Текст книги "Солнечная буря"

Автор книги: Оса Ларссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Она кивает.

– Мы решили, что поговорим с ним все вместе, – продолжает Веса. – Томас сказал, что Виктор нуждается в помощи, и что ему поможет родная община. И в тот вечер…

Он замолкает, и они оба глядят на Курта, который лежит между ними. Тряпичный коврик под ним окрасился кровью. Дыхание из посвистывания превратилось в тихое шуршание. И вот он перестает дышать. Становится тихо.

Веса Ларссон сидит, уставившись на тело. Зрачки его расширены от страха. Затем он смотрит на Ребекку и дробовик у нее в руках.

Ребекка моргает. Она начинает ощущать вялость и безразличие, словно рассказ Весы уже не касается ее. Но ей даже не приходится просить его продолжать, он сам выпаливает с бешеной скоростью:

– Виктор не пожелал нас слушать. Он заявил, что постился и молился и пришел к выводу, что пора навести порядок в общине. Внезапно в положении обвиняемых оказались мы. Он сказал, что мы менялы, которых надлежит изгнать из храма. Что все это – творение Господне, а мы готовы отдать его мамоне. И тут… о Боже милосердный!.. Тут вдруг появился Курт. Даже не знаю, подслушивал ли он наш разговор или только что вошел в церковь.

Веса жмурится, лицо искажает безобразная гримаса.

– Виктор указал пальцем на Томаса и что-то прокричал – я уже не помню, что именно. У Курта в руках была неоткрытая бутылка вина. Мы праздновали Вечерю Господню во время собрания. Он ударил Виктора по затылку. Виктор упал на колени. Курт был в просторном пуховике. Он засунул бутылку в карман и вытащил нож, висевший у него на поясе. Ударил Виктора ножом. Два или три раза. Виктор упал назад и остался лежать на спине.

– А вы стояли и смотрели? – прошептала Ребекка.

– Я хотел вмешаться, но Томас остановил меня.

Он прижимает кулаки к глазам.

– Нет, неправда, – продолжает он. – Я даже шагнул вперед, но Томас сделал едва заметный жест рукой, и я остановился, как дрессированная собачка. Тут Курт обернулся и подошел к нам. Я испугался, что он и меня убьет. Томас стоял с совершенно неподвижным лицом. Помню, я посмотрел на него и подумал – я где-то читал, что так надо поступать, когда на тебя нападают бешеные собаки. Не бежать, не кричать – успокоиться и стоять неподвижно. Так мы и стояли молча. Курт тоже ничего не говорил, просто застыл перед нами с ножом в руке. Потом повернулся и снова подошел к Виктору. Он… – Веса издал жалобный стон. – Ох, он пырнул его еще несколько раз. Вонзил нож ему в глаза. Затем запустил пальцы в глазницы и провел по своим глазам. «Все, что видели эти глаза, теперь видел и я!» – крикнул он. Он облизал нож, как… животное! Кажется, даже порезал себе язык, потому что из углов рта у него начала сочиться кровь. А затем отрезал Виктору руки. Тянул и крутил. Одну он засунул в карман куртки, а вторая не поместилась, и он уронил ее на пол и… Дальше я не помню. Помню, что Томас вез меня на своей машине вдоль по Норгевеген. Потом я стоял среди ночи на холоде, меня рвало прямо в снег. Томас все время что-то говорил. О наших семьях. Об общине. Что лучшее, что мы можем сделать в этой ситуации, – это хранить молчание. Задним числом я задался вопросом, знал ли он, что Курт был там. Или даже позаботился о том, чтобы Курт оказался там.

– А Гуннар Исакссон?

– Он ни о чем не знал. Он ноль.

– Эх ты, проклятый трус! – вяло произносит Ребекка.

– У меня дети, – жалобно ноет Веса. – Когда появляются дети, все становится по-другому. Сама увидишь.

– Не вешай мне лапшу на уши. Когда Санна пришла к тебе, ты должен был заявить в полицию и в социальную службу. Но ты… ты не захотел скандала. Испугался потерять свой роскошный дом и свою высокооплачиваемую работу.

Скоро она будет не в состоянии держать правую ногу согнутой. Если она положит ружье на пол, он успеет вскочить и ударить ее ногой по голове, прежде чем она снова поднимет ружье в боевое положение. Она плохо видит. В поле зрения появляются черные пятна, словно кто-то выстрелил в витрину из ружья для пейнтбола.

Вот-вот Ребекка потеряет сознание. Надо торопиться.

Она целится в него из ружья.

– Не делай этого, Ребекка, – просит Веса. – Это будет потом преследовать тебя всю жизнь. Я не хотел этого, Ребекка. Теперь все позади.

Ей хочется, чтобы он сделал что-нибудь. Попытался встать. Или потянулся за топором.

Может быть, ему стоит довериться. Может быть, он возьмет ее и детей в сани и отвезет назад. И придет с повинной в полицию.

А может быть, и нет. И тогда – пылающий огонь. Полные ужаса глаза девочек, которые бьются, привязанные за руки и за ноги к кровати. Огонь выедает плоть на их телах. Если Веса подожжет дом, никто ничего не расскажет. Виноватыми окажутся Томас с Куртом, а сам он выйдет сухим из воды.

«Он пришел сюда, чтобы убить нас, – говорит она сама себе. – Помни об этом».

Вот он плачет. Веса Ларссон. Только вчера Ребекке было шестнадцать лет, и она сидела в подвале церкви Пятидесятницы в его живописной мастерской, рассуждая о Боге, Жизни, Любви и Искусстве.

– Ребекка, подумай о моих детях.

Или – или. Или он, или девочки.

Палец нащупывает курок. Она опускает веки. Выстрел совершенно оглушительный. Когда она открывает глаза, Веса сидит все в той же позе, но лица у него больше нет. Проходит секунда, и безжизненное тело валится набок.

Не смотреть туда. Не думать. Сара и Лова.

Ребекка выпускает оружие и ползет на четвереньках. Все тело сотрясается от напряжения, когда она медленно подползает к кровати. В ушах звенит и завывает.

Одну руку Саре. Одной руки достаточно. Если бы удалось освободить одну руку…

Она переползает через неподвижное тело Курта. Ощупывает его пояс. Вот и нож. Она расстегивает ножны и вытаскивает его. Похоже, она перемазалась в его крови. Вот она уже добралась до кровати. Только не порезать Сару.

Она надрезает пеньковую веревку и срывает ее с запястья девочки. Вкладывает нож в свободную руку Сары и видит, как пальцы сжимают рукоять.

Все. Отдохнуть.

Ребекка опускается на пол.

Вскоре над ней появляются лица Сары и Ловы. Она хватает Сару за рукав.

– Помни, – бормочет она. – Оставайтесь в доме. Держите дверь закрытой, наденьте комбинезоны, накройтесь одеялами. Утром сюда придут Сиввинг и Белла. Ждите их. Слышишь меня, Сара? Я только немного отдохну.

Боль уже не ощущается, но руки холодны как лед. Пальцы, сжимающие рукав Сары, слабеют. Лица девочек размываются. Ребекка словно опускается в колодец, а они стоят наверху в сиянии солнца и смотрят на нее. Становится все темнее и холоднее.

Сара и Лова сидят на корточках с двух сторон от Ребекки. Лова поднимает глаза на старшую сестру.

– Что она сказала?

– По-моему, что-то вроде «Ты примешь меня теперь?» – отвечает Сара.

* * *

Зимний ветер в ярости трепал тонкие березки перед больницей Кируны. Дергал их узловатые руки, тянущиеся к черно-синему небу, ломал их замерзшие пальцы.

Монс Веннгрен большими шагами прошел мимо стойки отделения интенсивной терапии. Холодный свет ламп под потолком отражался от полированной поверхности пола и кремовых стен с неописуемо безобразными трафаретными рисунками цвета красного вина. Все его существо отказывалось воспринимать окружающую реальность. Запах дезинфекции и моющих средств, смешивающийся с затхлой вонью разлагающихся тел. Металлическое позвякивание тележек, везущих куда-то еду, пробы на анализы или еще бог весть что.

«Слава богу, что хотя бы не Рождество», – подумал он.

У его отца как раз в Рождество случился инфаркт. С тех пор прошло много лет, но Монс по-прежнему видел перед собой мучительные и жалкие попытки персонала создать в отделении рождественское настроение: дешевые имбирные пряники к чаю на салфетках с рождественскими мотивами, искусственная елка в конце коридора – после года, проведенного в коробке на верхней полке в кладовке, хвоя торчит неестественным образом. Разрозненные шары, свисающие с веток на нитках, яркие разноцветные пакеты под елкой – заведомо пустые.

Он вытряс из головы воспоминания, пока перед ним не явились образы родителей. Обернулся, не останавливаясь. Шерстяное пальто развевалось за плечами, как мантия.

– Я ищу Ребекку Мартинссон, – прорычал он. – Есть здесь кто-нибудь из персонала?

Утром его разбудил телефонный звонок. Звонили из полиции города Кируна – они осведомились, действительно ли он является начальником Ребекки Мартинссон. Да, это так. Им не удалось обнаружить никаких родственников в реестре частных лиц. Может быть, адвокатскому бюро известно, есть ли у нее сожитель или молодой человек? Нет, бюро ничего такого неизвестно. Он спросил, что произошло. Ему неохотно сообщили, что Ребекку прооперировали. Но больше никакой информации он не получил.

Монс позвонил в больницу города Кируна. Там ему даже отказались подтвердить, что Ребекка находится здесь. «Врачебная тайна» – единственное, что он от них услышал.

После этого он позвонил одной из владелиц фирмы.

– Монс, дорогой мой, – произнесла она. – Но ведь Ребекка – твоя помощница!

В конце концов он вызвал такси и отправился в аэропорт Арланда.

Где-то на середине коридора его догнала санитарка. Она следовала за ним по пятам, обрушивая на него потоки слов, пока он открывал одну за другой двери и заглядывал в палаты. Он воспринимал лишь фрагменты из ее речи: «Врачебная тайна… Посторонним… Вызову охрану…»

– Я ее муж, – соврал он, продолжая открывать двери и заглядывать в палаты.

Ребекку он обнаружил лежащей в одиночестве в четырехместной палате. Рядом с кроватью стояла подставка для капельницы, на ней висела пластиковая емкость с прозрачной жидкостью. Глаза Ребекки были закрыты. Лицо без кровинки, белое как полотно, даже губы.

Он подтянул стул к кровати, но не сел, а вместо этого с грозным рыком обернулся к невысокой женщине, которая его преследовала. Та мгновенно исчезла, только тапки возбужденно зашлепали по полу в коридоре.

Минуту спустя в палате возникла женщина в белом халате и белых брюках. Он подскочил к ней и прочел имя на бейдже, который висел на ее нагрудном кармане.

– Так-так, сестра Фрида, – агрессивно проговорил Монс, прежде чем она успела произнести хотя бы слово, – а ну-ка, будьте так любезны и объясните мне, что это значит.

Он указал на руки Ребекки, привязанные бинтами к кровати.

Сестра Фрида замигала от удивления.

– Давайте пройдем в другое помещение, – мягко ответила она. – Успокоимся и поговорим.

Монс взмахнул рукой перед ее носом, словно отгоняя надоедливую муху.

– Немедленно приведите мне врача, который отвечает за нее, – раздраженно прорычал он.

Сестра Фрида была хороша собой – натуральная блондинка с высокими скулами и красивыми губами, слегка подкрашенными прозрачной розовой помадой. Она привыкла, что люди подчиняются ее мягкому тону. Все знали, что она с любым умеет найти общий язык. Раньше от нее никто не отмахивался, как от мухи. Она размышляла, не вызвать ли охрану. Или позвонить в полицию – учитывая специфические обстоятельства. Но тут она посмотрела на Монса Веннгрена, ее взгляд скользнул по неправдоподобно отутюженному воротнику белой рубашки, скромному галстуку в черно-серую полоску, добротному черному костюму и начищенным черным ботинкам.

– Пойдемте со мной, вы сможете поговорить с лечащим врачом, – коротко ответила она, повернулась на каблуке и вышла.

Монс последовал за ней.

Врач оказался низеньким мужчиной со светлыми седоватыми волосами. У него было загорелое лицо, кожа на носу облупилась – судя по всему, он только что вернулся из отпуска, проведенного где-то в теплых краях. Белый халат, небрежно расстегнутый, был надет поверх джинсов и бирюзовой футболки. В кармане халата теснились блокнот, несколько ручек и очки.

«Кризис среднего возраста с симптомами хиппи», – подумал Монс.

Здороваясь, он встал совсем рядом с врачом, вынудив смотреть на себя снизу вверх, как на звездное небо.

Они вошли в ординаторскую.

– Это ради ее же блага, – пояснил врач Монсу. – В реанимации, приходя в себя от наркоза, она вырвала из вены иглу. Сейчас ей дали немного снотворного, но…

– Она задержана? – спросил Монс. – Арестована?

– Насколько мне известно, нет.

– Принималось ли решение о принудительном лечении? Есть ли заключение комиссии?

– Нет.

– Отлично. Выходит, у вас тут полный беспредел, – с презрением заявил Монс. – Вы привязываете ее к кровати, не имея на то решения ни полиции, ни прокурора, ни главного врача. Незаконное лишение свободы. Возбуждение уголовного дела, штраф и замечание дисциплинарной комиссии с занесением в ваше личное дело. Но я здесь не для того, чтобы создавать вам неприятности. Расскажите мне, что произошло, полиция наверняка вас проинформировала, развяжите ее и налейте мне чашку кофе. В обмен на это я буду сидеть рядом с ней и следить, чтобы она не наделала глупостей, когда очнется. А я обещаю не заявлять на действия больницы.

– Информация, которую мне сообщила полиция, охраняется служебной тайной, – вяло проговорил врач.

– Услуга за услугу, – проворчал Монс.

Некоторое время спустя Монс сидел, откинувшись на неудобном стуле возле кровати Ребекки. Левой рукой он мягко держал ее за пальцы, а в правой у него был пластмассовый стаканчик в коричневом подстаканнике с обжигающе горячим кофе.

– Чертова кукла, – бормотал он. – Просыпайся скорее – вот я тебе устрою.

* * *

Темнота. Затем – темнота и боль. Ребекка осторожно открывает глаза. На стене над дверью висят большие часы. Минутная стрелка вздрагивает каждый раз, когда собирается перепрыгнуть к следующей отметке. Ребекка щурится, но не может понять, что показывают часы: день сейчас или ночь. Свет режет глаза, как ножом. Прожигает в голове дыру. Голова почти разрывается от боли. Каждый вздох – невыносимая боль. Язык прилип к гортани. Она снова закрывает глаза и видит перед собой исполненное ужаса лицо Весы Ларссона. «Не делай этого, Ребекка. Это будет потом преследовать тебя всю жизнь».

Назад в темноту. Глубже. Вниз. Вдаль. Боль отступает. И Ребекка видит сон. Лето. Солнце светит с голубого неба. Шмели носятся, как пьяные, между лесной геранью и тысячелистником. На мостках у реки стоит на коленях бабушка и трет щеткой тряпичные коврики. Мыло она сварила сама из каустика и жира. Щетка движется взад-вперед по полоскам коврика. Слабый ветерок с реки отгоняет комаров. На краю мостков сидит девочка, опустив ноги в воду. Она поймала жука-дровосека в баночку от варенья с отверстием в крышке и с восторгом следит за движениями жука за стеклом. Ребекка начинает спускаться к воде. Она прекрасно осознает, что видит сон, и бормочет себе под нос: «Дай мне взглянуть на ее лицо. Дай мне взглянуть на ее лицо, чтобы я знала, как она выглядит». Тут Юханна оборачивается и смотрит на нее. С триумфальным видом показывает Ребекке баночку, а с ее губ срывается слово: «Мама!»

* * *

Это было похоже на рождественскую открытку, хотя на самом деле – совсем ничего общего. Три волхва стояли и смотрели на спящего ребенка. В роли ребенка выступала Ребекка Мартинссон, в роли волхвов – исполняющий обязанности главного прокурора Карл фон Пост, адвокат Монс Веннгрен и инспектор полиции Свен-Эрик Стольнакке.

– Она убила трех человек, – сказал фон Пост. – Я не могу просто так взять и отпустить ее.

– Это школьный пример необходимой самообороны, – возразил Монс Веннгрен. – Вы ведь это понимаете? Кроме того, она стала героем дня. Поверьте мне, газеты уже готовят душещипательные статьи. Спасла жизнь двум детям, застрелила всех негодяев… Так что вам неплохо спросить себя – какая роль вам ближе? Зануда, который преследует героиню и старается засадить за решетку, или понимающий парень, который разделит с ней ее славу?

Исполняющий обязанности главного прокурора отвел глаза. Посмотрел на Свена-Эрика – там никакой поддержки, даже самой крошечной. Снова перевел взгляд на желтое клетчатое одеяло, заботливо подвернутое под матрас Ребекки.

– Мы планировали не сообщать информацию в СМИ, – попытался возразить он. – У убитых пасторов есть семьи. Из уважения к ним…

Свен-Эрик Стольнакке втянул воздух между зубами под своими усами.

– Мне почему-то кажется, что скрыть правду от прессы и телевидения не удастся, – легко проговорил Монс. – Тайное всегда становится явным.

Фон Пост застегнул пальто.

– Хорошо. Но ее допросят. До того она не покинет города.

– Разумеется. Когда врачи скажут, что она в состоянии. Что-нибудь еще?

– Позвоните мне, когда ее можно будет допросить, – сказал фон Пост Свену-Эрику и исчез за дверью.

Свен-Эрик снял пуховик.

– Я посижу пока в коридоре. Позовите меня, когда она проснется. Хочу ей кое-что сказать. А пока собираюсь пойти взять в автомате кофе и пирожное. Будете?

* * *

Ребекка очнулась. Уже через минуту над ней склонился врач – крупный нос и большие руки. Широкая спина. В белом халате он напоминал переодетого кузнеца. Он спросил, как она себя чувствует. Она не ответила. За его спиной стояла медсестра с озабоченной миной и пыталась улыбаться. Монс стоял у окна и смотрел наружу, хотя вряд ли мог видеть там что-нибудь, кроме отражения палаты и себя самого. Крутил веревку жалюзи: то закрывал, то открывал, то закрывал, то открывал.

– Вам многое пришлось пережить, – сказал врач. – И в физическом, и в психическом плане. Сестра Мария даст вам успокоительного и обезболивающего, если вас по-прежнему беспокоит боль.

Похоже, это был вопрос, но она не ответила. Врач поднялся, кивнув медсестре.

Через некоторое время укол подействовал. Ребекка смогла нормально дышать, не испытывая боли при каждом вздохе.

Монс сидел рядом с кроватью, молча глядя на нее.

– Пить, – прошептала она.

– Тебе пока нельзя пить. Все нужное поступает через капельницу. Впрочем, подожди, я что-нибудь придумаю.

Он поднялся. Она тронула его за руку.

– Не сердись, – прошептала она.

– И не надейся, – ответил он и шагнул к двери. – Я зол как черт.

Вскоре Монс вернулся, держа два пластмассовых стаканчика. В одном была вода, которой она могла прополоскать рот, в другом два кубика льда.

– Ты можешь их пососать. – Он погремел кубиками в стакане. – Тут один полицейский, который хочет поговорить с тобой. Ты в состоянии?

Ребекка кивнула.

Монс жестом пригласил войти Свена-Эрика, который уселся возле ее кровати.

– Как девочки? – спросила она.

– С ними все в порядке. Мы приехали к избушке вскоре после того, как… как все закончилось.

– Каким образом?

– Мы вошли в квартиру Курта Бекстрёма и поняли, что должны срочно разыскать вас. О деталях поговорим позже, но мы нашли ряд неприятных вещей, в том числе в холодильнике и в морозилке. Так что мы поехали в дом в Курравааре – по тому адресу, который вы сообщили полиции. Соответственно, нам никто не открыл. И мы выломали дверь. Затем пошли к ближайшему соседу.

– Сиввингу.

– Он проводил нас до охотничьей избушки. Старшая девочка рассказала, что произошло.

– Но с ними все в порядке?

– Почти. Сара обморозила щеку. Она выходила на улицу, пытаясь запустить скутер.

Ребекка застонала.

– Я же сказала ей!

– Ничего серьезного. Они здесь, в больнице, со своей мамой.

Ребекка закрыла глаза.

– Я хотела бы увидеть девочек.

Свен-Эрик потер подбородок и посмотрел на Монса, который пожал плечами.

– Она ведь всего-навсего спасла им жизнь.

– Да-да. – Свен-Эрик поднялся. – Постараемся. Поговорим с дядей доктором и не будем говорить с дядей прокурором.

Свен-Эрик Стольнакке катил кровать Ребекки перед собой по коридору. Монс шел за ним, неся подставку с капельницей.

– Журналистка, которая взяла назад свое заявление, прицепилась ко мне, как клещ, – сказал Монс Ребекке.

Коридор перед палатой Санны и девочек казался жутковато-пустынным. Часы показывали половину одиннадцатого вечера. В холле, расположенном чуть в стороне, виднелось мелькание голубого экрана телевизора, но никаких звуков оттуда не доносилось. Свен-Эрик постучал в дверь палаты и вместе с Монсом отступил на несколько шагов.

Дверь открыл Улоф Страндгорд. Когда он увидел Ребекку, лицо его исказилось гримасой отвращения. Позади него появились Кристина и Санна. Детей не было видно – по всей вероятности, они спали.

– Все в порядке, папа, – сказала Санна, выходя из палаты. – Оставайся здесь с мамой и девочками.

Она закрыла за собой дверь и встала рядом с Ребеккой. Из-за двери донеслись слова Улофа Страндгорда:

– Именно она подвергла жизнь девочек смертельной опасности. И что, она теперь – героиня?

Затем раздался голос Кристины Страндгорд – слов невозможно было разобрать, только успокаивающее бормотание.

– И что из этого? – ответил ей Улоф. – Значит, если я столкну кого-то в полынью, а потом вытащу… так что же, я спас ему жизнь?

Санна состроила гримасу, глядя на Ребекку, словно желая сказать: «Не обращай внимания, мы все потрясены и устали».

– Сара, – произнесла Ребекка. – И Лова.

– Они спят, я не хочу их будить. Я передам им, что ты приходила.

«Она больше не позволит мне увидеться с ними», – подумала Ребекка и поджала губы.

Санна протянула руку и погладила ее по щеке.

– Я совсем не сержусь на тебя, – мягко проговорила она. – Я понимаю, ты сделала для них то, что тебе казалось правильным.

Рука Ребекки сжалась под одеялом. Внезапно она вырвалась из-под одеяла и схватила Санну за запястье, как куница куропатку.

– Ах ты… – прошипела Ребекка.

Санна попыталась высвободить руку, но Ребекка крепко держала ее.

– В чем дело? – спросила Санна. – Что я такого сделала?

Монс и Свен-Эрик Стольнакке вроде бы продолжали беседовать между собой, стоя чуть поодаль в коридоре, но было заметно, что их разговор начал зависать. Все внимание переключилось на Ребекку и Санну.

Санна сжалась.

– Что я такого сделала? – снова пропищала она.

– Не знаю. – Ребекка держала руку Санны так крепко, насколько хватало сил. – Расскажи сама, что ты сделала. Курт ведь любил тебя, правда? Хотя и по-своему. Может быть, ты рассказала ему о своих подозрениях по поводу Виктора? Как всегда, разыграла перед ним беспомощность и сказала, что просто не знаешь, как быть. Может быть, немного поплакала и добавила: как бы было хорошо, если бы Виктор просто взял и исчез из твоей жизни?

Санна дернулась, словно ее ударили. На мгновение что-то темное и чуждое промелькнуло в ее глазах. Гнев. Словно она пожелала, чтобы ее ногти превратились в стальные когти и она смогла вцепиться ими в Ребекку, вырвать из нее все внутренности. Но это был мимолетный проблеск – в следующую секунду ее нижняя губа задрожала, из глаз покатились крупные слезы.

– Но я же не знала… – проговорила она, заикаясь. – Откуда я могла знать, что Курт пойдет и… как ты могла подумать…

– Я даже не уверена, что это был Виктор, – сказала Ребекка. – Возможно, это был Улоф. Все это время. Но на него у тебя нет управы. И теперь ты снова будешь отдавать ему девочек. Я намерена сделать заявление. Пусть в этом деле разбирается социальная служба.

Они встретились на весеннем льду. Вернее, это была льдина – остаток того, чего уже нет. Сейчас между ними прошла трещина, и они унеслись каждая в свою сторону. С этим уже ничего нельзя было сделать.

Ребекка отвернулась и отпустила Санну, почти отбросила от себя ее белую руку.

– Устала, – сказала она.

В мгновение ока Монс и Свен-Эрик снова оказались у ее кровати. Оба молчаливо поприветствовали Санну: Монс склонил голову, Свен-Эрик коротко кивнул и улыбнулся одними глазами. Они поменялись ролями: Монс взялся за спинку кровати, а Свен-Эрик – за подставку капельницы. Не проронив ни слова, мужчины укатили Ребекку прочь.

Санна Страндгорд стояла и смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом коридора. Потом прислонилась к закрытой двери.

«Дождаться бы лета, – подумала Санна. – Я могла бы взять девочек в велосипедный поход. Одолжу у кого-нибудь прицеп с сиденьем для Ловы. А Сара может ехать сама. Мы проедем на велосипедах по всей долине реки Торнеэльв – им наверняка понравится».

Свен-Эрик попрощался и удалился. Монс нажал на кнопку лифта, и дверь с негромким звоном отъехала в сторону. Врезавшись краем кровати в стенку лифта, он выругался, потянулся за стойкой капельницы, продолжая держать одну ногу перед фотоэлементом, чтобы дверь не закрылась.

От этих акробатических упражнений Монс запыхался, ему очень хотелось виски. Он посмотрел на Ребекку – она лежала с закрытыми глазами. Наверное, заснула.

– Ну и что, тебя устраивает такая ситуация? – спросил он с кривой ухмылкой. – Когда тебя катает на каталке старый мужик?

Из динамика в потолке лифта раздался механический голос, объявляющий: «Третий этаж», и двери разъехались.

Ребекка не открыла глаз.

«А ты давай кати себе, – подумала она. – В моем положении разбираться не приходится – берем что есть».