Текст книги "Князь Лавин"

Автор книги: Ольга Погодина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Илуге с размаху врубился в плотную стену куаньлинов, разворачивающуюся навстречу. В темноте он видел только металлический блеск шлемов, пластинок на доспехах, вскинутых мечей. Казалось, его вносит течением в темную реку, по которой сплошным неостановимым потоком идут на нерест огромные серебристые рыбины, заставляя воду кипеть. Выбирать удар, оценивать противника не приходилось, и Илуге вместо меча выдернул из-за спины Ягутову секиру – куда более страшное оружие в ближнем бою. Заточенные полукружья с травленым орнаментом засвистели, рассекая воздух и все, что попадалось им на пути. На этот раз, против обыкновения, Илуге не щадил и лошадей.

Рядом один за другим тонули в схватке его всадники. Замелькали кривые мечи степняков, покатилась под копыта чья-то голова, блестя невидящими зрачками… Аргол, привычный к схватке и даже испытывающий от нее боевой азарт, оглушительно ржал, лягался и кусался, то есть помогал хозяину, как мог. Пожалуй, не всякий при этом вообще усидел бы на нем, но Илуге уже давно чувствовал себя с конем единым целым, – ведь даже смерть в свое время их не разлучила!

Слева и чуть сзади раздались крики и пространство заметно поредело. Бросив беглый взгляд, Илуге увидел, что в бой вступил могучий горбун, – его молот, способный одним ударом свалить коня со всадником, мерно рассекал воздух по обе стороны от него, и металлические шлемы куаньлинов раскалывались под страшными ударами кузнеца, как яичная скорлупа. " Эх, что будет, если потеряю его?" – промелькнуло в голове. Илуге старался беречь Ягута, хотя угрюмец несколько раз просил его пустить его в бой. А тут такая суматоха, – и спрашивать нечего…

Сзади равнина дрожала от топота все новых и новых копыт, – видно, все, кого Илуге так долго сдерживал, бросились на выручку.

Однако и куаньлинов было не меньше: отчаявшийся правитель явно выслал их разрушить хуа пао и уничтожить обоз, поняв, что ведет себя, как лиса в норе, которую опытный охотник начинает выкуривать.

Небо на востоке начало розоветь, но из-за закрывавших его гор здесь, в долине еще долго сохранялся прохладный, влажный полумрак. Однако Илуге уже мог различать своих и чужих в этой беспорядочной свалке, и оценить собственные позиции. Довольно неудачные: к Чонрагу прорвалось от силы двадцать тридцать-воинов, а остальных куаньлины отрезали, заходя широким полукругом. Надо прорываться. Он смел секирой с седла какого-то тыкавшего в него пикой воина, и зычно выкрикнул:

– Чонраг? Ты жив?

– Жив! – завопил тот обрадованно.

– Готовь хуа пао! Сейчас мы сомкнем защитное кольцо, но ты должен попасть в ворота! Попади в них любой ценой!

– Понял! – проорал Чонраг, в то время как Илуге сделал знак своим людям плотнее сомкнуть кольцо обороны вокруг хуа пао. Куаньлины дрогнули под напором озверевшей конницы, их командующий, – его уже можно было различить по шлему с красным султаном и щегольскому шелковому плащу, – что-то неразборчиво крикнул, и Илуге вместе со своими людьми клином вошли в живую массу, расступавшуюся под их натиском, окружили своих, уже буквально еле дышавших.

Солнце взошло в тот момент, когда хуа пао выстрелил. И, подняв голову, Илуге увидел, что вместо одного шара, как раньше, оставляя за собой дымный след, к воротам полетели целый три. Видно, Чонраг понял, что до следующего залпа может и не дожить и зярядил в хуа пао все, что было. На какой-то момент все, – и степняки, и их противники, – затаили дыхание…Шаров было три. Один взорвался в воздухе, – видно, слишком быстро прогорел фитиль. Но через долю мгновения остальные два ударили точно в то место, что и в первый раз. Со страшным грохотом одна створка ворот проломилась и криво повисла на полувырванной из стены петле. Сила взрыва была такова, что языки пламени взметнулись выше ворот, доставая укрывшихся в бойницах куаньлинов. Есть!

Куаньлины заметались, явно разрываясь между желанием броситься защищать пробитую в воротах брешь, открывавшую для нападения город, и довершить начатое, разрушив хуа пао. Куаньлинский командующий снова выкрикнул что-то, однако вокруг стоял такой шум, что Илуге расслышал только бессмысленные обрывки. Вокруг него блестящими бликами плясали чужие мечи: куаньлины явно опознали в нем лидера и теперь лезли на него, надеясь взять количеством. Секирой уже было просто не размахнуться, и Илуге снова взялся за меч.

Откуда-то донеслась новая волна неразборчивых воплей, тонувшая в шуме схватки. Илуге, отбиваясь одновременно от троих, силился разглядеть что-либо сквозь поднятую конями пыль, колышущиеся головы и пики. Воин слева, слишком сильно стремясь достать его, поднялся в стременах, и Илуге, чуть изменив направление удара, позволил мечу скользнуть по лошадиной холке, прежде чем удар достиг своей цели – второго нападавшего. Ни того, ни другого он не убил, зато лошадь первого, получив скользящую рану, скинула седока, а у второго раскололся щит, открыв, наконец, Илуге кусочек пространства, в котором из-за пологого холма к городу катилась темная лавина всадников в красных плюмажах.

Сердце ухнуло куда-то вниз. Эрулен проиграл битву! Это означало, что сейчас их, скорее всего, сомнут, – и это в одном корпусе от победы!

Скрипнув зубами, Илуге отбил удар третьего нападавшего, развернул корпус и зло ударил наотмашь, попав тому прямо в рот. Лезвие разрубило челюсть и половину шеи, кровь мгновенно залила сидящее тело, которое медленно повалилось вперед, под копыта. Обезумевший конь прянул в сторону и буквально сбил целившегося в него пикой кряжистого куаньлина, – судя по знакам отличия, командира. Просвет стал шире, и Илуге, развернув Аргола, рявкнул:

– Справа!

Однако краем глаза он все же уловил что-то странное в безупречных обычно вражеских построениях: вновь прибывшие не торопились врубиться в схватку, их обычно колеблющиеся на ветру флажки за спинами всадников выглядели какими-то смятыми, как раздавленный цветок. Но и помятые, это были воины, и следовало перестроиться, чтобы не дать им зайти в тыл. Прищурив глаза, поверх голов сражающихся и длинных, отбрасываемых ими теней, Илуге считал: сотня, две, три…

Из-за холма раздался нарастающий рев, и куаньлины внезапно начали разворачивать коней. Еще не веря, затаив дыхание, Илуге ждал: следом за первой волной всадников из-за холма показалась вторая. Темнее, беспорядочней, без флажков. Он узнал степных лошадей и круглые кожаные шлемы.

– Эруле-е-ен! – заорал он во всю мощь своих легких.

Пришпорив Аргола и увлекая за собой остальных, он выкрикнул: "За мной!" – и послал коня навстречу. Торжествующе вопя, степняки с двух сторон принялись теснить куаньлинов, которые пребывали в явном замешательстве: их командующий оказался в самом центре сжимавшегося кольца.

Хуа пао, о котором Илуге вовсе позабыл, ударил снова. Ударил простым камнем, но и этого оказалось достаточно: одна из створок ворот, подняв столб пыли, рухнула окончательно, образовав солидную брешь. Вторая створка, покосившись, угрожающе повисла на одной петле.

Да!

Илуге больше ничего не замечал. В этот момент он был битвой, ее сердцем, ее легкими, ее кровью. С каждым вдохом силы, казалось, прибывали. Он уже даже не оборонялся, врубаясь в гущу врага и орудуя секирой так, будто только что взял ее в руки. Ему показалось, что впереди мелькнули раскрашенные белыми полосами лица своих…

Схватка вынесла его прямо перед командующим. Им хватило одного взгляда друг на друга, чтобы оставить своих противников и устремиться навстречу.

Куаньлинский военачальник был уже немолод, на голову ниже Илуге, однако он без труда распознал опытного воина по тому, как тот держался в седле, как почти играючи разрубил плечо одному из тэрэитов. Вороной конь под ним тоже угрожающе раздувал ноздри, стремясь достать Аргола, который пронзительно заржал, как в ту пору, когда дикие жеребцы дерутся между собой за право покрыть кобылу.

Секира Илуге свистнула, срезав красный султан на его шлеме, однако куаньлин ловко увернулся, и низким ударом почти достал его.

Оценив силы друг друга, Илуге и его противник закружились, выбирая наиболее удачную позицию для решающего удара, ограничиваясь редкими пробными выпадами. Воспользовавшись тем, что ему удалось поставить Илуге против света, куаньлин сделал резкий выпад, который Илуге не успел вовремя парировать. Ему, правда, удалось отклониться и меч, вместо того, чтобы разрубить ключицу, проехал по закрытому кольчугой левому плечу, зацепился за край… и сорвал с руки Илуге защитный металлический слой.

Илуге увидел, как в глазах противника промелькнуло удивление, но в это время уже сам атаковал. Куаньлин снова ускользнул, что говорило о его несомненных боевых качествах. Илуге пришлось сбросить металлическую перчатку, так как, сбившись и собравшись у локтя, она мешала ему. Теперь он должен быть очень осторожен, чтобы ненароком не задеть кого-нибудь из своих.

Илуге послал Аргола вправо, меняя позицию на более выгодную, удобнее перехватил секиру. Куаньлин несколько замешкался, и это дало Илуге возможность быстро окинуть взглядом остальных: победа становилась несомненной. Красных плюмажей виднелось намного меньше, и обтянутые кожаными панцирями спины виднелись повсюду. Илуге увидел, что часть куаньлинов отошла к городу, и у ворот уже завязалась схватка.

Рано! Он ведь не отдавал приказа наступать! Илуге проглотил готовое сорваться проклятие, узнав каурого жеребца Баргузена. Этот идиот ввязался в бой, не соразмерив расстояние, которое отделяло от него основные силы. Да, но с ним же…

Мир вокруг него замедлился. Илуге вяло отбил удар, бросив Аргола на корпус правее, чтобы видеть, что происходит впереди. Теперь он узнал и лошадь Яниры, – в тот момент, когда из ворот вывалился довольно большой отряд, – видимо, резервный. Впереди на могучем толстоногом коне мчался, размахивая шипованной палицей, огромный, даже по меркам степняков, воин с красным султаном тысяцкого. Илуге отсюда слышал, как из его глотки доносится яростный рев. Под прикрытием лучников, еще умудрившихся как-то держаться на осыпанных стенах надвратной башни, великан бросился на рвущийся к воротам отряд Баргузена.

Все произошло между одним ударом куаньлина и другим. Илуге увидел летящий на него меч, нагнулся, приподняв щит, и снова ушел от столкновения. Его глаза снова рванулись к воротам…

Великан убил коня под Баргузеном, обрушив ему в морду удар своей шипованной палицы. Баргузен нелепо взмахнул руками, срываясь с седла наземь. Янира, рубившаяся рядом, не раздумывая бросилась на выручку, но шипованная палица, описав полукруг, взмыла вверх, и ударила. Шлем Яниры свалился с головы, на солнце блеснули рыжие волосы…

Девушка упала на шею коня, обливаясь кровью, без движения. Удар куаньлина пришелся в голову.

Илуге почувствовал удар в тот момент когда закричал, – дико, пронзительно. Его спас Аргол, каким-то чудом в нужный момент рванувшись влево. Удар, который мог разрубить Илуге до седла, прошел вскользь по правому боку, мгновенно обездвижив руку. Ослепительная боль вернула Илуге в реальность.

Куаньлин ударил снова, уверенный в том, что добьет Илуге. Однако в этот момент какой-то юнец с перекошенным побелевшим лицом вогнал между ними свою лошадь, размахивая мечом. Илуге узнал меч Кухулена в тот момент, когда мощный удар куаньлина обрушился на парня. У него не было никаких шансов: рука, брызнув кровью, отлетела вместе с мечом, и в следующее мгновение охорит полетел под копыта.

Глядя вперед помутневшими глазами, Илуге отшвырнул бесполезную секиру. Отбросил щит. Удивленный странным маневром куаньлин чуть придержал удар, примеряясь в беззащитную шею. Илуге в какой-то момент видел только его глаза, – черные, блестящие, невозмутимые. Он прыгнул с седла, широко раскинув руки, прямо в объятия врага.

Его правая рука перехватила у запястья летящий меч, в то время как левая всей пятерней ударила прямо в лицо. Он почувствовал, как под его пальцами возглас изумления переходит в предсмертный хрип.

Илуге упал на землю вместе с трупом, и почти вслепую нащупал стремя Аргола. Вокруг били копыта, орали в неистовстве боя люди. Илуге, прижавшись к боку коня, пытался одновременно нащупать соскользнувшую кольчужную рукавицу и подобрать секиру в тот момент, когда к нему подскочил, замахиваясь, еще один куаньлин. На этот раз ему достаточно было коснуться ноги в кожаном сапоге.

Илуге вскочил в седло, разворачивая коня. Поднял секиру и понял, что убить кого-нибудь ей сможет вряд ли. Правая рука висела плетью, кровь капала со скрюченных бессильных пальцев.

– К Шамдо! – проревел он, и его голос услышали все на этом поле.

У него в голове была только одна картинка: белое лицо, запрокинутая линия горла с бьющейся жилкой, – там, под копытами. И еще кровь.

Аргол, почуяв настроение всадника, взял с места в сумасшедший галоп, грудью сшибив какого-то зазевавшегося всадника. Илуге уже понимал, что опоздал. К горлу подкатывали сухие спазмы, словно бы он пытался вытолкнуть наружу слепящую, затмевающую разум боль – и не мог.

У ворот все было кончено. Отряд Баргузена был уничтожен в считанные мгновения практически полностью, всюду валялись тела, а те, кто смог двигаться, уже отъехали назад, к приближавшемуся подкреплению. Куаньлины, довольные своей вылазкой, скрылись за воротами, – вероятно, решив удерживать свой рубеж обороны.

На дороге перед воротами остался только один человек, медленно поднимавшийся с земли. Даже на таком расстоянии Илуге не мог не узнать Ягута – по росту, горбатому торсу, черной бороде. Кузнец двигался как-то слишком медленно, поднимаясь с земли. В следующее мгновение Илуге понял, что он держит на руках Яниру, рыжие волосы, клейкие от крови, свисают до земли. Аргол птицей летел к нему через поле, далеко оставив позади остальных.

Сзади ударили лучники. Стрелы дна за другой втыкались Ягуту в спину, не причиняя видимого вреда, – видимо, Ягут сковал себе лучшую из кольчуг. Гигант с великолепным презрением к смерти шел ему навстречу, словно бы не замечая свистевших стрел. Медленно. Слишком медленно.

Когда они встретились, стрелы уже не доставали его. Илуге спрыгнул с коня, и в этот момент покачнулся: наконечники стрел тут и там торчали сквозь кожаную рубаху кузнеца. Ягут был без кольчуги, и кровь уже заливала песок в том месте, где он стоял, темной лужей.

Илуге осталось до кхонга два шага, когда у того изо рта хлынула кровь, мгновенно пропитав бороду. Горбун упал на колени, даже при этом не выпустив своей ноши. Голова Яниры бессильно лежала у него на плече, и у Илуге все поплыло перед глазами, когда он увидел это: проломленную кость черепа чуть выше уха, и что-то красновато-белое под ней. Мозг.

Он сделал шаг вперед, протягивая руки.

Кузнец еще сопротивлялся смерти, но Илуге было уже ясно: с такими ранами жить ему осталось самое большее несколько мгновений.

Глаза их встретились, и в глубине уже подернутых предсмертной пеленой глаз Илуге прочел что-то вроде мрачной улыбки.

– Умереть за нее, – прохрипел Ягут, с каждым словом давая толчок новому потоку крови, – Все… что… дозволено…

Он умер еще до того, как упасть.

Илуге встал. В голове его было оглушительно пусто. Звуки, казалось, куда-то отодвинулись, он не различал ли топота подъезжавших коней, ни что-то кричавших ему всадников.

Янира лежала на его руках, ее тело сотрясли ужасные короткие судороги начинающейся агонии, а потом она снова замерла, обмякла. Илуге чувствовал, что в горле у него клокочет, – единственная женщина, которую он когда-либо любил, умирала у него на руках, беспомощно и неотвратимо.

– Я приказываю вам уничтожить этот город, – негромко сказал Илуге. Почти прошептал, – Я приказываю вам убить всех. Всех.

Он не успел еще договорить, когда Эрулен с искаженным, побелевшим лицом высоко поднял меч, его рот искривился в крике. Он сам, а следом лучшие джунгарские, косхские, уварские сотни серо-рыжей волной покатились к воротам.

Город ответил стрелами и огнем, однако нападавшие, казалось, не почувствовали удара. Плотная масса всадников буквально смела возки и телеги, которыми защитники пытались загородить брешь. Через какое-то время Илуге услышал, словно издалека, протяжный грохот: это сорвалась с петель и упала под натиском конницы вторая половина ворот. Его войско вошло в Шамдо.

Он поднял глаза. Время текло иначе, и небо изменило цвет, став густо-сиреневым. И там, в этом небе, Илуге вдруг увидел сотни огромных белых птиц, описывавших над городом широкие, плавные, величавые круги.

Над городом, над которым уже начали подниматься вверх первые струйки дыма будущих пожарищ.

" Снежные грифы", – бесстрастно подумал Илуге, – " Откуда они здесь?"

А птиц становилось все больше. Слившись в один почти сплошной правильный круг, они медленно взмахивали белоснежными крыльями, и вытягивали вниз свои голые красные шеи. Глядя на него? Плача? Плача о Шамдо…

Глава 10. Заарин Боо

Хан Чиркен женился. Не то что бы это было совсем необычно, – в Великой Степи наступил месяц свадеб, да и с родственниками невесты, – степными охоритами, уже давно было все уговорено. Странно было, скорее, что он женился так поздно – поговаривали, что когда-то давно хан был влюблен в одну девушку, украл ее, и она погибла.

Просто в эту весну пора свадеб была лишена обычного веселья: слишком много воинов ушло на равнины Шамдо, слишком тяжелые вести принесли вестники Джурджагана – джунгары вместе с Эруленом участвовали в битве у Трех Сестер, и во многих юртах теперь у входа торчал шест с привязанной к нему белой траурной лентой. Однако весть о победе наполняла гордостью сердца. Прибывшие раненые поправлялись и ни одному из них в эту весну не вынесли на порог блюдо с кислым творогом – символ отказа. Те, кто вернулся, – все, вернулись героями.

Странно было, конечно, что хан не дождался возвращения остальных. Однако кто знает, как надолго затянется поход, а невесте уже сровнялось четырнадцать, можно и оскорбить ее родичей неуместным промедлением. Союз джунгаров и охоритов – то, что стояло за этой свадьбой, – был делом, не терпящим отлагательств.

Зия, невеста хана, прибыла в становище после того, как шаманы охоритов совершили над ней все надлежащие обряды очищения, в сопровождении более ста человек. В иное время, наверное, число гостей по столь важному поводу могло бы быть впятеро больше, однако охориты, так же, как и джунгары, отдали во власть угэрчи лучших воинов. Кухулену, деду невесты и хулану горных охоритов, к несчастью, нездоровилось, – сыновья опасались за его здоровье. Так что свадьба выходила не слишком веселой, хотя все присутствующие изо всех сил старались изображать веселье: пышно накрывали застолье для всех желающих, устраивали различные забавы. Невеста, правда, по слухам, была чересчур молчалива и бледна, но такие вещи обычно объясняют девичьей застенчивостью, да и страхом перед новой жизнью, – жизнью замужней женщины в незнакомом кочевье, вдали от родственников и друзей. На третий день торжеств, как полагалось по обычаю, невесту и жениха отвели в украшенную цветными лентами новенькую юрту и оставили одних.

Ицхаль, возясь с сыном, обо всем это слышала только понаслышке. Теперь, после отъезда Яниры и Атиши, почти никто не нарушал ее покой. Тем более странным было, когда буквально на рассвете полог ее двери откинулся без уже ставшего привычным покашливания, – вежливого разрешения войти. Ицхаль, кормившая сына грудью, удивленно подняла глаза. Молодой жених собственной персоной в ее юрте в такую рань, когда большинство гостей еще недавно разошлись после бесконечных, – и по традиции весьма откровенных, – здравниц?!

Молодой хан так пылал сомнением и гневом, что Ицхаль не составило никакого труда прочесть его мысли (чего,впрочем, ни в коем случае не следовало показать).

– Доброго тебе здоровья, хан, – поклонилась она, осторожно снимая с рук уснувшего ребенка.

– Мою жену испортили! – выпалил Чиркен, от волнения забыв о необходимости говорить чинно и цветисто, – Онхотой уехал вместе с угэрчи, а другие шаманы слишком слабы и всегда мямлят что-то невнятное. Ты должна пойти к ней. Скажи мне, кто это сделал!

Он и вправду говорил, что думал. Правда, в его мыслях было кое-что еще.

" Эта охоритка считает, что я недостаточно хорош для нее, если не подпускает меня к себе? Какой позор! На меня смотрит все племя, а я не сумел исполнить свой долг мужчины!"

Ицхаль, приученная всерьез относиться к магическим воздействиям, и потому встревожившаяся поначалу, немного расслабилась. У нее, в конце концов, было несколько объяснений тому, почему девушка повела себя столь неподобающе.

Она поднялась. Никаких возможностей нельзя исключать. Такое простое воздействие, как порча, она заметит сразу: оно похоже на темное облачко над головой человека, цепляющееся за него колышащимися призрачными щупальцами.

– Я попробую помочь тебе, хан, – просто сказала она, поднимаясь.

" Как бы поаккуратнее сказать этой ургашской ведьме, чтоб молчала?"

Ицхаль чуть усмехнулась:

– Конечно, я понимаю, что дело требует деликатности, и обещаю тебе, что ты будешь единственным, кто что-либо узнает об этом от меня.

Чиркен выдохнул с видимым облегчением. Теперь в его мыслях ярость и обида постепенно сменялась растерянностью.

До свадебной юрты путь был совсем близким. Стражники у входа непристойно спали, раскинув ноги, – должно быть, тоже вкусили от праздничного веселья. Ицхаль шагнула внутрь, властно бросив:

– Подожди здесь.

Чиркен подчинился с видимой неохотой, но спорить не стал.

В юрте было темно, висел запах еды, архи и пота. В углу, в темной груде одеял, что-то шевелилось. Комок боли, страха и стыда. И никакой темной магии. Сердце Ицхаль дрогнуло.

– Меня зовут Ицхаль, – мягко сказала она, опускаясь у ложа и встречая взгляд больших испуганных глаз. Глядя на скуластое полудетское личико с округлыми щеками, поблескивающее дорожками еще не высохших слез. Ицхаль подумала и добавила, – Хан беспокоится о тебе, и прислал меня тебе помочь.

– Он…он казался таким рассерженным, – пролепетала невеста. Она скинула одеяло и оказалось, что она лежит в своей тяжелой и неудобной свадебной одежде с нашитыми на нее многочисленными серебряными бляшками – пожеланием плодовитости и богатства.

– Мужчины часто выглядят рассерженными, когда расстроены, – успокаивающе сказала Ицхаль. Теперь она отчетливо чувствовала, что девушку мучает боль, – У тебя что-то болит?

– Да, – лицо охоритки болезненно искривилось, из глаз поползли слезы, – Я не могла ему об этом сказать! Он выгонит меня, если увидит!

Боль, смешанная со смущением.

" Это слишком отвратительно, чтобы позволить этому красивому могущественному хану увидеть… увидеть…в такой момент! Духи прокляли меня Прокляли за то, что я не хотела выходить замуж за незнакомца!"

– Полагаю, что это не обычное недомогание, – медленно сказала Ицхаль.

" О, мне надо было сказать об этом раньше! Отложить дорогу! Но как бы я сказала об этом отцу?! А, что если бы узнали братья? Они бы убили меня за то, что я навлекла на семью такой позор!"

– Я… я натерла ноги седлом, – почти прошептала бедняжка. – Теперь все покраснело и ужасно болит.

О, да у девушки мозоли, – наверняка на внутренней стороне бедер, а она стеснялась сказать об этом своим провожатым, – сплошь мужчинам! Да еще и абсолютно уверенных в том, что не уметь хорошо держаться в седле, вынося многодневные переходы, ни один житель степей просто не может!

Ицхаль погладила Зию по голове.

– Давай я посмотрю, – к своей речи она добавила немного магии, – чуть-чуть завораживающих низких нот, которые позволяют человеку впасть в полудрему. Руки охоритки, судорожно сжимавшие одежду, разжались, и Ицхаль, осторожно отвернув полы тяжелого халата, осмотрела раны. Так и есть: изначально ранки, быть может, и не были серьезными, но стоическое молчание и много дней в седле довели девушку до того, что на нежной внутренней поверхности бедер вспухли большие, красные с тревожащими белесыми наплывами гнойники. Неудивительно, что она оказалась не готова к тому, чтобы предаваться любовным утехам!

– Не беспокойся, – она погладила несчастную невесту, снова начавшую всхлипывать, по голове. Волосы были густыми и пышными, – Я принесу мази, и тебе уже сегодня станет легче. А хану я все объясню сама.

– Не говори ему! Я стану ему отвратительна!

– Ты глупышка, – решительно сказала Ицхаль и вышла. Чиркен, беспокойно озиравшийся по сторонам (что сказать, если кто-то будет проходить мимо?), в этот момент совсем не походил на хана. И, надо сказать, это ему шло.

– Твоя молодая жена тяжело перенесла дорогу и натерла себе бедра, – она усмехнулась, видя проступившее на его лице облегчение, – Бедняжка боялась показаться тебе непривлекательной.

Чиркен улыбнулся широкой улыбкой, и собрался что-то сказать, но в этот момент в нее как будто что-то ударило. Этот удар сбил ее с ног, заставив упасть на колени, судорожно хватая ртом воздух. Что-то внутри нее кричало низким мужским голосом, – голосом ее сына, и Ицхаль почувствовала, как ее затопляет ослепительная боль. В голове возникла россыпь несвязных картинок, потом все заслонил какой-то утыканный стрелами бородатый человек. Кузнец. Она узнала его. И узнала рыжие волосы, волочащиеся в пыли. Смерть. Смерть на запрокинутом к небу знакомом лице.

" Нет. Это все мне привиделось. Это не так.".

– Что с тобой? – хан, потеряв остатки своей важности, осторожно поднимал ее с колен, губы его дрожали. На лицо Ицхаль начало возвращаться осмысленное выражение, хотя тело еще сотрясалось от боли.

– Там идет бой… – прошелестела она вмиг пересохшими губами.

– Твой сын? – в голосе Чиркена прорезалась нотка настоящей тревоги.

– Ранен. В самое сердце, – в голове в такт ударам крови в виски начала пульсировать багровыми кругами боль, какие-то искристые вихри то приближали лицо хана, то отдаляли его.

" Живи, девочка. Я ХОЧУ, чтобы ты жила. Я, Ярлунга".

– Он… будет жить?

– Будет. Хотя теперь не знаю – как.

Удивленный ее странным ответом, Чиркен вздернул бровь. Ицхаль сглотнула, мысли ее заметались. Что там произошло?

– Наверное, тебе лучше знать, – пробормотал Чиркен, ответив на ее молчаливый вопль.

" Если умрет Илуге, что мне делать? – Ицхаль ощущала, как скачут его мысли, – Кто возглавит воинов? Эрулен? Джурджаган? Новое Тэнгэрин Утха, – сейчас, когда Заарин Боо так далеко, у берегов Священного Моря? Что, если они не найдут выхода и вернутся? Следом за ними придет разъяренное куаньлинское войско… Сможем ли мы противостоять ему? Союз племен наверняка развалится сразу же…"

Что ж, он обязан думать как хан.

– Я должна ехать, – вслух сказала Ицхаль.

– Я не могу дать тебе в сопровождение большой отряд, – глаза хана стали жесткими.

" Мне жаль."

– Мне не нужен большой отряд, – ровно ответила Ицхаль. Сейчас она уже не сомневалась в своем решении и только напряженно размышляла, взять ли с собой малыша. Нет, придется взять, гхи могут вернуться, а без ее защиты над ним нависнет ужасная опасность…А значит, она не сможет воспользоваться двойником…

– Уж не хочешь ли отправиться в одиночку, женщина? – Чиркен властно возвысил голос. Теперь они совсем не обращали внимания на то, что утро вступило в свои права, и из юрт тут и там начали появляться люди, раскрыв рот глядящие на них

– Не беспокойся обо мне, хан. Я уеду немедленно.

Она повернулась, чувствуя, как возвращается та заполнявшая ее до краев решимость, с которой она годами жила на родине. Да, Великая Степь дала ей то, чего она не знала ранее, – возможность жить безмятежно, наблюдя за временем, текущим сквозь пальцы, словно песок. Но это – всего лишь временная передышка. Отдых после долгой болезни.

– Подожди, – Чиркен схватил ее за руку, – Что же с Шамдо?

" Мы победили?"

Ицхаль прикрыла глаза, вслушиваясь в отголоски своего видения.

– Город горит.

***

Город горел. Многоголосый вопль, не умолкая ни на мгновение, висел в сизом душном воздухе и казалось, что это он обрел вкус и запах, запах дыма и крови. С поразительной сноровкой люди Илуге натянули прямо на обломках хуа пао легкую палатку, застлали пол кожами. Где-то там, за ее пределами, все еще шел бой, страшный в своей ожесточенности.

Теперь Янира лежала ровно и неподвижно, трепетавшая на солнце плотная ткань бросала ей на лицо блики, и казалось, что ее лицо оживает, движется, – и это сводило у ума от всполохов напрасной надежды. Ее сердце еще билось, но так чудовищно медленно, что Илуге мог насчитать пять ударов собственного сердца, пока на ее запястье хотя бы один раз, – так неуловимо! – толкнется кровь. Кровь перестала течь из ужасной раны на голове, дыхание почти замерло. Она умирала, именно это Илуге читал в голубых, посеревших от горя глазах Онхотоя, торопливо раскладывавшего рядом с ней свои травы и амулеты.

Нагнувшись, он нерешительно пощупал ее руки и ноги, со свистом вдохнул, и принялся очень быстро и аккуратно обрезать рыжие волосы, разметавшиеся в беспорядке, вокруг раны, осторожно отлепляя и отбрасывая за спину намокшие от крови пряди. Глядеть на ее рану Илуге просто не мог, – он, вот только что разрубавший кости и мясо одним ударом наотмашь! Достаточно было одного беглого взгляда на обнаженный мозг, на кость черепа, вошедшую внутрь, чтобы Илуге начало трясти с ног до головы неудержимой дрожью – а потому он просто не смотрел. Губы Онхотоя шевелились, повторяя слова, которых не было в человеческом языке, – защитные заклинания. Воздух вокруг его рук дрожал.

Ее лицо дрогнуло, в потрескавшиеся губы судорожным всхлипом вошел воздух, затем тело опять обмякло. Пульс зачастил было… и пропал.

– Дыши за нее, – велел Онхотой, не прерывая работы. Илуге знал, что это значит. Надо вдохнуть воздух из своей груди в губы больного, протолкнуть его внутрь, к сердцу, средоточию жизни.

Он охватил ее лицо ладонями, прижался губами к губам. Подумать только, так недавно он мечтал сделать это, исходя стыдом и желанием! Так недавно! Губы безвольно раскрылись, и он принялся вдох за вдохом вдувать воздух в ее горло, не выпуская руки. Через бесконечный промежуток времени кровь снова толкнулась в вены, – вяло, безжизненно.

– Я… не умею лечить такие раны, – хрипло сказал Онхотой, – Никто не умеет.

Он уже выбрил волосы рядом с раной, где осколок кости вошел в мозг, однако трогать его не решался.

Илуге оторвался от своего занятия и повернул к нему измученное лицо:

– Мы можем сделать еще что-то? Хоть что-нибудь? – в его голосе звучала мука.

– Я… попробую позвать Заарин Боо, – сказал Онхотой. По его тону чувствовалось, что он не очень верит тому, что сам говорит, – Сам бы я не смог перенестись оттуда, где он сейчас, но Заарин Боо сильнее меня. Может быть…получится. Это все, что осталось.