Текст книги "Первая любовь"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

X

Перед Мартином Вейном стоял человек, медленно и осторожно пересчитывавший пачки однофунтовых бумажек. Это был невысокий худой мужчина с решительным лицом, украшенным густыми бровями. Пересчитав деньги, – их было две тысячи, – он сложил пачки в маленький чемоданчик, захромал к ожидавшему его такси и поехал в Ватерлоо к пароходу «Беренгария», отплывающему в Нью-Йорк.

Филипп Роджерс, называвшийся Гербертом Пюрви, когда состоял на службе его величества, хорошо устроился в Америке. Он поместил свои две тысячи, после того как осмотрелся на новом месте, в нефтяные акции, и счастье улыбнулось ему, по его собственному признанию.

Он был когда-то хорошо знаком с тюремным порядком, но никогда не заговаривал на эту тему.

В тот день, когда он вышел из комнаты, снятой на вымышленное имя Мартином Вейном, – и Мартин покинул ее вслед за ним. Он направился быстрым шагом к вокзалу Виктория, переоделся там, отклеил бороду и вышел снова на улицу.

Именно в те минуты, когда Мартин наблюдал за ежеминутно усиливающимся уличным движением, за потоком людей, карет и автобусов, грузовое судно, принадлежащее какому-то Жосу Лумису и управляемое им, вышло из Темзы в открытое море. Его матрос, угрюмый на вид юноша, нагнулся над бортом, следя воспаленными глазами за исчезавшей линией берега. Это был высокий, хорошо сложенный человек, со смуглым цветом лица и синими глазами, поражавшими выражением горечи и озлобленности. Жос Лумис наблюдал за ним в течение некоторого времени, затем ударил его по плечу и сказал, сверкнув белыми зубами, выделявшимися на загорелом лице.

– Теперь нам можно выпить, дружище!

В то же самое время тюремный служитель вошел в камеру Робина, увидел, что она пуста, вскрикнул от удивления, осмотрел все стены, словно Робин мог спрятаться в одной из щелей, и побежал обратно по коридору в комнату суперинтенданта Веста.

– Двадцать третий исчез, – проговорил он задыхаясь.

– Не может быть, – отвечал его начальник. – Его должны доставить в десять часов в суд, и он, вероятно, приводит себя в порядок. Думайте о своих словах, Сальтер, прежде чем о чем-нибудь докладывать.

– Надеюсь, что вы правы, сэр, – отвечал Сальтер сконфуженно.

Выходя, он встретил самого мистера Стэнтона, который быстро прошел мимо него и строго спросил у суперинтенданта Веста:

– Суперинтендант, где Вейн?

Тот сделал несколько сбивчивое донесение. Ему казалось, что сам начальник тюрьмы прошел сегодня утром к двадцать третьему…

– Начальник тюрьмы, – повторил Стэнтон. – Майор Паайн лежит в кровати: у него припадок малярии.

– Но мне… – начал заикаться несчастный суперинтендант.

– Вейн бежал, – перебил Стэнтон, – и вы будете отвечать за это. – Понимаете ли вы, по крайней мере, что влечет за собой это бегство?

Вест схватился за голову, слушая эти слова. Многие из тюремной администрации хватались за голову в этот день. Но все эти донесения, отчеты и доклады привели, в конце концов, к появлению в вечерних газетах сообщения о том, что Робин Вейн, содержавшийся под арестом по обвинению в убийстве, суд над которым должен был состояться сегодня утром, бежал из своей тюремной камеры. Мартин, пришедший в тюрьму рано утром, ответил на все вопросы, рассказывая о том, как провел время с момента посещения Корстоном Робина.

Знаменитого Корстона также подвергли допросу. Его алиби и ответы не вызывали никакого подозрения. Покинув тюрьму, он поехал в клуб, а полдюжины членов этого клуба сообщили о времени его появления. Полицейский, стоящий на посту на Чарльз-стрит, удостоверил, что Корстон приехал домой накануне ночью в обычное время.

Мартин также провел вечер в своем клубе, – его друзья рассказали об этом, – уехал оттуда вместе с Кинном и оставался всю ночь в своем доме.

Сыщик пришел рано утром на Виктория-Род и попытался допросить Меджи Энн; но Меджи была готова отвечать на любые вопросы. Он не добился от нее ничего, кроме желания никогда не встречаться с нею снова.

Стэнтон, которому было поручено расследование по этому делу, направил по различным следам своих лучших сыщиков. Он неутомимо работал и все-таки среди самой сильной суеты нашел время сообщить несчастному уволенному суперинтенданту Весту, что добился для него места в полиции в Южной Африке. Вест, глубоко благодарный ему, признался, что, по его мнению, то лицо, которое изображало из себя начальника тюрьмы, провело в тюрьме весь день и что он подозревал кого-то из власть имущих.

– Я запомню ваши слова, – отвечал Стэнтон серьезно. – Возможно, что в них есть доля истины.

– Я никак не могу поверить, – сказал Вест, – что тут замешан Пюрви. Нет, он ни при чем в этой истории. Этот человек не отличался наклонностями авантюриста и не мог помочь скрыться убийце.

Он был так потрясен происшедшим, что уехал, отказавшись от своего права на пенсию.

– Да, Пюрви исчез, – подтвердил Стэнтон.

Когда Вест уехал, он сидел еще некоторое время, глубоко задумавшись, за своим безукоризненно чистым письменным столом. Оставалось еще десять минут до того времени, когда ему приказал явиться один из главных начальников Скотленд-Ярда.

От предстоящего собеседования зависела вся дальнейшая карьера Стэнтона.

Он поднялся с кресла за шесть минут до срока и пошел своей легкой упругой походкой по коридору до двери, переждал, пока прошли оставшиеся четыре минуты. Услыхав бой часов, он постучал в дверь.

Сильвестр Ричмонд поднял голову при его появлении. Это был еще молодой для занимаемого им положения человек, слывший очень проницательным. Его внешность совершенно не соответствовала представлению о знаменитом сыщике. Невысокого роста, стройный, всегда одетый в темно-синий двубортный костюм с цветком в петличке. Он походил скорее на молодого преуспевающего маклера, так как в его движениях была заметна вертлявость, характерная для этой профессии.

– Садитесь, – сказал он любезным голосом.

– Благодарю вас, сэр.

Взгляды их встретились. Ричмонд, единственный сын знатной семьи, учившийся в средней школе и знаменитом университете, смотрел на Мики Стэнтона, никогда не знавшего своего отца и посещавшего когда-то в течение нескольких месяцев начальное училище. Они чувствовали друг к другу уважение и восхищение. Наконец, Ричмонд сказал:

– Я прочел ваше донесение о бегстве Вейна. Насколько мне известно, до сих пор не обнаружено ничего, могущего бросить свет на эту загадочную историю.

– Ничего, сэр, – отвечал Мики решительно.

– Не считаете ли вы, что Вейн скрывается в Лондоне?

– Может быть. В Лондоне легко укрыться.

– Стэнтон, не знаете ли вы об этом происшествии больше, чем пожелали бы предать гласности?

Наконец, был поставлен вопрос, которого он боялся, но на который у него был готов ответ.

Несмотря на то, что вся кровь прилила к его лицу, он не опустил взгляда.

– Да, сэр, знаю, – отвечал он прямо.

Ричмонд испытующе поглядел на него, поглаживая рукой подбородок, и добавил:

– Это бегство причинило много неприятностей нашему учреждению и мне самому, так как подорвало авторитет Скотленд-Ярда.

– Да, сэр, – подтвердил Стэнтон серьезно.

Ричмонд наклонился над столом.

– Я старался взвесить два обстоятельства: с одной стороны, ценность вашей работы и, с другой стороны, вред, причиненный бегством Вейна. Если вы уйдете, я потеряю сотрудника, которого мне не легко будет заменить; если вы останетесь – я нарушу этим дисциплину.

Наступило молчание, и Стэнтону казалось, что он слышит биение своего сердца. С детского возраста он работал для того, чтобы добиться того положения, которое теперь занимал. Его увольнение означало для него гибель карьеры и положения, не говоря уже о необходимости оторваться от любимой работы.

Но он не мог отказать Мартину, когда дело приблизилось к развязке. Любовь к Мартину была тузом, побившим короля, если за короля считать его службу.

Он вспомнил о днях, проведенных во Франций, когда они вместе терпели голод и холод в укреплении № 60; он вспомнил благородство, бескорыстие, мужество Мартина.

– Мики, хотя я знаю, о чем прошу вас, я не отказываюсь от своей просьбы. Это единственный шанс на спасение Робина. Вы сами говорите, что другой надежды нет. Даже вы не можете напасть на след убийцы, не можете предъявить ему обвинение, пока Робин не откажется от своих показаний. А он не откажется! Робин не совершил преступления и, помогая ему, вы спасете невинного человека…

…Ричмонд произнес:

– Я знаю, что вы приятель Мартина Вейна, Стэнтон. Я также его друг.

Стэнтон опустил глаза, так как они были полны слез; он хотел их вытереть, прежде чем взглянуть на своего начальника, и сказал:

– Благодарю вас.

Ричмонд взял портсигар и протянул его Мики:

– По этому случаю, мне кажется, следует выкурить папиросу.

XI

– Я надену черное платье, – обратилась Лайла к Валери Даун.

– Вы будете очаровательны в черном, – сказала Валери своим звонким молодым голосом. – О, Лайла, как вы прекрасны!

– Дорогое дитя, – прошептала Лайла, слегка улыбаясь.

Валери вернулась совершенно неожиданно из Парижа. В том имении, где она гостила, вспыхнула эпидемия кори, и она решила поехать домой. Отношение Гревиля к ней напоминало привязанность Мартина к Робину, хотя она была значительно моложе и приходилась ему сестрой только по отцу. Покойный лорд Гревиль женился во второй раз, и Валери была единственным ребенком от его брака с хорошенькой миссис Килли, убитой на охоте, спустя год после рождения Валери. Гревиль следил за воспитанием Валери, и она была единственным существом на свете, называвшим его ласкательным именем Хюги.

Она упала в его объятия, когда Лайла и он вернулись домой после приема у Эрмунделей; целуя брата и смеясь, Валери сказала:

– Дорогой мой, я должна была приехать. Там началась эпидемия кори, понимаете? А вы ведь не хотите, чтобы я сделалась некрасивой. Не правда ли?

Затем, подойдя к Лайле, она протянула ей руку и добавила:

– Надеюсь, что вы и Лайла ничего не имеете против моего пребывания здесь.

Лайла была очень рада ее приезду. Ей до смерти надоело тесное общение с Гревилем. За последние дни она видела его чаще, чем прежде в течение многих месяцев, так как совершенно не выезжала из дому.

Она благословляла возвращение Валери, которая с первых дней ее брака с Гревилем всегда восхищалась ею.

Валери обожала Лайлу, как могут обожать только очень молодые девушки, – ей было восемнадцать лет, – чувствующие потребность излить на кого-нибудь свою любовь.

Теперь, глядя, как Лайла одевалась, чтобы идти в суд, Валери старалась ободрить ее ласковыми замечаниями. Но среди разговоров о платьях и о том, как оттенял белизну кожи Лайлы черный цвет, Валери часто вспоминала Робина. Она несколько раз встречалась с ним, но не помнила его лица.

– Он не совершил убийства, – сказала Валери горячо. – Как глупы люди! Неужели они не понимают, что Робин Вейн неспособен на подобный поступок?

И добавила наивно:

– Конечно, очень неприятно, что он очутился в вашей спальне в два часа ночи. А где в это время был Хюги?

– Играл в бридж, – отвечала Лайла резко.

Кто-то постучался в дверь, и голос Гревиля спросил:

– Можно войти?

Он вошел, не дожидаясь ответа. Увидев его, Лайла подумала, что он сильно волнуется, так как два красных пятна горели на его щеках.

– Вейн убежал. Суда не будет, – произнес он быстро негромким голосом. В первый раз в своей жизни Лайла лишилась чувств без всякого притворства. Придя в себя, она услыхала голос Валери, говоривший:

– Как это удивительно. О. Хюги. мы живем в век приключений. Я рада, что он убежал, и надеюсь, что его не поймают.

Лайла. лежа в кровати, подкрепившись превосходным вином, кусочком паштета и виноградом, думала о том, как разумно было ее поведение. Она как бы предчувствовала, что все уладится, и что ей следует выжидать, не говоря о себе ничего компрометирующего. Она готова была танцевать от радости при мысли об избавлении от гнета, нависшего над ней. Робин свободен, его не будут судить, ей не придется снова встретиться с ним. Неприятные дни прошли – она могла снова спокойно зажить. Под влиянием чувства освобождения воскресло снова ее прежнее отношение к Робину. Бедняжка! Как он любил ее, если готов был умереть ради ее спасения! Какая преданность! Все рассуждения об эгоизме Робина были забыты – он казался ей теперь верным другом и благородным любовником.

У Лайлы было сознание, что она начинает новую жизнь. Мучительный страх, испытанный в течение последних недель, исчез, как исчезло опасение, что Хюго может потребовать развода. Робин, убежав, разбил не только свои оковы, но также и те, которые опутывали Лайлу.

Она не задумывалась над тем, что его могут поймать, так как принадлежала к натурам, которые живут только настоящей – счастливой минутой и не размышляют о неприятностях, могущих когда-нибудь возникнуть. Робин освободился, и она снова могла следовать всем своим желаниям, не испытывая страха перед будущим. Это было чудесно!

Валери вошла на цыпочках, и Лайла приветствовала ее любезной улыбкой.

– Дорогая, как ваше здоровье?

– Совсем хорошо. Я испытываю чувство облегчения, огромного счастливого облегчения. Вы не можете себе представить, что я перенесла за эти три недели. Меня не так мучила мысль о Робине, как все остальное, и, главное, сознание необходимости давать показания в суде. А теперь гроза миновала, и мы можем, наконец, свободно вздохнуть.

– Надеюсь, что его не поймают, – произнесла Валери задумчиво.

– Вы ничего не имеете против того, чтобы я закурила?

Лайла взглянула на нее с легким недоброжелательством. Как бессердечны стали теперь девушки. Какой смысл обсуждать с ними такой вопрос, как заключение Робина в тюрьме. И она сказала немного колко:

– Вы пополнели, Вал!

Валери рассмеялась.

– Неужели? Нет, мне кажется, что вы ошибаетесь.

Она поднялась, подошла к тройному зеркалу, украшавшему комнату Лайлы, и стала перед ним, выпрямив стройное молодое тело. Улыбнувшись себе, она сказала, обращаясь к Лайле:

– Я кажусь себе довольно хорошенькой, дорогая. Конечно, мне не сравниться с такой необыкновенной умопомрачительной красавицей, как вы, но все же я недурна. У меня густые каштановые волосы, большие черные глаза с синеватыми белками и ровные белые зубы.

– Глупое дитя, – прошептала Лайла. – Конечно, вы очень миловидны.

Валери ушла, так как доложили о приходе массажистки.

Она быстро сбежала по ступенькам и постучалась в комнату Гревиля.

– Вы здесь! – воскликнула она. – Какое счастье! Хюги, повезите меня сегодня кататься. Или вам нужно отправляться в Палату?

– Я буду занят, только гораздо позже, – отвечал Гревиль.

Он поднялся, взял Валери под руку, и они вышли в холл.

– Я сама буду править, – сказала Валери. Гревиль сел возле нее, и его охватили воспоминания о прежних беззаботных счастливых днях. Болтовня Валери, не требовавшей у него ответа на вопросы, успокаивала его.

По городу было расклеено множество афиш с извещением о бегстве Робина Вейна. Валери спросила:

– Хюги, а его не поймают?

Гревиль очнулся от своих мечтаний и вспомнил о печальной действительности. Он отвечал равнодушно:

– Трудно сказать.

– Надеюсь, что нет! – воскликнула Валери. – Робин не обыкновенный преступник. Его бегство, несомненно, задумано умными людьми, – людьми, умеющими предвидеть будущее и обладающими большой предприимчивостью.

Наступило короткое молчание, и затем Валери продолжала задумчиво:

– Знаете, Хюги, Робин Вейн благородная личность. Не всякий бы обвинил себя, чтобы спасти Лайлу от сплетен и скандала, который мог возникнуть в обществе из-за глупости людей. В его поступке есть что-то рыцарское. Жаль, что я не была с ним поближе знакома. Мне говорили, что он очень красив. Я видела однажды капитана Вейна и нашла его интересным.

Гревиль перебил ее:

– Моя дорогая девочка, не идеализируйте этого глупого Робина Вейна. Я не часто стараюсь оказать влияние на ваше отношение к людям. Но в данном случае, считаю необходимым вас предупредить. Основываясь на личном опыте, могу уверить вас, что Вейн совсем не мечтательный рыцарь без страха и упрека, за которого вы его принимаете. Мне известно, что он сделал однажды подлый позорный поступок, доведший до преступления и позора человека, которого все уважали и ценили.

Он колебался в течение минуты и затем добавил изменившимся голосом:

– Если бы я встретил Вейна где-нибудь у обрыва, то ощутил бы желание столкнуть его вниз.

– Хюги! – воскликнула Валери. Он чувствовал, что она глядит на него, но не попытался изменить выражение ненависти и горечи на своем лице.

Много времени спустя Валери вспомнила о дикой злобе, сверкнувшей в его глазах, когда он проговорил «столкнуть вниз».

В течение некоторого времени они ехали молча. Потом Гревиль попросил Валери свернуть на боковую извилистую дорогу, ведущую к небольшой лужайке, окруженной сосновыми деревьями.

– Вал, если что-нибудь случится со мной – у меня нет сейчас основания бояться скоропостижной смерти, сумасшествия или какого-нибудь другого несчастия в этом роде, – но если я внезапно умру, то не оставайтесь жить с Лайлой. Я хочу, чтобы вы поехали в Париж к тете Гонории. Знаю, вам не улыбается мысль жить со старухой, но она очень умна, и у нее благородное сердце. Дайте слово, что исполните мою просьбу.

В глазах Валери был виден испуг. Схватив его руку, она обвила ее вокруг своей талии и прижалась к нему; спрятав лицо в складках его пиджака, спросила:

– Хюги, в чем дело? Вы когда-то посвящали меня в свои неприятности. Я никому не сказала ни одного слова о Лионском договоре, над которым вы работали ночи напролет, когда я случайно прочитала одну из бумаг, и вы объяснили мне необходимость держать все прочитанное в тайне. Я умею хранить секреты, мой дорогой. Расскажите, в чем дело, я чувствую всем своим сердцем, что у вас большое горе. Конечно, я даю вам слово жить с тетей Гонорией, хотя гораздо охотнее поселилась бы с Лайлой. Таково ваше желание, и я его исполню. Скажите, почему вы так несчастливы? В прошлом году, до моей поездки за границу, у вас часто бывал огорченный вид, но никогда вы не казались таким убитым, как сейчас. Если вы откроете мне свою душу, вам станет легче. Ведь я так сильно люблю вас и готова на любую жертву, чтобы помочь.

Прижимая ее к себе и прислушиваясь к нежному, дрожащему от волнения голосу, Гревиль смотрел вдаль. Подул легкий ветерок, и один из локонов Валери коснулся его подбородка. Это мимолетное прикосновение заставило его вздрогнуть.

Он чувствовал полную безнадежность своего положения. И не потому, что Робин убежал, так как, с одной стороны, был даже рад его освобождению, а потому, что не видел перед собой ничего, кроме бесконечного пути, по которому должен был идти с измученным сердцем. Этот колеблемый ветром локон, коснувшись лица, напомнил о времени, когда он впервые встретил Лайлу и без памяти полюбил ее. Он увидел ее в первый раз, отправившись специально для этой цели в какой-то дом, так как до него дошли слухи, что его племянник Кэррингтон показывается повсюду с мисс Легранд. Гревиль спросил: «Она актриса?» – и ему сказали, что это дочь женщины, имеющей прозвище Пышка.

Один приятель повел его в небольшую надушенную квартирку, в которой, как он узнал, помещался частный игорный клуб. Он сразу почувствовал отвращение к хозяйке, говорившей любезным тоном, с устремленными на него сильно подведенными глазами, и пытавшейся привлечь его внимание.

Пышка – одна из полускромных и полуприличных вечно нуждающихся обитательниц лондонских дешевых квартир, была матерью Лайлы.

Лайла вышла в гостиную Мэрчинктонов, где находился Гревиль, в сопровождении Кэрра. Гревиль пришел с намерением осудить племянника, но был поражен ее красотой. Он увлекся ею и вначале сам удивлялся этому обстоятельству. Борясь со своим чувством, стараясь уверить себя, что это мимолетное увлечение, Гревиль сознавал с каждым днем все яснее свою слабость, беспомощность и неспособность сопротивляться. Лайла сказала ему, что не любит Кэрра, и он спросил, замирая от волнения, не выйдет ли она замуж за него. Это произошло на небольшом лугу за городом, и Лайла прижалась к нему, прошептав:

– Да.

Он думал, несмотря на свой здравый смысл, несмотря на умение разбираться в людях, что Лайла, нежная и бескорыстная, является идеалом его жизни, вернее второй половины жизни. В самом начале их брака он задал ей вопрос о Робине Вейне, и Лайла рассмеялась, назвав мужа ревнивым безумцем, и объяснила:

– Робин, конечно, симпатичный юноша, но люблю я только вас.

«Нет большего глупца, чем старый глупец», – подумал Гревиль. Тогда он поверил ей. Теперь, когда Вейн убежал и ему не грозила ни виселица, ни тюремное заключение, прошло напряжение последних недель, и Гревиль почувствовал себя вправе подумать о вещах, не имеющих отношения к этому преступлению. До этого часа он не разрешал себе думать ни о чем другом.

Письма, переданные ему Кри, донесения, сообщенные им подробности о месте и времени встреч Лайлы и Робина, все, что тот рассказал, снова всплыло в памяти Гревиля и разожгло погасшее на время пламя. Он глубоко вздохнул, и Валери повторила настойчивее:

– Хюги, расскажите, в чем дело; я знаю, что смогу помочь вам.

Гревиль прижал ее к себе крепче и ответил:

– Никто не может спасти человека от самого себя. Я не думал об этом раньше, а теперь уже поздно. Между прочим, нам пора вернуться домой.

Валери крепко сжала его руку:

– Хюги, я люблю вас больше всех на свете и знаю, что вы глубоко несчастны. Не отталкивайте меня от себя.

На мгновение Гревиля охватило желание поделиться с ней, но он тотчас же отогнал от себя эту мысль.

– Не могу, – отвечал он просто. – Я бы рассказал, если бы секрет принадлежал только мне. Теперь вы понимаете причину моего молчания. – И через некоторое время добавил: – Но вы не представляете, как целительны для меня ваши любовь и сочувствие.