Текст книги "Фрося. Часть 7 (СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Глава 12
По дороге с кладбища к дому престарелых, перед тем, как заехать к Риве, Майя хотела покормить бабушку обедом в ресторане, но та от этой затеи наотрез отказалась:
Давай, моя девочка, купим где-нибудь готовую еду и пообедаем вместе с Ривой, мне кажется, что ей это будет приятно...
–
Нет проблем, только я ведь так и не знаю, какую кухню ты предпочитаешь...
– Поверь мне, я совершенно не привередливая, главное, чтобы эти кушанья пришлись по вкусу Ривочке... -
А, ну вас, бабушка Рива тоже не разборчива в еде...
Внучка улыбнулась Фросе
– Накормлю вас что ли шаурмой в лафе. Только не спрашивай, что это такое, моему мужу никакой обед не нужен, если подвернётся подобная еда.
Они заехали на какую-то торговую улицу, и Майя купила в арабской лавке обещанное угощение. На вертеле крутилось мясо индюшки, а под ним пылал жаркий огонь. Шустрый худой мужичок ножом ловко срезал зарумянившиеся кусочки и сбрасывал их на противень. Майя самостоятельно наполнила три больших толстых блина этим жареным мясом, сверху накидала маринованных овощей и засмеялась:
– Вот, это и будет ваш обед...
У Фроси от вида и запаха нового для неё блюда потекли слюни.
– А, что, пахнет вкусно...
– Бабушка, оно и на вкус очень даже съедобно, но вредно...
– Ай, девочка, нам уже с Ривой всё можно кушать, только вредно жить.
Больше нигде не останавливаясь, они скоро домчались до дома престарелых и вошли в комнату, где их явно с нетерпением, сидя в кресле, поджидала разбитая болезнью женщина.
О том, что она давно прислушивалась, ожидая их появление, было не трудно догадаться, при виде, входящих гостей, неподдельная радость загорелась в её потускневших старческих глазах.
Поздоровавшись и расцеловавшись, они все вместе тут же приступили к новому для Фроси кушанью, которое ей очень понравилось:
– Девчонки люкс, вкусней любого нашего барбекю.
Наверное, и моя Зара умеет это блюдо готовить, как ты думаешь Майя? – Почти уверенна, что да, ведь это восточная еда...
Рива улыбнулась.
– Фросенька, похоже, вы с нашей внучкой уже нашли общий язык, я очень этому рада.
Фросенька, правда, наша Майечка очень хорошая девочка?
– Ривочка я знаю, что ты вложила в её воспитание всю свою душу и много физических сил, ведь Анютке по приезду в Израиль, было не до воспитания малышки...
– Это правда, с самого появления Ханы с Майечкой в Израиле, я отдала внучечке всё то, что не смогла дать в детстве нашей с тобой дочери.
Всё то, что ты вложила вместо меня в нашу Хану, прости, в нашу Анютку, я отдала этой моей любимице...
Рива любящим взглядом посмотрела на смущённую молодую женщину.
– Бабушки, ну, хватит, я уже употела от ваших хвалебных слов...
Рива и Майя не съели и половины от огромной порции, а Фрося с удовольствием доела до конца, вытерла руки, запила соком и решительно потянулась к своему ридикюлю
Она вытащила из него бархатистую коробочку и открыла её, поочерёдно показывая содержание удивлённым Риве и Майе – там лежали дорогие золотые украшения: два обручальных кольца, массивные серьги и кольцо с бриллиантами, а также, обсыпанная разными дорогими драгоценными камнями брошь.
Рива уставилась на Фросю, а Майя на драгоценности.
– Фросенька, ты это всё сохранила до наших дней?
Неужели ты никогда не нуждалась в деньгах?
Зачем ты это привезла сейчас в Израиль?
В тихом голосе Ривы, задававшей быстро все эти вопросы, было столько неподдельного восхищения и недоумения, что Фрося не выдержала и засмеялась.
– Ох, Ривочка, всё у меня в жизни было, а однажды наступил такой момент, что я вынуждена была продать эту брошь, но она через несколько лет чудесным образом ко мне вернулась обратно.
А серьги и кольцо я однажды надевала, это была свадьба у моего старшего сына...
-
Фросенька, но ты мне не ответила – зачем ты сейчас привезла это золото в Израиль?
– Рива, неужели трудно догадаться – это ваше фамильное золото, я хотела вернуть его законным хозяевам.
Вначале, у меня была мысль, передать тебе его вместе с Анюткой, когда она уезжала в Израиль, но мы с ней не решились переступить закон.
Боялись, что его изымут, когда Анечка будет преодолевать границу, ведь нас запугали, что, когда проходишь через таможню тщательно обыскивают и изымают не предписанное законом.
Да, я эти побрякушки берегла для нашей доченьки, для нашей Анютки, но думаю будет справедливо, теперь передать их нашей Майечке, законной наследнице.
Ривочка, надеюсь, ты одобряешь моё решение?
Рива быстро кивала головой, от волнения она долго не могла произнести ни единого слова.
– Бабушки, но у меня ведь уже есть дорогая память от моей мамы...
И майя достала из-под кофточки знакомую Фросе цепочку, с висевшим на ней маген Давидом, и сразу вспомнился Вильнюс и бат-мицва Анютки, когда раввин Рувен надел на шею её доченьке этот еврейский символ.
– Мне этого вполне достаточно, чтобы хранить на себе тепло своей мамы...
Бабушка Рива ты ведь отлично знаешь, что у меня есть приличные серьги и кольца, подаренные Майклом, а позже мужем, да, и другого золота у меня полно...
Фрося посмотрела на Риву, как бы призывая её активно перейти к решительным уговорам.
Та, наконец, не сказала, а словно прошелестела:
– Внучечка, но ведь это золото мне досталось в наследство от моей бабушки...
– Ну, зачем мне его столько много, что вы хотите, чтобы оно валялось в тумбочке?
Фрося вдруг рассмеялась:
– Нет, моя хорошая, не надо, чтобы валялось в тумбочке, придётся тебе родить ещё девочку.
– Вы, что с моим Мики договорились, хватит мне и двоих бандитов.
Голос Ривы снял веселье с Фросиного и Майиного лица:
-
А, кто даст по мне имя после моей смерти, неужели я этого не достойна?
Майя расплакалась:
– Бабуленька я обязательно рожу ещё ребёночка и дам по тебе имя, даже, если родится опять мальчик, назовём его Рувеном, но не спеши, не уходи от меня.
Фрося закрыла коробочку с драгоценностями и вложила в руку внучки.
– Теперь ты распоряжаешься этим богатством, а, как ты это сделаешь, нам уже с Ривой всё равно, но мы знаем точно, что ты это сделаешь лучше всех, а будет ли наследницей твоя ещё не рождённая дочь или будущие невестки, совершенно не важно.
Обе пожилые женщины ласково улыбались любимой внучке.
Фрося настояла на том, чтобы молодая женщина не сидела с ними здесь, а поехала по своим делам.
Чтобы у Майи не возникли возражения, Фрося привела неопровержимые аргументы:
– Майечка, ты очень славная девочка, но дай нам возможность с Ривой, наконец, отвести души в сердечном разговоре без свидетелей.
Поезжай со спокойной совестью, а если вдруг ты нам срочно понадобишься, мы свяжемся с тобой по мобильному телефону.
Сейчас такая продвинутая жизнь, что скоро будем докладывать близким, когда в туалете находимся и, что там делаем.
– Но, бабушка Фрося, я ведь собиралась всё своё свободное время посвятить тебе.
Фрося обняла внучку.
– Девочка моя, как ты похожа характером на свою маму, рядом с тобой я оттаяла душой и не так остро чувствую боль невосполнимой утраты, потому что, обнимая тебя, будто бы прикасаюсь к своей Анютке.
После отъезда Майи, Фрося с помощью работницы дома престарелых, в обязанности которой входило обслуживание пациентов заведения, тепло одели Риву и они отправились на уличную прогулку.
Фрося катила коляску, с находящейся в ней Ривой по утопающему в зелени двору и обе женщины спокойно переговаривались, будто бы подобная прогулка была для них обыденным делом.
– Знаешь, Фросенька, я часто ловлю себя на мысли, что прояви я после войны немножечко больше настойчивости, то смогла бы разыскать тебя с моей Ханочкой и, теперь трудно даже представить, как бы сложились наши судьбы.
– Ривочка, а я всегда этого боялась, потому что мысли себе не допускала, что навсегда смогу расстаться со своей девочкой.
Но, мне кажется, я даже уверена, чтобы я вас никуда от себя не отпустила.
– Нет, жизнь назад не повернёшь и, возможно, не стоит этого делать даже мысленно.
Мы с тобой сестричка прожили так, как могли, как подсказывала нам совесть и сложившиеся обстоятельства.
Мне не за что себя корить, как и окружавших меня долгие годы людей, которые разукрасили мои дни счастьем, покоем и приятными заботами.
Ах, Фросенька, Фросенька, но были в моей жизни ещё и фашисты, их, как людей, я в расчёт не беру, это нелюди.
Фрося слушала тихий голос Ривы не перебивая, понимая, что той необходимо выговориться.
– Фросенька, прошли только сутки, как ты появилась наяву в моей жизни, а у меня такое чувство, что мы с тобой никогда не расставались.
Ведь все годы, после того, как ты меня разыскала с помощью евреев в Вильнюсе, не было, наверное, такого дня, чтобы я о тебе не вспоминала...
Фрося нашла лавочку под солнышком и присела, продолжая слушать грустный голос Ривы:
– Я была единственным ребёнком у родителей, у евреев это большая редкость, но так сложилась у моих мамы и папы судьба, но я сейчас не об этом, светлая им память, их косточки покоятся, как и многих других евреев в ямах по всей Литве.
Я сейчас хочу говорить только о тебе – ты мне стала по жизни настоящей сестрой, заменившей всех моих погибших в той страшной войне родственников.
Я почувствовала к тебе нежные чувства, ещё тогда, когда ухаживала за тобой во время твоих тяжёлых родов первенца...
Словно боясь, что Фрося её сейчас перебьёт, Рива заговорила быстрей:
– Нет, не бывает всё в жизни простым совпадением, так было видно угодно богу, такой мы с тобой сделали выбор из тех путей, данных нам всевышним.
Религия тут не при чём, да, и насколько я знаю к ней мы с тобой относимся приблизительно одинаково.
Я очень рада, что наши с тобой жизненные тропинки слились в одну, невольной виновницей и причиной этого стала наша Ханочка.
Прости меня, что я её так называю, мы ведь с тобой говорим об одном и том же человеке, просто каждой из нас дорого имя, которое мы ей дали при рождении.
Ты ведь тоже в тот злополучный августовский день, когда нас гнали фашисты в гетто, нарекла нашу девочку своим именем, так похожим на моё, и этим решением, возможно, спасла ей жизнь.
У нас, то есть у евреев, обычное дело давать двойное имя ребёнку, чтобы отвести злые силы от души человека, ты это сделала и дала возможность прожить нашей девочке пятьдесят лет, полной разнообразной
насыщенной жизнью, познать радости любви и служения перед близкими и, не побоюсь высокопарных слов, перед человечеством.
Ведь мы врачи, действительно, служим человечеству, а наша дочь, кроме врачевания, занималась ещё много благотворительностью, а чего только стоит год, проведённый ею с миссией Красного Креста в Афганистане.
Вот, ты коришь себя за то, что она поехала туда с целью разыскать твоего мальчика.
Да, на этот раз это была её главная цель, но помимо розысков брата, она год находилась в середине страшного кипящего котла, стараясь в рамках миссии оказывать помощь страдающим от голода, холода и болезней не в чём неповинным людям. Наша девочка никогда не искала себе поблажек и лёгкой жизни, а ведь в семьдесят третьем году во время войны Судного дня, она, можно сказать, полезла под пули, вытаскивая из-под обстрелов арабов раненных наших военных.
Боже мой, сколько я тогда пережила за неё волнений, ведь в те тяжёлые для нашей страны дни, я и перед тобой держала ответ за нашу доченьку, судьбу которой, на этот раз, ты вручила в мои руки.
Милая Фросенька, мы с тобой обе перешагнули уже восьмидесятилетний рубеж,
кому-то из нас остались считанные годы, а у кого-то считанные дни, уже вполне подошло время итожить.
Признаюсь, тебе честно, наша девочка по отношению ко мне так и не стала настоящей дочерью, поэтому я и отдала всю свою любовь Майечке, Ханна до последнего своего дыхания только к тебе относилась, как к настоящей матери с искренней дочерней любовью...
При последних словах Ривы, Фрося упала лицом на лежащие на коленях ладони и горько заплакала.
– Не надо плакать, память не выплачешь, у меня сейчас появилось много времени, чтобы спокойно пройтись по переулкам памяти и проанализировать все жизненные этапы своей жизни и поступки других людей.
Фросенька, ты не думай, я не ревную нашу доченьку к тебе, и никогда не ревновала, просто излагаю это, как непреложный факт.
– Ривушка, что ты рвёшь себе и мне сердце, мы же её с тобой не делили, а судьба поделила то время, которое мы провели с ней рядом.
Вот, ты говоришь, что никогда не ревновала, а я настолько боялась
её потерять, что слезами обливалась, разыскивая и сообщая тебе о том, что твоя дочь осталась жива и находится у меня.
Я рыдала, когда уговаривала Анютку в Вильнюсе ответить на твоё письмо, но я не могла лишить тебя права на дочь...
Я думала, что сойду с ума, когда провожала Анюточку в Израиль, но только радовалась тому, что отправляю её к тебе, потому что более надёжных рук для моей лапушки, в тот момент не было на свете...
– Фросенька, сестричка моя, давай вспоминать о нашей девочке только хорошее, но вернёмся в комнату, что-то я озябла.
– Ой, прости меня Ривушка, я то двигаюсь, а ты сиднем сидишь.
глава 13
Вернувшись в комнату, Фрося приготовила для них с Ривой чай.
Под воздействием горячего напитка и домашнего тепла они быстро согрелись и продолжили дружескую беседу:
– Фросенька, расскажи о своих сыновьях и про их семьи, как они росли, чего в жизни добились и, как сейчас поживают, и, какие у тебя сними сохранились отношения?
– Ну, Ривочка, ты и задала вопрос...
Фрося от души рассмеялась.
– Тут рассказа хватит на несколько дней, даже не знаю с чего начать и, представления не имею, что для тебя из этого будет интересно, но попробую всё же вкратце обрисовать картину – с моими старшими сыновьями во взрослой их жизни мы быстро потеряли интерес друг к другу. Надо сказать, что Стас до того, как перешёл на партийную работу, был очень даже покладистым сыном, регулярно звонил и наведывался к матери, но, как только взлетел на одурманившие его высоты, тут его и понесло, стал высокомерным, холодным и самое страшное, он испугался родственной связи с нашей Анюткой, а ведь они с детства были не разлей вода. Чем выше он поднимался по карьерной лестнице, тем более и более его заносило и не только по отношению ко мне и братьям, но и к своей семье, завёл любовницу и отмежевался от своих детей. Перед тем, как я уехала в Америку наши с ним отношения несколько, наладились, он даже проявил чуткость и сострадание в деле с пропажей в Афганистане младшего брата и выказывал инициативу в его поисках. После двадцатилетнего открещивания от нашей Анютки, вдруг стал передавать через меня ей приветы, но в тоже время никак не прореагировал на гибель сестры и в штыки принял мой отъезд в Штаты, не постарался войти в моё тогдашнее настроение и положение. Про последние десять лет его жизни у меня очень скупые сведенья. Знаю, что после развала Советского Союза и по сути, запрета коммунистической партии, он оказался на обочине жизни – лишился престижной работы и положения, потерял ведомственную квартиру в Минске и подбитой собакой вернулся в наши Поставы под бочок к не любимой жене. За эти десять лет я несколько раз пыталась до него дозвониться и поговорить с ним, но Стас не желал даже подходить к телефону, а его безвольная жена в присутствии моего сына разговаривала односложно, а, когда его не было дома, набрасывалась на меня с жалобами, упрёками и вечным своим нытьём. Про их детей – о моих внуках, мне ничего практически не известно.
Со средним моим сыном Андреем наши отношения не заладились ещё с его юношеского возраста. Он обвинял меня в том, что я лишила его общения с отцом и неважно, что тот, вероломно изменил, после двенадцатилетнего моего верного ожидания мужа из заключения. Позже, когда Ангдрей развёлся с женой и сам оставил уже своего сына с матерью, мы с ним немного сблизились, но ненадолго. Во времена перестройки Андрей укатил в Польшу, там удачно подженился и полностью отстранился от родни. Его сын сейчас живёт в Москве, он в юношеском возрасте потерял с матерью контакт и не обрёл с отцом. Я отписала ему перед отъездом в Америку свою квартиру, позже Алесь, так зовут сына Андрея, женился на приёмной дочери моего Сёмки, у них родилась девочка, которую они назвали в честь нашей с тобой дочери, Аней.
Ну, а про моего младшего сына ты многое знаешь от Анютки и моих писем к тебе. Вот, скоро поеду в Москву и встречусь с его женой Таней, которая была мне на протяжении многих лет хорошей подругой. Страшно даже подумать, маленькому Сёмке уже шестнадцать лет. Мне не терпится с ними встретиться, даже не представляю, как это я смогла десять лет их не видеть, скорее всего, спасали наши дружеские отношения частые переговоры по телефону. Вот, думала, что моего рассказа хватит на дни, а уложилась в каких-то полчаса.
Знаешь Ривочка, мне иногда кажется, что я была всегда плохой женой и неважной матерью, к сожалению, и бабушка вышла из меня посредственная...
Рива с улыбкой прервала рассказ:
– Сестричка, не говори глупости, мы не только такие, какими нас создал господь, но и стали такими, после того, как распорядилась нами судьба или, как мы ею распорядились или тем, как сложились наши отношения с окружающими нас людьми. Ты, наверное, обратила внимание, что мы с Майей тщательно обходим в разговорах темы о моём сыне?
– Да, мне это показалось странным, но не хотела лезть в душу.
– Так, вот, он женат на женщине из аристократических кругов, её отец до войны был в Германии банкиром и каким-то там фон-бароном, но это ерунда. Главное, что после женитьбы Меир стал отдаляться от нас, а после гибели Ханочки, а особенно того как я отписала дом Маечке практически пропал, я его видела только на похоронах у Майкла восемь лет назад. Майя ему сообщала о моей болезни и состоянии здоровья на сегодняшний день, а он только удосужился несколько раз позвонить, чтобы сухо справиться о своей матери, практически ничего не рассказывая о своей жизни и семье.
Вот, сестричка, какие у нас похожие судьбы, какие мы обе с тобой плохие матери и бабушки.
– Ривочка, у тебя сейчас очень уставший вид, давай я помогу тебе улечься в постель, и сама рядом с тобой прилягу, что-то я после тяжёлого перелёта из Америки и вчерашнего суматошного дня никак не приду в себя, чувствую себя совершенно разбитой. Утром глянула на себя в зеркало – выглядела старой клячей. Правда, после посещения могилки нашей Анютки, неожиданно как-то, воспряла духом, но сейчас глаза буквально слипаются.
Когда Майя в девятом часу вечера зашла в комнату, то застала своих бабушек, спящих в обнимку, громко в разнобой похрапывающих.
Ей было жалко нарушать эту радующую душу и взгляд идиллию, до слёз взволновала столь волнующая картина, но надо было уже забирать на ночь Фросю к себе домой, а Риве давно пора было принимать лекарство. Майя захлопала в ладоши и стала напевать весёлую мелодию, пристукивая каблучками. Обе пожилые дамы удивлённо открыли глаза и радостно улыбнулись внучке. Фрося после короткого сна, чувствовала себя хорошо отдохнувшей и встав с кровати, привлекла к себе так полюбившуюся ей замечательную дочку Анютки.
– Майечка, девочка моя, ты даже не представляешь, как я теперь буду скучать без тебя!
– Ага, а то мне было обидно, ведь, когда я звонила в Америку, то вечно разговаривала с господином Марком, а бабушка только со второго плана передавала мне приветы.
– Прости меня, моя девочка, ведь за долгие годы разлуки я от тебя совершенно отвыкла, да, и когда нам с тобой было время к друг другу привыкнуть, но вы с Ривой стали мне такими родными, что я теперь не представляю, как буду жить вдалеке без вас долгое время. Приезжай ко мне в гости девочка, хоть одна, хоть всей семьёй, мы с мужем будем вам очень рады. А, в следующем году, обязательно, постараемся с Марком приехать в Израиль, как намеривались в этот раз и, тогда уже погостим не неделю, как я собираюсь, а месяц, как мы, собственно говоря, и планировали...
С помощью внучки, Рива к этому времени перебралась в своё кресло и приняла в обильном количестве приписанные ей врачами лекарства. Фрося вдруг встретилась с нею глазами и на полуслове замолчала. В глазах у Ривы было столько печали, что от этого взгляда болезненно заныло сердце.
– Ривочка, что ты так смотришь на меня, хочешь, я завтра не поеду ни в какой Ашдод и Ашкелон, а побуду целый день с тобой, а Майечка пусть занимается своими делами.
– Нет, моя сестричка, ты и так подарила мне не забываемый сегодняшний день, я о таком счастье даже не могла мечтать. Ты, удивительная...
И Рива впервые с момента их встречи зарыдала в голос. Фрося нежно обняла названную сестричку и стала покрывать поцелуями её мокрые глаза и морщинистые щёки, и сама тут же горько расплакалась.
– Бабушки, бабушки, вы, что тут мне устроили, вы, наверное, забыли, с вами находится врач-кардиолог, разве в вашем возрасте можно позволять себе такие эмоции...
И вдруг у неё самой плечи затряслись в неудержном плаче.
