Текст книги "Фрося. Часть 7 (СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 10
Действительно, тяжесть в ушах вскоре отступила, и Фрося с интересом стала смотреть в окно автомобиля, а там было на что посмотреть.
Районы старых домов сменялись современными постройками, величественное соседствовало с обыденным, но больше всего поражало огромное количество людей на улицах, среди которых выделялись колоритным видом религиозные евреи в своих одеяниях, похожие на пингвинов, с развевающимися на ветру пейсами, в меховых шапках и кипах, в лапсердаках и белых гольфах.
Фрося невольно улыбнулась:
– Майя, а тебе не кажется, что это похоже на театр, особенно когда рядом с этими смешными людьми в большом количестве идут по городу девушки и ребята с оружием?
– Бабушка, я к этому театру уже так привыкла, что не вижу ничего странного. Это для туриста в диковинку.
Их машина проехала мимо двухэтажных вилл и въехала в ворота, за которыми, утопая в густой зелени, уютно расположилось аккуратное здание в три этажа. Возле него под деревьями стояли беседочки и скамейки, освещённые яркими фонарями.
– Бабушка, вот мы и приехали к Риве. Уже пошёл третий год, как она находится здесь. Ты только не подумай, что мы её сюда определили насильно. Это была её добрая воля переехать на жительство в дом престарелых. Она сама внесла из своих средств довольно крупную сумму на содержание в этом заведении. Я была очень даже против этого волевого решения, ведь можно было заказать ей сиделку на двадцать четыре часа, но она была неуклонна в своём желании.
– А знаешь, девочка, я бы тоже не хотела стать обузой для своих близких. Возможно, в будущем воспользуюсь этим примером Ривы.
– Бабушка Фрося, разве тебя можно сравнить с бабушкой Ривой, сколько себя помню, она всегда была очень слабенькой и болезненной.
– Ничего в этом нет странного, ведь ей столько пришлось перенести в её многострадальной жизни. Из писем Анютки я знаю, что Рива тебя вырастила, если не с пелёнок, так с того момента, как ты приехала в Израиль, и при этом окружила такой любовью и заботой, которая другим и не снилась.
– Бабушка, неужели ты думаешь, что я ничего этого не ценю? Для меня Рива и Майкл после мамы всегда были самыми дорогими людьми.
Они, переговариваясь, прошли через холл с диванами и креслами и на лифте поднялись на второй этаж. Сердце Фроси отчаянно колотилось в груди – вот сейчас она увидит женщину, из рук которой почти шестьдесят лет назад приняла свёрток с двухмесячной еврейской девочкой. Неожиданно став приёмной матерью, Фрося, по всей видимости, спасла тогда ребёнка от неминуемой смерти в том страшном гетто, в котором пришлось провести три года Риве. Она не только воспитала свою милую Анютку, но и вернула уже взрослую дочь, в силу сложившихся обстоятельств, под надёжное крыло настоящей матери.
В комнату к этой душевной, необычайно сложной судьбы женщине Фрося в данный момент заходила вместе с их общей внучкой Майечкой.
Нет, они с Ривой никогда не делили и не оспаривали друг у друга Анютку – это была их общая судьба, любовь и боль.
В просторном помещении никого не было. Фрося растерянно осмотрела стоящие здесь кровать, шкаф, холодильник и висевший на стене телевизор. Майя, о чём-то догадавшись, решительно вышла на балкон. Крайне взволнованная гостья последовала за ней.
Глазам Фроси предстала печальная картина, вызвавшая в ней невольные слёзы. В инвалидном кресле сидела старая больная Рива. Майя подошла к ней и, склонившись, нежно покрыла лицо и волосы любимой бабушки поцелуями. Наконец девушка выпрямилась и, чуть отстранившись, затуманенным от слёз взором взволнованно наблюдала, как после долгих лет ожидания встретились две несчастные матери, пережившие нелепую гибель своей общей единственной дочери.
Фрося с жалостью и любовью разглядывала худое, сморщенное и слегка перекошенное лицо Ривы, и по щекам её текли и текли слёзы. Рива первая пришла в себя и тихим надтреснутым голосом выдавила:
– Здравствуй, Фросенька, я тебя столько лет ждала, столько раз проигрывала ситуацию, когда встану перед тобой на колени и возблагодарю тебя за твою святую душу...
Фрося сама опустилась на колени перед коляской больной женщины и начала целовать сморщенные старческие руки, первыми принявшие когда-то в тяжелейших родах её старшего сына.
– Не плачь, Фросенька, как всё же несправедливо, ведь это я должна стоять перед тобой на коленях, но уже, к сожалению, не могу этого сделать...
– Ривочка, мы потеряли нашу доченьку, мы её не сберегли. Я часто корю себя за смерть Анютки, ведь ради меня, ради моего сына она поехала в этот проклятый Афганистан.
– Не укоряй себя, Фросенька, ты нисколько не виновата в её смерти, она по-другому не могла поступить, ты и только ты воспитала в ней такое же доброе, как у тебя самой, отзывчивое сердце. Разве ты думала об опасности, когда принимала из моих рук еврейскую девочку, за спасение которой тебе, в случае обнаружения, грозила неминуемая смерть. Так, видно, было угодно Богу или ещё кому-то, кто устраивает нашу судьбу.
Фросенька, ты подарила ей целых пятьдесят лет жизни, в которой она познала всё, что может познать нормальный человек, – радости и печали, родительские нежные чувства, уважение и любовь близких, друзей и коллег. У неё была замечательная профессия и увлекательная работа... – ай, что там говорить, наша девочка прошла по земле короткий для нас, но яркий для окружающих путь.
Она, в свою очередь, оставила свой неизгладимый след на земле, подарив мне мою несравненную Майечку... – Рива ласково взглянула на внучку.
– Бабушка, ну, зачем ты так говоришь, у тебя ведь есть ещё Меир и Эфраим, а кроме них ещё трое правнуков.
– Полно, моя ненаглядная девочка, полно, я знаю, что ты выросла душевным и скромным человеком, но думаю, что Фросенька меня понимает, ты единственная, кто стал отдушиной для моего сердца на старости лет, а остальные просто мои сын, внуки и правнуки...
Фрося поднялась с колен и обняла покрасневшую от смущения молодую женщину:
– Рива права на сто процентов, я так сожалею, что у меня сейчас нет рядом такой славной девочки, как ты, но у меня есть мой муж, ставший мне на старости лет настоящим сердечным и надёжным другом.
Майя принесла для американской бабушки низкую табуреточку, и та уселась возле ног Ривы. Дрожащей рукой она нежно гладила по волосам свою сестричку – именно так она называла всегда Фросю в письмах.
– Фросенька, Фросенька, наконец-то я тебя дождалась, теперь можно и умирать спокойно...
– Ривочка, ну зачем ты рвёшь моё сердце, я сейчас опять расплачусь, а нам с тобой так переживать уже очень вредно.
– Не надо, моя сестричка, плакать. Главное, мы встретились... Дорогие мне люди Майкл и Ханна ушли от меня, остальным я уже обуза, а самая большая обуза я уже себе.
– Ривочка, но ты ведь тут окружена всем необходимым для пожилого человека, находишься под постоянным медицинским наблюдением, а природа вокруг какая!
– Ах, Фросенька, мне здесь было бы хорошо, если бы я чувствовала себя более-менее сносно. Я могла бы спокойно читать книги, смотреть телевизор, любоваться природой, хотя бы во дворе этого удобного для меня заведения, и встречать с радостью хоть изредка посетителей, но я разваливаюсь, и процесс этот не остановить...
Фрося оглянулась на Майечку. Та, отвернувшись от них и закрыв лицо руками, тихо плакала. Об этом было нетрудно догадаться, плечи у молодой женщины тряслись в несдержанном плаче от горьких слов любимой бабушки.
Фрося поднесла трясущуюся руку больной женщины к своим губам:
– Ривочка, прости меня за то, что не смогла раньше приехать к вам, когда ещё была рядом с тобой наша доченька. Боже мой, какая бы могла быть радостная встреча, а теперь нам остаются только горькие воспоминания.
Ривочка, я не ищу себе оправданий, но ты ведь знаешь, сколько всего валилось за эти годы на мою неприкаянную голову.
– Фросенька, ни к чему эти твои извинения и оправдания, мы же всегда с тобой в первую очередь думали о наших детях. А почему с тобой не приехал твой муж, он по телефону произвёл на меня очень благоприятное впечатление.
Фросе самой не хотелось продолжать скользкую тему. Всё, что касалось её детей и внуков, вызывало в ней душевную горечь. Новый участливый вопрос, невнятно произнесённый женщиной, разбитой инсультом, обрадовал возможностью увести разговор в другом направлении. Она стала с увлечением рассказывать Риве о своём муже, как они с ним проводят время и, вдруг вспомнив, перешла в рассказе на последние события, связанные с появлением в их доме Зары и её детей
Майя присела на стул поближе к Риве, и они обе с широко раскрытыми глазами смотрели на увлечённую рассказчицу, с удивлением качая головами и цокая языками. По ним было хорошо видно, что повествование Фроси производит на них ошеломляющее впечатление. Наконец Майя не выдержала:
– Бабушка Фрося, какая ты всё-таки необыкновенная и волевая женщина, мне мама очень много о тебе рассказывала, я и тогда восхищалась тобой, а теперь ещё больше. Как я хочу быть хоть немножко похожей на тебя.
– Девочка моя, ну чему тут восхищаться, ведь это мой Марк закрутил всю эту карусель с Зарой и её детьми.
– Он закрутил эту карусель, как ты говоришь, ради тебя и зная тебя, но набраться мужества и принять в свои объятия совершенно чужого человека, с совершенно чужой религией и обычаями, совершенно не зная, как дальше сложится судьба, – далеко не каждому под силу, а ты смогла сломить себя и решительно вмешаться в судьбу второй семьи твоего младшего сына. Нет, ты мне не говори, на это способен только настоящий герой.
Разве я не права, скажи, бабушка Рива?
– Да, моя детка, но ты учти, ведь это делает Фрося, которая, рискуя своей жизнью, не задумываясь, приняла из моих рук двухмесячную девочку, имея такого же своего малыша, находясь в непосредственной близости с озверевшими фашистами и полицаями.
– Бабушка Фрося, за эти три дня, что мы будем с тобой вместе, пообещай, что расскажешь мне всё-всё о своей жизни, а я перескажу какому-нибудь писателю, и он напишет про тебя интереснейшую книгу, правда.
Она поглядела на Риву, ища одобрения.
– Правда, Майечка, правда, но вначале ты должна сводить бабушку Фросю в Яд ва-Шем, ведь там вписано её имя среди прекрасных людей, которые спасали во время войны евреев.
– Фросенька не удивляйся, что там твоё имя вписано, ведь мы с нашей доченькой в своё время расстарались это сделать. Имена и поступки таких людей, как ты, должны остаться в памяти на долгие поколения.
До Фроси мало доходил смысл сказанного Ривой, ей об этом и Анютка что-то писала, но она сама никогда не видела в своём поступке геройства. Ну как люди не понимают, что в тот момент она вообще ни о чём не думала, тем более о том, что спасает еврейскую девочку от неминуемой смерти, рискуя собственной жизнью. Она просто инстинктивно спасала жизнь ребёночку, потому что хотела, наверное, отплатить добром хорошим людям, свято выполнившим свой врачебный долг.
Голос Ривы вернул её к действительности.
– Майя, детка моя, я очень устала и думаю, что Фросенька тоже, ведь она после тяжелейшей дороги, а завтра вам надо обязательно побывать во стольких местах.
– Да, Ривочка, я сегодня очень устала, но завтра хочу посетить только могилку своей Анютки, а потом до самого вечера буду находиться рядом с тобой.
– Ах, Фросенька... – и слёзы впервые за этот вечер потекли ручейками из глаз по морщинистым щекам раздавленной жизнью и болезнями пожилой женщины.
Глава 11
Выйдя с внучкой от Ривы на улицу, Фрося вдохнула полной грудью насыщенный лёгким морозцем горный воздух святого города и, захлебнувшись от налетевшего порывистого ветра, ощутила, как по её телу пробежал озноб.
– Майечка, как зябко, у нас в Майами такой холодрыги вообще не бывает, а говорили, что в Израиле погода похожа на нашу.
– Что ты хочешь, бабушка, зима в Иерусалиме всегда холодная, особенно ночи, мы же находимся на горах, а днём завтра обещают тепло. Хорошо, что ещё дождя нет, а то, бывает, как зарядит с громом и молнией, даже снег иногда выпадает, но ты не волнуйся, у меня в доме мы согреемся, есть кондиционер и обогреватели.
Они ехали по вечернему Иерусалиму. Город утопал в огнях, бегущих то в гору, то резко спускающихся вниз, но Фрося на этот раз не смотрела в окно, а, повернувшись вполоборота, внимательно разглядывала вновь обретённую через тридцать лет внучку. Фигурой она полностью пошла в маму – молодая женщина была худенькой и стройной, но в лице больше было от отца, и она вспомнила Мишу Шульмана.
– Майя, а со своим папой ты поддерживаешь какую-нибудь связь?
– Ах, бабушка, ведь, оказывается, тебе ничего о нём не известно. Он два года назад вернулся в Израиль. Рита не захотела его принять, и он какое-то время жил у меня. Я знаю, что ты с ним когда-то была хорошо знакома, и, наверное, помнишь, какой у него тяжёлый характер. Они с моим Мики очень не ладили, и я для папы сняла небольшую квартиру.
– А чем он сейчас в Израиле занимается?
– Ай, бабушка, он ведь уже пенсионного возраста, средств на жизнь у него катастрофически не хватает, а мой муж запретил мне давать ему денег, говорит, хватит того, что мы ему оплачиваем съёмное жильё.
– Миша живёт в Иерусалиме?
– Да, и рядом с нами, он подрабатывает грузчиком в овощной лавке.
– Понятно, а Рита далеко от тебя живёт? Хотелось бы с ней встретиться.
– Бабушка у нас в Израиле всё здесь близко, она живёт в Ашдоде, есть такой довольно крупный город, за час от Иерусалима точно доедем.
– А Ашкелон тоже недалеко?
– Да, он рядом с Ашдодом, а, кто у тебя там?
– В этом городе живёт мой старинный друг, если только он к этому времени не ушёл в мир иной. Ты, наверное, не помнишь Ицека, жившего, как и вы, в Вильнюсе, мы были очень хорошими друзьями, но он на несколько лет старше меня.
– Бабушка, я три дня буду полностью в твоём распоряжении, поэтому мы можем посетить всех, кого ты посчитаешь нужным.
– Майя, расскажи мне о своём муже и детях, я не удосужилась даже купить им подарки.
– Ах, бабушка, у них всего достаточно, мой муж балует мальчишек не в меру. Рону, старшему моему, девять лет, а младшему Лиору – шесть.
– А чем твой муж занимается, он тоже врач?
Внучка засмеялась:
– Нет, хватит нам уже врачей, он работает инженером в электрической компании.
Пока они так разговаривали, подъехали к воротам, за которыми виднелась белостенная вилла, купленная когда-то Майклом и Ривой, и куда прибыла на постоянное место жительства в Израиль её Анютка.
Фрося к концу дня почувствовала себя ужасно уставшей. Тяжёлый перелёт, волнительные встречи с малознакомыми и новыми для неё людьми и, безусловно, возраст не могли не сказаться на её самочувствии. Но, когда они переступили порог дома, в который много лет назад приехала из Советского Союза Анютка, и где она прожила первые годы в Израиле, к Фросе подступила новая волна ощущений, взбодривших её, несмотря на поздний час и усталость.
Зайдя в дом и пройдя вглубь хорошо протопленного салона, Фрося встретилась с тремя парами чёрных любопытных глаз. Мальчишки очень мало походили на мать, это были папины копии.
Мики, муж Майи, стремительно поднялся из кресла и пошёл навстречу гостье, протянув две руки для рукопожатия.
Мужчина очень плохо говорил на английском, но в его обаятельной и доброжелательной улыбке светилась искренняя сердечность.
Фрося вручила мальчикам по стодолларовой купюре в качестве подарка и удалилась в туалет, но, когда вернулась, невольно растерялась – все члены семьи, казалось бы, не слушая друг друга, перебивая и выкрикивая, тараторили на языке, на котором она не понимала ни единого слова.
Наконец Майя оглянулась и, увидев Фросю, улыбнулась бабушке:
– Ой, прости, у нас тут семейные разборки. Представляешь, детям уже давно пора в постель, а они ещё не ужинали, ждали мамочку, когда она им, беспомощным, под нос еду подсунет. Папочка называется, он им бы всё позволил, лишь бы они не мешали ему смотреть свой паршивый футбол.
Муж, смеясь, обнял рассерженную жену и подставил губы, они поцеловались, – мир был установлен.
После лёгкого ужина, отлично понимая, насколько Фрося устала за сегодня, Майя отвела бабушке спальню, где раньше, скорей всего, ночевали Рива с Майклом. Было хорошо видно, что после того, как хозяйка перебралась в дом престарелых, в комнате постарались ничего не трогать.
Здесь во всём царила атмосфера прошлых лет. Особо подчёркивали этот факт развешанные по стенам фотографии в рамках, из которых Фрося сразу же для себя выделила те, которые она когда-то присылала Риве ещё из Постав. Анютка была всюду, она улыбалась с фотографий одна и вместе с братьями, с Фросей и с раввином Пинхасом, с маленькой Майечкой и даже с Михаилом Шульманом... – её доченька смотрела на неё со всех стен, постепенно взрослея и отдаляясь от неё, потому что на других фотографиях она уже была в компании Ривы, мало– и совершенно незнакомых людей.
Фрося медленно перебиралась взглядом от одной фотографии к другой и мыслями уходила в далёкое прошлое, где она была молодой женщиной, не знающей усталости и хандры, где подрастали и обретали взрослый вид и характер её дети.
Вот она уже разменяла девятый десяток, а кажется, что ещё совсем недавно молодые врачи Меир и Рива самоотверженно бились над ней, чтобы сохранить при родах жизнь матери и ребёнку.
Фрося вздохнула, ей было тогда всего двадцать лет. Неожиданно ей вспомнилось, как она пришла в сознание после недели беспамятства и увидела рядом с собой беременную на восьмом месяце женщину с бледным лицом и с красными от усталости и недосыпания глазами, которая все эти дни, пока она была без сознания, почти не отходила от неё, смачивая страдалице пересохшие губы. Всю неделю Рива заботливо ухаживала за ней: насильно кормила, перестилала постель и подносила к Фросиной груди новорожденного мальчика.
Фрося стряхнула с себя наваждение и оглянулась. С одной стороны кровати вдруг заметила на тумбочке маленький портрет в изящной инкрустированной рамке. На нём была изображена Анечка уже в зрелом возрасте. Скорей всего, это была её последняя фотография.
Фрося прижала к губам фотку и покрыла поцелуями. Наверное, так делала Рива каждый день, отходя ко сну, пока не перебралась в своё нынешнее жилище. Невольно подумалось – а почему она не забрала портретик в дом престарелых? И тут же сама себе ответила: Рива велела внучке поставить портрет их дочери здесь для неё.
Утром проснувшись, Фрося почувствовала, что совершенно за ночь не отдохнула. Ныло тело, в глазах было такое ощущение, что будто туда песку насыпали. Нет, так не годится, надо брать себя в руки. Хорошо, что на сегодня никаких особых мероприятий ими не было намечено, – вначале они съездят с Майей на кладбище к Анютке, а оттуда поедут в дом престарелых к Риве. Фрося для себя уже твёрдо решила, что они с Ривой отпустят внучку по своим делам, а сами проведут целый день в компании друг друга.
Анютка была похоронена на Масличной горе, где обычно провожают в последний путь всех израильских знаменитостей. Внучка сразу же обратила на это бабушкино внимание, но та отмахнулась:
– Прости меня, моя девочка, но я сюда пришла не в музей и не на экскурсию, пусть будет пухом для них всех земля, но я хочу навестить только свою доченьку...
Они медленно поднимались в крутую гору по хорошо асфальтированной дорожке. Вокруг царила невероятная тишина, только слышно было, как на окраине кладбища на высоких деревьях каркали неугомонные вороны.
Фрося в сопровождении внучки подошла к памятнику, больше похожему на обелиск. На нём были выбиты буквы на двух языках – иврите и английском – и такие горькие понятные цифры – дата рождения и смерти. Фрося ничего не могла понять из написанного, её английского для этого было не достаточно.
Майя быстро перевела бабушке: "Здесь покоится Ханна Нехемиа, которой Господь и праведница мира даровали пятьдесят лет интересной, направленной на благо людей жизни".
Побледневшая Фрося стояла, окаменев, глядя на белый мрамор, прижимая к груди охапку бардовых роз, любимых цветов дочери...
– Бабушка...
От резко прозвучавшего в тишине голоса внучки она вздрогнула, и на белую плиту могилы посыпались из её рук кровавыми пятнами цветы. Майя осторожно, чтобы не потревожить тихую скорбь дорогого ей человека, обошла Фросю, открыла с задней стороны памятника маленькую решётчатую железную дверцу и подала ей новую свечу и зажигалку:
– Бабушка, прости, что мешаю тебе поздороваться и пообщаться без свидетелей с дочерью. Пожалуйста, поставь тут свечу и подожги, у нас так положено...
Руки у Фроси дрожали, порывистый ветер раз за разом гасил слабенькое пламя зажигалки. Майя также прикрыла своими ладонями огонёк, и свеча наконец зажглась. Фрося установила её на положенное место, и Майя затворила дверцу:
– Ну вот, мы мысленно соединились с душой мамы, чтобы ты могла с ней спокойно пообщаться.
Фрося огляделась – все могилы были без оград и рядом стоящих скамеек.
Она отодвинула от края надгробной плиты цветы и уселась на холодный мрамор:
– Оставь, пожалуйста, нас, моя хорошая, на несколько минут одних, я хочу по душам поговорить со своей доченькой...
Майя, не говоря ни слова, тихо отошла от могилы матери и медленно побрела по кладбищу, читая надписи на памятниках знаменитостей, которые обрели здесь вечный покой.
Фрося осталась наедине с памятником и могилой, под плитой которой покоилась её любимая доченька. На протяжении всех десяти лет с того страшного сообщения о гибели Анютки она представляла, как склонит свою голову перед могилой любимого человека, как омоется слезами, но почему-то не плакалось. Фрося прикрыла глаза и ушла глубоко в себя, вспоминая свою дочурку с момента, когда она приняла из рук Ривы свёрточек с двухмесячной девочкой, и до печального прощания на станции Чоп, когда Анютка покидала Советский Союз.
Тридцать лет её дочурка прожила в непосредственной близости от неё, затем почти двадцать в разлуке, когда только письма, а затем телефонные разговоры связывали их. И вот уже десять лет, как её дорогая доченька покоится на этом кладбище под мраморной холодной плитой.
Мысленно, как в детстве и в более взрослом возрасте, усадила к себе на колени милую доченьку и осыпала поцелуями её лицо и жёсткие чёрные кучерявые волосы:
– Анюточка, моя несравненная Анюточка, кто бы мог подумать, что ты десять лет назад ценой своей жизни отыщешь мне моего мальчика, а я до сих пор с ним так ещё и не встретилась. Ах, доченька, встречусь ли вообще и какой будет эта встреча, даже представить трудно.
Фрося вернулась в действительность, нос щекотал запах свежих роз, ворохом лежащих перед ней на могильной плите.
– Анюточка, моя милая девочка, какую хорошую ты воспитала дочь, она смело может сравниться с твоей отзывчивой душой, даже представить не берусь, чтобы я тут делала без неё. Мне с ней так уютно и спокойно, такое чувство, что я с ней никогда не расставалась. В Майечке столько доброты и чуткости, она твоё физическое и душевное продолжение.
Отсюда я поеду к твоей другой матери – на двадцать лет я вернула тебя Риве, но и её ты покинула, заставив испытать новую боль от тяжёлой утраты. Скоро, чует моё сердце, очень скоро, вы с ней встретитесь, но я не ревную, потому что очень надеюсь, что через несколько лет вы и меня примите в свою компанию.
Не может такого быть, чтобы мы в загробной жизни, если она существует, не сошлись вместе, для этого я готова молиться любому богу. Хотя что он на самом деле, ослеп и оглох, и только карает, пусть в этом хоть проявит свою божескую милость. Мне ведь не надо царства небесного, нам необходимо опять с тобой обрести друг друга.
Вот погостила на твоей могилке, и сердце немножко успокоилось, хотя только немножко, ведь я всё время корю себя за то, что не нашла раньше возможностей для встречи с тобой живой...А ведь они были, но я проявляла то трусость, то нерешительность... То из-за ответственности перед другими своими детьми откладывала миг нашего свидания.
Милая доченька, по любому я довольна, что побывала на твоей могиле, хотя на душе у меня теперь полное осознание невосполнимой утраты. Сиди, не сиди, но ты мне уже ничего не ответишь, надо скоро уходить, но не от тебя, а от места твоего упокоения.
Вчера я обещала Риве, что сегодня побуду возле неё целый день. У нас с ней осталось ограниченное время пребывания на земле и совсем коротким сроком в непосредственной близости друг от друга. Нам с Ривой столько надо друг другу рассказать, мы ведь с ней теперь две несчастные матери одной любимой дочери.
Майечки пока нет, и я ещё немножко поговорю с тобой, моя дорогая Анютка, хотя, честно признаюсь, очень часто мысленно разговариваю с тобой издалека, ведь только тело твоё здесь, а душа на небесах, а они для всех едины.
Рива всё время, с самого первого её ко мне письма, зовёт меня сестричкой. А ведь оно так и есть, со своими родными сёстрами я уже никогда не увижусь, да и не хочу я с ними встречаться ни на земле, ни на том свете, мы с ними по отношению друг к другу совершенно чужие, а вот к Риве меня всей душой тянет. Вчера увидела её, и у меня создалось такое чувство, что мы как будто никогда надолго с ней не расставались, настолько она мне близка.
У меня совсем мало времени получилось видеться с твоим мужем и сыночком, но они мне понравились. Я обязательно проведу с ними парочку денёчков, особенно это будет реально, если они приедут погостить к нам в Штаты.
Анюточка, милая моя девочка, ты оставила после себя хороший след на земле, у тебя уже подрастают два замечательных внука, и в добрый час, будут ещё.
Ты всё время писала мне в письмах и говорила по телефону, что, когда я приеду, ты покажешь мне все красоты и интересные места в Израиле, но не суждено было этому воплотиться, а без тебя мне почему-то не хочется ничем любоваться.
Я ехала в Израиль посидеть возле тебя на могиле, повидаться наконец с Ривой, а теперь поняла, что в большей степени я приехала к твоей славной доченьке Майечке, какая она у тебя хорошая...
Фрося вздрогнула от неожиданности – рука внучки мягко легла ей на плечо:
– Бабушка, поднимись, пожалуйста, уже с этого холодного камня, не ровён час, заболеешь...
С помощью Майи она с трудом поднялась на занемевшие ноги, распрямила затёкшую спину, провела ладонью по буквам на памятнике и обернулась к внучке:
– Спасибо тебе, моя миленькая девочка, до последнего дыхания я буду вспоминать твоё доброе родственное сердечко...
– Ах, бабушка, я ведь кардиолог, специалист по этому органу...
Фрося приняла шутку внучки:
– Моя милая девочка, пусть все кардиологи мира будут хоть немного похожи на тебя...
