Текст книги "Князь Лавин"

Автор книги: Ольга Погодина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Его лицо осунулось, стало отсутствующим. Илуге ощутил, что остался один.

Тело Яниры снова содрогнулось в короткой судороге, черты лица заострились. Илуге уже видел это на лицах умирающих людей. Сейчас…

Сзади дохнуло холодом, по мертвой руке мурашками поползла ледяная волна. Илуге знал, что это значит, даже слишком хорошо. Хрустальный смешок, призрачная рука, протянувшаяся к девушке…

И тогда он сделал это. Сделал. С нечленораздельным воплем он стряхнул кольчугу с руки и схватил протянутую руку Исмет, – Той, Что Приходит, – отводя ее от бледного лица Яниры.

В следующее мгновение мир вокруг него исчез.

– Наглец, – прошипела Исмет, средняя дочь Эрлика. Дочери Эрлика, – она, Исмет, и ее сестра, рыжая кошка Эмет, – когда-то отметили его этим проклятием, убивать все, к чему он прикоснется. Руку сковало невыносимым холодом, она до самого плеча, казалось, прекратилась в неповоротливый тяжелый обрубок льда.

– Ты не получишь ее, – прорычал Илуге, – Не получишь.

В следующее мгновение он понял, что сжимает рукой воздух.

Они стояли на хрупких черных камнях под черно-багровым небом Эрлика. Янира неподвижно лежала между ними: казалось, она просто спит, раскинув руки и по-детски приоткрыв рот, – если бы не зияющая черным рана над левым ухом

Исмет, будучи созданием этого мира, двигалась совершенно беззвучно. Еще мгновение назад Илуге держал себя между ней и ее жертвой, – и вот она уже просто возникла, смеясь, по другую сторону от девушки. Звук ее смеха заставлял неудержимо дрожать.

Илуге обрушил на ее голову свой меч. Меч рассек воздух, напоенный смехом, в котором явственно звучала издевка. Взметнулись белые одежды, белые волосы, – а она, сама Смерть, уже стоит за его плечом и шепчет что-то настолько завораживающее, что Илуге сам не зная почему опускается на колени, складывает ладони лодочкой, словно доверчивый ребенок, и поднимает глаза, чтобы встретиться, наконец, с тем, чего ему в настоящий момент хочется нестерпимо, больше всех сокровищ мира…

В сумрачный мир Эрлика ударил свет. Низкое черное небо расступилось, образовав круглое, будто вырезанное отверстие, сквозь которое камнем упала вниз большая серая птица. Над самой головой Илуге, отмечавшего происходящее где-то на самом краю сознания. Он узнал серую неясыть. Птица под небом Эрлика?

Птица сделала своими большими, мягкими серыми крыльями взмах. Воздух пахнул в лицо Илуге, словно ведро ледяной воды. Пальцы над его головой, уже готовые коснуться его, дрогнули и замерли. В следующее мгновение он отбросил их своей проклятой, – левой рукой.

– Меня ты тоже пока не получишь, – прошипев это, Илуге рывком поднялся, поудобнее сжал рукоять меча. Понимал, что оружие против нее бесполезно, но прохладное прикосновение рукояти словно бы удерживало его от того, чтобы безвозвратно погрузиться в этот призрачный мир.

В этот момент безвольное тело Яниры сдвинулось с места. Не меняя позы, словно удерживаемая невидимыми веревками, девушка начала кружиться в потоке света, падающего из отверстия, в такт взмахам крыльев неясыти. И подниматься к свету, – все выше, и выше, и выше. Теперь Илуге понял, что все это не было случайностью: Онхотою удалось вызвать самого Заарин Боо! Илуге помнил свою первую встречу с самым могущественным шаманом Великой Степи, который тогда тоже появился в облике птицы.

– Что ж, – Исмет теперь описывала вокруг него плавные круги, словно прихотливо подброшенное в воздух лебединое перышко, – Я терпелива. Но за то, что вы, смертные, посмели отнять у меня, меня! – мне предназначенное, – я теперь всегда буду рядом. И поверь, смертный, сколь много случайностей, которые обрывают вашу никчемную жизнь, мне подвластны… Это так завораживает, – словно глядеть, как сражаются муравьи с течением уносящей их реки…

– Твоя сестра тоже грозилась, – буркнул Илуге. Сказать по чести, рыжей кошки Эмет он всегда боялся больше. Может, потому, что он познакомился с этим исчадием подземелий Эрлика первым, а может, просто он опасается больших кошек, особенно крылатых.

– На то она и младшая, – проворковала Исмет, а потом голос ее вдруг потек, словно патока, – неужели ты не хочешь…хотя бы взглянуть на меня… напоследок?

– Нет, – без сожаления ответил Илуге, – Блондинки меня не привлекают.

***

Он очень удивился, когда пришел в себя. Тому, что прошло целых три дня, которые он пролежал без дыхания и движения, словно мертвый. Тому, что каким-то немыслимым, сверхъестественным чудом Заарин Боо удалось извлечь осколок кости, поставить его на место и закрепить, и теперь Янира, хоть и продолжавшая находиться без сознания, была все еще жива. И тому, что в ноздри все еще бил острый и горький запах дыма и крови, к которому теперь подмешивался отчетливый запах падали.

Город еще горел, но теперь в нем уже не осталось живых, – даже собак. Горы трупов лежали во рву, заполнив его до краев. Убедившись, что все население города вырезано, воины Илуге, выполняя приказ своего угэрчи и обезумевшие от поступавших их военным вождям новостей, окружили город плотной стеной. Чонраг сам распоряжался хуа пао. На третий день после падения Шамдо хуа пао ударили в безжизненный скелет города, – его стены, вгрызаясь в их глинобитное тело и вырывая, словно мясо из раны, целые куски стен. Они били, и били, и били. Плотная завеса рыжей пыли повисла в воздухе, покрывая толстым слоем поверх осколков мертвых жителей некогда величайшего "Владыки Севера", превращая городской ров в гигантскую могилу.

Илуге смог встать и выйти только ближе к вечеру, и выйдя, – бессильный, с раздирающей руку леденящим холодом болью, – он увидел, что гордости Шамдо, – его тройных крепостных стен, – больше нет. Город лежал в руинах, словно огромная кровоточащая рана, растрескавшаяся и дымящая.

Увидев его, воины, несшие караул вокруг его походной юрты плотным кольцом, закричали пронзительно и ликующе. Весь лагерь пришел в движение, со всех сторон сбегались люди, присоединявшие к несмолкающему многоголосому вою свой голос. Илуге увидел, что многие пьяны, как это часто бывает после большой битвы, однако было на их лицах что-то еще, чего не было ранее. То было опьянение от убийства, ибо нельзя называть убийством открытый бой двух противоборствующих армий и можно – убийство пса, доверчиво ткнувшего голову в колени…

Илуге равнодушно смотрел в темноту, на остывающие багровые сполохи, на счастливые, восхищенные лица, в глубине которых навсегда поселилось безумие. Оно теперь поселилось и в нем, он знал. Невозможно быть девственником наполовину.

И даже теперь, спустя десять дней после взятия Шамдо, он и сам обнаружил, что не может спать без бурдюка с архой и женщины, – ему одну за другой приводили испуганных пленниц, и Илуге брал их равнодушно и наутро отсылал, – словно надеялся в соприкосновении плоти найти что-то важное, и не находил.

Похоже, воины продолжали ожидать от него прочих кровожадных указаний, и даже, возможно, предвкушали их. Но чудовищная, унесшая разум вспышка прошла, оставив Илуге на пустынном берегу наедине с кем-то, кем он раньше еще не был. И этот новый незнакомец с жестким холодным взглядом вселял в него страх.

Город, светящийся в темноте, словно огромная багровая рана, начал остывать, распространяя острый горький запах пепла. Пепел и осколки стен засыпали могилу и запах падали перестал быть отчетливым, – скорее, возникал иногда, касаясь ноздрей, как нестерпимое воспоминание.

" Я сделал это. И сделал бы снова."

Когда, наконец, Илуге снова смог, хотя и сделав над собой усилие, мыслить ясно, он собрал своих вождей. Был предельно краток. Возможно, произошедшее уже начало менять его – Илуге почувствовал, что теперь ему уже не нужно объяснять всем и каждому смысл своих планов. Он просто говорил – и все.

Разделив войско, Илуге отдал приказ двигаться вглубь равнин Шамдо и на восток, к предгорьям, переправившись через реку Мажонг. Всякий город на пути следовало захватить, предварительно предложив сдаться на условиях ежегодной выплаты дани в пользу Илуге, и оставить в нем по тысяче опытных воинов.

Сам он пока оставался на месте, занимаясь дележом и отправкой добычи. Онхотой решительно запретил ему ближайшие дни брать в руки меч, опасаясь, что рана откроется: куаньлин повредил Илуге сухожилие и Онхотой прямо сказал, что " геройство" может стоить Илуге правой руки. Кроме того, еще не было до конца ясно, что будет с Янирой. Заарин Боо сказал, что любое передвижение сейчас может убить ее. Даже после всего, что они сделали для ее спасения, Зарин Боо предупредил его, что повреждения могут привести к тому, что девушка останется безумной, или же потеряет память. То, что совершили они, не делал еще никто под Великими Небом, признался ему этот великий человек с изборожденным морщинами лицом, обратя на него свои неподвижные незрячие глаза в красноватой оплетке незаживающих язв.

Илуге чувствовал к этому человеку странный, болезненный интерес, смешанный с восхищением. Для Заарин Боо вокруг всегда царит иссушающая разум тьма, а он достиг куда больших высот, нежели любой зрячий. Иногда на его лице появлялось нечто, что Илуге безошибочно толковал как следы какой-то давней большой боли. Это завораживало, словно обещание ждать, данное женщиной.

Была и еще одна причина, по которой он никак не мог сдвинуться с места. Шамдо тоже притягивал его. Илуге испытывал иногда непреодолимое желание отправиться бродить по развалинам, представляя себе целые дома на обгорелых фундаментах, копошение на безлюдных улицах, перебранку торговцев на рынках… Это было мучительно притягательно, словно снова и снова расковыривать зудящую рану. Шамдо не отпускал его, словно требовал: не забывай меня, о ты, мой разрушитель… Запах старой золы, какой бывает в давно брошенной юрте, который все еще висел над равниной и никак не мог раствориться, снова и снова будоражил его, точно пса, жаждущего изваляться в падали.

С ним оставалось еще пять тысяч воинов. Все женщины Яниры. Эрулен со своими косхами. Цахо с уварами. Несколько десятков джунгаров, – Илуге в первый раз оценил отношение Джурджагана, когда понял, что рыжий итаган-джунгар оставил ему тех, в ком он сейчас нуждался: Чонрага, Азгана, Бозоя…

Баргузен остался жить, отделавшись сломанной рукой и потеряв коня. Илуге так боялся убить его при встрече, что попросил Джурджагана передать ему волю угэрчи: пусть убирается куда пожелает, в войске ему не место. Баргузен уехал в ту же ночь с десятком верных ему людей, никому не сказав, куда. Илуге ощущал облегчение: хвала Небу, не то бы еще попались друг другу на глаза в сутолоке похода…

Солнце садилось. Ветер стих совершенно, чуть покачивались осыпанные цветками и бутонами сливовые деревца на опушке рощицы, где продолжал оставаться лагерь. В закатных лучах долина казалось безмятежно золотой. Если не смотреть вниз, на огромное пепелище, в сгущающихся тенях выглядевшее, словно огромный, раскрытый в беззвучном крике рот.

Илуге досадливо смахнул со щеки мягко опустившийся белый лепесток. Он сидел, привалясь к толстой старой сливе, росшей с самого края рощицы, напротив юрты, где находилась Янира (отсюда отлично видно любого, кто появится на пороге) и смотрел, как веселятся его воины: вина в Шамдо оказалось в достатке, и каждый день теперь был поводом для нового праздника. Сегодня, например, прислал вестника Джурджаган: джунгары без боя взяли небольшой городок Йи, вождь просит Илуге выслать пятьсот человек, чтобы сформировать гарнизон, а сам двинется дальше, вглубь Западной Гхор.

Всадников он заметил не сразу. Какое-то время он равнодушно рассматривал ползущие по дороге черные точки, – их было с десяток, слишком мало для вражеского отряда и слишком много для его людей, решивших поохотиться. Кто-то прислал еще вестников?

Ему все время приходилось смотреть против солнца, а потому он совсем не узнал мать, пока она не подъехала вплотную, не спрыгнула с коня. Обычно она была одета в удобный походный халат, однако сейчас почему-то на ней было старое жреческое одеяние Элиры, – белый балахон с нагрудным знаком школы Гарда. Илуге изумленно и растерянно глянул на ее сопровождавших: мать что, и вправду проделала весь путь с каким-то десятков воинов? С ребенком, который, словно у простой кочевницы, привязан в меховом мешке за спиной?

– Мама. – Илуге до сих пор нелегко давалось это слово, он словно нехотя выталкивал его на поверхность, как рыба пузырек воздуха. – Что-то случилось? Почему вы здесь?

– Это тебя я должна спросить, – ответила она. Ее глаза были страшными, холодными, и Илуге чувствовал, как они, словно холодная вода в дырявый сапог, проникают в его мысли, – Я не думала, что ты настолько глуп, чтобы позволить Янире угробить себя. Думала, ты понимаешь, почему она готова… – она замерла, словно к чему-то прислушиваясь, а затем резко оборвала себя,

Илуге почувствовал, что у него кровь приливает к щекам. Неужели она способна прочесть не только его мысли, но и его желания, – столь тщательно запрятанные, что он сам не всегда догадывается об их существовании? Он было пробормотал что-то о том, что все позади, но Ицхаль отмахнулась:

– Я знаю. Я почувствовала бы, если бы ее жизнь оборвалась.

– Ты можешь читать ее мысли? Даже на таком расстоянии?

– Не ее. Твои.

Илуге замолчал. Ему было…неуютно под бесстрастным взглядом ее прозрачно-зеленых (таких же, как у него!) глаз.

Вокруг них уже собралось достаточно людей, собравшихся поглазеть на встречу угэрчи с его матерью-колдуньей, а белое с красно-черным знаком на груди одеяние Ицхаль способствовало тому, что все новые и новые люди, шедшие по своим делам, замедляли шаг и останавливались неподалеку.

– Что ты сделал с городом, сын? – неожиданно строго спросила Ицхаль, – Мы проезжали мимо по дороге, и запах сказал мне даже больше, чем то, что от него осталось. В Ургахе так пахнут кладбища.

Илуге снова почувствовал ту смесь боли и облегчения, которая наступала у него, когда он возвращался мыслями к Шамдо. Слова матери до странности успокоили его: они несли правильное чувство, эти слова.

– Ицхаль Тумгор! – с этими словами, прервав их, на шею Ицхаль бросилась какая-то девушка. Илуге узнал ту ойратку, что последнее время жила с матерью и Янирой и почувствовал укол ревности, когда увидел, как губы Ицхаль раскрываются в мягкой улыбке.

– Атиша! Ну, не плачь моя девочка! Все ведь уже позади… Откуда я знаю? Да вот, знаю… Да, Заарин Боо святой человек, обязательно надо поклониться ему, спас нашу Яниру… Ну, не плачь же. На-ка, подержи Цаньяна, – малыш на удивление хорошо спит в этом кожаном мешке, а я все удивлялась, как ваши женщины могут целый день носить их…

Цаньян, проснувшись и увидев Атишу, издал радостный вопль и вцепился девушке в косы. Илуге отвел глаза, когда они начали над ним лепетать: ему и впрямь казалось, что женщины при виде маленьких детей на какое-то время слегка сходят с ума, и его мать не исключение.

Потом она вдруг выпрямилась, и Илуге мгновенно насторожился: уже научился улавливать ее тревогу, а тревога такой женщины обычно ничего хорошего не сулила. Потом и сам уловил в воздухе что-то странное. Так бывает, когда ловишь ноздрями запах, и не можешь понять, какой. Ицхаль повернула голову к юрте шаманов и застыла. Навстречу шел Заарин Боо.

Илуге выдохнул: конечно, жрица, – такая, как его мать, не могла не уловить присутствие Заарин Боо. Сейчас он ее успокоит…

Ветви над его головой зашумели. Илуге медленно поднял глаза и увидел, что, обрывая лепестки цветков и молодые листья, воздух над ними закручивается в воронку. Ему стало страшно, взгляд метнулся к матери.

Теперь она тоже медленно шла навстречу шаману, и спина ее была прямой, словно на дворцовой церемонии. Воинов, оказавшихся между ними, буквально вымело из образовывавшегося круга, как вымело следом сухие листья и мелкую пыль

– Ицхаль.

Эти слова не мог произнести человек. Воздух от них задрожал и потек, словно в жаркий день, воронка затянулась все туже, и Илуге отчетливо почувствовал сопротивление воздуха на том месте, где стоял. Белые лепестки носились вокруг них по кругу все быстрее, словно бы они попали в какую-то странную метель.

– Ринсэ?

В голосе матери вопрос, словно она не верит своим глазам. И откуда это странное имя – Заарин Боо никто так не зовет… Откуда она вообще знает его?

Долгое молчание, которое никому из присутствующих, только что беспечно и многоголосо оравших людей не пришло в голову прервать.

– Ты… изменилась, – наконец, сказал Заарин Боо, – То, что я вижу глазами Тарим Табиха, говорит мне о великом могуществе…

Илуге буквально почувствовал волной ударившую в его ярость матери.

– Почему ты не пришел за мной, Ринсэ?

Воронка над ними расширилась еще больше, в воздухе появилось слабое свечение.

– Я не мог.

– Я тоже не могла! Не могла вынести все это, когда меня запихнули обратно в каменный мешок, когда отняли сына! Нашего сына!

Она говорит о нем?

– Илуге, – слова Заарин Боо падали тяжело, словно первые крупные капли дождя, который вот-вот превратится в ливень – Я должен был догадаться – ты ведь рассказывала мне о Князе Лавин, который снизошел к тебе в ту весну. Я даже спросил его, когда впервые увидел – он назвал другое, не твое имя…

– Какая теперь разница? – горько бросила Ицхаль, – Где ты был? Почему ты не вернулся?

Смысл ее слов медленно доходил до сознания Илуге. Он почувствовал, что стоит, раскрыв рот, и не может вымолвить ни слова. Заарин Боо? Заарин Боо!

– Я сорвался в пропасть по дороге в Храм Снежного Грифа. По дороге к тебе, – ответил он и Илуге почувствовал, что тугое жерло воронки вдруг ослабло, окружавшая их все убыстрявшаяся карусель стихла, и поднятые в воздух лепестки начинают плавно опускаться, качаясь на струях воздуха. – Меня нашли пастухи. А когда я смог встать, то понял, что ослеп, – Заарин Боо коснулся своих невидящих, изъеденных язвами глаз., – Я нашел дорогу в Йоднапанасат. Полгода я ночевал на площади у храма, надеясь услышать что-то о тебе. Но жрицы школы Гарда умеют хранить тайны. И я… потерял надежду.

– О Ринсэ! – вздохнула Ицхаль. Илуге в первый раз ощутил в ее тоне что-то…человеческое, живое и теплое. Страдающее. Раньше она казалась ему сверкающей и неприступной, словно горы, в которых родилась. Илуге подумал, что был все это время несправедлив к ней. Он уважал ее, заботился о ней, защищал ее, Он ее спас. Но любил ли? Дал ли ей возможность любить себя? Все это было так сложно…

– Ицхаль, – шаман подошел ближе. Пальцы слепца осторожно коснулись лица женщины, очертили линию скул, коснулись полураскрытых губ… Потом он вдруг сделал решительный быстрый шаг, обнял ее лицо ладонями и поцеловал долгим, жадным поцелуем.

Его мать. На глазах у всего войска. Но…Заарин Боо?!

Когда они, наконец, повернулись к нему, все лепестки уже опустились наземь, кроме оставшихся на их головах. Ицхаль улыбалась сквозь слезы, и от этой ее улыбки в горле у Илуге немедленно застрял комок.

– Некоторые желания… я все-таки имею, – почти прошептала она, – Я столько лет желала, чтобы твой отец остался жив, чтобы я встретила его когда-нибудь…

Илуге молчал. А что он мог сказать, в самом деле?

– Так вот откуда ты знала язык степей, – это первое, что он смог произнести после нового долгого молчания.

Мать кивнула. Незрячие глаза Заарин Боо смотрели прямо в него, создавая жутковатое впечатление, что слепец видит, и даже больше, чем положено.

" Он тоже умеет читать мысли?"

– Я…рад, – хрипло сказал Илуге, – Если бы…если бы мне было дано выбирать отца, я бы выбрал тебя снова.

Вот. Он сказал это. Смог.

– Я тоже, мой мальчик, – слепец улыбнулся неожиданной светлой улыбкой, блеснувшей на лице, словно искра в темную ночь, – Я тоже.

Глава 11. Камушек на вершине

– Северные варвары захватили всю равнину Шамдо, – сказал Юэ. Он произнес это, стоя спиной к О-Лэи, которая в терпеливом молчании ожидала, когда он скажет, что служит причиной его плохого настроения.

В маленьком доме на окраине Йоднапанасат, – одноэтажном, с односкатной наклонной крышей и довольно-таки крутой вырубленной в скале лестницей, – было очень тихо. Юэ снял для нее этот домик почти сразу после того, как она поправилась после страшного перехода, унесшего жизни почти половины его отряда. О-Лэи и сама удивлялась тому, что осталась жива. Должно быть, Великая Девятка благоволит ей, раз она умудрилась пройти через такие удивительные испытания живой и не изуродованной, как некоторые воины Юэ, получившие страшные обморожения, от которых кожа на лице слезала клочьями, обнажая почерневшую, растрескавшуюся плоть. Если бы она тогда знала, что им предстоит, – кто знает, быть может, она бы не сделала этого отчаянного шага, не пришла к нему, и все повернулось бы иначе.

– Мне жаль, – мягко сказала она, теребя полы своего бледно– сиреневого одеяния. Надо сказать, и эти одежды тоже были подарком Юэ.

– Я не понимаю, как такое могло произойти! – Юэ в сердцах ударил кулаком о стену, и повернулся. Лицо его было искажено гневом и болью, – Взять Шамдо, с его крепостными стенами и двадцатитысячным войском, расквартированным в нем, не под силу и вдвое большей армии! И они приказали разрушить его, и умертвить всех жителей. Всех!

О-Лэи содрогнулась.

– Это действительно странно, – медленно проговорила она, – Возможно, имело место предательство!

– В том-то и дело, что нет! – почти простонал Юэ. Перед его внутренним взором вот уже третий день нескончаемой вереницей вставали лица людей, которых он знал, – смеющиеся, грустные, яростные. Невозможно было поверить в то, что этих буквально излучавших жизнь людей больше нет, – Варвары каким-то образом заставили командующего выслать десятитысячное войско из города, и уничтожили его. А потом… потом с помощью неведомо откуда взявшихся хуа пао разрушили ворота и ворвались в город. Я уверен, что было что-то еще, однако командование доводит до меня только то, что считает нужным. А такая узкая картина событий сводит меня с ума!

О-Лэи кивнула. В ее темных глазах светилось понимание.

– Мой отец всегда говорил, что командующий войском обязан в первую очередь обеспечить себя полной и достоверной информацией, – сказала она, – Если хоть одно звено окажется неполным, это может привести к гибельным последствиям вследствие неверной оценки происходящего.

" Да. Она дочь Фэня, величайшего стратега всех времен. С какой женщиной еще можно свободно говорить о таких вещах?" – подумал Юэ. За это последнее время он обнаружил, до какой же степени стал доверять ей свои помыслы, свои страхи и обиды. Его визиты в неказистый домик на окраине становились все чаще.

Обстановка комнаты, где они сидели, была очень скромной. Юэ приходилось тратить практически все свое сильно урезанное жалованье, чтобы оплатить дом, и на приобретение обстановки, к которой дочь стратега, вероятно, привыкла, ему попросту не хватало средств. Однако О-Лэи ни разу не показала, что она чем-то недовольна. Она неизменно встречала его у двери мягкой улыбкой, провожала в маленькую опрятную комнату с белеными стенами, и вела себя так, словно они находились в самом Шафрановом Чертоге. Ее манеры были безупречными. Даже слишком.

– Твой уважаемый отец знал, о чем говорил, – отвечал он мрачно, – Я сейчас чувствую себя как человек, которого лишили света и велят двигаться наугад. Я не верю глупым утверждениям Пан Цуна, что взятие Шамдо было случайной удачей, и невежественные варвары не воспользуются плодами этой победы. А они еще как воспользовались! Следом за ужасным разрушением Шамдо города обеих Гхор, – один за другим, – открыли свои ворота перед ними! Они взяли обе провинции, одержав всего лишь одну победу!

– " Страх и наслаждение, – два самых известных способа управлять", – процитировала О-Лэи, – в хрониках императора Кайгэ указывается, что именно так возникла Срединная империя. После того, как армия императора Кайгэ стерла с лица земли все население восставшего царства Фуань, включая грудных детей, засыпала землю солью и оставила от ранее прекрасных городов дымящиеся руины, остальные царства приняли его власть над ними добровольно, образовав невиданную доселе великую империю… Хроники отмечают это деяние, как милосердный способ ведения войн, так как, несомненно, потери от постепенного завоевания всех царств были бы намного большими…

Ему до сих пор было странно вести с ней такие разговоры. Юэ воспитывали в уверенности, что с женщинами возможно разговаривать всего о трех вещах: о цветах, о временах года и о них самих.

– Да, но уважаемый Пан Цун, похоже, отказывает варварам в столь изощренном уме, которых отличал величайшего из наших императоров, – горько сказал Юэ, – А я, тем не менее, вижу, что они добились величайшего успеха. Теперь положение изменилось не только в Срединной, но и здесь, в Ургахе.

– – Хайбэ Юэ, а вы разве думаете, что Ургаху грозит особенная опасность? – мягко спросила О-Лэи, -Мой женский ум, конечно, слишком узок для того, чтобы охватывать столь величественные вещи, однако не разумно ли предположить, что варвары удовлетворятся захваченным?

" Я стала говорить, как моя мать. Вот откуда берется смиренность – она проистекает из понимания того, сколь опасен мир и сколь важным может быть каждое сказанное в нем слово. Раньше эта напускная скромность казалась мне унизительной, а теперь кажется столь мудрой!"

– Моя госпожа, ваша мудрость меня поражает, – поклонился Юэ коротким вежливым движением, – Конечно, я сам думаю так же. На месте господина Пан Цуна я бы предпочел усилить все ведущие в Ургах пути, и ожидал указаний от императорского Дома Приказов. Однако князь Ригванапади, как я понял, усмотрел в сложившейся ситуации возможность нанести удар по варварам.

– Разве это не означает "разворошить осиное гнездо?" – О-Лэи чуть приподняла брови. Здесь, в Ургахе, она уже давно оставила придворный обычай набелять лицо толстым слоем, – во-первых, от невозможности просить Юэ о необходимости покупать ей притирания, а во-вторых, чтобы не так бросаться в глаза среди местных жителей, которые, вероятно, нашли бы этот обычай отталкивающим и странным.

– По крайней мере, вероятность этого велика, – Юэ принялся нервно расхаживать по комнате, заложив руки за спину, – Прошлые и нынешние события показывают, что варвары не являются стадом неразумных животных, которых один удачный маневр обращает в бегство. Я участвовал в боях против них, и был поражен их яростью и сплоченностью. В прошлогодних боях участвовали даже женщины!

– Должно быть, это очень сильные и выносливые женщины, – задумчиво сказала О-Лэи. Ее внимательный взгляд не отрывался от опечаленного лица Юэ. – Но я вижу, вас заботит что-то еще, хайбэ Юэ.

Она чуть улыбнулась, и Юэ удивился тому, как легко эта маленькая юная женщина читает по его лицу.

– Да, – со вздохом признался он, – Мне приказано выступать, как только стает снег, на перевал Косэчу.

– Господин Пан Цун поручил это дело вам? – в ее мелодичном голосе прозвучало искреннее огорчение, – О, как печально!

– Все во мне противится этому назначению, – проговорил Юэ, – Невозможно вести людей в бой с ощущением совершаемой ошибки. Это превращает победу в поражение еще до того, как начаты военные действия.

– Да, мой отец говорил так же. Он постоянно повторял, что победа наполовину определяется состоянием духа воюющих сторон, и самая великая победа – та, что выиграна до того, как сражение началось.

– Они гонят меня, словно барана на бойню! – взорвался, наконец, Юэ, – После того, как я потерял столько людей из-за их идиотского приказа, мне снова назначают начальником напыщенного глупца, приказам которого я должен беспрекословно подчиняться!

– Глупость командующего способна превратить самое выгодное положение в неблагоприятное, и заведомую победу обречь на поражение, – лицо О-Лэи было очень серьезным, широко распахнутые глаза смотрели прямо, – Теперь, когда я знаю то, что знаю, я буду очень беспокоиться о вас.

Юэ тряхнул головой, словно отгоняя какие-то навязчивые видения, и с видимым усилием улыбнулся. Присел напротив нее, наполнил ее и свою чашку золотистым чаем из лепестков хризантем, – ароматным и чуть горчащим.

– Моя госпожа, вы даже не представляете, как много разговоры с вами значат для меня!

Непослушное сердце трепыхнулось в груди.

" Прекрати, – строго сказала себе О-Лэи, – Никогда больше."

Он ей нравился, по-настоящему нравился. И еще он был так добр к ней, этот красивый вежливый хайбэ, явно боготворивший ее отца. Было от чего потерять голову. После ужасающих дней в борделе, после невыносимого, отнимающего разум холода, непомерной усталости, боли от потери людей, – боли в его глазах…

– Я рада, что могу хоть немного отплатить вам за вашу доброту, – ровно сказала она.

– Моя госпожа, лучшей наградой мне то, что вы остались в живых после того безумного решения, что я принял, согласившись взять вас собой, – взгляд Юэ потеплел, и из него ушла та болезненная напряженность, которую она замечала у него все это время.

– Боюсь, моя настойчивость не оставила вам никакого выхода, – с еле заметной улыбкой сказала она, поднося чашку ко рту и глядя на него поверх нее.

Юэ слегка покраснел под ее взглядом, подняв в ее груди новую волну предательского тепла. Ему все-таки ужасно идет эта темно-синяя официальная одежда хайбэ!

– Моя госпожа, для меня было огромной честью выручить дочь великого Фэня из…затруднительной ситуации, – с горячностью сказал он, лишь слегка споткнувшись при выборе слов.

С тех пор, как она выдала себя, уставившись на изречение своего отца на стене его комнаты, Юэ стал с ней ужасно церемонным. Они больше ни разу не возвращались хотя бы к подобию того, чем занимались в ту ночь в " Доме Глицинии". Юэ вел себя с ней так, словно произошедшего не существовало и она действительно была высокородной дамой, которую он сопровождает по ее делам: почтительным, внимательным, вежливым. Пропасть, разделявшая их, – сына писаря и дочь одного из первых лиц в Срединной империи, – была действительно слишком глубока. Впрочем, эта пропасть, существовала только в его глазах. О-Лэи не забыла о своем решении в тот день, на площади. Вот только как об этом ему сказать?

– Хайбэ Юэ, я провела при дворе императора несколько лет, и еще ни разу не встречала человека, более отвечающего тому, что мой отец называл " идеалом воина", – искренне ответила О-Лэи.

От похвалы Юэ смутился еще больше. Пробормотал что-то невнятное о том, что вокруг много куда более достойных людей, а потом начал спешно прощаться.

Их прощания всегда выходили неловкими, многословными от бесконечных вежливых уверений. Наконец, Юэ решительно повернулся и быстро сбежал по неровной каменной лестнице. Надо каким-то образом раздобыть еще денег и снять для нее жилье поприличнее. Он даже не может нанять ей служанку, хотя не уверен, что столь знатная девушка умеет готовить себе еду. По крайней мере, он никогда не видел в ее доме ничего, кроме чая. Глупец, в следующий раз ему стоит прихватить с собой какие-нибудь вкусности!