Текст книги "Первая любовь"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Оливия Уэдсли

Первая любовь

I

Есть женщины, при одном имени которых у мужчины меняется выражение лица: глаза становятся суровыми или озаряются нежностью, или же выражают страдание, – но лицо его меняется – это несомненно. Подобные женщины имеют необыкновенную силу; их влияние, даже когда они находятся вдали, могущественно. Такие женщины не принадлежат к числу избранных и светлых существ, умеющих создать счастливый уголок на земле; они имеют власть, а к власти всегда следует подходить с опаской, так как в ней часто таится угроза.

Лайла Гревиль читала и перечитывала письмо, сидя в своей прекрасно обставленной комнате, – и улыбалась.

Стоял июнь, и ее записная книжка была заполнена приглашениями. Развлечения чередовались непрестанно – на сегодняшний вечер у нее было четыре специальных приглашения, – но она предпочла провести время за городом, поехав туда в двухместном автомобиле с мужчиной, написавшим письмо, которое она держала в руках. Это был молодой человек двадцати семи лет, находящийся в стесненных обстоятельствах.

Лайле исполнилось тридцать два года; она была очень богата, так как удачно вышла замуж. Робин Вейн был для нее любимым развлечением; она вспоминала о его существовании, когда находила возможность уделить ему немного свободного времени.

Он увлекся ею во время войны, когда она распределяла улыбку и кофе в Красном Кресте, а он изредка приезжал в короткий отпуск и возвращался обратно во Францию. Об одном таком отпуске, длившемся всего два дня, он не сообщил своим родным в Англии. Он провел эти два морозных январских дня с Лайлой, выражая ей свое обожание и глубоко веря в то, что она прекраснейшая звезда на том клочке неба, который мы называем нашей жизнью.

Все предостерегали его и подшучивали над этой любовью.

Молодой Робин слушал, но так как он весь был полон страсти, то не верил никаким обвинениям, высказываемым по адресу его любимой. Разве не была ему известна жестокость света к видным и прекрасным женщинам?

Разве не знал он, как благородна была она, как далека от всякой обычной маленькой слабости, как непогрешимо права, как бескорыстна в каждом своем помышлении? Мог ли он поверить всякому скандальному слуху, – это было бы характерно для пустоголовых хулителей, для мужчин, готовых связать себя с девушкой, чтобы затем бросить ее с такой же легкостью, с какой они проигрывают в карты.

Ведь Лайла сама рассказала ему правду о ее браке с Гревилем, о разрыве с Кэррингтоном Феном, по вине самого Кэрра, оставившего Лайлу в состоянии отчаяния, от которого ее спас брак с Гревилем.

– Он показался мне таким добрым, таким внимательным… а я ведь была тогда невероятно молода. Я думала, что жизнь моя кончается, когда Кэрр разлюбил меня. Я совсем не размышляла, я просто ухватилась за первый попавшийся случай. Маленькая, бедная дурочка – я надеялась отомстить этим Кэрру. Мне известно, что все говорят, будто я порвала с Кэрром, когда узнала, что Гревиль решил не выдавать ему содержание, если он женится на мне, и вышла замуж за Гревиля только ради его денег. Но вы верите мне, Робин, не правда ли, вы знаете меня?

Робину стало неприятно, встречаясь с Кэрром, говорить с ним прежним дружеским тоном. Во Франции они были товарищами по оружию, когда Робин служил под начальством Кэрра, и Кэрр сильно привязался к нему. Он очень огорчился, узнав всю правду.

Робин сообщил об этом своему старшему брату Мартину, но Мартин удивленно взглянул на него и ответил коротко:

– Ради всего святого, не разыгрывай из себя такого дурака. Кэрр принадлежит к числу прекраснейших людей на свете.

Мартин решился добавить пару слов о Лайле:

– Робин, это не мое дело, но тебе надо взяться за работу. Ты знаешь, почему я уезжаю в Буэнос-Айрес. А ты ничего не добьешься на политическом поприще, если не прекратишь эту историю с Лайлой Гревиль. Раньше или позже Гревиль, несмотря на свой равнодушный вид, нападет на тебя. Не говори мне ничего о справедливости. Мне известны твои средневековые рыцарские взгляды на честь. Но если Гревиль нападет на кого-нибудь, виноватого или невиновного, то ударит так сильно, что человек, на которого он нападет, будет раздавлен. Я знаю, что тебе хочется выругать меня, но кроме тебя у меня никого не осталось, и потому я коснулся этого вопроса.

Робин не возмутился и ничего не сказал. Он повернулся и ушел, унося в душе странное смешанное чувство: наполовину затаенную злобу и наполовину непоколебимую привязанность к брату. Мартин был дорог ему, заботился о нем, приносил себя ради него в жертву, особенно с тех пор, как их родители умерли в Индии, оставив Мартина в возрасте двадцати, а Робина – двенадцати лет.

В конце концов, Мартин добился их разрыва. Он пошел к Лайле, и Лайла отказалась встречаться с Робином.

С тех пор прошло три года. В течение этих трех лет Робин и Мартин ни разу не написали друг другу. Теперь Мартин собирался вернуться в Англию, а месяц тому назад в одном загородном доме Робин снова случайно встретил Лайлу.

Он предполагал, встретившись с ней, держать себя спокойно и непринужденно, чтобы показать, как легко ему удалось побороть свою неразумную страсть.

Он возвращался домой после прогулки на реке, и Клив, его спутник, спросил:

– Не заедем ли мы на обратном пути к Трионам? Я хочу побеседовать со стариной о гонках.

Когда они вошли в прохладный, наполненный запахом цветов холл, Робин увидел Лайлу, сидевшую, откинувшись в глубоком кресле, и держащую в руках папиросу.

Его сердце болезненно сжалось и остановилось. Он почувствовал, что побледнел, что в лице его не осталось ни кровинки. Даже ради спасения своей жизни не мог бы он заговорить в эту минуту. Неясно, словно издалека, донеслись до него слова миссис Трион.

– Мистер Вейн… Леди Гревиль, – и затем через бесконечный промежуток времени, подобно яркому лучу, озарившему темноту, прозвучал голос Лайлы, тот самый голос, который называл его, казалось, так давно: «любимый, Робин, мальчик мой, такой глупый мальчик».

Как человек, внезапно прозревший, Робин подошел и сел рядом. Он смотрел на нее, и Лайла, успевшая совершенно забыть о нем, тотчас же согласившаяся на разлуку, услыхав недвусмысленные угрозы Мартина, Лайла. увидевшая выражение обожания в синих глазах Робина, дотронулась до его руки и в ответ на его хриплый, несвязный вопрос:

«Лайла… как вы могли… Лайла, я не забыл»… – отвечала:

– Я тоже не забыла вас.

Таким образом, началось снова это мучительное рабство, бесконечная смена надежды и страстного волнения. Казалось, Робин снова стал тем же юношей, которым был когда-то, но теперь в его чувство вкралась еще стойкость, свойственная любви, окрепнувшей, благодаря мучительной и долгой разлуке. Лайла опять увлекла его своей красотой, шелковистым блеском золотистых волос, глубоким взглядом лиловых глаз, обрамленных длинными ресницами, своей холодностью и неудовлетворенной до сих пор жаждой любви. Жизнь ее протекала сравнительно тихо после разлуки с Робином. Он был прирожденным любовником, а такие люди встречаются редко. Кроме того, Лайла смертельно устала от Гревиля, его любезной настойчивости во всех жизненных вопросах, его вечной правоты и холодной безукоризненной вежливости. Она немного боялась его, потому что он никогда не сердился, а был всегда терпеливым, потому что она не могла найти ни одной уязвимой точки в его доспехах и еще, главным образом, потому, что ей была известна та оценка, которую он ей давал. Иногда он говорил ей неприятные вещи. Это ей напоминало те дни, когда он сильно любил ее, и время, когда он ей высказал истину о ней самой. Он сказал тогда:

– Если бы вы могли полюбить меня – все было бы хорошо. Я предполагал, что смогу научить вас, я надеялся, что моя любовь достаточно сильна для этого. Мне не приходило в голову, моя дорогая, моя прекрасная Лайла, что вы вообще не умеете ни любить, ни ценить любовь. И многое теряете из-за этого.

Но в один летний вечер, когда солнечный закат осыпал розовыми листьями, словно срывающимися с золотых стеблей, опаловое небо, когда легкий ветер доносил до нее аромат вереска и садовой гвоздики, когда новый возмужавший Робин смотрел на нее глазами, полными страсти. Лайла впервые призналась себе, что ее сердце задето.

Она позволила Робину увести себя в сад в покрытую вьющимися цветами беседку, в которую Робин мог войти, только нагнув голову. Лайла взглянула на него и сказала с нежной улыбкой.

– А мне не нужно нагибаться, видите, Робин?

Его высокий и ее маленький рост часто являлись темой для наивных любовных шуток в прежние дни.

Робин говорил, глядя в ее лиловые глаза, в бездне которых терялась его душа.

– А вы по-прежнему не выше, чем мое сердце.

После этого опасного начала они дошли до этой встречи за городом, давно желаемой и замышляемой Робином, но всегда откладываемой Лайлой до этого их «последнего» прекрасного вечера вдвоем, последнего, так как Робин уезжал со специальным дипломатическим поручением.

– Один вечер, только один вечер вдвоем, вы и я, – просил Робин, и Лайла, наконец, уступила.

Робин ожидал ее во Флондерсе. Он приехал слишком рано, выпил коктейль в гостинице и поболтал некоторое время со старым хозяином. Теперь ему оставалось только пойти ей навстречу по дороге, по которой должно было приехать такси Лайлы.

Тысячи мыслей роились у него в голове. Как неприятно, что пароход Мартина прибывал как раз сегодня вечером. А что, если такси Лайлы вдруг поломается? Если б он даже получил таблограмму Мартина раньше, – ему принесли ее как раз перед тем, как он собирался покинуть свою квартиру, – даже в этом случае он не мог бы отложить сегодняшнее свидание: после всех тех, которые отложила сама Лайла – нет, об этом нечего было даже и думать.

Эта ночь значила для него так много. Его начальник поздравил его с тем, что его включили в миссию, отправляющуюся в Румынию, и с тем, – а это было еще приятнее, что ему увеличили оклад.

Если бы Лайла позволила ему пойти прямо к Гревилю и откровенно поговорить с ним! Несмотря на его слепое обожание Лайлы. он восхищался Гревилем, его суровой честностью и бескорыстной преданностью родине. Однажды, слушая, как двое знакомых говорят о Гревиле, Робин подумал, что, сложись обстоятельства иначе, он мог бы быть другом Гревиля, несмотря на разницу в возрасте.

У него почему-то была уверенность, что, если бы Лайла разрешила ему поговорить с Гревилем, тот согласился бы на его предложение, видя, что игра ведется честно.

Отчасти вследствие своего юношеского идеализма, отчасти потому, что он был душою чист, Робин, несмотря на всю силу любви и горячность молодости, был до сих пор сдержан в своих ласках, в своих голодных поцелуях. Но теперь, под влиянием мысли о неминуемой разлуке, измученный годами, прожитыми вдали от Лайлы, Робин почувствовал, что должен дать волю своему алчущему сердцу и порывам молодости.

Медленно идя по невысокой пыльной траве, растущей по обеим сторонам извилистой дороги, он говорил себе:

– Теперь я должен добиться всего. Теперь это должно совершиться.

Наконец он заметил такси Лайлы и бросился бежать, как мальчик, по направлению к нему.

Когда такси скрылось. Лайла упрекнула его:

– Зачем вы поступаете таким образом? Буквально набрасываетесь на такси. Вы выдаете нас. И называете меня «любимая». Шофер, вероятно, слышал, а эти люди читают иллюстрированные газеты.

Робин, смеясь от всего сердца и шутя над пугливостью Лайлы, заключил ее в объятия в укромной тени деревьев.

Они спрятались за поворотом тропинки. Над ними расстилалась туманная синева неба, изредка запятнанная бледным золотом, их окружала мантия из мягкого воздуха, напоенного ароматами садовой гвоздики и цветущей липы, лениво опускавшей ветви.

Робин пробормотал у самых губ Лайлы:

– Я люблю вас, я люблю вас! Какое значение имеет остальное?

Быть может, на нее повлияла страсть, горевшая в его глазах и звучавшая в голосе, быть может, прикосновение упругих свежих губ или его сильные объятия, но впервые Лайла почувствовала приближение любви, и сердце ее на миг познало смирение – она закрыла глаза, прижала еще крепче белоснежной рукой голову Робина и ответила голосом, более страстным, чем поцелуй:

– Никакого.

В этот вечерний час, когда они целовались и шептали в объятиях друг другу, когда они познали все восторги, доступные смертным, Лайла, наконец, узнала, что такое любовь. Она готова была принести для Робина любую небольшую жертву. Она не согласилась бы потребовать у мужа свободу, но разрешила бы со временем Робину, имей он большое состояние, устроить ее судьбу, согласно его желанию. Ей даже пришла в голову мимолетная мысль, что развод стал обычным делом со времени войны, что теперь никого за это не осуждают, а Робин, бедняжка, умирал от желания жениться на ней.

Она смутно представила себе – у нее не было сильно развито воображение, – каким прекрасным мужем стал бы Робин и как бы он ей решительно во всем уступал.

Робин же пережил этой ночью незабываемый час. Он упал на колени перед Лайлой в маленькой столовой деревенской гостиницы, возле стола, на котором был приготовлен скромный ужин. В окна врывался горьковатый запах шиповника, цветущего в саду. Сквозь трепещущие листья старой яблони проглядывали звезды. Робин, прижимая голову к груди Лайлы и поглаживая ее волосы, взглянул на темное небо и выбрал одну звезду для Лайлы, а другую для себя.

– Наконец-то мы пришли к решению, – сказал он ей с горящим взглядом, сжимая ее в своих объятиях. – Я поговорю с Гревилем.

Он сразу испортил этими словами ее настроение. Она начала убеждать его, взывать к нему, прося отложить объяснение, пока можно будет все уладить.

Ему следовало понять, как эгоистичны были его планы. Они поехали домой, чувствуя себя совсем чужими. Но когда автомобиль уже подъезжал к Лондону и Робина снова охватило сознание разделявших их условностей, его гнев и обида исчезли.

Он замедлил ход машины и произнес с патетическим, глубоким раскаяньем.

– Простите меня.

Лайла простила его: ее прикосновения напоминали ласки, ее поцелуи были опьяняюще нежны, а каждое ее слово – как бы еще одно звено в той цепи, которая все крепче приковывала к ней Робина.

II

Лорд Гревиль отпустил секретаря с любезной, немного рассеянной улыбкой, обождал некоторое время, а затем нажал кнопку звонка на письменном столе.

Явившемуся на зов слуге он сказал:

– Пришли ко мне Кри, пожалуйста.

Он зажег сигару, но забыл закурить ее. Она потухла еще до того, как раздался робкий стук в дверь. Вошел маленький безупречно одетый человек с неприятным взглядом и безвольным ртом. Лорд Гревиль поразился, как мог подобный субъект попасть к нему на службу – быть может, его принял секретарь. Он взглянул на него и спросил:

– Вы мне желали что-то сообщить?

Человек подошел ближе, положил перед ним бумагу, к которой были подклеены другие бумажки, и отошел в сторону.

Он смотрел на своего хозяина с болезненным любопытством и увидел, как спокойное, загорелое лицо того изменилось и стало почти серым. Между тем, ни один мускул этого лица не дрогнул. Наконец, не будучи в силах дольше выносить молчание, лакей начал хриплым угодливым голосом:

– Я следил в течение месяца.

Лорд Гревиль поднял голову и холодно спросил:

– Зачем вы пришли ко мне?

Казалось, что этот суровый взгляд имел над слугой какую-то власть. Тот пробормотал:

– Пятьдесят фунтов… за молчание.

Лорд Гревиль кивнул.

– Вы можете идти, – сказал он тем же безличным голосом. – Приходите в эту комнату снова в десять часов вечера.

После ухода слуги, бесшумно затворившего за собой двери, Гревиль поднялся, подошел к окну и распахнул его. Он стоял, глядя на деревья в Берклейском сквере, и думал – как это ни странно – о тех днях, когда он любил Лайлу, об их браке и о его страстных надеждах. Затем он вспомнил о ее беспрерывной лжи, лжи мелкой, корыстолюбивой душонки.

Лицо Робина всплыло в его памяти и его собственное стало еще серее. «Безумец», прошептал он сурово.

И тогда он подумал о том паломничестве, которое теперь совершали те, паломничестве любви.

Черты лица, казавшиеся изваянными, вздрогнули один раз. Он полагал, что поборол в себе физическую ревность, но понял свою ошибку. Если бы в эту минуту Лайла была перед ним, он задушил бы ее собственными руками.

Направив свои мысли в другую сторону, он повернулся, вышел из дому и сел в свой всегда стоящий наготове автомобиль. В Скотленд-Ярде его принял уполномоченный, так как начальник уже уехал.

Суперинтендант Колинз, внимательно выслушавший его, охотно вызвался помочь лорду Гревилю.

Он велел принести нужные бумаги и протянул их ему через стол. Пока Гревиль читал, вставив в глаз монокль, суперинтендант предавался размышлениям, не понимая, почему такой известный человек, министр и лорд, желает узнать непривлекательные подробности о жизни парня, знакомого суперинтенданту под кличкой Слум-Скум.

– Интересное чтение, милорд? – сказал он шутя, когда Гревиль положил бумаги. – Этот Кри попадался раз за разом, но всегда выворачивался. Нет такой низости, на которую он не был бы способен. Я мог бы вам порассказать о нем вещи, от которых начнет тошнить. Гнилой человек, змея.

Гревиль кивнул, поблагодарил суперинтенданта и вышел к своему автомобилю. Суперинтендант последовал за ним через некоторое время.

– Видели лорда Гревиля? – спросил он сержанта.

– Этот худой, светловолосый человек, выглядевший таким утомленным? В визитке, с моноклем? Немножко стар для ее мужа. Она же ослепительно хороша, не правда ли? Что ему нужно?

– Бродяга Кри служит у него в качестве лакея. Почему эти люди не требуют рекомендаций? Пара слов приятеля их приятеля их удовлетворяет, а потом они поднимают шум, когда исчезает нитка жемчуга или шкатулка.

– Кри украл?

– Нет, кажется, шантажирует его друга. Доброй ночи, сержант.

– Доброй ночи, сэр.

Кри вышел из кабинета, прошел через комнату, в которой кто-то играл, зажав в руке пятьдесят фунтов, пятьдесят отдельных бумажек.

Он успел выманить у леди Гревиль целый ряд таких же бумажек, о чем ее муж не имел понятия, и еще немало у того молодого человека, который был достаточно глуп, чтобы верить в ее любовь. Презрение, которое Кри питал к своему хозяину, перешло все границы. Тот заплатил покорно, как ребенок, пятьдесят фунтов за одно письмо и за то, чтобы встретить ее сиятельство и «помочь» мистеру Вейну проскользнуть в дом.

Он подслушивал в течение минуты у дверей белой гостиной. Сегодня будет только избранное общество. Восемь человек, сказал ему дворецкий: один герцог, а все остальные тоже титулованные.

Кри знал твердо одно. Эти люди существовали для того, чтобы их обирали, и он чувствовал себя способным удачно проделывать это.

III

Был уже почти час ночи, когда двухместный автомобиль подъехал к воротам большого дома.

– О… вы испугали меня, – воскликнула Лайла, увидев Кри.

– Извините, – ответил он и предупредительно распахнул дверцу машины.

– Я подожду, пока вы войдете, – коротко сказал Робин, стоя возле Лайлы на тротуаре.

Лайла пробормотала несколько слов прощанья – она испытывала чувство страха, и оба мужчины знали об этом. Сумерки летнего вечера скрыли хитрую улыбку Кри; он отворил перед Лайлой дверь и, пропустив ее вперед, тихо прошептал Робину:

– Ее сиятельство просят вас войти, сэр.

Он указал путь Робину, увидел изумленное лицо Лайлы, когда тот вошел в ее гостиную, и поспешно сбежал вниз по лестнице.

…Когда прозвучал ужасающий крик, открылись все двери этого огромного дома, только дверь, ведущая в комнаты Лайлы, оставалась затворенной.

Одна служанка заплакала, другая забилась в истерике. Появился лорд Гревиль и начал спокойно и быстро расспрашивать присутствующих. Он первым наткнулся на Кри, лежащего, скорчившись, с ножом, торчащим в спине между лопатками, со стеклянными, выпученными глазами.

Сказав тоном приказания:

– Никто не должен выйти из дома! – он обратился к дворецкому и велел ему протелефонировать в Скотленд-Ярд. – Мы будем ожидать здесь все вместе прибытия полиции, – добавил он спокойно.

Все гости, приглашенные на обед, вышли в вестибюль: Честер Кинн, Сэвернек, двое мужчин из французского посольства, Уорингтон, с ястребиным носом и выступающим подбородком, рассматривающий с интересом лица собравшихся. Ему было около восьмидесяти лет, и уже ничто не удивляло его, но он находил, что каждый необычайный случай мог немного скрасить его старость. Честер Кинн. со своей стороны, наблюдал за ним. Человек с любознательным умом и тонкой интуицией, он подозревал что-то, чего не мог разгадать.

Он обратился к Пенну, стоящему к нему ближе остальных:

– Будьте уверены, что все ваши грехи всегда обнаружатся; я поклялся Эви, что буду сегодня работать дольше обычного над ирландским биллем [1]1
  Законом


[Закрыть]. Она хотела поехать со мной в театр, а теперь узнает, что я обедал здесь, слушал Тимба, а в промежутке играл в карты. Даже это невинное препровождение времени покажется ей подозрительным.

Пенн кивнул и сказал тихо с легким северным акцентом:

– Хотел бы я знать, кто виноват?

– Кто бы ни совершил это убийство, – заметил Честер Кинн с веселым цинизмом, – я желал бы, чтобы он или она, или они избрали для такого дела другой дом или другое время.

Он взглянул на лорда Гревиля и добавил полушепотом:

– Очень жаль бедного Гревиля.

Все замолчали, так как дворецкий впустил в это время слуг. Седл был высокий худой человек с седыми волосами и честным взглядом.

– Все тут? – спросил его лорд Гревиль, и тот ответил тотчас же ясным, приятным голосом:

– Все, ваше сиятельство.

Гревиль кивнул и добавил:

– Я сам отворю дверь полиции.

Кри, лицо которого было закрыто носовым платком, положили на широкий диван, стоящий в правом углу вестибюля. Одна из младших служанок снова начала плакать. Седл подошел к ней, стараясь успокоить разгорающееся вновь волнение. Спустя две минуты он замолчал, и снова воцарилась тишина. Все вздрогнули, когда в массивную входную дверь постучались полицейские, а служанка опять пронзительно вскрикнула.

Лорд Гревиль поднялся по лестнице в сопровождении четырех людей: двух в штатском и двух в форме. Спокойным голосом он изложил все происшедшее.

Он с друзьями играл в бридж. Затем вышел в соседнюю комнату за сигарами. Идя обратно, услыхал громкий крик в вестибюле. Его друзья и он тотчас же выбежали туда и нашли там труп. Этот человек служил у него в качестве лакея. Его имя Кри. Суперинтендант Колинз сможет рассказать эту историю.

Один из штатских стенографировал эти показания, в то время как его начальник внимательно слушал.

После этого главный инспектор Лауренс, шепнув лорду Гревилю, что его люди стерегут все выходы дома, приказал приступить к обыску. Он попросил собравшихся обождать в одной из гостиных и, почувствовав на себе взгляд Честера Кинна, спросил его:

– Не согласитесь ли вы помочь нам, сэр?

Кинн кивнул, и все трое – Гревиль, он и инспектор – подошли к трупу. Инспектор вытащил нож из раны.

– Это нож из моей коллекции, висящей тут, на стене, – проговорил лорд Гревиль, указывая рукой на коллекцию кинжалов.

– Опасное оружие, – заметил инспектор. – Я видел, что делают с его помощью туземцы в Месопотамии.

Он приступил к осмотру, после которого сказал:

– Надо скорее начать обыск.

– Конечно, – подтвердил Гревиль.

– Мы обойдем сперва подвалы, затем подымемся наверх, – решил инспектор. – Двое моих людей ожидают внизу. Они, вероятно, уже готовы.

Он подошел к перилам лестницы и крикнул:

– Мот, Престой!

– Так точно, сэр, идем, – последовал немедленный ответ, и двое полицейских, с касками в руках, появились через минуту в огромном вестибюле. Они отдали честь и доложили:

– Нигде ничего не обнаружено.

– Хорошо, можете войти сюда! – приказал Лауренс.

– Комнаты моей жены расположены налево, – объяснил Гревиль: – ее спальня, ванная и гостиная. Я не уверен в том, что она у себя.

Он сделал несколько нерешительных шагов по направлению к части дома, в которую вели три ступени.

Инспектор Лауренс заметил:

– Вы заявили, что у подножия лесенки был обнаружен труп.

– Да, мистер Честер Кинн, сэр Бэзиль Сэвернек и я выбежали вместе из малой гостиной. Мне кажется, что мы одновременно увидели тело Кри.

Инспектор кивнул.

– Быть может, вы проведете нас в комнаты ее сиятельства?

– Конечно, – отвечал лорд Гревиль. – Кинн, вы пойдете с нами?

Они двинулись вперед, и Гревиль постучался в дверь. Ответа не последовало. Он постучал громче и попытался повернуть ручку. Дверь отворилась. Комната была пуста, но в ней горел свет. Трое мужчин вошли. Лауренс запер дверь, оглядел комнату и обратился к лорду Гревилю, указывая на следующую дверь:

– Пожалуйста.

Гревиль подошел ко второй двери и сказал, постучавшись:

– Это я, Лайла, не бойтесь. Произошел неприятный случай, и полиция производит обыск в доме.

Дверь распахнулась, и появилась Лайла. Она взволнованно спросила Гревиля:

– Случай. Хюго? Какой случай, что произошло?

Она переводила взгляд с одного на другого. Лицо ее было бледно, а одна рука протянута вперед, как у ребенка, ищущего ободрения и опоры.

– Сейчас вы все узнаете, – мягко отвечал Гревиль, обняв ее рукой. – Лайла, инспектор Лауренс должен выполнить необходимые формальности и обыскать каждую комнату. В нашем доме было совершено преступление.

– Преступление? – повторила Лайла тихо.

Инспектор Лауренс вмешался.

– Это будет продолжаться одну минуту. Приступим прямо к делу. Прошу вас ответить мне на несколько вопросов. Когда вы вошли к себе в комнаты?

– Я ездила на автомобиле за город и вернулась домой приблизительно полчаса тому назад.

– Вы прошли прямо к себе и закрыли дверь?

– Да, да… мне кажется…

– Ее сиятельство никогда не запирает дверь гостиной, а только своей спальни, – вмешался Гревиль.

– Я вижу. А услыхав крик, вы не поинтересовались в чем дело?

– Да, у меня было желание, но я чувствовала себя утомленной. Кроме того, я отпустила свою служанку и не была одета.

– Так. – Лауренс снова взглянул на лорда Гревиля, который незаметно кивнул в ответ.

Инспектор вошел в спальню. Он казался неподходящей фигурой на фоне серебра и бледно-зеленого шелка. Стены были серебряными, а потолок напоминал окраской июньское небо. Ковры представляли собой соединение серебра, золота и синего цвета. Над низкой кроватью, сплетенной из серебряных ивовых ветвей, висел балдахин из мягкого зеленого шелка, на котором были вышиты серебряные птицы с алыми клювами. На столе стояла ваза с розами, горевшими, как драгоценные камни.

Это была большая комната, и в одном углу находилась старинная японская ширма на высоких серебряных ножках. Лауренс заглянул за нее. Кинн, стоящий позади Гревиля и Лайлы, наблюдал с интересом за его движениями. Он шепнул Лайле, которую знал с детства:

– Вы уютно устроились, моя дорогая.

Именно в этот момент раздвинулись тяжелые шелковые портьеры, закрывавшие окна, и на фоне неба четко вырисовалась голова мужчины.

Кинн пробормотал что-то, подавив вырвавшееся восклицание, и Робин Вейн вышел совершенно спокойно на середину комнаты.

Он сказал медленно и любезно, обращаясь к инспектору Лауренсу:

– Я тот человек, которого вы ищете. – И добавил, не переводя дыхания. – Приношу вам мои глубочайшие извинения, Лайла. Я был непростительно эгоистичен, попросив вас спрятать меня.

Он взглянул на Гревиля.

– Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я не знал, чья это комната, когда заперся в ней.

Кинн посмотрел на него, побледнел, в его глазах появилось выражение тревоги и ужаса. Он мысленно повторял себе: «Итак, это была правда. Робин обманывал Гревиля». А, между тем, он, Кинн, побился бы об заклад, утверждая, что Робин невиновен. Кри, вероятно, выследил их, пригрозил Робину или Лайле, и Робин убил его.

Это было просто невероятно – слишком чудовищно, чтобы быть правдой.

Кинн прислушался, как в кошмаре, к ответам Робина инспектору; он видел как будто во сне руку Гревиля, обнимавшую Лайлу, его пепельно-серое лицо, его гордую осанку и нарядную комнату.

Вошли полицейские и присоединились к маленькой группе. Робина допросили официально, он ответил «да» своим обычным голосом, после чего его увели.

Присутствовавшие начали сдержанно прощаться, так как все только ждали той минуты, когда разъяснится этот кошмарный случай и им разрешат пойти домой. Уорингтон вышел вместе с Кинном. Он был очень заинтересован происшедшим и глубоко потрясен. Взяв Кинна под руку, он начал говорить с ним, стараясь уйти от собственных мыслей. Наконец, Кинн освободился и поспешно направился к себе домой.

Его жена Эви тоже только что вернулась. Кинн решил обо всем рассказать ей и начал излагать происшедшее отрывистыми фразами, смешивая в стакане бренди с содовой.

– Дорогая, случилась невероятная вещь. Я пошел к Гревилю поиграть в бридж и послушать Тимба – он обещал заглянуть после обеда и прекрасно играл. Вы знаете, как Гревиль увлекается музыкой. Было уже довольно поздно – я как раз собирался пойти домой, мы закончили два роббера, когда раздался отчаянный крик. Оказалось, что убит лакей Гревиля в вестибюле, находящемся на расстоянии двенадцати футов от того места, где мы сидели. Ему вонзили нож в спину. Гревиль держался очень спокойно и сдержанно. Все мы собрались в ожидании полиции. В спальне Лайлы нашли Робина Вейна. Он вышел из-за занавески и признался во всем так же просто, как если бы сказал «добрый день».

– Я не верю в его виновность, – перебила Эви.

Она стояла у камина, украшенного вазами с цветами, и не шевельнулась ни разу с того момента, как Кинн начал свой рассказ. Взглянув на Кинна ясными синими глазами, она повторила твердым голосом:

– Я не верю, дорогой, и никогда не поверю этому, сколько бы Робин ни клялся. Он спасает честь Лайлы.

– Если это не он, – сказал Кинн мрачно, – то кто же совершил это преступление? Весьма возможно, что этот человек пытался шантажировать его, и Робин пришел в бешенство. Он ничего не объяснил. Мне казалось, что я переживаю кошмар. Немыслимо поверить, чтобы Робин, человек, подобный Робину, был убийцей. Я не могу допустить, чтобы Робин, наш Робин, убил.

– Он не убил, – повторила Эви с неизменной твердостью.

Кинн не отвечал; он ходил по комнате, заложив руки в карманы.

Внезапно он воскликнул:

– Ужасная неприятность для Гревиля. Подобные происшествия заполняют одно специальное издание газет за другим. Он, бедняга, не имеет никакого отношения ко всей этой истории. Но даже если бы имел, то тоже не заслуживает такого серьезного наказания.

– Я полагаю, что заслуживает, – неожиданно произнесла Эви. – Мужчина сорока семи лет, который женится на девушке, подобной Лайле, сам идет навстречу неприятностям. И в девяти случаях из десяти он их находит больше, чем следует. Ведь Гревиль буквально купил Лайлу, и она ничего не имела против того, чтобы ее купили. Мне кажется, Гревиль просто сошел на некоторое время с ума. Он угрожал своему племяннику Кэрру лишением наследства, если тот не уступит ему Лайлу. А до тех пор, пока Кэрр не влюбился в Лайлу, Гревиль исполнял каждое его желание. Лайла разлучила их, и теперь она сделала обоих несчастными. Кэрр до сих пор живет в Африке, и Пристлей в своем последнем письме сообщал, что бедняга не долго выдержит. Его губят климат и наркотики. Трудно поверить, что подобное совершил Робин – веселый, жизнерадостный спортсмен. А взгляните на самого Гревиля. Он был преданным другом и достойным уважения врагом. Теперь это комок издерганных нервов, и вы сами говорите, что в обществе его не любят. Кэрр, Гревиль и теперь Робин – оттого, что только из-за нее, из-за ее ничем не удовлетворенного тщеславия случилось это ужасное событие.