малышу. К своему младшему брату, который так серьезно и тревожно изучал ее лицо. – Кити…

Девочка как только не называла малыша, когда играла с ним в детской, отвлекая от плача. Пока родители были заняты делами или друг другом, Яна развлекала младшего брата, разучивала с ним слова, помогала строить башни из разных предметов, устраивала целые спектакли. И как бы он ни злил ее своим существованием, Никита был единственным, кто любил ее такой, какой она была. Неидеальной, полной, стеснительной и тем не менее веселой.

Яна выдохнула, снова кашляя и снова захлебываясь кровью.

«Надо дожить до рассвета…» – эта фраза вяло всплыла в голове, ничего не означая для помутневшего рассудка.

Дожить до рассвета. Больше походило на какую-то игру, которую придумали глупые мальчишки, чтобы опять напугать Яну. Как будто из леса могли выползти монстры. Новикова готова была поклясться, что слышала какие-то звуки за пределами сарая.

– Кити, малыш… – прошептала она, вцепившись пальцами в рукав мальчика. – Слышишь? Это злой дровосек, он похищает маленьких детей…

Девочка почти ничего не видела перед собой, лишь огонь, который подбирался к ним все ближе и ближе. Касался ступней, жадно облизывая и оставляя болезненные отметины. Яна поджала ноги, морщась. Боялась, что пламя набросится на нее.

– Я должна спасти тебя от огня… – заговорила она хриплым шепотом, слыша за спиной скрипучий голос дровосека. Его топор несколько раз коснулся стен сарая, со скрежетом скользя по ним. – И от него…

Яна повернула голову, стараясь узреть зловещий силуэт, но видела лишь огонь. В голове хаотично метались мысли, и девочка надавила пальцами на висок, стиснув зубы. Еще мгновение, и короткие ногти содрали тонкую кожу. Струйки крови медленно потекли по лицу.

– Я должна спасти тебя… – продолжала бормотать Яна, расцарапывая рану. Пальцы испачкались в крови, которая размазалась и по щеке. – Должна спасти брата… – сообщила девочка Никите, чувствуя, как внутри все горит.

Огонь окружил ее, захватив в кольцо. Давил со всех сторон, обжигал и сводил с ума. Яна хмурилась, пытаясь отвернуть лицо и избежать ожогов, но пламя беспощадно бросалось на нее.

– Нет… Нет-нет-нет…

Новикова замотала головой. Слабо, вяло, едва заметно. Силы были на исходе, кровь покидала ее тело все быстрее. Девочка пыталась отбиться от огня, спрятаться, но он настигал ее.

«Дочка… Глупышка моя, ты чего не спишь?»

Голос матери. Короткий, редкий смех отца.

«Пора спать, Яночка. Уже слишком поздно… Огонь все равно должен быть. Должен гореть…»

Девочка кивнула.

– Огонь все равно должен быть… – повторила она вслух слова матери. – Я должна умереть, Кити…

Яна шептала почти неслышно, слабо шевеля окровавленными губами.

– Меня нет… И тебя нет… Это всего лишь сон…

Новикова шумно выдохнула, чувствуя, как плавно погружается в спасительный сон. Он мог уберечь ее… Ее.

Яна с трудом приоткрыла глаза, фокусируя взгляд на двери. От нее почти ничего не осталось, зато огонь словно разгорался все сильнее.

– Надо уходить… – лихорадочно зашептала Яна и, не дав Никите себя остановить, дернулась, чтобы встать. Древко, выглядывающее из тела спереди, исчезло в ране, а затем и вовсе оказалось позади нее. Девочка встала на ноги. Покачиваясь, едва дыша и ничего не соображая, она подняла голову. – Мальчики такие дураки… – добавила она неразборчиво.

Один единственный шаг, заглушенный хлопком огня и криком брата, подкосил Новикову. Колено дрогнуло, нога согнулась, и девочка упала лицом на пол, рассекая бровь и щеку. Но не вставая и даже не двигаясь.

– Кити… Я должна спасти брата…

Огонь охватил девочку, закружив вихрь искр. Яна приоткрыла глаза, не слыша, что говорил брат. Она смотрела на пламя, внутри которого видела лицо. Знакомое и нет одновременно. Не мама, не папа. Какая-то девушка, взрослая, которая улыбалась и лениво наматывала кудрявую прядь на палец. Она была взрослой, красивой, стройной. Такой, какой Яна могла бы стать. Какой Яна стала бы.

Девочка закрыла глаза, сбивчиво дыша. Она ничего не чувствовала вокруг, не слышала голоса брата, не ощущала жар огня.

– Я должна… – из последних сил шептала она, пытаясь подняться, но тело не слушалось, мозг боролся с пустотой. Образ молодой и красивой девушки растворился в пламени. Исчез, как и вся ее будущая жизнь, которой не было и не будет.

Яна зажмурилась. Годы, которые она потеряла из-за собственной глупости, ускользали от нее, утекали сквозь пальцы. Она уже никогда не вырастет, не будет гордиться скинутыми килограммами, не будет дразнить младшего брата и подкалывать его по поводу девочек…

Огонь усилился, но, к счастью, Никиту он не трогал.

«Это мое наказание за глупость… Огонь должен гореть… И я вместе с ним…»

Новикова даже не пыталась подняться, слыша, как ласковый голос матери убаюкивает ее, призывая перестать бороться и дать душе покинуть тело. Яна улыбнулась, закашлявшись. Задыхаясь от крови во рту, она все еще могла избавиться от нее.

Она уже больше никогда не увидит мать. Не обнимет отца. Не ущипнет малыша-брата.

Никогда не пойдет в школу и не увидит друзей, которые всегда были рады поиграть с ней и поговорить.

Никогда не влюбится так сильно, что будет страдать. Хотя… Яна закашлялась снова, выдыхая. Кажется, это уже с ней случилось. Только первая влюбленность оказалась впустую и причинила только боль. Скорее всего, он все понял, потому и реагировал так отвратительно. Потому и заставлял ее страдать и плакать.

Она никогда не выберет профессию, чтобы поступить в университет и жить другой жизнью.

Никогда не заведет детей, которые бы будили ее по утрам громкими воплями и требованиями приготовить поесть.

Никогда не потанцует на свадьбе Никиты, который бы возмущался, что костюм плохо сидит и церемония слишком пафосная. Родители бы смеялись и пытались его успокоить. Отец бы рассказывал о своем опыте, пытаясь завуалировать пережитые страдания под шутками, а мать бы в один момент призналась, что тоже устала танцевать и веселиться на их свадьбе…

Огонь спалил будущее, растворяя его в себе. Образы исчезли, голоса стихли. Все вокруг превратилось в одну сплошную боль. Тело девочки выгнулось, сознание пошатнулось. Пальцы вяло скользнули по полу, ни за что не ухватившись.

«Я должна…»

Ник

Яна бормотала что-то нескладное, мотала головой и теребила пальцами одежду. Что-то шептала, но Ник не мог разобрать ни слова. Из разорванного бока текла кровь, и мальчику было больно от одного его вида. Никита подполз ближе и сдавил рану ладонью, но кровь продолжала течь сквозь пальцы. Немного подумав, он стянул с себя футболку, скомкал ее и закрыл рану, сильно надавливая, чтобы остановить кровотечение. Помогло. Хотя бы на время. Ник помог сестре перевернуться на спину и положил ее голову себе на колени. Нашел кусок обгоревшей тряпки и закрыл вторую сторону раны, молясь, чтобы не было заражения.

«Кити…»

Яна открыла глаза и посмотрела на Ника помутневшими глазами. Слово было таким знакомым, таким родным. Словно он его уже слышал. Оно отдавало ностальгией, теплом, любовью. Домом. Впервые за долгое время на глаза Ника навернулись слезы. Он понимал, что без помощи врачей Яна долго не протянет. Еще чуть-чуть, и сестры не станет. Снова. Вот только теперь он ее потеряет по-настоящему. Будет больно и страшно. И одиноко. Слезы градом покатились по щекам, смывая сажу и пепел. Никита взвыл от безысходности, вложив в этот крик все отчаяние и боль. Он не может потерять сестру вот так глупо, когда все закончилось. Когда он предотвратил пожар.

Дождь стал стихать, сквозь тучи показался лунный свет. Чистый и теплый, он словно убаюкивал. Дарил надежду. Или подсвечивал последний путь. Глаза щипало, горло сводило судорогой. Боль в груди была такой сильной, что казалось, сердце скоро разорвется на кусочки. Но этого не происходило, словно судьба решила сыграть злую шутку. Чтобы Ник видел смерть своей сестры. Чтобы прочувствовал, прожил, осознал. Чтобы понял, наконец, свою мать.

– Ложкой снег мешая, – пропел Ник, всхлипывая, – ночь идет большая…

Яна улыбнулась. Из последних сил протянула руку к щеке Никиты и прошептала:

– Спой еще, Кити… Спой для меня, малыш.

Захлебываясь слезами, Ник продолжал петь любимую колыбельную, надеясь, что Яна не уснет навсегда. Он пел, когда кончились слова. Пел, когда ком в горле не давал дышать. Пел, когда сестра закашлялась и из ее рта полилась кровь. Пел несмотря ни на что. Капли перестали бить по деревянным перекрытиям, звуки стихли, словно природа скорбела вместе с подростками. А вместе с дождем ушла и надежда: языки пламени стали разгораться сильнее, охватывая помещение.

Голова кружилась. Картинка плыла перед глазами. Руки отказывались слушаться, мозг – думать. Никита упал рядом с Яной, смотря на огонь, вновь охвативший стены сарая. Он вдыхал родной запах сестры и угадывал в нем цветочные нотки. Так пахло от мамы – цветами и свежестью. Так пах дом. Так пахла любовь. Никита прижался к сестре и закрыл глаза. Им не выбраться. Это их последние минуты вместе.

«Прости, мама…»

Растворяясь в дымке, Никита видел семью в полном составе: мама, папа, Яна и он – сидит на руках у мамы, щекастый карапуз. Вокруг солнечно и тепло, как в начале лета. Ник ощутил атмосферу того дня, что навсегда остался на фотографии. Он словно вернулся в прошлое, проживая лучшие моменты своей жизни. Только сейчас он понял, как был счастлив. Удивительно, как быстро память стирает воспоминания о страшном, о болезненном. Особенно в детстве. Ник вспомнил день, когда мама плакала на коленях у отца, а на комоде стояла фотография Яны с черной лентой в углу. Ник вспомнил резинового динозавра, которого он выронил из рук, осознавая, что любимая сестра больше никогда не потреплет за волосы и не споет веселую песню. Он не помнил этого двадцать два года. Забыл. Вычеркнул из своей жизни. Не специально, конечно. Просто так устроен человеческий мозг – проще забыть, чем всю жизнь прожить в скорби. Бродя по лабиринтам памяти, лежа на пылающих досках, Никита и не заметил, как чьи-то крепкие руки схватили его за плечи и потащили к выходу. Когда он открыл глаза, вокруг были лишь языки пламени. Вдох, едкий дым. Ник отключился.

* * *

Яна лежала рядом. Ник точно это знал. Он чувствовал ее тепло, чувствовал запах ее волос. А еще он ощущал мокрую траву под головой и дубовый аромат. Вот и конец. Так выглядит смерть? Вполне неплохо, если там так свежо и прохладно. Никаких бурлящих котлов и танцующих чертей. Радуясь, что не попал в ад, Никита открыл глаза. Черное небо, полная луна, окутанная рыхлыми облаками.

– Новикова, – услышал Ник голос мальчишки. – Новикова, очнись!

Ник обернулся: рядом с ним действительно лежала Яна, над которой навис Серый. Он аккуратно держал ее за плечи, а по его щекам катились слезы.

– Новикова! – продолжал мальчик, всхлипывая. – Ты не имеешь права умирать сейчас, поняла?! Потому что… Потому что… – Он стер слезы и сопли тыльной стороной ладони.

Мальчик не договорил. Не успел. Тишину ночи разрушили женские крики, доносящиеся со стороны жилых корпусов. Услышав их, Серый резко вскочил и побежал в сторону леса.

– Никому не говори, что случилось! – крикнул он, скрываясь за густым кустарником. – И сбереги ее! Чего бы тебе это ни стоило!

Последние слова Никита почти не расслышал. Он даже не был уверен, что услышал все правильно. Неужели Серый вытащил их из горящего здания? Неужели главный хулиган отряда на такое способен? Никита приподнялся и посмотрел в сторону отрядов. Со всех ног к ним бежала Василиса Сергеевна, командуя и раздавая указания. Звонок в пожарную, ведра с водой, крики о помощи – все смешалось в единой какофонии звуков. Никита подполз к сестре, обнял ее и стал покачиваться, намурлыкивая под нос песню про Умку. Яна улыбалась.

Вокруг бегали люди. Время от времени к Никите подбегали какие-то люди и задавали вопросы. Но он не понимал ни единого слова и лишь мотал головой и что-то мычал в ответ. Внимание взрослых было приковано к пожару. Вожатые и дети из старших отрядов таскали воду, чтобы потушить разрастающееся пламя. А Ник все сидел на мокрой траве, сжимая в объятиях сестру, и мычал под нос колыбельную.

Сквозь пелену облаков стали пробиваться первые лучи солнца. Неуверенные, скромные. Они словно боялись ознаменовать собой новый день. Словно с приходом восьмого июля все изменится. Как будто восьмое июля способно перечеркнуть все раз и навсегда. Больше не будет задорного детского смеха, не будет одуванчиков. Никто не обольет Яну водой с утра и не подерется в столовой. Седьмое июля, такое понятное и такое привычное, неумолимо уходило в прошлое, уступая дорогу новому дню. Дню, который никогда не случался на территории этого лагеря. Дню, который мог перевернуть все с ног на голову.

Едва лучи коснулись кожи, Никита почувствовал жжение. Он посмотрел на свои руки и ахнул – они снова принадлежали двадцатипятилетнему ему. Под огрубевшей кожей появились мышцы, а на левое плечо вернулась татуировка. Осмотрев себя с ног до головы, Никита заметил, что шорты, в которых он провел эти дни в лагере, стали ему малы и неудобно топорщились. Поерзал, словно изучая свое тело, и понял: все вернулось на свои места. Он стал прежним. Он больше не часть лагеря. Все изменилось.

Яна открыла глаза и внимательно посмотрела на брата. Сдвинула брови, изучая повзрослевшее лицо. Она оставалась прежней тринадцатилетней девчонкой, молодой и красивой, с нежной светлой кожей и глубокими голубыми глазами. Та самая Яна, которую Никита так хорошо узнал здесь, в «Фортуне». Та самая Яна, которая изменила его жизнь.