Текст книги "Фрося. Часть 7 (СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
глава 24
Всю дорогу до Москвы Фрося вела машину на низкой скорости. Скользкая дорога была не при чём, слёзы заливали глаза и ей то и дело приходилось их вытирать рукавом шубы. Жалко, безумно было жалко верную подругу Настю, с которой их нелепо развела жизнь. Хотя, почему нелепо, в любом случае, она бы уехала к Марку, просто расставание десять лет назад было бы, наверное, ещё более тягостным. Хотя вряд ли, ей тогда было не до прощаний, ведь улетала она в Штаты, находясь, в полной прострации, погружённая в трясину страшного горя, после известия о смерти любимой Анютки. Въехав в Москву, Фрося тряхнула головой и прибавила скорость, направляя автомобиль в сторону железнодорожного вокзала. Купив билет, до Постав на поезд Москва – Калининград, направилась к кассам аэрофлота – так, завтра утром она будет в Поставах, оттуда вечером выедет обратно в Москву, для подстраховки накинула себе ещё один день и взяла билет на дневной рейс до Нью-Йорка, вылетающий через трое суток. Подъехав к подъезду, где когда-то так удачно заполучили шикарную квартиру для Тани, вышла из машины и нажала на клаксон. В окне увидела мелькнувшую тень и через минутку из дома выскочил Сёмка, радостно улыбаясь:
– Бабуля, я уже тебя совсем заждался, скоро надо будет ужинать, а ты говорила об обеде.
– Сёмочка, почему ты без шапки, все мозги выморозишь.
– Бабуль, ты посмотри, какая у меня пышная шапка волос, не люблю я эти головные уборы.
– Ах, ты точно такой, как твой папа, тот тоже никогда не носил их зимой, а я вечно на него ругалась.
– Баб, расскажи мне о нём, ведь я имею право знать о подробностях жизни моего отца, пусть не всё, но хотя бы кое-что.
– Конечно, имеешь, тем более, тебе нечего его совершенно стесняться, а более того, у тебя есть много прекрасных поводов из-за чего им стоит гордиться. Мой мальчик, я не хочу вселять в твою душу полную неразбериху. Давай, подождём, пока ты появишься у меня в Штатах, и мы с тобой постепенно разберёмся в его судьбе, а попутно и в твоей.
– Бабуль ты мне не оставляешь выбора.
– Почему не оставляю?!
Фрося рассмеялась.
– Вот, выбирай, где мы будем с тобой обедать?
– А мне, по большому счёту, всё равно, мне просто хочется подольше побыть с тобой. Бабуль, мне порою кажется, что я какой-то случайный ребёнок, никому не нужный, вечно путающийся под ногами у взрослых, только гордыня моей мамочки не позволила ей сдать меня в детский дом.
От последних слов внука сердце Фроси зашлось тоскою.
– Ах, мой мальчик, твоя мама когда-то приняла самостоятельно решение родить тебя в обход пожеланию твоего отца, который предполагал рождение ребёнка отложить на парочку лет, до того момента, когда он вернётся со службы в армии.
– Так, выходит, что он не только ни знал о моём существовании, а даже не предполагал о моём зачатии?
– До определённого момента не знал...
Фрося испугалась нечаянно вылетевшей из её уст фразы и не напрасно, Парень двумя руками ухватился за рукав шубы Фроси и нервно затряс, с побледневших губ вихрем полетели слова:
– Бабуля, что это значит, он жив, скажи, он жив, где он, почему ты побледнела, не молчи, скажи?
Фрося едва смогла свернуть с основной трассы и припарковаться возле тротуара. Она упала лицом на руль, а взволнованный внук тряс её за плечо.
– Бабуля, не молчи, что ты скрываешь от меня, неужели это секрет высшей степени государственной важности?
В голосе юноши появились плаксивые нотки, он был на грани истерики. Фрося подняла голову и посмотрела на него печальными, но сухими глазами.
– Прости меня, мой мальчик, за то, что внесла в твою ранимую душу такую неисправимую смуту. Этот секрет лежит камнем на моем сердце, храню я его в себе уже больше десяти лет, но не от тебя всё скрывалось, а от твоей матери. Ты обязан поклясться мне всем святым, что есть в тебе, что ни одной душе не скажешь о том, что я тебе сейчас поведаю. Пойми, мой хороший, не должна ни в коем случае, не должна, дойти эта весть до твоей мамы, это может её убить, а меня, она точно, проклянёт на этом свете и на том, хотя моей вины нет никакой, я просто её, в своё время, пожалела, но эта жалость сегодня может вылезти мне боком.
Сёмка смотрел на бабушку непонимающим взглядом, на его пушистых чёрных ресницах повисли бисеринки слёз.
– Бабушка, миленькая, ну, скажи, скажи, какая тайна окружает моего отца, если он жив, то, где он, почему он ни разу со мной не связался? Если у него другая семья и он не хочет ничего знать о своём сыне, так, что тут секретного, таких отцов вокруг навалом. Ты, просто, скажи, где он и почему стал таким для меня чужим?
– Успокойся, мой мальчик, не рви себе сердце и пожалей моё. Я постараюсь тебе кое-что объяснить, хотя мне это будет сделать очень и очень трудно. Лучше бы мы дождались того момента, когда ты очутишься в Штатах, но я, старая дура, сама виновата, нечаянно проговорилась и теперь, не знаю, как из этого положения выбраться.
Парень откинул голову на сиденье и прикрыл глаза.
– Бабуль клянусь, всё останется в салоне этого автомобиля и в моей голове, рассказывай.
Фрося тяжело вздохнула и начала свою историю ещё с того момента, как познакомилась с его дедом в далёком сибирском посёлке. От этих воспоминаний в её душе становилось то нестерпимо жарко, то до дрожи холодно. Часто сбиваясь в своём повествовании, она всё же шаг за шагом продвигалась вперёд. Иногда ей приходилось возвращаться назад, чтобы кое-что уточнить, где-то выразить своё мнение о происходившем на тот момент в её жизни. Не первый раз она передавала свою историю жизни, но впервые ей было трудно объяснить многие аспекты своих поступков и действий. Она быстро миновала в своём рассказе детские годы его отца в Поставах, а затем, в Москве дойдя до смерти горячо любимой бабушки Клары. Фрося дрожащим голосом вспоминала, подробности, стараясь довести до внука, что они с сыном значили друг для друга вплоть до окончания им университета и отъезда в Новосибирск. Затем, с гордостью и чуть иронично поведала о боксёрской карьере своего целеустремлённого и тщеславного сына, и, как в силу его характера она внезапно прервалась. С не меньшей гордостью вещала притихшему на пассажирском сиденье внуку о блестящей научной деятельности и радужных перспективах его отца. Наконец, она дошла в своём рассказе до момента встречи её сына с Таней:
– Мальчик мой, он влюбился в твою маму настоящей пылкой любовью, на какую только может быть способен молодой человек. Мама твоя ответила ему взаимностью, они были очень красивая пара. Скажу тебе честно, я не сразу приняла их брак и на это у меня было несколько причин – мой сын брал на себя ответственность за двух чужих детей, между ними была разница в возрасте и, что греха таить, разница в образовании и развитии. Хотя мне Танюха, как человек, очень и очень нравилась. Сразу же скажу тебе, с моим мнением сын не посчитался, а более того, если бы я не проявила гибкость в этом вопросе, то у меня уже тогда был шанс потерять его расположение до конца жизни, настолько он любил твою мать. Мой Сёмочка свою любовь распространил и на детей Тани, Анжелка и Леночка звали его папой, он уделял им много внимания и проявлял заботу, девочки платили ему взаимностью. Как я тебе уже говорила раньше, научная деятельность в силу его непримиримого характера, лопнула и он выбрал этот, на мой взгляд, самый нелепый путь, какой только можно было придумать и против которого я пылко возражала. Меня, как и других он не слушал, а у твоей мамы не хватило характера ему противостоять, хотя только она могла его удержать от этого сумасшедшего поступка своей любовью, но моя невестка смотрела в рот своему мужу и ничему не противилась. Это сейчас она стала такой крутой, а раньше была очень даже домашней, спокойной, порою, я бы сказала, даже несколько слабовольной, но с неуравновешенным вздорным характерочком, от которого сама же часто страдала. После ухода в армию твоего отца, она открылась мне, что скрыла от мужа факт своей беременности и приняла твёрдое решение родить ребёнка. Признаюсь, тебе честно, я не была до конца согласна с ней, но повлиять на её решение не могла и не хотела. Не могла и не хотела ещё потому, что не знала, как к этому отнёсся бы мой сын, но спросить его и поставить в известность мы уже не успели, хотя пытались...
Дальнейшее развитие событий уже вместилось в короткий рассказ, потому что ей самой на тот момент было мало, что известно, как, впрочем, и до нынешних времён.
– Только через шесть лет я узнала, что мой сын остался жив, пройдя все семь кругов ада. Мой Сёмочка по инициативе своей героической сестры Анютки в Афганистане встретился с нею, и поведал ей свою печальную историю и, только тогда, он узнал о твоём существовании. Тебе к этому времени было почти шесть лет. Да, я взяла на себя грех и не рассказала твоей маме о том, что её муж остался в Афганистане, предпочёл смерти жизнь, что у него есть другая семья и там двое деток – мальчик и девочка...
– Бабуль, у меня, как это правильно сказать, есть ещё брат и сестра?
Сёмка задал этот вопрос поникшим бесцветным голосом.
– Нет, мой милый, у них к этому моменту уже трое деток, малышу пятый годик идёт...
– Бабуль, как я понимаю, ты поддерживаешь с моим отцом связь?
– Нет, это трудно назвать связью, мы с ним не встречались с момента его ухода в армию.
– То есть, вы не виделись шестнадцать с половиной лет? Тогда, откуда ты знаешь про третьего ребёнка?
Фрося сжала свои нервы в кулак. Нет, не будет она пока рассказывать внуку, что у неё в американском доме сейчас живёт вторая семья её сына. Это легко может сказаться на их будущей судьбе. Кто знает, как он воспримет это известие, ему и так сегодня хватило стрессов. Не будет она рвать и без того израненную душу, проникшему опять в её жизнь внуку, потому что, где гарантия, что он не примет это известие в штыки и по этой причине откажется перелететь океан, а это уже равносильно полному разрыву в их отношениях, а этого она совсем не хотела.
– Сёмочка, мне перед самым отъездом из Америки вручили от твоего отца письмо, переданное им через миссию Красного Креста еврейским организациям, с помощью которых я борюсь за его освобождение из того ада...
– Ты думаешь, что он сможет оттуда вырваться?
– Да, он в своём письме клятвенно подтвердил это.
– Бабуль, а я вот сейчас после всего, что ты мне рассказала, даже не знаю, хочу ли с ним встретиться.
В голосе юноши звучала горькая тоска и неуверенность в сказанном.
– Так, мой мальчик, наше время на сегодня почти всё вышло – забежим в гостиницу, там перекусим в кафе и пока с тобой ненадолго расстанемся. Ключи от машины передашь Алесю, поблагодари от меня моего доброго внука она меня здорово выручила, послезавтра, если захочешь, то можешь меня встретить с Калининградского поезда, через три часа я уже уезжаю в Поставы, где родился твой отец и, где прошла моя молодость.
глава 25
Вместе с другими пассажирами Фрося зашла в свой вагон и вскоре разместилась на ночлег. Ей повезло, какой-то молодой услужливый мужчина помог пожилой женщине поставить чемодан под нижнюю полку, а когда поезд тронулся, она тут же взяла бельё у проводницы, постелилась и с наслаждением вытянула уставшее тело на твёрдом ложе. Давно она так не тряслась по железной дороге, под стук колёс отдаваясь своим вечно запутанным мыслям. Было над чем подумать Фросе и на этот раз. Видно, так было уготовано богом, чтобы она нечаянно проговорилась внуку про его отца. Кто его знает, может это и к лучшему, не надо будет в будущем многое объяснять мальчику, а пока состоится их встреча внук примирится в душе с тем, что у его отца есть другая семья и, возможно, не будет принимать в штыки наличие у него неожиданно появившихся братьев и сестры. Сёмочка хороший мальчик, ласковый и добрый, только очень ранимый. Ей показалось, что пока он не дотягивает до папиного волевого характера, но может быть она ошибается, ведь всё зависит от ситуации, а где он мог при ней проявить свою волю. Чем дальше поезд уносил её от Москвы, тем больше назойливая память перемещала её к месту следования – как там её старший сын, ведь Стасик пережил страшную для него трагедию, не многим это под силу с таких высот упасть на самое дно. Хотя почему упасть и почему обязательно на самое дно? Хорошо зная своего старшенького, Фрося понимала, что добиться чего-то ещё в жизни ему вряд ли удастся. Кто бы мог подумать об этом ещё десять лет назад, что великая коммунистическая партия и такая мощная страна рухнут почти в одночасье. Так уж получилось в её жизни, что она изрядно поколесила по Советскому Союзу и даже предположить не могла, что «колос на глиняных ногах» развалится, как спичечный домик.
С грустью вспомнила друга Валеру, который в своих смелых высказываниях о чём-то таком часто говорил, но, как вэто слабо на тот момент верилось.
Даже для её мудрого Марка произошедшее в девяносто первом году в Союзе, стало откровением, но может это потому, что из Штатов всё уже виделось в другом свете. Да, она прощается с прошлым и прощается основательно, потому что здравый смысл ей неуклонно подсказывает, что в любом случае, ещё раз она сюда уже не поедет. Не надо искать особых причин, как говорится, и дураку ясно, что этот маршрут ей уже заказан из-за своего достаточно преклонного возраста, в силу того, что это уже не имеет никакого смысла, и самое главное, не осталось никакого желания совершать тяжелейший вояж в страну, где душа уже не отдыхает, а более того, мечется, как птица в тесной клетке. Поезд прибыл в Поставы в районе шести часов утра. В этот ранний час и тем более зимой, деваться было некуда, и она приняла неожиданное для себя самой решение – двинулась в сторону костёла. Морозец щипал лицо, снег скрипел под ногами, бледнели на прозрачном небе звёзды и далеко на востоке чуть занимался рассвет. Фрося с трудом открыла массивную дверь и вместе со своим чемоданом на колёсиках вошла внутрь помещения, где когда-то проводил службы дядя Алеся, добрейшей души Вальдемар. Каждый её шаг звучал громким и долгим эхом, отзывающимся под высокими сводами старого монументального здания. Фрося подошла к боковому портику и встала на колени, как становилась прежде в юные и молодые годы, много времени назад. Она сложила руки на груди, опустила голову, закрыла глаза и начала истово молиться, как будто возвращая богу долги за долгие годы полного в него неверия, за возникшие сомнения в его существовании и за порою откровенные богохульства. Фрося невольно вздрогнула, на её голову легла чья-то тяжёлая рука. Память быстро подсказала ситуацию – она ещё совсем молодая женщина в сорок четвёртом году, пришла из деревни в Поставы, после освобождения города от фашистов. Тогда она тоже зашла в костёл помолиться, а заодно встретиться с дядей пропавшего любимого человека. Фрося подняла свои заплаканные глаза – над ней стоял преклонных лет ксёндз, внешним видом очень напоминающий дядю Алеся Вальдемара. Пожилые люди встретились глазами.
– Дочь моя, мне почему-то твой лик очень знаком, но, наверное, мы с тобой встречались очень давно.
– Святой отец, я тоже вас узнала, вы сменили вскоре после войны в этом костёле ксёндза Вальдемара, в домике у которого я проживала три года на территории этого храма.
– Господь великий, ведь сколько уже прошло с тех пор лет.
– Больше пятидесяти, святой отец.
– Что привело тебя сюда, дочь моя, почему ты появилась в нашем храме через столько долгих лет?
– Господь, наверное, всё же господь! Святой отец, я хочу исповедаться.
И Фрося приложила к своим губам старческую руку ксёндза.
– Не смею отказать душе, желающей облегчения от тяжести вольных и невольных грехов. Пойдём в исповедальню, дочь моя, хорошо, что сегодня будний день и утренняя служба не намечена, у тебя, скорей всего, есть в чём исповедаться, а у меня, с веления господа, найдётся терпение тебя выслушать.
Фрося два часа отстояла на коленях, шаг за шагом описывая свою не лёгкую, полную приключений и грехов жизнь. В конце её исповеди, больше похожей на интересный рассказ, старый ксёндз вздохнул.
– Господь велик, ему решать, что перевешивает в тебе грехи или добродетель, того и другого в твоей сложной жизни было предостаточно. Я своею волею и молитвою к богу, отпускаю тебе твои грехи, аминь.
Аминь.
Шёпотом отозвалась Фрося.
– Вставай, дочь моя, с колен, негоже в твоём возрасте столько времени проводить на холодном камне, я свято верю, господь услышал твои молитвы.
Фрося с трудом поднялась с колен, всё тело занемело, её била от холода и волнения мелкая дрожь, но она чувствовала себя осветлённой, ей была эта исповедь необходима. Она вновь преклонила колени перед ксёндзом и благоговейно поцеловала ему руку.
– Спасибо, святой отец, что терпеливо выслушал рабу божью Ефросинью.
– Аминь, дочь моя, аминь
Фрося купила несколько свечей и медленно зажгла их по одной, мысленно упоминая имя и неважно, какого вероисповедания был ушедший из этой жизни дорогой её душе человек. Никто и никогда не сможет её переубедить, она в это верила свято, что все люди равны перед единым богом. Последние три свечи она зажгла за живых – Настенька, даруй тебе господь, как можно меньше мучений на смертном одре. Марк, не покидай меня ещё долгие годы, даруй ему господь здоровье. Сёмочка, мой милый Сёмочка, вернись ко мне любящим сыном, вернись не с чёрствой душой и окаменевшим сердцем, ты ещё очень многим нужен, даруй ему господь свои милости, он уже столько настрадался в этой жизни.
Она всунула в щель для пожертвований храму несколько сотенных долларовых бумажек и вышла из костёла. Пока она находилась в божьем доме время продвинулось к полудню. Был прекрасный зимний день с лёгким морозом и ярким солнцем, под которым сверкал в чистых сугробах выпавший ночью свежий снег. Фрося дошла до бывшего универмага, где и сегодня был торговый центр, легко нашла водителя, который согласился свозить её на кладбище и там подождать, а потом доставить к дому сына. Купила два скромных букета и отправилась отдать дань могилам прежде горячо любимых людей. Она не стала долго задерживаться ни у могилы Вальдемара, ни у Семёна, возложила цветы, постояла по две минуточки у каждой и побрела к ожидающей её машине. Фрося внезапно почувствовала, как на неё свалилась жуткая усталость. Нет, в её годы, такие нагрузки уже не подъёмные, а она всё хорохорится, надо спокойненько уже отдыхать на Карибах и наслаждаться жизнью рядом с Марком. Не доезжая одного дома до ворот к избе сына, вдруг заметила женщину, отгребающую деревянной лопатой снег от калитки и к своей радости узнала в ней свою давнишнюю подружку Олю. Фрося вскрикнула и тут же попросила водителя остановить возле старой знакомой. Она бессознательно рассчиталась и, на автомате взяв визитку таксиста, вышла наружу.
– Оленька! Здравствуй, подруженька!
Старая подруга перестала грести снег, оперлась на черенок, приложила одну руку козырьком ко лбу и вгляделась в окликнувшую её женщину.
– Фро-сень-кааа!
И отбросив лопату в сторону, кинулась в объятия той, с которой в трудные послевоенные годы вместе вылезали из бедности.
Молодые женщины тогда, на протяжении многих лет, не считаясь с личным временем и трудозатратами, всегда подставляли друг дружке свои не хрупкие дружеские плечи. Неожиданная встреча вернула обеих пожилых женщин в их хоть и трудную, но интересную молодость.
глава 26
После бурных объятий, криков радости и поцелуев женщины отстранились. Они осмотрели друг друга изучающим взглядом сверху до низу и обратно.
– Фросенька, я ведь уже не чаяла тебя увидеть, хотя очень часто вспоминаю и раньше при разговорах с Нинкой всегда спрашивала о тебе.
– Оленька, наверное, я большая свинья, но ты меня очень строго не осуждай, жизнь так крутила, что забывала порой даже про своих детей и внуков. Я не хочу и не буду оправдываться, но, честное слово, никогда не забуду всё то, хорошее, что нас связывало в молодости.
– Брось Фрося, брось, что тебе со мной якшаться, вон ты какая важная дама, а что я, обыкновенная забитая поселковая баба...
– Оля, не смеши, тоже, нашла важную даму, как была, так и есть Фроська из Курячичей, торговка из Постав, просто оказалась в своё время попроворней некоторых других.
– Вот-вот, ты всегда была проворной, правильное слово подобрала и сейчас выглядишь словно из другой страны приехала – одета шикарно и лицо, вон, какое ухоженное.
– Так я же и приехала из другой страны, разве тебе Нинка не рассказывала?
– Да, я почитай десять лет с ней не общаюсь, мы же было разругались в пух и прах, а потом к ней вернулся её партийный бог, твой старшенький, мы с тех пор и не разговариваем. Может зайдёшь на полчасика, погреешься и поболтаешь по старой памяти со мной, с той которая всегда к тебе в рот смотрела ведь, благодаря твоей сноровке, моя добрая и хозяйственная соседка, я в своё время из нужды вырвалась.
– Пожалуй, на полчасика зайду.
Зная словоохотливость старой подруги, Фрося решила, что будет совсем не плохо из словесного потока Оли выловить нужную для себя информацию. Зайдя, Фрося оглядела хату, мало изменившуюся с тех давних пор, когда из-за вечной занятости матери в ней часто пропадал малый Сёмка игравшийся с детьми соседки.
– Оленька, как твой муж и дети, ты, наверное, давно уже бабушка?
– Дети выросли и давно уже разъехались кто куда, внуков постоянно на лето подкидывают, грех обижаться, а муженёк мой квасит по-чёрному, с утра уже куда-то подался керосинить с мужиками, я на него уже махнула рукой, дома не только водки, одеколон не могу держать, всё пьёт скотина, что горит.
– А обуздать не пробовала?
– Какой там, с похмелья может и порешить, а пьяненький добренький и храпит себе пока не протрезвеет.
– Слава богу, меня судьба миловала от подобной напасти, ни один из моих мужиков и сыновей не были пристрастны к этому пагубному зелью.
– Ай, не скажи, ты, что думаешь, я не помню твоего первого муженька, ведь год наблюдала за этим пьяным уродом, перед тем, как ты вместо него поселилась у меня по соседству.
Оля подбоченилась.
– Ты, вон скоро встретишься со своим старшеньким сыночком, который в Кремле сиживал, и увидишь, во что он превратился, а то, все у неё беленькие и пушистые... бог её миловал от этой напасти...
Фрося видела по выражению лица Оли, что она уже жалеет о своих высказанных в запале словах, хотя, что сказать, во многом они справедливые. После возвращения Степана из лагерей, он действительно пил по-чёрному, а кто бы не запил от той жуткой несправедливости и страданий, что выпали на его долю. В конце концов, он ведь остепенился, хотя это уже не её история. А вот намёки о Стасе больно ранили душу матери. После последних слов бывшей задушевной подруги у Фроси заныло сердце. Хотя она чего-то подобного ожидала, но всё равно, это сообщение было крайне неприятным.
– Пойду я Оленька, ведь мне сегодня надо в обратную дорогу ехать, посмотрю на то безобразие, о котором ты мне так сердечно поведала.
– Фросенька, ты чего, обиделась? Не серчай на меня, я же не со зла, думаешь, не понятно, сидел так высоко, а потом, бац, и на нашу грешную земельку, где сплошной навоз и дерьмо, далеко не все могут, как ты, из этой проклятой житухи выкарабкаться.
Оля примирительно обняла Фросю.
– У тебя всегда было полно от меня секретов, о многом мне приходилось только догадываться, а ведь жили почти одной семьёй. Знаю, знаю, ты всегда считала меня болтухой, а ты была сплошная тайна. Думаешь, я тебе поверила, что ты за свою кособокую хатёнку в деревне выручила столько денег, что всю свою избу забила добром, но я нисколько не завидовала, ведь и мне перепало немало. Ой, что-то я совсем разболталась, большой тебе интерес выслушивать то, что было при царе Горохе, лучше расскажи, хотя бы в нескольких словах, где и как поживаешь, как твои детки, они же у тебя все вышли в большие люди, даже наш Стасичек Горбачёвым ручки пожимал.
Фрося понимала, что будет крайне несправедливо и не учтиво пропустить мимо ушей каскад вопросов Оли, ведь она действительно всегда была очень доброжелательно настроена к её семье, а в судьбе Стаса проявила живое участие, год опекая пятнадцатилетнего хлопца, когда она моталась в Сибирь.
– Живу я Оленька, в Америке душа в душу с очень хорошим мужчиной, далеко не бедствуем, он меня любит и уважает. У всех моих детей жизнь по-разному сложилась, долго рассказывать, у меня полно внуков, даже есть правнуки, а Анютка моя погибла.
Глаза у Оли широко раскрылись от последнего сообщения Фроси, но та не стала развивать тему.
– Прощай подружка, молодость не вернёшь, но, честное слово, я очень рада была с тобой встретиться, прощай.
Фрося расцеловала дряблые щёки Оли и, не ожидая её охов и вздохов, закрыла за собой входную дверь.
Подойдя к некогда родному дому, она с трудом отворила калитку, чтобы протиснуться с чемоданом во двор. На цепи заливался яростным лаем матёрый пёс. Опасливо прикинув расстояние от собаки до крыльца, Фрося боком поднялась на три ступеньки, но не успела постучать, дверь перед ней сама широко распахнулась, на пороге стояла её старшая невестка.
– Мама, какая неожиданность, я уже не думала, что когда-нибудь вас увижу. А, что это вы, минуя близких, к соседке наведались, небось выведать хотели побольше про свою родню?
Фрося улыбнулась.
– А ты, чего, у окна дежуришь с утра до вечера, больше нечем заняться?
– А Вы, не ехидничайте, лучше скажите, каким ветром Вас к нам закинуло?
– Нина, ты из любопытства или от своей сердечности интересуешься? Хотя, я даже не уверена, что найдётся какой-нибудь человек, который сообщит вам о моей смерти, сами вы к моей особе давно уже потеряли интерес.
– А, как, где и у кого интересоваться, вы же в Америке.
От слова Америка, Нина даже закатила глаза.
– Может в хату впустишь или так и будешь держать меня на пороге?
– Ой, что это я, конечно, заходите.
Фрося зашла в свою бывшую избу и огляделась. Кроме того, что из всех углов веяло не ухоженностью, всё здесь было чужим, начиная от запахов кончая обстановкой.
– А Стас где, неужто на работе?
– Мне на него наплевать, как и на его работу, он в моей хате больше не появляется, ему место в собачьей будке.
– Нина, что это ты так разошлась, я же с тобой по-человечески разговариваю?
– Вы о нём по-прежнему очень высокого мнения, а он превратился в дерьмо. Ни на какой работе, парторгов нынче нет. Вот, подрядился по ночам дежурить на плем.станции, ведь на пенсию ему только в мае.
– Сторожем что ли?
– Нет, быком-производителем. Смеётесь что ли, с него толку теперь, во всех отношениях, как с козла молока.
– Нина, мне не досуг слушать твои язвительные слова, ты не больно радовала мою душу, когда была мужней подстилкой, а теперь тем более, вообще на своего пса на цепи похожа стала.
– А какого хрена вы, меня тут с собакой сравниваете, я что ли к вам в хату заявилась, уметайтесь отсюда туда, откуда пришли.
И вытолкнув растерянную Фросю с чемоданом за порог, с размаху захлопнула за гостьей дверь. Фрося спустилась со ступенек крыльца – вот так встреча, вот тебе и овечка – не дай бог, свинье власть, а бабе рога, а тут, похоже, и то, и другое. Она оглядела заснеженный двор, поленницы дров возле сарая, будку с собакой и увидела следы возле бывшей кузницы и почему-то догадалась, что именно там она сможет встретиться со своим старшим сыном. Утопая в снегу вдоль забора, чтобы не попасться на зубы злому псу, протиснулась к входу в кузницу, громко постучала и услышала голос сына:
– Нинка, какого хрена стучишь, знаешь ведь, что не заперто, а баб уже давно не вожу сюда...
Фрося не стала дальше слушать гнусные слова старшего сына, а толкнула дверь и очутилась в бывшем жилище ксёндза Вальдемара. В нос шибануло вонью не свежей одежды, пота, окурков, остатками вчерашней еды и ещё чёрт знает, чем. Под замусоленным ватным одеялом без пододеяльника лежал, закинув руки за голову, Стас – бывший ответственный работник республиканского парт. аппарата. Глаза матери и сына встретились.
– Что мать уставилась, не узнаёшь?
– К несчастью узнаю. Может примешь сидячее положение и поговоришь с матерью, которую уже не видел тысячу лет и, возможно, встречаешься с ней в последний раз?
– Отвернись, дай мне одеться, я ведь не на гулянке был, дежурил ночью, сторожа нонче в почёте.
Фрося разглядев колченогий стул, села на него и отвернулась. Боже мой, куда она попала и зачем, ведь намного лучше ей жилось в неведение. Как это получилось так, что она воспитала четверых детей, а на старости лет осталась одна, если бы не Марк, то в пору было бы подумать о доме престарелых, как это сделала Рива.
– Ну, здравствуй мать, какими судьбами тебя на Родину принесло, ностальгия заела или вспомнила о своём некогда покинутом добре?
Стас противненько захмыкал. Фрося обернулась – перед ней сидел на диване старший сын с обрюзгшим лицом, из щёлочек на неё смотрели с красными прожилками глаза, на голове остались только редкие пряди серо-пегих волос. Одет он был в ватные штаны и растянувшемся на толстом животе некогда пушистом свитере, на ногах плотно сидели растоптанные валенки.
– Здравствуй, Стасик! О такой встрече даже мечтать не могла, ты во что превратился, ведь тебе ещё шестидесяти нет, руки золотые, здоровьем бог не обидел, а ты...
– А я... а я матушка, пьянь, рвань и дрянь. Нинка и та, с милицией меня из дому выкурила.
– Из своего дому?
– Был мой и вышел, в своё время переписал избу на неё, ведь хотел получить в Минске собственное жильё, а мне выделили ведомственное, ведь имел уже собственность. Надо было эту хату продать и всё было бы в порядке, так не захотел эту суку в столицу перевозить. Ах, что уже об этом, жизнь моя подходит к финишу. Скоро выйду на пенсию, мне сказали, что будет она ладненькой. Со сторожей уйду, отсужу у Нинки пол дома, а может и притрёмся друг к другу, она, как увидит мою пенсию, так и подобреет, у неё же вовсе никакой нет, всю жизнь за моим хребтом жила. Ну, что, матушка, давай по стаканчику за встречу накатим, у меня сегодня свободная ночь от дежурства.
– Стас, твоей матушке уже девятый десяток пошёл, недавно она микроинфаркт пережила, ночь ехала в поезде, а от радужных встреч на десятом небе от счастья. Спросил бы лучше, как я поживаю, как твои братья и их семьи...
Стас перебил диким хохотом:
– Издеваешься, на кой хрен я им, и они мне сдались? Если бы ты сейчас не заявилась, то про тебя и не вспомнил до гробовой доски.
– Такой плохой я для тебя была?
– А я не сказал, что ты была плохой, есть, что хорошее о тебе вспомнить. Так и я не был особо плохим для своих детей, всё, что от меня зависело им давал, можно сказать, в люди вывел, ну, и что...
– Ну, и что, где они Стасик?
