Текст книги "Воробышек (СИ)"
Автор книги: Олли Ро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Глава 53.
Герасим вошел в дом, как в свой собственный, практически не обращая на меня никакого внимания. Челюсти его плотно сведены, фигура напряжена, ладони сжаты в плотные кулаки. Зрачки в глазах по-прежнему бесконтрольно дрожали, но теперь этот мужчина больше не казался мне умственно отсталым психом, скорее бесконечно уставшим никем не понятым человеком.
Герасим что-то искал, целенаправленно шаря по шкафам, хмурился и что-то мычал себе под нос, не находя желаемое раз за разом.
Наконец, в одном из нижних ящиков идеально чистой кухни Семеновны нашелся новый моток белой нейлоновой хозяйственной веревки, которую женщина натягивала на улице для сушки выстиранного белья на свежем воздухе. Несмотря на наличие автоматической сушилки в оборудованной на первом этаже прачечной, старушка обожала вдыхать аромат ветра, впитывающийся в чистые влажные волокна. Герасим обрадованно схватил находку и побежал к выходу.
Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Каково же было мое удивление, когда во дворе на ярко-зеленой газонной траве у металлических ворот я обнаружил бессознательное тело Ефимыча, руки которого пытался связать его собственный младший сын.
Без лишних слов, принялся помогать Герасиму. На языке вертелся миллион вопросов, но задавать их сейчас человеку, не умеющему разговаривать, как все нормальные люди, – тратить впустую время. Я понимал, что Мищенко – сообщник Гуся и Ефимыча, сын и брат, родная кровь воистину безумного семейства, но иррациональное чувство доверия к нему никак не покидало.
Видимо, всему виной воспоминания, что всплывали в моей дурной голове. В них Герасим был спасителем. Не убийцей. Но даже если это и не так – со мной дурачку силами не тягаться. И пока он действует в моих интересах, я не премину воспользоваться помощью печального родственника.
Мыча и размахивая руками, Герасим потребовал открыть гараж. Он суетился и заметно нервничал. Я его понимал. Времени крайне мало. Из гаража мужчина вынес две лопаты, одну из которых вручил мне, и лом, временно отставленный к стволу разогретого на солнце смолистого ствола высокой сосны.
Я боялся спросить его. Но не мог больше молчать. Неизвестность, подобно пожару в саванне, выжигала внутренности до черного пепла.
– Ева жива? – Герасим без промедлений утвердительно кивнул. – Вы закопали ее в могилу? – еще один кивок, от которого мои ладони непроизвольно сжались в кулаки. Маленькая напуганная девчонка, одна, в гробу, закопана на два метра в холодную землю посреди кладбища, которых она на дух не переносит. Какова вероятность, что после всего этого она останется прежней и не свихнется? От мыслей об этом мне хочется убивать. А еще хочется нестись на сиротское и руками рыть землю, лишь бы приблизить освобождение.
Герасим что-то пытается донести, мычит, резко и спешно складывая руки в жесты. Но я не в силах его понять. У меня никогда не было опыта общения на языке жестов. Я не знаком даже с элементарными основами.
Видя, что попытки тщетны, Герасим перестает пытаться. Но, не дав мне времени окончательно на что-либо решиться, достал из-за пазухи сложенную вдвое карточку и протянул ее мне. Это старая выцветшая фотография. Она когда-то была снята на пленку и не очень умелым мастером, и хранила давно утерянные воспоминания. На ней была запечатлена немолодая немного тучная женщина слегка небрежного вида, с копной химически завитых коротких волос цвета выжженной на солнце соломы в цветастом хлопчатобумажном халате. Однако даже свободный крой и крупное телосложение не скрывали беременный живот, который она поддерживала одной рукой, а рядом стоял долговязый мальчишка, в котором легко угадывались черты Вениамина. Я и раньше видел эту женщину среди немногочисленных старых семейных альбомов и сразу узнал, это мать Гуся. Вот только Вениамин всегда говорил, что является единственным ребенком в семье без отца.
Но на самом деле, гораздо больше самих людей на этой фотографии мое внимание привлекала окружающая их обстановка.
На фото был запечатлен тот же самый двор, что и сейчас, только много лет назад. Вот справа деревянный дом, еще до перестройки и капитального ремонта, вот виднеется покрытое стальной рябью Мрачное озеро, вот деревянный пирс, а рядом деревянная лодочная станция с развешенными на дощатых стенах красными спасательными кругами, а еще левее – подальше от озера, с распахнутой настежь дверью, словно портал в саму преисподнюю, из заросшего травою и крапивой холма выглядывал погреб.
Я не мог не узнать этот вход, что поглотил однажды и навсегда моих последних любимых людей. Настю и Гелю. Именно в эту дверь, оббитую дерматином и войлоком, мы вошли в ту проклятую ночь. В ночь, когда я стал свидетелем кровавой расправы больными на голову ублюдками над маленькими беспомощными девчонками.
Как удар под дых очередное доказательство того, что все это время я жил с убийцей свой семьи. Любил и уважал убийцу своей семьи. Почитал, ценил, благодарил убийцу моей семьи. И самое страшное, что, кажется, все это происходило едва ли не на костях моей сестры. Ее бедное, истерзанное ножом тело, так никем и не найденное, точно спрятано на этом проклятом участке. Участке, который я считал своим домом, где жил с убийцей, которого я считал своим отцом.
За что?
За что он так со мной? Ему доставляло какое-то особенное удовольствие, что я живу с ним, слушаюсь его, люблю его? Что это? Еще одна извращенная форма удовлетворения собственного эго? Или потребность в искуплении? Гусь таким образом все эти годы изощренно издевался надо мной или пытался заслужить прощение?
Вопросы сыпались на землю вместе с тяжелыми комьями земли, оставаясь по-прежнему без ответа. Я яростно копал, не чувствуя усталости, и вот, совсем неглубоко, под десятисантиметровым слоем земли, затянутой ковром густого газона, усыпанного сосновыми иглами, клинок лопаты лязгнул о что-то металлическое. Теперь уже мы с Герасимом, торопливо снимали дерн, обнажая железную пластину, прикрывающую вход в бывший погреб.
Время подгоняло, заставляя работать с утроенной силой, и вот с противным ржавым скрипом распахнулись ворота в ад. Из черной глубины на меня мгновенно повеяло затхлостью и старой разложившейся смертью. Включив фонарик на телефоне, я стал медленно спускаться в холодную яму, бетонные стены которой насквозь пропитаны болью, кровью и тяжкими муками.
Бледное пятно света скользило по сырому подвалу, бесконечному и мрачному. Желтый луч выхватывал бурые пятна, освещал черные разводы плесени и гнили. Я упрямо шел вперед, стараясь не вдыхать мерзкий спертый воздух, прикрыв лицо краем футболки.
Здесь все по-прежнему и в то же время как будто иначе. Словно сжалось, село после стирки в горячей воде, сморщилось от воды, усохло от долгого времени. Тогда, в детстве, этот подвал мне показался огромным. Сейчас же – просто не очень длинный прямоугольник с кирпичной перегородкой посередине. Мне даже было не понятно – мои волосы на макушке шевелятся от ужаса нахлынувших воспоминаний, или же просто задевают не очень-то и высокий потолок.
Подспудно я искал их. Тела. Гробы. Или хотя бы какие-нибудь останки. Но кроме застарелой, въевшейся в бетон крови, здесь не было больше ничего. За кирпичной перегородкой я обнаружил тот самый шкаф, в котором прятался в ту ночь, рядом с ним все так же зияла проржавевшими дырами старая бочка. Луч отчаянно дрожал, выдавая мое волнение. А потом я допустил непростительную ошибку – вдохнул отравленную смертью вонь полной грудью. Она обожгла легкие, проникла сильнодействующим ядом в кровь и отравила голову мороком, застелила глаза черным туманом.
Словно подкошенный, рухнул на колени. Боль от удара головой о бетон я уже не чувствовал. Сознание тягучим гудроном обволакивали несущиеся на меня воспоминания.
«Открываю глаза.
Я в той самой бочке.
Вокруг не слышно ни единого звука.
Отбрасываю вонючую тряпку и будто выныриваю наружу, хватая ртом удушливый воздух без примеси тухлятины. Гели на полу больше нет. Я один. Тороплюсь наверх, наружу.
Осторожно поднимаюсь по ступеням. На звездном небе ярко светит безразличная ко всему луна, кратеры которой сейчас напоминают трупные пятна на обескровленном бледном теле. Слышу скрежет из лодочной станции. Лампа в этом надводном сарайчике не горит, но в летних сумерках довольно светло, а лунная дорожка в ребристых водах Мрачного буквально манит в свою безмолвную черноту.
Крадусь в тени, подбираясь все ближе и ближе к источнику неясного шума. Выглядывая из-за угла, наблюдаю, как Вениамин, навалившись всем весом, медленно, рывками толкает к краю пирса цинковый гроб на гидравлической тележке.
На лбу его выступили крупные капли пота, лицо раскраснелось, будто раскаленное на огне железо, жилы на шее натянулись, словно канаты. Мужчина кряхтел, стискивал челюсти и надсадно дышал. А гроб, хоть и явно сопротивлялся, неминуемо приближался к воде. Затем, наваливаясь на ручку домкрата, Гусь принялся поднимать край ящика. И вот, вслед за негромким победным вскриком мужчины, послышался звонкий плеск. Металлический гроб мгновенно пошел ко дну, унося с собой тайны ужасного подвала и его обитателей. Всего минута и последние круги растворились в безмятежной глади воистину мертвого озера. Озера, вместо рыбы наполненного телами убитых людей.
Сколько их там?
Сколько невест отправлено на дно немого пристанища к убитым немцами солдатам?
Боясь быть обнаруженным, я затаился в тени за лодочной станцией и сидел там, страшась слишком громко дышать, пока первые лучи рассветного солнца не коснулись редких облаков. Руки и ноги мои давно окоченели от сырости, но я все еще не двигался и боялся. Как будто выпал из реальности. А потом – сорвался. Нырнул с головой в холодную утреннюю воду, гонимый ужасом, отплыл от жуткого участка и вылез на сушу метрах в двадцати.
И побежал.
Так быстро, как только мог. Торопливо переставлял скованные холодом конечности, падал, вспахивая носом песок, перемешанный с сухими сосновыми иголками, наступал на шишки, подворачивая до хруста в суставах тонкие ноги, царапал ветками грязные руки и лицо. И смертельно боялся обернуться.
Бежал и ненавидел себя за то, что не только не спас Настю, но и погубил Гелю. Если бы не я, она никогда не попала бы в руки беспощадного монстра. Если бы не я, девчонка по-прежнему спала под серым колючим одеялом и встречала меня неизменной доброй улыбкой.
Так почему же я бегу? Почему так страшусь смерти, если заслуживаю ее как никто другой? Я – не сын героя. Я трусливый предатель. Жалкий. Бессильный. Напуганный.
Когда влезал обратно в окно приюта, оставляя грязные мокрые разводы на выкрашенном некогда белой эмалью подоконнике, мечтал только об одном – пусть все это окажется просто сном. Одним большим ночным кошмаром. Пусть Геля окажется в постели. Пусть Настя заберет нас утром к себе домой. Пусть я навсегда забуду обо всем, что видел.
Но нет.
Чуда не произошло.
В жестокой реальности я остался один, совершенно не зная, как поступить. Надо рассказать обо всем, что я видел! Нужно идти в милицию. Нужно найти Гелю! Достать с глубоко мрачного дня Настю. Нужно убить монстра.
Но едва войдя в группу, я рухнул, теряя сознание. Нестерпимый жар окутал помутившийся разум. К вечеру я оказался в больнице с двусторонним воспалением легких. Пять дней прошли, словно в бреду. Еще две недели в невменяемом состоянии под действием лекарств и успокоительных. Также мне были назначены сеансы с психологом из-за частых ночных кошмаров и панических атак от любой малейшей капли крови. Я перестал понимать, что было наяву, а что мне приснилось, ведь директор приюта утверждал, что я не покидал территорию детского дома и всю ночь находился под присмотром медсестры, потому что заболел еще накануне. Пожилой седовласый врач с добродушной улыбкой говорил, что во всем виновата лихорадка, и что мой мозг путает сны с явью. И что лицо его мне кажется знакомым, потому что недавно все воспитанники детского дома проходили медкомиссию, а не потому что я видел его в страшном подвале. Он выслушивал раз за разом мой неубедительный спутанный рассказ и убеждал в его нереальности, щедро угощая гематогеном.
И я поверил.
Забыл.
Отпустил.
Пока однажды на пороге приюта не увидел Вениамина. Что-то щелкнуло в моей голове. Желание убедиться в своей правоте превысило инстинкты самосохранения. Смело шагнув навстречу мужчине, я отчаянно попросился к нему жить.
Каково же было мое удивление, когда я не увидел ни лодочной станции, ни страшного подвала, лишь безмятежные воды покачивали пару лодок с облупившейся по боками выгоревшей на солнце синей краской. Я искал доказательства того, что все эти постройки существовали на самом деле, а не только в моем воображении, и не находил. Вскоре в доме появилась Семеновна. А потом были возобновлены сеансы у психолога.
Так я обо всем и забыл.
Смирился.
Закрыл в глубине сознания на тяжелый замок, запрещая воскрешать кровавые воспоминания.
Все, что осталось со мной после событий того страшного лета – моя гемофобия…»
Глава 54.
Звонкий хлопок вернул меня в реальность.
Выстрел. Из короткоствольного.
Я сел, чувствуя подкатывающую тошноту и давящую тупую боль в затылке. Рукой нащупал приличную шишку.
Словно в подтверждение моих мыслей, послышались странные звуки. Кто-то кубарем рухнул в подвал, явно минуя крутые ступени каменной лестницы. Ледяная волна окатила позвоночник. Словно шестым чувством я ощутил приближение Вениамина, ведь четкие размеренные шаги, гулким эхом отражаемые о вибрирующие бетонные стены подвала, принадлежали именно ему.
Эффект дежавю породил трусливое желание спрятаться, зарыться в темный шкаф. Нырнуть в ржавую бочку и тупо по-детски зажмуриться. Задавил его на корню. Хватит, проходили, ничего хорошего из игр в прятки так и не получилось.
Пришло время встретиться со своими страхами лицом к лицу.
Медленно поднялся, облокотился на холодную кирпичную перегородку. Закрыл глаза, справляясь с головокружением и рвотным рефлексом на омерзительный запах. Прислушиваясь к посторонним звукам за спиной, подрагивающим пальцем настучал смс другу. Получилось довольно емко. Надеюсь, Макс не решит, что это шутка и поступит так, как я попросил – подключит своего генерала. Потому что если нет, из этого подвала мне точно уже не выбраться, ведь судя по всему у подполковника тот самый старый добрый Макаров, который я, послушав Золотко, вернул на место в сейф.
Тихое мычание, больше походившее на скулеж умирающей собаки, заглушали гулкие шаги и знакомый до боли голос.
– Тупой ублюдок! – выругался Вениамин с совершенно новыми для меня презрительно-ненавистными интонациями. – Надо было тебя утопить в этом озере, как хотела наша дурная мамаша, когда увидела, какого недоразвитого урода родила. Ты даже не орал и уже тогда был никому не нужен. Впрочем, дети ее никогда особо не интересовали. Меня вырастил дед. А ты своей жизнью всецело обязан мне! Пожалел убогого. Спас. В приют подбросил. Теперь всю жизнь расхлебываю. Пес ты бешенный! Сдох? Нет… Жаль… Собаке собачья смерть… Смотри-ка, все забрызгал… Может проверим уже, есть ли в твоей голове хоть какие-то мозги?
– Что ты наделал, Веня?! Ты зачем его?! За что?! – послышался надрывный голос Ефимыча. – Он же безобидный совсем. Как ребенок!
– Этот ребенок тебе башку чуть не раскроил и связал, как охотничью колбаску. От него одни проблемы! Не в первый раз ублюдок действует против нас! Думаешь, я не знаю, что это ты его из психушки вытащил? Нахера?
– Он – часть семьи.
– Слишком много пафоса. Он не более, чем ходячее пособие для твоих диссертаций.
– И все же большая часть моих научных работ посвящена тебе, Вениамин.
– Значит, тем более не стоило его вытаскивать! И вообще надо было лучше предохраняться, пока ты пичкал нашу мамашу ворованными антидепрессантами, устраивая свои эксперименты.
– Теперь уже к чему весь этот разговор? – отмахнулся Ефимыч, – Помоги мне поднять его… Герасиму требуется медицинская помощь. Отнесем его в дом.
– Этот урод здесь остается… Пусть подыхает. Оклемается и, не ровен час, понесется на кладбище, девку откапывать! Так уже было! Ты понимаешь, что сейчас не время светиться?! Меня, блядь, обложили со всех сторон! Коза эта – шпионка. Федералы долбанные наркоту ищут. Бабла срубить хотят, стервятники. У меня партия на экспорт если вот-вот не отправится, сучки передохнут, как рыбы на суше. Мы потеряем клиентов и огромные деньги. Всего год остался до отставки со всеми почестями! Мне некогда нянчиться с больным придурком. Все и так висит на волоске. Где Егор? Еще один сукин сын! Такой же предатель, как его папаша.
– Я не видел мальчишку. В доме его нет, я проверил каждый угол.
– Значит, здесь где-то… Спелся с полудурком… Егооор! – Вениамин шумно втянул носом воздух, будто и впрямь мог почуять меня, словно зверь. – Ну что, сынок, выходи! Расскажешь, каково это – предать отца.
– Да какой ты мне, блядь, отец?!– усмехнулся я, раскрыв собственное местонахождение.
В мгновение ока фигура таможенника оказалась перед моим лицом.
– А вот и ты, Егорушка, – ухмыльнулся Гусь, прижимая холодное дуло пистолета к моему лбу.
– Знаешь что, Вениамин Аркадиевич? – толкаясь лбом в оружие, я оттолкнулся от стены и наступал на мужчину, вынуждая его делать назад мелкие шаги, – Одного я никак понять не могу – зачем же ты меня усыновил?
Гусь громко рассмеялся, будто я задал самый нелепый вопрос в мире.
– Пожалел, Егор. Как котят жалеют, на помойке подбирают, в дом тащат… Так вот и я тебя подобрал. Ты так жалобно мяукал, что сердце мое дрогнуло…
– Врешь. У тебя нет сердца.
– Может, и так… И все-таки именно я тебя вырастил. Дал кров, воспитание, образование… Когда ты бросился мне под ноги в приюте, я даже не сразу понял, чей ты… Выяснил уже потом, когда бумажки оформлял. Решил, а почему нет?! Своих детей уже не будет, спасибо, родине. А тебя я принял, как родного. Скажешь, нет? И все ради чего? Чтобы однажды ты беззастенчиво трахнул мою жену в моем же доме. Где же твоя благодарность, Егор?
– Сдохла вместе с моей семьей, которую ты убил! – перешел на крик, отчего Гусь лишь поморщился и поудобнее перехватил пистолет. – Мать, отца, Настю, Гелю! И хрен еще знает, сколько девчонок! О какой благодарности ты говоришь?!
– Стоило понимать, что дурное семя дает дурные всходы… – как будто сам себе пробурчал Вениамин. – Ты понятия не имеешь, что значит семья!
– Ты убил мою семью!
– Я сам стал твоей семьей! Да твой папаша-слабак, честный до мозга костей, никогда не смог бы дать тебе всего того, что дал я! – тоже перешел на крик мужчина. – Как и твоя мамаша, бездарная медичка! Да ты меня благодарить должен!
Мне казалось, что ярость белой пеленой застит мои глаза. Еще слово, и я наброшусь на Вениамина, наплевав на прижатое ко лбу дуло пистолета.
– Настасью жалко было, признаю. Ее не собирался убивать. Девка с характером была. Вот только нос свой куда не надо сунула! За что и поплатилась.
– И лежит теперь преспокойно на дне Мрачного в цинковом гробу, да?
– Это тебе дурачок наш успел разболтать?
– Это я типа вспомнил!
– Что это значит? – нахмурился Вениамин.
– А ты у папки своего спроси, – ехидно подметил я, – Как он в шкафу меня нашел вот в этом самом, в ночь, когда ты Настю убил. Я был здесь. Видел, как ты гроб в воду сталкивал на лодочной станции. Видел, но забыл. Папаша твой постарался… Да, Анатолий Ефимович?
Гусь ошарашенно перевел взгляд на своего отца, вопросительно задрав брови. Воспользовавшись моментом, я отвел из-под дула пистолета голову, четкими движениями, отработанными на многочасовых тренировках с Сазоновым, резко направил оружие в сторону, и слегка вздрогнул от раздавшегося внезапного выстрела.
На лице Ефимыча застыло недоуменное выражение. Казалось, что вот-вот из приоткрытого рта вырвутся оправдания монотонным ровным голосом психотерапевта. Однако, все, на что теперь была способна седая голова – это пускать тонкую алую струйку из идеально ровного отверстия во лбу. А сзади бетонную стену, покрытую черной плесенью, украшал фейерверк из розовых профессорских мозгов.
Вениамин зарычал от бешенства, изрыгая ругательства, каких я в жизни не слышал от него и даже не предполагал, что когда-нибудь услышу. Вот только на эмоции времени нет. И, кажется, таможенник это понимает моментально, как только в его искривленное от шока лицо, с силой ударяет мой кулак, а колено прилетевшее с размаху в солнечное сплетение вынуждает мужчину согнуться пополам.
Завязалась отчаянная драка. Стоит отдать Гусю должное – он находился в прекрасной физической форме и не растерял навыки рукопашного боя. Пистолет я практически сразу выбил из рук, на мгновение утратившего самообладание таможенника. Но тупая боль в тяжелом затылке тормозила рефлексы, отчего я довольно часто пропускал ответные атаки.
Словно почувствовав слабину, Вениамин беспощадно целится в голову, один за другим нанося удары в уязвимое место. Куда же подевались его хваленые отцовские чувства? В глазах троится, когда я падаю, едва успевая выставить руки, ограждая себя от столкновения лица с бетонным полом.
– Это все из-за тебя! И Ефимыч мертв из-за тебя! И Ева! – зло выплевывает Гусь, пытаясь отдышаться, пока я, стоя на четвереньках, борюсь с болью и нарастающим шумом в ушах. Наверняка, сотрясение мне обеспечено. – Просил тебя, как сына – не трогать ее! Но нет! Не удержался в штанах, кобель малолетний! Ты – первый, кто виноват в ее смерти! Была чистая девочка, патриотка, самоотверженная и терпеливая… Но ты! Ты сделал из нее очередную посредственную шлюшку!
– Ты – больной ублюдок, Вениамин Аркадиевич! До конца жизни я буду проклинать день, когда ты появился на свет!
– Что ж, недолго осталось, – сказал Гусь и, ухмыльнувшись, ударил в живот тяжелым ботинком. Еще и еще, и еще.
От пронзительной боли в почках, печени, ребрах, от головокружения и тошноты руки вконец ослабли и, даже практически не ощутив боли, я все же встретился лицом с холодным бетоном. Это только в кино драки выглядят эпично и захватывающе. На деле же – это жестокое, беспощадное действо. В боевиках герои раз за разом встают и побеждают противника, даже если в них сидит четыре пули, а в жизни разрыв селезенки или впивающееся острым концом в легкое сломанное ребро, дарят чувство неминуемо приближающейся смерти.
Как выяснилось – я не герой!
Затылок ноет. Легкие горят. Каждый вдох приносит адскую боль. Лишь сырой пол дарует прохладу моему скованному спазмом лбу. Я пытаюсь, изо всех чертовых сил пытаюсь мобилизовать последние ресурсы, чтобы поражение мое выглядело не столь жалко. Сам себя убеждаю, что сдаваться просто-напросто не имею права. Кто, если не я, отомстит за них? За моих близких, любимых, родных?
И это как будто стимулирует новый выброс адреналина в крови. Притупляет боль. Заглушает мысли, выпуская наружу основной инстинкт – стремление выжить. И в глазах появляется резкость, и легкие наполняются воздухом, насыщая кислородом бурлящую кровь. И я оглядываюсь вокруг в поисках оружия.
– Я считал тебя сыном, – спокойно вышагивая в мою сторону, Вениамин поигрывал ножом с лезвием, сверкающим в косых лучах света, льющегося с улицы в проем над лестницей и наполненного клубящимися блестками пыли. – Никогда ничего не жалел. Мы с тобой отлично жили, Егор. Ладили. И все же при первой же возможности ты всадил в мою спину нож…. Так ты говоришь, был здесь в ту ночь?
– Был. Да забыл. Психиатр твой постарался. Странно, что не рассказал тебе, вы же настолько близки, что вместе избавляетесь от трупов. Работорговлей опять же вместе промышляете. Образцовый семейный подряд. Истинная преданность отца и сына. А оказывается, и между вами были секреты. Не так уж и доверял тебе Ефимыч, раз за четырнадцать лет так и не рассказал о том, что под боком живет и здравствует свидетель.
Гусю не нравится то, что я говорю. Это заметно по скривившемуся рту и нервным желвакам на скулах. Мои слова неприятны. Они бьют его, словно оплеуха.
Поэтому, воспользовавшись его секундным замешательством, встаю на ноги и направляю в удивленное и искаженное гневом лицо дуло незаметно поднятого с бетонного пола Макарова, взведя курок до характерного щелчка.
– У тебя кишка тонка, щенок.
И в противовес брошенной фразе пропитанные девичьей кровью и профессорскими мозгами бетонные стены вибрируют от оглушающего выстрела.
– Уверен? – спрашиваю у Вениамина, поджимающего от адской боли простреленное колено.
Стоит. Не скулит, не стонет, не падает.
А я хочу, чтобы упал. Его боль должна принести мне наслаждение и успокоение. Но почему-то не приносит.
Гусь с обезумевшей улыбкой лишь разводит в стороны руки, словно приглашает действовать дальше.
– Ну давай, сынок. Стреляй!
И я с пугающим меня спокойствием простреливаю второе колено. Вениамин падает на пол, заливаясь истерическим смехом.
– Давай! Кончай, сынок! – это звучит настолько странно и двусмысленно, что я теряюсь от того, что именно он имеет в виду. И словно в подтверждение моих сомнений, продолжает, – Прочувствуй этот экстаз! Узнай, как это прекрасно – отнять чужую жизнь! Почувствуй себя богом! Накажи меня! Покарай! Ведь ты прав – я убил всю твою семью! И наслаждался каждым мгновением!
Вениамин смаковал подробности своих убийств, делясь с ними так откровенно, что волосы на моем затылке шевелились от ужаса. Рука сама навела прицел на покрытую легкой сединой голову. С каждым словом кровавого маньяка желание пристрелить его неконтролируемо росло. Я все меньше видел причин, почему бы прямо сейчас не украсить бетонные стены и его мозгами, покончив с монстром раз и навсегда.
Единственное, что пробивалось, сквозь скрипучий безумный голос Гуся и шумный водопад моих собственных умозаключений – это череда повторяемых фраз «Он тебе не отец, не забывай об этом. Никогда», «Ты – не он! Ты даже не его сын. И ты не станешь ему уподобляться», «Ты – не убийца!»
Я не убийца.
Я. Не. Убийца!
А затем шум, крики, дезориентация… Тесный подвал превратился в зону боевых действий…
Все, что получалось разобрать – это басистые крики «Бросить оружие!», «Всем лежать, работает СОБР!», «Лицом в пол!»
Придя в себя уже на свежем воздухе у голубого бассейна, щурясь от яркого солнечного света, не реагируя ни на болтовню охреневшего в край Макса, ни на озабоченное похлопывание по спине Короткова-старшего, различаю лишь стремительно приближающуюся ко мне медвежью фигуру с невероятно хмурым лицом, от которого явно не стоит ждать ничего хорошего.
Руслан, мать его, Суворов.
Практически бегу навстречу и с ходу задаю единственный интересующий меня вопрос.
– Где Ева?
– Мы не успели…
