Текст книги "Князь Лавин"

Автор книги: Ольга Погодина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Цу медленно одел себе на шею амулет. БаньС-Палицей, как завороженный, повторил было это движение, однако тонкая веревочка оказалась слишком короткой для его огромной головы, и какое-то время он безуспешно боролся с ней, бросив палицу.

– Вы…вы отпустите меня, уважаемый господин Цу? – осторожно спросил господин Ито, – Я ведь ничего плохого не сделал!

Цу снова расхохотался, отчего шрам сморщился уродливыми рубцами, – должно быть, зашивали ему лицо неумело или наспех.

– Пожалуй, я тебя и впрямь отпущу, маленький писарь, – отсмеявшись, сказал он, – По такому важному делу не грех и отпустить.

***

Господин Ито добрался в столицу в первый день месяца сливы. Надо сказать, к этому моменту он изрядно похудел и обтрепался и теперь мало чем отличался от нищих, с толпой которых вошел в город. Не без труда разыскав знакомый ему дом на окраине, он принялся довольно громко стучать в ворота. Позевывавший в столь ранний час хозяин, увидев у ворот наглого оборванца, спустил было на него собак, одна из которых оторвала от халата господина Ито (в котором уже не было большинства из зашитых в него монет) изрядный кусок. Однако оставшегося хватило, и хозяин с изрядным интересом уставился на нищего, из подола которого посыпались деньги.

– Господин Масо! Мне нужен господин Масо! – повторял пришелец, ползая в пыли, и отбиваясь от остервенело лающих собак. Отозвав псов, хозяин отвечал:

– Господин Масо мой отец. Он в преклонном возрасте, и я не буду его беспокоить без повода.

– Передайте ему, что с ним ищет встречи его ученик, Ито из Нижнего Утуна! – незнакомец собрал все монеты, и теперь стоял, сжимая их в горсти. Сумки у него не было.

– Господин Ито, – из окна второго этажа дома раздался старческий дребезжащий голос. Масо, бывший преподаватель Дома Писцов, был любопытный старик, и, как у всех стариков, сон его уже был некрепок. – Я с трудом узнал вас!

– По дороге на меня напали разбойники, – грустно признался господин Ито, – Обобрали дочиста, осталось вот только, что зашил в халате.

– Что же ты не зовешь гостя в дом, сын? – в голосе господина Масо прорезалась глубина и те особенные интонации, с какими всегда разговаривают преподаватели, – Эдак можно прослыть невежливыми!

Через короткое время господин Ито уже сидел на шелковых подушках и прихлебывал душистое питье. Несмотря на ранний час, господин Масо принял его на удивление быстро.

Если господина Масо и удивила странная просьба, с которой к нему обратился бывший ученик, то он этого никак не показал. Признаться, к господину Масо уже давно никто не обращался с просьбами, и неожиданный визит бывшего ученика согрел сердце старого учителя.

Сын господина Масо был не в восторге, когда его отец предложил стол и кров этому подозрительному оборванцу, однако виду не показал: не хватало еще прослыть непочтительным сыном! Скрепя сердце, он проводил гостя в маленькую комнатушку, в которой раньше жила прислуга, которую теперь было не на что содержать.

– Да, раньше мы знавали лучшие времена, – ворковал господин Масо, радуясь возможности пересказать свои горести, которых за эти годы у него накопилось немало, – Пятнадцать лет назад меня уволили. Стар, говорят, стал. Да разве эти юнцы знают, как преподавать каллиграфию? У меня и сейчас рука тверже выводит священные письмена, нежели у этих молокососов! Вы только посмотрите, какие кривые надписи сейчас ставят на знамена! Этим писцам следует выкрутить пальцы бамбуковыми колышками!

– Я очень огорчен, учитель, – преданно сказал господин Ито, – Ваши уроки помогли мне более всего, и мой начальник, Глава Нижнего Утуна господин Хаги, не раз отмечал, что школа письма, которой меня, никчемного, обучили, безупречна!

Господин Масо расцвел, пряча сильно дрожащие пальцы в складках халата:

– Ты всегда был талантливым мальчиком, Ито!

В тот же день на остатки денег господин Ито, ужасаясь столичной дороговизне, купил себе скромный тускло-лиловый халат, соответствующий его рангу, и круглую шапку с кисточкой взамен отнятой разбойниками. Уже позднее, в дороге, слушая недоверчивые оханья в харчевнях, господин Ито узнал, что ему довелось попасть в лапы самому Кривому Яо, – грозе двух провинций, от которого, по слухам, еще никто не уходил живым.

Пожалуй, сын господина Масо несколько смягчился, увидев, что господин Ито способен купить себе одежду и никто из соседей не будет спрашивать его, что за оборванец вхож к нему в дом. Такие вещи, как известно, немаловажны.

Господин Масо проявил неожиданную прыть, весьма удивившую его домочадцев. Уже несколько лет он почти не выходил из своей комнаты, ограничиваясь старческим ворчанием по поводу вновь заведенных в доме порядков, однако теперь он проводил долгие часы в беседах с господином Ито, и даже постриг ради этого свою длинную бороду, в которой вечно после трапезы оставались крошки. Нарядившись в свой лучший халат с эмблемами Дома Писцов, и свисающий на ухо малиновый берет, господин Масо своим каллиграфическим почерком составлял для господина Ито прошения, необходимые для того, чтобы господина Ито пропустили туда, куда он стремился. Когда господин Ито, замирая от счастья, первый раз развернул составленное им послание, он зарыдал. Каллиграфический текст был абсолютно бессмысленным.

Было у господина Ито и еще одно дело. В первый же день он поинтересовался у сына господина Масо, где располагается Дом Первого Министра. Узнав о том, что в Девятый Чертог, где жила высшая знать, просто по улице не пройти, сник и опечалился. Однако однажды ночью на него снизошло вдохновение. Наутро он попросил господина Масо составить для него письмо. Как всегда, это был совершенно бессмысленный набор фраз, составленных, впрочем, в полном соответствии с дворцовым каноном. Однако на его обороте было безупречным каллиграфическим почерком выведено " Господину Тою, Первому Министру, главе славного рода Дафу от Масо, его бывшего учителя". И красивая печать Дома Писцов – личная печать господина Масо.

Господин Ито только надеялся, что никому не придет в голову прочитать свиток, когда однажды, ясным весенним днем, он отправился в Девятый Чертог. Так называли квартал высшей знати, огороженный от остального города еще одной внутренней стеной. На воротах скучал стражник, сразу заподозривший в господине Ито нерешительного провинциала. Однако читать он не умел, и запечатанный красивейшей печатью и украшенный изысканным орнаментом свиток послужил господину Ито пропуском, равно как и лакированный ящичек с узнаваемым гербом.

Достигнув не без подсказок дверей дома Яншао, господин Ито изрядно притомился, отер со лба обильный пот и принялся стучать. Вышедшие навстречу ему воины из личной охраны господина Тоя внушили господину Ито такой ужас, что он еле пролепетал заготовленную речь, которая так недавно казалась ему верхом изысканности. Впрочем, все оказалось зря: господина Тоя не было дома.

Господин Ито обессиленно вздохнул, уселся на корточки и положил ящичек перед собой: он и так сильно боялся, что его найдут у него. Последнее сочинение господина Фэня, " Обитель духа, или Трактат о феномене власти", волей случая попавшее к нему,было воистину вольнодумным.

Возможно, он бы и ушел ни с чем, не решившись второй раз повторить свое вранье, если бы в этот день И-Лэнь, племянница господина Тоя, не была нездорова. Достаточно сильно, чтобы не присутствовать при утреннем туалете императрицы-матери, и недостаточно сильно, чтобы отказать себе в удовольствии самой выбрать шелка из вновь прибывшей в столицу партии. И ее не совсем аристократичной привычки разглядывать в окошко паланкина текущую вокруг нее жизнь.

И-Лэнь заметила человека с ящичком, сидящим у стены ее дома, когда паланкин вывернул из-за угла и неторопливо поплыл к воротам. Человек был одет несколько неряшливо, – или, может, такое впечатление создавалось из-за его полноты, плечи его опустились в совершеннейшем унынии. И-Лэнь подумала, что лицо у него доброе и несчастное. Что же должно так опечалить человека, если он не спешит домой, найти утешение у близких? В тот момент, когда ее проносили мимо, ее взгляд упал на ящичек.

Выйти из паланкина для знатной дамы – дело неслыханное. А заговорить с незнакомцем – вообще из ряда вон. Поэтому и слуги, несущие паланкин, и стражники у двери просто онемели, когда высокородная племянница господина Тоя, Первая фрейлина императрицы, вдруг велела остановить паланкин и, волоча по грязи бесценные шелка своих дорогих одежд, направилась к неприметному человечку, путано объяснявшему что-то про подарок для господина. Еще удивительнее было, когда она велела немедленно пропустить его. Запершись с незнакомцем в покоях (без наперсницы, какое неприличие!), госпожа И-Лэнь появилась уже под вечер с бледным, заплаканным лицом, неся на руках принесенный незнакомцем ящичек.

Господин Ито вышел из дома Яншао, обремененный таким количеством денег, с которым,несколько испугавшись, даже не знал, что делать. Помимо всего прочего, эта поразительно красивая и умная женщина, встретившая его у ворот, оказалась – подумать только! – женой его кумира, стратега Фэня. С глубоким сожалением, утирая слезы концом пояска, господин Ито поведал этой милой госпоже историю гибели господина Фэня той несчастливой осенью, приукрасив ее настолько, насколько мог.

Молодая госпожа проявила удивительное самообладание, и не впала, к облегчению господина Ито, в ужасную истерику, подняв шум на весь дом (так, по крайней мере, обычно поступала его собственная жена, госпожа А-ит). Она была столь участлива к нему, что господин Ито осмелился осторожно посетовать на свои сложности с проникновением в архивы и даже рассказал про беспокоящие его слухи о гулях. Госпожа И-Лэнь слушала несколько невнимательно, поглощенная своими мыслями, однако пообещала поговорить о его просьбе со своим могущественным дядей. Господин Ито удалился в полнейшем блаженстве. Выйдя за ворота Девятого Чертога, он даже подкинул в воздух и поймал свою шапочку, убедившись, что за ним никто не наблюдает. Что говорить, втайне господин Ито еще был способен на такое вот мальчишество.

Проводив чудаковатого писаря, так неожиданно принесшего к ее порогу потерянное сокровище ее мужа, И-Лэнь долго плакала в одиночестве. Она знала, что весь дом уже полнится слухами, однако говорить о случившемся ни с кем, кроме дяди, не хотела. Атмосфера в доме господина Тоя в последнее время была какой-то гнетущей. Первая жена дяди, умная и преданная госпожа Ю-тэ недомогала, а вторая, Э-Ляо, сильно располневшая и потерявшая привлекательность после третьих родов, была вне себя, прознав про связь дяди с какой-то дамой при дворе. Несколько дней назад между ними случилась безобразная сцена – Э-Ляо оцарапала дяде бровь и сорвала с него подарок " змеюки", – скромненький амулетик из жемчуга и горного хрусталя (И-Лэнь, увидев его, еще удивлялась странному вкусу дяди). Теперь Э-Ляо пребывала под домашним арестом, госпоже Ю-тэ стало еще хуже, а дядя был зол и мрачен. В воздухе ощутимо пахло бедой.

Впрочем, быть может, принесенное ей известие обрадует дядю, а рассказ маленького писаря о его похождениях и странная просьба развлекут его. Кроме того, он из Нижнего Утуна, а господин Той последнее время почему-то проявлял к делам этой провинции особенный интерес.

К приезду дяди на закате И-Лэнь уже привела себя в порядок: отпарила травяным отваром заплаканное лицо, сменила одежды, замысловато заколола волосы. Возможно, дядя, лишившийся поддержки своей мудрой Ю-тэ будет и рад, что она, наконец, начинает проявлять интерес к окружающему ее миру.

Ее охватило давно забытое предвкушение беседы с дядей: раз ей снова это может доставить удовольствие, значит, она начинает приходить в себя.

Наконец, паланкин дяди появился в воротах, заметались факелы, освещая ему дорогу. Впереди, угодливо согнувшись, шествовал новый начальник охраны. Пройдя по коридорам, господин Той, не поужинав, затворился с ним, что было, пожалуй, несколько необычно. И-Лэнь сдержанно поела в одиночестве и принялась ждать: господин Той всегда поздно ложился и любил жаловаться, что особая ясность мысли появляется у него только ближе к полуночи.

Наконец, со своего наблюдательного поста в галерее она увидела, как начальник охраны покинул дядю, будто пьяный покачиваясь на ходу. Появляться без приглашения в мужских покоях женщине было неприлично, даже если речь шла о муже, однако И-Лэнь посчитала, что ее новости слишком важны, и пренебречь условностями. Быстро миновав внутренний двор, она вошла в короткий коридорчик, пересекла его и оказалась у покоев дяди. Прислушалась: из-за двери не доносилось ни звука. Постучала. Дядя не отвечал. Поскольку у нее не было никаких сомнений, что дядя мог заснуть за столь короткое время, И-Лэнь удивилась. Постучала еще раз, и по-настоящему забеспокоилась. Что, если тот человек был подослан и она сейчас найдет дядин труп с кинжалом, вогнанным в сердце по рукоятку? Этот новый начальник охраны сразу ей не понравился, – у него был холодный, липкий, какой-то змеиный взгляд. С замирающим сердцем И-Лэнь толкнула дверь, осторожно ступила внутрь.

В комнате витал странный запах, как будто бы пепла или старого дыма. Свечи были потушены, и в полумраке ничего не было видно.

– Дядя, – придушенным шепотом позвала И-Лэнь, – Это я. Дядя, что с вами?

Она трясущимися пальцами нащупала светильник, зажгла его лежащим рядом кресалом.

– Дядя?

Неподвижно сидевшая в кресле фигура могла быть только господином Тоем. И-Лэнь повыше приподняла светильник, и испуге отшатнулась: зубы господина Тоя были оскалены, глаза закатились, лицо и тело как-то странно подергивались, словно по нему пробегали невидимые волны. Никогда в своей жизни И-Лэнь не видела на его лице подобного оскала.

Она набрала в грудь воздуха, чтобы закричать, созывая домашних, но в этот момент рот господина Тоя захлопнулся, и глаза открылись.

Она не думала, что у него может быть такой, пробирающий холодом до костей, взгляд.

– Что ты здесь делаешь? – ровно спросил господин Той.

– Что с вами? Вам плохо? Я пришла по делу, и так испугалась за вас! – затараторила И-Лэнь, от облегчения забыв о том, как следует говорить Первой Фрейлине – мягко и напевно. Дядя, конечно, заметил это. Сейчас он одернет ее, как одергивал всегда, стоило ей лишь чуть отойти от безупречного поведения, соответствующего ее рангу.

– Иди спать. Со мной все в порядке, – ответил господин Той, – Я еще поработаю.

И-Лэнь замолчала и попятилась. В лице дяди было что-то очень странное и пугающее. Словно сквозь его черты проступало… что-то другое, неприятное и холодное. И жадное. Нередко мужчины смотрели на нее с жадностью, но никогда – с такой.

Уже выйдя за дверь, И-Лэнь вспомнила, что начисто забыла сказать дяде, зачем пришла. И только когда легла в постель, и несколько раз содрогнулась, вспоминая ужасное лицо господина Тоя, ей вдруг вспомнились сказанные сегодня слова маленького писаря:

" Они выпивают из человека душу и ходят в его обличье так, что никто не может распознать, что гуль уже среди нас…"

Глава 9. Три Дракона

– Так вот, значит, лезем мы на штурм, – рассказывал Эрулен в кольце воинов, собравшихся у костров, – Тут и решил наш герой…

Его взгляд метнулся к Баиру, смущенно отиравшему круглое сконфуженное лицо:

– …себя показать. Рванулся вперед меня к лестнице, карабкается. Уже совсем было добрался доверху. А в это время… (Эрулен сделал многозначительную паузу) из-за стены в него кто-то как кинет медным котлом! Здоровенный такой котел, тяжелый…

Вокруг засмеялись. Баир потряс головой, словно отгоняя навязчивое видение, – ему тогда, хоть и смешно об этом рассказывать, здорово досталось.

– И такой это был котел, – ухмыляясь во весь рот, продолжал Эрулен, – Что от удара штаны-то Баировы как есть лопнули прямо на заду!

Воины грохнули раскатистым хохотом. Баир, красный, как рак, бормотал что-то невнятное.

Эрулен снисходительно махнул рукой:

– А что, Баир, привез ли ты тот котел к порогу своей жены? В самом деле, хороший был котел!

Его шутка вызвала новый взрыв смеха.

Довольно улыбаясь в усы, Эрулен спас смущенного сотника:

– Да что говорить, молодец наш Баир! Хоть котлом по голове досталось, долез ведь он-таки доверху, и котлом этим самым ка-ак саданет куаньлина по башке! Тот так сразу замертво и упал!

На самом деле Баир, да и он сам следом за ним следом за котлом получили порцию кипящего масла, и лицо парню этот самый котел только и спас. Зато руки у него обожгло страшно, – вон, и до сих пор рубцы не побледнели.

От неожиданной выходки вождя парень сначала оторопел, а затем расплылся в улыбке. Завтра, поди, и сам поверит в то, что так оно и было.

Воины снова засмеялись, но теперь уже с оттенком одобрения, пара заскорузлых ладоней хлопнула Баира по плечу. Остальные ждали новых баек, благо знали, что у Эрулена их за пазухой – что блох у шелудивого пса.

Эрулен украдкой вздохнул. Он терпеть не мог ждать. Особенно в бездействии. Особенно не в добротной теплой юрте со своими веселыми женами, а в крошечной походной, на пронизывающем ветру открытой степи. Так что он понимал каждого воина в своем войске, чье нетерпение уже опасно граничило с недовольством.

Однако угэрчи особенно требовал четкого исполнения своего плана.

" Жди моего вестника на Пупе", – приказал он, – " После того, как вестник появится, со всей скоростью иди к горным крепостям куаньлинов у Трех Сестер и нападай на все три, но на две – только для видимости. Три хуа пао, что я вам оставил, пошли только к одной крепости, о которой лазутчики скажут, что брать ее легче всего. Крепости стоят над каждым из трех ущелий и потому, чтобы провести свое войско на равнины Шамдо без потерь, тебе необходимо взять одну из них любой ценой. И помни – в любой, самой мощной крепости из камня есть ворота, которые очень трудно укрепить так, чтобы они устояли перед хуа пао. Потому людей в настоящий бой зазря не бросай, – только для прикрытия. Для моих же целей куаньлинов необходимо напугать, чтобы они запросили подмоги. Потому пусть каждый твой воин греется у трех костров каждую ночь. Так они решат, что вас несметные полчища."

Хитер угэрчи, эх, хитер. И откуда только взялась такая хитрость? А с виду вроде и не скажешь: поглядеть, – так увалень увальнем, слова лишнего из себя не выдавит. А прирожденный вождь – он ведь должен в каждом деле первым быть: и шутку какую рассказать, и на охоте лучшего зверя добыть, и женщину заставить вздыхать ночами. Вот Эрулен – во всем этом преуспел, а не быть ему угэрчи.

Да и ладно, впрочем. И так неплохо. Чем, как говорится, выше взлетишь, тем больнее падать. Эрулен ухмыльнулся в усы.

Ночи уже стояли, как по весне – холодные, хрусткие, ясные. Днем кое-где пела капель, однако в любой момент Ен-Зима еще могла показать свои белые зубы, схватив землю трескучим морозом. Объединенное войско, – пятнадцать тысяч всадников, прибывшие на Пуп к концу месяца долоон, вот уже десять дней томились бездельем. Охотились, сплетничали у костров. Случилась пара драк, однако Эрулен распорядился арху не пить, а то бы в вынужденном безделье воины все свои старые распри повспоминали, и вести на куаньлинов стало бы некого. Впрочем, бои против общего противника заметно сплотили людей, и теперь вместо серьезных оскорблений люди больше бурчали сквозь зубы, даже если и были чем недовольны. Ожидание богатой, как в прошлом году, добычи, собрало даже больше воинов, чем в прошлый раз, а весть о том, что собирается сделать угэрчи, приукрашенная самыми немыслимыми небылицами, разошлась по лагерю, как вода в молоке. Эрулен и сам удивлялся тому, как на лицах простых воинов при упоминании об угэрчи Илуге расцветают мальчишеские восторженные улыбки, как они внимают рассказам о нем. Словно каждый раз ждут нового чуда.

Но на этот раз чуда может и не получиться, несмотря на всю его сказочную удачливость. Шутка ли – пройти насквозь под хребтом Крох-Ог! Небывалое дело, неслыханное! Как только додуматься до этого надо было? Эх, ну и хорош же план, ежели удастся! Даже если не будет победы – все равно о них сложат легенды. Обо всех, в том числе и об Эрулене, славном косхском вожде. Эрулен довольно ухмыльнулся, затем взял хоммуз: певцом он был отличным, и отличным рассказчиком. Каждый вечер в его юрту теперь набивались люди, а некоторые и снаружи рассаживались кругом, чтобы послушать. Легко летит время за хорошей песней!

Солнце садилось.

– Едут! Едут! – Эрулен услышал крики, возвестившие о том, что Илуге сдержал свое слово. Когда он вышел из своей походной юрты, весь лагерь уже гудел, как растревоженный муравейник: воины выбегали из юрт, сбиваясь в напряженно ожидающую, молчаливую толпу. И – это нетерпеливое ожидание чуда, освещающее жесткие обветренные лица…

Эрулен узнал вестника: из кхонгов, сын вождя. Таких гигантов во всей степи не сыскать, даже рыжий Джурджаган и сам угэрчи ему едва по брови. Конь под огромным телом тяжело дышал, когда кхонгский вестник подъехал к его юрте. Спрыгнул с коня, отвесил неторопливый поклон.

– Привет тебе, славный вождь, – сказал, как прогудел из бочки.

– Ну? – нетерпеливо бросил Эрулен, впиваясь взглядом в непроницаемое лицо вестника.

– Через десять дней, – неторопливо ответствовал тот, – Угэрчи Илуге велит нападать. А дальше, как говорит, у вас с ним все уговорено. Ежели что, пошлет еще вестника. Тем же путем, – от нас.

– Так он нашел путь? – Эрулен почувствовал, что весь лагерь затаил дыхание.

– Нашел, – кхонг скупо улыбнулся, – Пять дней тому. Вышел из пещеры человек и говорит: велено, мол, передать: есть ход, и для коней тоже, однако надо завалы разобрать, и лодки, и сходни, чтобы пройти там.

– Лодки? – поразился Эрулен.

– Лодки, – важно кивнул кхонг.

– Чудеса, – пожал плечами Эрулен, чтобы скрыть неведомо откуда взявшееся восхищение. Он слышал, как по рядам собравшихся бежит, словно степной пожар, завороженный шепоток.

Да, после такого каждый воин в степи пойдет за угэрчи хоть к самому Эрлику вырвать его железные зубы!

Десять дней. Что ж, будет время подготовиться.

Все, – и он сам, и воины, жаждали узнать подробности. Однако и после короткого отдыха, поев, кхонский вестник оказался неразговорчив. Кхонги – они вообще такие. Угрюмцы. Впрочем, и ремесло у них не слишком располагает к беседам: они лучшие кузнецы и рудознатцы в Великой Степи, а и то, и другое сродни большой магии, недаром у них что шаман, что кузнец значит практически одно и то же.

Однако Эрулен умел разговорить и могильный камень. Значит, семь дней провел под землей угэрчи. И всего пятьдесят смельчаков в собой взял поначалу. И сестру свою рыжую. И сына кхонгского вождя, – того, что кузнецом у джунгаров. И, как говорят, нашли они подземное озеро, и по нему проплыли, и нашли в конце удивительного пути выход, а поднялся туда уже только один угэрчи, потому что у остальных сил больше не оставалось. А теперь уже все двести воинов ушли тем путем, и с ними лошади, а на лошадях везут выкованные кхонгскими кузнецами бронзовые чудища, и куаньлинские осадные машины, что захватил угэрчи А пройдут ли груженые кони или нет – тому неизвестно, вестник уехал сразу же, как пришло известие от угэрчи. И вождь кхонгов Мэргэн приказал пропустить на их земли остальное дожидающееся в долине войско – отобранные угэрчи пять тысяч человек. А чтобы их всех спустить под землю, угэрчи и нужны эти десять дней. Десять дней! Эрулен почувствовал где-то даже зависть к воинам угэрчи, которые, пройдя под землей на равнины Шамдо, уже одним этим обретут неувядаемую славу. Э-эх, если б можно было оказаться в двух местах одновременно! А что же Заарин Боо, самый могучий кхонгский шаман? Небось, не обошлось без содействия духов – заколдовал он воинов Илуге, чтобы невидимыми прошли сквозь мрачные владения Эрлика? О, так нет Заарин Боо? Неужели обошлось без него такое важное дело? Оказывается, только шаман джунгаров Онхотой, давний соратник угэрчи, прибыл – отпустил его хан Чиркен, чтобы вымолить у духов предков содействие и удачу! А Заарин Боо? Отправился к Северному Морю, чтобы исцелить свой дух и обрести еще большую силу? Целых два года нет его? Должно быть, вернется еще более могущественным, сметет куаньлинские города одним движением бровей… Эх, и славные дела происходят, – хорошо жить в такое время, правда? Будет о чем порассказать в старости сыновьям… А? Если доживем, да. Если доживем…

***

Илуге стоял рядом с Онхотоем и смотрел вниз, в долину. По эту сторону гор, которые задерживали пронзительные ледяные северные ветры, было ощутимо теплее, в воздухе уже чувствовалось первое дыхание весны. На размытых почти стаявшим снегом, влажно блестящих лентах дорог, прорезывавших равнины, двигались всадники. Отряды человек по семьдесят-восемьдесят: Шамдо выслал за выплатой дани. Как раньше доносили Илуге, обычно это происходило, когда зацветал миндаль, а сейчас по поймам рек едва начали распускаться нежные сережки ивы, – то есть, почти на месяц раньше. Значит, его расчеты оказались верными: в городе испытывают нехватку продовольствия. Перехватить обозы с данью теперь является наиважнейшей задачей. Теперь, когда он, наконец, может сказать: ему удалось довести сюда свое войско.

Переправить пещерами пять тысяч всадников, и также хуа пао в столь короткое время, да еще и незамеченными, оказалось делом сложным, на грани невыполнимого.

Илуге пришлось проявить всю свою твердость, чтобы их не обнаружили раньше времени. Несколько дней они искали место для лагеря в этих незнакомых горах с тем, чтобы огни костров или дым не были видны с равнины. Эта часть хребта была практически необитаема, – должно быть, по осени сюда забредают только охотники, однако все равно следовало соблюдать величайшую осторожность: Илуге под страхом смерти запретил жечь открытые костры, тем более днем, и приказал дать по двадцать плетей нескольким особо ретивым удальцам, решившим напасть на проезжавших по дороге крестьян. У степняков, надо сказать, имелись способы прятать огонь в особых ямах, однако днем дым мог их выдать, да и в дни, когда ветер шел с гор на равнину, запах мог далеко разойтись. Илуге предпочитал не рисковать, хотя усталые люди ворчали. Прошедшие сквозь пещеры воины ждали в них до заката, потом ночью с величайшими предосторожностями перебирались по склонам горы ниже, в небольшую, поросшую лесом котловину. С великим трудом доставили детали гигантских хуа пао. Чонраг не отходил от них ни на мгновение, и с широченной улыбкой признался, что подземный переход совсем не устрашил его, так как, боясь за свои хуа пао, он забыл бояться обо всем остальном.

Нескольких воинов и лошадей они потеряли, – в основном, потому, что люди поддались панике в момент, когда лошадей пришлось затаскивать в туннели, проведя ремни под брюхо.

Илуге изгрыз себе ногти до мяса за эти бесконечные двадцать дней, в которые переправлялись люди. Подобрал палку, делал зарубки, морщил лоб. По его подсчетам, в ближайшие дни Эрулен должен вывести войско к Трем Сестрам. Тогда пути назад не будет.

Чонраг привез изготовленную кхонгами смесь для хуа пао, и железные полые шары, чтобы ее туда засыпать – кхонгские кузни работали день и ночь по его указаниям, чтобы обеспечить угэрчи победу. Но сработает ли? Чонраг клялся, что сработает – однако Илуге к таким уверениям отнесся недоверчиво. Проверить бы… А как проверить? Шума-то будет сколько…

Однако на людях, – теперь он знал это, – следовало показывать, что он уверен и полон сил. Вышедшие из пещеры люди все как-то изменились, словно совершенное ими зажгло в них какой-то внутренний огонь. Илуге и сам помнил, как вышел на солнечный свет после долгих дней темноты. В тот момент ему казалось, что он родился заново, что он победил самого Эрлика и все темные, страшные тени, что влачились за ним, глухо нашептывая мысли о поражении. В тот момент он ощущал себя всемогущим.

Теперь следовало затаиться и ждать, подбираясь все ближе. Пока последние отряды еще шли по подземным тоннелям к солнечному свету, Илуге уже отдал приказ спускаться на равнину, прикрываясь лесом, тоже ночью. Было несколько раненых, – путь вниз в темноте оказался не менее чреват опасностями. Однако высланные вперед воины отыскали довольно неприметное, незаметное с равнины ущелье и теперь воины длинной цепочкой один за другим спускались вниз. Илуге ждал. Ему снились сны, будто бы с высоты птичьего полета, далеко к западу, у Трех Сестер, он видит бесчисленные костры. Как огненные змеи тянутся наверх, к неприступным крепостям на горных кручах. Как кричат, срываясь в пропасть, раненые воины. Как бьют в ворота хуа пао, порождая в горах долгое устрашающее эхо.

Прошло еще бесконечных пять дней, прежде чем ворота Шамдо отворились, показав длинную колонну выступающего войска. Впереди ехали всадники в богатых, блестящих на солнце металлических доспехах, развевались знамена. Ряды блестящих шлемов с султанами из конского волоса рождали впечатление, что все войско едино, словно огромный дракон, выползший на солнце из зимней пещеры.

– Надо напасть сейчас! – Баргузен, неровно дыша, остановился рядом. Илуге покосился на него: ишь, в бой рвется, ноздри азартно дрожат, пальцы сжали рукоять меча.

– Нет, – холодно сказал он, – В городе двадцатитысячное войско, усиленное стенами. Я не пошлю людей на напрасную смерть.

– Но потом они снова затворят ворота! – вспыхнул Баргузен.

– Я знаю, как их оттуда выманить, – спокойно ответил Илуге. Прищурясь против солнца, бьющего в глаза, он считал. Конечно, точно определить было сложно, но, как он и предполагал, наместник выслал не менее десяти тысяч воинов. Но и не больше. Э-эх! Значит, его уловку наместник все же разгадал. Или не разгадал – просто побоялся оставить город без защиты? Говорит это о чем-то или нет? Какой человек этот военачальник? Очень умный или очень трусливый? От ответа на этот вопросу засисит вся его дальнейшая тактика…

– Ты что же, предлагаешь нам сидеть в горах, как суслики, в то время как наши братья умирают у Трех Сестер? – Баргузен никак не мог успокоиться.

– Да, – жестко ответил Илуге. Повернулся, поглядел в глаза долгим тяжелым взглядом, – Я – угэрчи, и я буду решать.

Он уже положил восемь тысяч жизней под стенами этого проклятого города. Война – не для нетерпеливых, это он понял раз и навсегда.

Ждать становилось все труднее. Протянулся бесконечный день, потом другой, третий. Вот сейчас, по его подсчетам, войско куаньлинов отошло достаточно далеко, чтобы не повернуть назад.

Утром третьего дня Илуге разбудили на рассвете:

– Угэрчи! К городу с равнины подходит караван.

Этого Илуге и ждал. Быстро вскочив, он вызвал трех сотников, включая Баргузена.