Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Неужели Андрей не догадался, как это сделать? – неприятно удивилась Маришка.
– Почему же, догадался. Вот его ответ, полюбуйтесь сами, – проговорила учительница, протягивая двойной лист в ученическую клеточку.
Маришка взяла работу, развернула её к себе и прочитала три строки, написанные знакомым почерком сына.
Лишнего здесь нет совсем, разве может техника быть лишней? На то он и прогресс. За лишнее патент не выдадут и денег не заплатят, а всё, что здесь изображено, между прочим, официальные изобретения.
Маринка подняла глаза на учительницу.
– Знаете, Марина Геннадьевна, у него очень оригинальная логика, но, что самое интересное, у Григория она практически такая же. Из трёх деревьев: сосны, берёзы и пальмы, – он тоже не выбрал ни одного.
– А он почему? – спросила ошеломлённая Маришка, – тоже за прогресс голосовал?
– Нет, Гриша – за Гринпис волновался, – ответила учительница, с трудом удерживая смех. – Смотрите, что он пишет:
Лишних деревьев на земле нет, их, наоборот, не хватает, поэтому будет лучше не искать лишнее, а посадить каждому хотя бы по одному недостающему.
– На самом деле здравая мысль, – похвалила Гришку учительница, – но к тестам она никакого отношения не имеет.
– Вы только не подумайте, что они отвечали несерьёзно, наверное, они просто не поняли задания, – сделала Маришка отчаянную попытку защитить детей.
– Я ничего такого и не считаю, – вздохнула учительница. – Вот простейший вопрос: сколько тебе лет? По-моему, ничего сложного нет. – Стрешнева вопросительно взглянула на Маришку.
– По-моему, тоже, – согласилась та.
– Вот ответ Андрея:
По документам – девять, но если учесть период развития плода, то все десять.
Маришка хлопнула глазами от неожиданности.
– Вот-вот, – закивала Татьяна Николаевна, – у меня, когда я читала, была приблизительно такая же реакция. Но ответ Гриши меня просто обескуражил.
– Что же можно было придумать ещё?
– Читайте, это пятый вопрос, работа у вас в руках.
– Мама говорит, что возраст спрашивать неприлично, но уж если это так необходимо, то мне ровно столько же, сколько и Андрею,– прочитала вслух Маринка. – Боже мой, он же всё перепутал, я говорила им, что неприлично спрашивать возраст только у женщин, – попыталась оправдаться она, но, видимо, чувствовала она себя крайне неудобно, потому что щёки её из розоватых давно стали тёмно-пунцовыми.
– Смотрите, как интересно, Марина Геннадьевна, получается у них: что ни вопрос, то закавыка. С чем это связано, я вам точно сказать не могу, но если вы уверены, что отвечали они вполне серьёзно, то налицо крайне нестандартная логика мышления у обоих мальчиков. На вопрос, какой день в году является самым необыкновенным, они тоже ответили весьма оригинально.
– Наверное, Новый год или день рождения, – предположила Маринка.
– Опять мимо. У подавляющего большинства детей был именно такой ответ, но только не у Вороновских.
– А что же придумали мои?
– Двадцать девятое февраля.
– Почему?
– Вот и я спросила, почему. Оказывается, потому, что такого дня нет, он собран из кусочков излишка времени за четыре года.
– Это отец им рассказывал, – усмехнулась Маришка. – Они как-то спросили, отчего в високосном году лишний день появляется, вот он им и объяснил.
– Всё возможно, но всё-таки они большие оригиналы. Задача по математике гласила, что длина соседского садового участка – пятьдесят метров, его ширина – двадцать. Всего-то, что нужно было сделать, – вычислить площадь земли.
– И что? – замерла Маришка, заранее предчувствуя нехорошее.
– Они написали, что это сделать невозможно.
– Почему? – не поняла она. – Нужно было просто длину перемножить с шириной.
– Это мы так с вами считаем, а они написали, что условие задачи неполное. Вот, полюбуйтесь, это творение Андрея:
По существующему законодательству на садовом участке положено разместить строение, поскольку нам не дана площадь этого строения, то площадь свободной земли вычислить не представляется возможным.
– А Гриша? – с дрожью в голосе произнесла Маришка. – Он решил?
– Решил, – успокоила Стрешнева, скептически улыбаясь. – Он написал, что нечего считать соседские метры, а куда лучше заняться своими делами.
– Боже мой! – ахнула Маришка. – Ну кто их только этому учит?
– Не расстраивайтесь, дальше школы эти бумажки не пойдут. Если хотите, можете взять их на память. Вырастут большими – покажете, вместе смеяться будете.
– Мне так неудобно! – краснея ещё больше, проговорила Маришка. – Придётся их наказать.
– Поступайте так, как считаете нужным, – ответила учительница, – только вы должны пообещать мне одну вещь.
– Какую?
– Перенесите наказание на завтра, а сегодня вечером, уложив их спать, прочтите последний, двадцатый вопрос, вернее, ответ на него. Вопрос был таким: назовите самое радостное событие в вашей жизни. Знаете, Марина Геннадьевна, ответы были у всех разные: кому-то подарили велосипед, кто-то здоровался за руку с Дедом Морозом, а кто-то был в цирке, дети все разные, но ваши сыновья ответили иначе. Обещайте мне сначала прочитать их ответ, а потом решать, как с ними быть. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась заинтригованная Маришка.
Когда дети уже спали, Маришка и Лев, усевшись в гостиной, открыли работы сыновей.
– Какой номер она назвала? – спросил Лев.
– Двадцатый.
– Значит, самое счастливое мгновение в жизни?
– Вроде да, если я ничего не перепутала.
– Смотри, Мариш!
Лев открыл листочки, где была написана совершенно одинаковая фраза:
Самый счастливый день в моей жизни я не помню, потому что был ещё маленьким, но точно знаю, что счастливее дня у меня не будет никогда, это день, когда у меня появилась моя семья.
Невооружённым глазом было видно, что этот пункт мальчишки писали вместе, подглядывая друг к другу в тетрадки, но от этого ничего не менялось. Самое дорогое для них было самым дорогим и для Льва с Маришкой.
– А ты туда же, наказывать, – буркнул Лев и повернулся к Маришке. Лицо его было серьёзно, но глаза сияли, лучась самым неподдельным счастьем. – Да лучше наших ребят в целом мире никого нет!
Потом, немного полюбовавшись корявыми мальчишескими буквами, он свернул листы вчетверо.
– Пусть действительно останутся на память, – сказал он, – не каждый день такие послания получаешь, – и, не долго думая, убрал листы во внутренний карман пиджака, висевшего на соседнем стуле.
* * *
Всего за какую-то неделю всё неузнаваемо изменилось: в город пришла настоящая, щедрая на тепло весна. Незаметно, словно по мановению волшебной палочки, дворы и скверы завернулись в тяжёлые зелёные шали листвы; покрылись нежно-сиреневой дымкой бульвары, выбросили тонкое ришелье соцветий вишни; лопнули, разлившись ароматным розовым соком, яблони. Чирикая до хрипоты, сходили с ума воробьи; прищурив глаза, млели от тепла и неги развалившиеся на тротуарах и колодцах кошки. В воздухе держался стойкий аромат молодой травы и древесных соков. Настежь распахнув ворота, город встречал приближающееся аршинными шагами лето.
Подразумевалось, что командировка в Канаду продлится недолго, всего десять дней, и первый день лета Вороновский встретит уже у себя дома, в Москве. Как и полагалось, накануне отлёта ребята из клиники провожали его всем миром. Дорожная сумка была давно собрана, во внутреннем боковом кармане дожидалась своего времени зелёная папка Натаныча.
Сегодня отец сам проводил ребят в школу. Это случалось не так уж и часто, потому что почти каждое утро он выходил на работу, когда они ещё сладко спали. Держа мальчишек за руки, он шёл уверенными широкими шагами, и по его виду каждому было понятно, что он гордится своими сыновьями и что они для него самые лучшие на свете. Высоко задрав носы и сияя, словно надраенные медные самовары, близнецы старались поспеть за размашистым шагом отца, время от времени подпрыгивая и делая короткие пробежки. В такие моменты в рюкзачках раздавалось бряканье карандашей и книжек. Миновав школьный двор, уже у самых ступеней, Вороновский остановился и развернул ребят за плечи к себе.
– Сегодня я улетаю в Канаду на конференцию, но скоро вернусь, – серьёзно сказал он. – У меня к вам будет большая просьба.
– Какая? – в один голос спросили братья. От неожиданности ответа, прозвучавшего в унисон, они даже переглянулись.
– Очень серьёзная, – с важностью произнёс Лев. В ответ на его слова две пары бровей тут же сошлись домиком на переносице. – Вы остаётесь с мамой одни. Прошу не забывать о том, что мама у нас – единственная девочка, и обижать её нельзя ни в коем случае.
– Мы знаем об этом, – важно проговорил Гришка. Стоящий рядышком Андрейка согласно кивнул головой.
– Меня не будет полторы недели, можете ли вы мне пообещать, что здесь всё будет, как надо?
– Можем, – серьёзно произнёс Андрей. – Не волнуйся и лети в свою Канаду со спокойной душой, мы постараемся тебя не подвести. За маму не бойся, мы её в обиду не дадим.
– Главное, чтобы сами не обидели, – улыбнулся Лев.
– Мы же мужчины! – напыжился Гришка.
– Это хорошо, что мужчины, – сдерживая улыбку, сказал Лев, – тогда я волноваться не стану. Что вам привезти, придумали?
– Мне толстую книгу, где всё-всё-всё про Канаду рассказывается, и чтобы там были красивые цветные фотографии, – попросил Гришка. – И ещё мне бы очень хотелось железную дорогу с настоящим паровозиком.
– Хорошо, – кивнул Лев, – а тебе, Андрей?
– А мне привези первое, что тебе очень понравится.
– А если мне понравится то, что не понравится тебе?
– Исключено.
– Ты уверен?
– Да, пап, пусть это будет сюрпризом.
– Путь будет, – согласился Лев. – А теперь бегите, а то опоздаете на урок – учительница будет недовольна.
– Хорошо, папочка, пока! – Андрей хотел обнять отца за шею, но, поглядев по сторонам и увидев общих школьных знакомых, постеснялся. Вместо этого он, словно взрослый мужчина, крепко пожал протянутую руку.
Зато Гришка, ни на кого не обращая внимания, повис у отца на шее и звонко чмокнул его в щёку.
– Мы будем ждать тебя, прилетай скорее, – прошептал он в самое ухо, – а за маму не бойся.
Потом Лев видел, как, взявшись за руки, близнецы бегом миновали ступеньки и, помахав последний раз рукой на прощание, исчезли в дверях школы.
В аэропорту было много народа. Все суетились, переходя с одного места на другое и выжидательно поглядывая на табло. Приглушённый гул голосов, отражающийся от мраморной поверхности стен и пола, напоминал гудящий улей потревоженных пчёл. Щёлкало перекидными цифрами табло, каждый раз вызывая суматошную поспешность пассажиров, желающих протиснуться к выходу на поле непременно в первых рядах; с грохотом проскакивали мимо большие стальные платформы – тележки, доверху гружённые модными твёрдыми чемоданами на колёсиках; за столиками кафешек коротали время ожидающие вылета. Около выхода плотной толпой, плечом к плечу, держали оборону крутые частники, не допускающие на свою территорию чужаков и требующие за проезд в город астрономические по любым меркам суммы.
Маришка стояла рядом со Львом, держащим на плече обыкновенную спортивную сумку. Размер поклажи был невелик, поэтому сдавать её в багажное отделение не требовалось.
Всё было давно решено и обговорено. Маришка с необъяснимой тоской часто оборачивалась и посматривала на табло, где каждую минуту происходили какие-нибудь изменения. Она и сама не могла понять, чем было вызвано это тревожное ощущение наступающей беды. Уже много лет она вот так провожала и встречала Льва из далёких поездок, и можно было смело сказать, что к этому она привыкла. Ей не внове был гул турбин набирающего высоту самолета и редкие международные телефонные звонки. Сейчас всё было так же, как всегда, за исключением того, что сердце самой Маришки стучало рваными гулкими ударами, больно отдающими в спине, и тревожная волна подсознательного предчувствия спазмами сжимала горло.
– Может быть, ты не полетишь? – Маришка подняла глаза на Льва.
– Ты предлагаешь мне двинуться в Канаду на велосипеде? – усмехнулся он.
– На катамаране, – безучастно откликнулась Маришка.
– Вот он и проявился в полной мере, твой корыстный интерес, – изрёк Лев. – Просто тебе тоже хочется побывать в Канаде, нажимая на вторые педали катамарана.
– Безусловно, ты прав, если учесть, что за всю свою жизнь я не только ни разу не побывала в этой стране, но и ни разу не крутила педали транспорта с загадочным названием – катамаран, – созналась Маришка.
«Не уезжай! – кричало её сердце, – останься со мной! Я никуда тебя не отпущу, любовь моя».
На Маришкины плечи неожиданно навалилась невыносимая слабость, разрывающая всё существо на части, лишающая всего: сил, воли, желаний. Горло перехватило жёстким железным обручем, и глаза засыпало чем-то сухим, впитавшим в себя в один момент все непролитые слёзы. Маришка чувствовала, что голосовые связки будто отекли, стали слабыми, словно ватными; противный свербящий звук, вибрирующий где-то в грудной клетке, доводил до отчаяния, а душа всё так же беззвучно кричала, но голос её, неистовый и потерянный среди других звуков, так и не был услышан.
– Внимание! Пассажиров рейса 1298, Москва – Оттава, просьба пройти…
Звенящий женский голос раздавался в глубине зала, заполняя собой все переходы, лесенки, коридоры. Маришке хотелось плотно прижать ладошки к ушам и не слышать этого звука, но вместо этого она взяла Льва за руку и крепко-крепко сжала его ладошку в своей.
– Всего десять дней, малыш, и мы снова будем вместе. – Лев прижал её голову к своему плечу и, словно маленькую девочку, нежно погладил по голове. – Не надо, а то мне будет в дороге тяжело, – попросил он.
– Больше не буду, – зябко передёрнула плечами Маришка.
Она отстранилась от пиджака мужа и посмотрела ему в глаза.
– Внимание! Пассажиров рейса 1298…
– Мне пора, Мышка. Что тебе привезти?
– Привези себя, – вырвалось у неё.
– Это само собой, – утвердительно кивнул он, и кончики его губ саркастически загнулись книзу. – Правда, поклонницы явно будут против, но ты, Мариша, можешь не волноваться, потому что ты вне конкуренции.
– Сейчас уже некогда, но, когда ты прилетишь обратно, я тебе припомню эти отвратительные слова, – в шутку надула губы она, – и непременно покусаю.
– Я согласен стать объектом твоих покусаний, но только после отбоя ребятни, – в тон ей ответил Лев. – Мариш, я пойду, а то регистрация закончится – проблемы будут, – хорошо?
– Храни тебя Бог, Лёвушка.
– Счастливо.
Он повернулся и широкими уверенными шагами стал удаляться по коридору, а Маришка, сжавшись в комок, вдруг подумала, что она его видит в последний раз.
* * *
Самолёт всё быстрее и быстрее разгонялся по взлётной полосе, и Льву казалось, что это он бежит по ровной заасфальтированной дороге, широко раскинув в стороны руки, подставляя лицо порывам шального встречного ветра. Почему-то в такие моменты он видел себя вихрастым мальчишкой, в старых залатанных джинсах и расстёгнутой клетчатой рубашонке. Глупо, конечно, как-то по-детски, но эта картинка представлялась ему всегда, с тех самых пор, когда он впервые поднялся над землёй.
Оторвавшись, самолёт стал набирать высоту; пассажиры, вжавшись в кресла, с застывшими от страха полуулыбками искоса наблюдали за поведением остальных, готовые каждую секунду удариться в панику.
«Господи ты, Боже мой! – подумал Лев, наблюдая за безрадостной картиной салона, погрузившегося в минутный выжидательный транс, – если уж написано на роду утонуть, то упасть с неба тебе не грозит. Это всё наше дорогое телевидение: информационные программы стали напоминать сериалы фильмов ужасов. Самолёты разбиваются, корабли тонут, поезда сходят с рельсов, да если каждую катастрофу на себя примерять – в два счёта в дурдом угодить можно».
Как и положено мужчине на отдыхе, первым делом Вороновский ослабил ненавистную шейную удавку, именуемую галстуком. Нащупав верхнюю пуговицу рубашки, он с трудом расстегнул её – до того твёрдой и неподдающейся была петля нового накрахмаленного воротника.
– Ещё десять минут, и общество лишится одного из своих ценных работников, – потихоньку буркнул он и, решительно сняв галстук совсем, свернул его и убрал в сумку. Почувствовав, что дышать стало легче и что самолёт, набрав высоту, выровнял положение, он впервые улыбнулся и посмотрел в иллюминатор.
Было солнечно и тепло, внизу отлично просматривался ландшафт местности. Картина напоминала архитектурный макет в миниатюре: игрушечные домики с разноцветными крышами были почти вплотную приклеены один к другому; зелёная, коротко стриженная поверхность равнины была рассечена на множество крошечных участочков, сверху напоминавших заплатки на детских вещах. Крошечное озеро, отсвечивающее на солнце, словно зеркальце, было похоже на каплю воды, по неаккуратности пролитую из чашки на изумрудное сукно стола. Всё было таким ненастоящим, крохотным, будто поделки на выставке миниатюр.
Несмотря на огромную высоту, смотреть на всё это было совсем не страшно, даже забавно, особенно здорово стало тогда, когда воздушная вата белоснежного облака закрыла панораму земли. Облако было под самолётом, под самым иллюминатором. Вороновскому пришла смешная мысль, что если бы он смог высунуть руку, то, пожалуй, дотянулся бы и отхватил на память небольшой кусочек. Облако было не таким, каким оно видится с земли. Оно не было плоским, наоборот, поверхность его, мягкая и густая, напоминала оторванные куски сахарной ваты, громоздящиеся в беспорядке друг на друге. Вязкие толстые клоки казались одновременно густыми, но очень неплотными, и Вороновский подумал, что пройтись по такому коврику он бы не рискнул.
Всё! Тринадцать часов свободы, тринадцать часов он будет принадлежать только себе самому. Лев, потянувшись и хрустнув суставами, с удовольствием вытянулся в мягком кресле и подумал о том, что время, проведённое в полёте, – только его. Внизу, на земле, было вечно некогда. Некогда подумать и помечтать, всегда дела, дела, бесконечная карусель событий, проблем, а здесь, в невольном положении оторванности ото всех и от всего, он мог безо всякой суеты насладиться одиночеством. Да, наверное, на земле ему просто недоставало немножечко одиночества, только и всего, совсем чуть-чуть, самую капельку одиночества.
Расслабившись, он прикрыл глаза, но прошло не более минуты – и беспокойная соседка слева, наклоняясь к его креслу, негромко проговорила:
– Как вы думаете, мы долетим?
– Непременно, – вежливо ответил Вороновский, с трудом разъединяя начинающие слипаться веки.
– Я так боюсь самолётов, так боюсь, что просто душа в пятки уходит. Вот. – Она расстегнула сумочку, которая оказалась сверху донизу забитой всяко-разными лекарственными препаратами. – Без неё я как без рук. Каждый раз лечу и думаю, что разобьюсь, – с придыханием произнесла она, и на глазах её появились опасные признаки мокроты.
«Только этого мне не хватало!» – с замиранием сердца подумал Лев. Тринадцать часов сидеть в запертом помещении бок о бок с экзальтированной трясущейся особой и слушать её истеричные причитания – удовольствие, честно скажем, ниже среднего.
Наплевав на все приличия и на возможность показаться невежливым, он скрестил руки на груди, засунув ладони под мышки, и, передёрнув плечами, снова прикрыл глаза. Дав таким образом понять, что продолжать беседу не намерен, Лев устроился поудобнее, пытаясь снова поймать ту волну умиротворённости и спокойствия, которую так некстати перебила трясущаяся пассажирка.
– Знаете, – словно гром среди ясного неба, над самым ухом Вороновского снова прозвучал голосок обеспокоенной дамы, – если со мной что-то случится в полёте, мама не переживёт! – И она вновь шмыгнула носом, собираясь зареветь. – Мы развелись с мужем ещё два года назад, когда Альбиночке было всего четыре. Это был ужасный человек, поверьте мне, он никогда не мог понять загадочной женской души. Ах, эта грубость, несдержанность и мужской эгоизм! У него никогда не находилось лишней минуты для духовного общения, он понимал только работу.
Вороновский подумал, что, пожалуй, ему тоже было бы сложно с такой женой выкраивать время для подобного общения. Ему даже пришла мысль, что этот жестокий заработавшийся тиран ему чем-то симпатичен, по крайней мере понять его было несложно. Стараясь не слушать назойливой трескотни этой сороки, он попытался поглубже втянуть голову в плечи, прикрывшись воротником пиджака; боясь, что сосед не расслышит её слов, заботливая дама увеличила громкость, так что её стало слышно в середине салона, и придвинулась ближе к креслу Льва.
– Это непереносимо сложно, когда круг общения – только маленький ребёнок и пустые стены; вам, мужчинам, этого не понять, как и не понять того, какую жертву приносит женщина, полностью отдавая себя семье.
Видимо, женщине собеседник не требовался, она нашла объект, который на ближайшие несколько часов не мог ускользнуть от её пристального внимания, и отрывалась на нём по полной программе за весь мужской род, вместе взятый, и за свои несколько лет несчастья.
– Если только что-то случится и меня не станет, маме этого не пережить, – проникновенно произнесла она, поднося носовой платок к глазам. – Ей одной Альбиночку не поднять. Вам совершенно неведомо, да и откуда вам знать, что такое забота о ребёнке. Вы целыми днями на работе, неделями в командировках, а в субботу и воскресенье у вас всегда находятся более важные дела, чем общение с собственными детьми! – воскликнула женщина и даже стукнула маленьким костлявым кулачком по обивке подлокотника. Глаза её гневно сверкнули, а губы, поджавшись в одну линию, сгинули вовсе. – Какое вам дело до детей, когда на носу очередные выборы и финальные матчи?!
После такой обличительной речи Вороновскому ничего не оставалось делать, как открыть глаза и повернуть голову к собеседнице.
– Простите, это вы мне? – удивлённо спросил он, во все глаза глядя на прилипчивую соседку.
– А кому же ещё? – взбешённо произнесла она.
– А по какому поводу вы всё это на меня вытряхиваете? – резонно проговорил он, опуская плечи и вылезая из своего укрытия.
– Что всё? – конкретизировала она.
– Да всё это: вашу личную жизнь, ваши проблемы и страхи, – они меня нисколько не касаются, – пошёл ва-банк Лев. – Я не намерен выслушивать всю эту болтовню только потому, что взял билет рядом с вашим креслом.
– Если вам не нравится общий салон самолёта, летайте на частном, тут уж я ничем вам помочь не могу, – моментально уцепилась она.
– Салон самолёта меня полностью устраивает, – уже громче проговорил взбешённый подобной бестактностью Вороновский, – мне крайне не нравитесь вы и ваша манера общения в частности. Мне не нравится перспектива выслушивать ваши рулады и портить себе жизнь разговором с вами на ближайшие тринадцать часов.
– А вы мне нравитесь, и даже очень, – кокетливо улыбнулась дама, заведя на мгновение глаза к потолку.
– Только этого счастья мне не хватало, – опустил руки замученный Лев.
– Что желаете? Воды, шампанского? – Голос стюардессы за спиной временно прекратил перепалку. Толкая впереди себя тележку с фужерами и стаканами, она заученно приветливо раздавала улыбки всем пассажирам салона без исключения.
– О, мне шампанского, – просияла дама. – Если у вас есть, то, пожалуйста, брют, это единственное, что способно поднять настроение настоящему гурману.
– Пожалуйста, – вежливо ответила девушка в униформе, наполняя длинный узкий фужер играющим шампанским.
– А можно мне два? – обеспокоенно проговорила женщина. С виноватой улыбкой она обернулась к Вороновскому и растерянно пояснила: – Нервы, знаете ли. Представляете, когда я пью шампанское, пузырики от него ударяют в нос и я начинаю смеяться, как ненормальная, и представляете, меня это успокаивает.
«Она ещё намерена начать смеяться, – подумал он, с тоской глядя впереди себя. – Интересно, о чём она станет рассказывать после пузыриков, о том, как она начинает от них избавляться?»
– Что я могу предложить вам? – Лицо девушки светилось неназойливой доброжелательностью, и от этого Вороновскому стало несколько легче.
«Если можно, ерша», – чуть не ответил он, косо поглядывая на соседнее кресло, но вовремя сдержался.
– У вас водка имеется?
– Имеется, какую вы предпочитаете?
– На ваше усмотрение, – галантно ответил он.
– Могу предложить «Парламент», «Флагман» или «Абсолют».
– Водка, она и есть водка, – «тактично» вмешалась деловая дама, видимо, соображающая во всех вопросах одинаково хорошо. – И вообще, это напиток плебеев, который не употребляется ни одной высокоразвитой особью.
– Послушайте, вы, особь в шляпке, – наконец не выдержал обычно спокойный Вороновский. – Если вы сейчас же не прекратите свои умственные изыскания, то я…
– И что вы сделаете?
Вороновский хотел ответить, что выбросится из самолёта от отчаяния, но тут ему в голову пришла мысль, гораздо более интересная.
– Я скину вас из самолёта на полном ходу, – стараясь казаться крайне серьёзным, пригрозил он.
На какое-то мгновение дама с фужером в руке перестала дышать, а потом, весело рассмеявшись, проворковала:
– Ну и шутник же вы, однако, дверь на ходу не открывают.
– Для вас сделают исключение, – уверенно произнёс он, с тоской глядя в глаза стюардессе, уже собравшейся покинуть салон.
Сострадательно взглянув на измученного женским обществом пассажира, она действительно ушла, но буквально через минуту появилась снова. Её взору представилась необыкновенная картина: высокий красивый мужчина сидел, полностью подняв воротник пиджака, отвернувшись к иллюминатору, ни на кого не глядя, а общительная дама «высокого интеллектуального уровня», повиснув на его подлокотнике, что-то сбивчиво объясняла, размахивая при этом руками. Раскрасневшееся лицо ораторши наводило на мысль о том, что мужчину пора было спасать, вынимая из её крепких сухоньких ручек.
– Будьте добры, не могли бы вы пройти в соседний зал с вещами? – глядя на Вороновского, спокойно проговорила стюардесса, не желая ещё больше сердить и без того пышущую огнём даму.
– С удовольствием, – моментально сориентировался он, почти вскакивая с места.
– Это надолго? – расстроилась дама.
– Думаю, до окончания полёта, – с видимым сожалением отозвалась бортпроводница.
– Ах, как жаль! – воскликнула дама. – А я ещё столько хотела вам рассказать!
– Боже упаси! – перекрестился Вороновский. Потом, отойдя на несколько шагов, он, не повышая голоса, тихо проговорил: – Девушка, я ваш должник, ещё бы немного – и я умер.
– У нас на борту есть доктор, – засмеялась она.
– Я сам доктор, но от таких, как она, спасения нет, это я вам как специалист говорю.
– Бывают такие пассажиры, что хоть караул кричи. У нас есть запасное место в соседнем салоне, проходите сюда, пожалуйста.
Лев сел на новое место и облегчённо вздохнул. У окошка расположилась пожилая женщина с книгой, а слева спал уже немолодой мужчина.
– Вот теперь порядок, – проговорил он, обращаясь к стюардессе, – спасибо большое.
– Не за что, – отозвалась та.
Всю дорогу Лев читал, думал и наслаждался такой желанной тишиной и одиночеством. Во Франкфурте самолёт произвёл дозаправку и снова продолжил полёт, а через тринадцать часов без всяких приключений приземлился в международном аэропорту Оттавы.
Сойдя с трапа и поблагодарив ещё раз свою спасительницу, он включил мобильный и немедленно набрал Маришкин номер.
– Алло, Лев, это ты? – взволнованно проговорила она.
– Конечно, я, малыш. Ты зря волновалась, я цел и невредим, мы уже сели в Оттаве.
– Я больше так не буду, – успокоилась Маришка.
– Другое дело, – согласился Лев. – А то развела, понимаешь, Ниагарский водопад.
– Так уж и водопад?
– Ну ладно, преувеличил немного, Истринское водохранилище.
– Ладно, хорошо, что ты позвонил.
– Пока, Мышка-норушка!
– Пока, царь зверей!
Лев отключил мобильный и, успокоившись окончательно, довольно произнёс:
– Самолёт улетел, поцелуи остались на лётном поле, за работу, Вороновский.
* * *
– Оттава – столица Канады – политический, культурный и один из важнейших экономических центров страны. Сам город расположен на реке Оттава, на территории провинции Онтарио, на высоте семидесяти двух метров. Климат местности – умеренно-континентальный. Средняя температура января – одиннадцать градусов по Цельсию, июня – порядка двадцати. По данным последней переписи населения, количество жителей города составляет почти миллион человек. С учётом населения пригородов эта цифра почти удваивается и на настоящий момент приближается к двум миллионам…
Гид продолжала говорить, дублируя свою речь на французском и английском, а Вороновский смотрел в окно экскурсионного автобуса на улицы Оттавы и не переставал удивляться. Стерильная чистота центральных проспектов смешивалась с грязью редких тёмных узких подворотен и закоулков, пестреющих искривлёнными мусорными бачками, расписанными разноцветными граффити. Огромные стильные небоскрёбы теснились рука об руку с приземистыми мансардами и старенькими увитыми зеленью балкончиками частных домишек.
Просевший низенький пятиэтажный домик с покатой треугольной крышей отображался в тонированных блестящих стёклах высотки, стоящей через дорогу. Словно в кривом зеркале, каждое стекло офисного этажа изламывало часть дома до неузнаваемости. Скрюченный, разбитый на сотни мелких кусков, домик походил на чёрно-белую фотографию, разрезанную на неровные прямоугольники. Изображение было неправильным, будто сложенным неопытной детской ручонкой. Казалось, что он уже раскололся на куски и вот-вот рухнет на землю, рассыпавшись миллионами зеркальных частичек.
– Оттава была основана в двадцатые годы девятнадцатого столетия, а статус города получила только в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом. До этого времени она называлась Байтауном. С тысяча восемьсот шестьдесят седьмого Оттава – столица английской колонии, или провинции Канада, ставшей непосредственно столицей страны в целом только после образования доминиона. С тысяча восемьсот девяносто девятого года город развивается по генеральному плану известного архитектора Тодди, а позднее его продолжателя, Груббера. Для облика Оттавы характерно обилие воды и зелени, у нас сто тридцать четыре парка. Один из них вы можете наблюдать из окон с правой стороны по ходу движения автобуса…
Вороновский посмотрел в окно и чуть не охнул от восхищения. Изогнутые полукругом каменные ладони канала поднимались высоко над рекой. Резные бортики чугунных ограждений надёжно отделяли пешеходную часть парка от водной. Маленькие толстощёкие фонарики поблёскивали намытыми до зеркального блеска круглыми стеклянными боками. Вдали, за рекой, виднелся фасад какого-то дома, больше похожего на средневековый замок, упирающийся острыми готическими верхушками в сочную синь майского неба, а по обеим сторонам самого канала раскинулся каскад деревьев с разноцветным ковром причудливых листьев.
