Текст книги "Дар божий. Соперницы"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Лев взял губами сигарету и полез в карман за зажигалкой. Куда она могла подеваться? Последний раз он курил у Иры на кухне, может быть, позабыл её там? Похлопав по всем карманам пиджака и убедившись, что её нет, он на всякий случай залез во внутренний, чем чёрт не шутит, может, положил её туда чисто автоматически?
Во внутреннем отделении пиджака зажигалки тоже не нашлось, но его рука нащупала какой-то лист бумаги, сложенный в несколько раз. Что бы это такое могло быть? Удивлённо сдвинув брови, он перебросил сигарету в уголок губ и достал свёрнутый вчетверо тетрадный листок в ученическую клетку.
Как он здесь оказался – дело неясное, ведь, пробыв в Канаде неполные две недели, Лев не менял пиджака по причине того, что другого просто не было. Надевая каждое утро чистую накрахмаленную сорочку, он снимал со спинки стула свой парадный пиджак и, накинув его, непременно шёл к большому зеркалу у дверей. Тщательно осмотрев свой внешний вид, поправив узел галстука, он брал с собой плоскую кожаную папку на молнии, где хранились документы и тетради с лекциями, и отправлялся на очередное занятие в университет. Исключением была только та безумная ночь, что он провёл у Иришки.
То, что Ира не станет лазить по карманам Льва, было ясным как белый день, и если он не помнит, как эта бумаженция оказалась у него, это может означать только то, что она валяется в кармане уже достаточно долгое время.
Развернув сложенный лист, Лев увидел несколько строк, написанных неровным детским почерком. Буквы были крупные, круглые, цепляющиеся одна за другую неуверенным прыгающим паровозиком. Вороновский, ещё не читая содержания, вспомнил, где он видел эти строки: это была работа-тестирование, проводившаяся в классе близнецов не так давно.
Самый счастливый день в своей жизни я не помню, потому что был ещё маленьким, но точно знаю, что счастливее дня у меня не будет никогда, это день, когда у меня появилась моя семья.
Лев перечитал эти строки несколько раз, а потом, сев на кровать, закрыл лицо руками. Боже мой, что же такое с ним происходит, если всего за одну неделю он смог вычеркнуть из души любовь самых дорогих людей! Что же он такое на самом деле?
Слёз не было, просто что-то сдавило горло, оставляя после себя горьковато-кисловатый привкус отчаянной обиды на самого себя. Стало нестерпимо противно и тошно, а ещё отчего-то стало безумно жаль самого себя. Перегнулась его жизнь, перепуталась. Лев сильнее зажмурил глаза, будто это хоть немного могло ему помочь. Наверное, так не должно было быть, но Лев, зная, что ничего уже не поправить, и внутренне презирая себя за слабость, с ужасом понимал, что отказаться от чувства к Беркутовой, выстраданному и такому сложному, он не в силах.
Который раз за последние несколько дней он возвращался памятью в ту страшную предновогоднюю ночь, когда падал хлопьями пушистый белый снег, а тёмные силуэты голых иззябшихся деревьев бросали горбатые тени на асфальт. Жёлтые фонари смеялись ему вслед, а слова Натаныча казались абсурдными и странными: «Жизнь длинная, не осуждай». Прошло всего полгода, а жизнь расставила Льву точно такой же капкан, из которого ему теперь не выбраться, сколько бы он ни старался.
Глупо было делать вид, что ничего не произошло. Тяжело вздохнув, он покосился на лежавший на тумбочке мобильник. Взяв его в руки, он зачем-то открыл заднюю крышку, проверяя, плотно ли стоят батареи. Задвинув панель до упора, он понял, что тянуть дольше не имеет никакого смысла. Набрав Маришкин номер, он слушал долгие гудки, с замиранием сердца надеясь на то, что никто не возьмёт трубку, но внезапно сигнал прервался на середине, и на дисплее экрана высветилась надпись, равносильная для Льва смертному приговору: соединение.
* * *
Маришка, слыша только мёртвую тишину в трубке, озабоченно сдвинула брови и недоумённо поджала уголки губ. Что бы это могло означать?
– Алло! – голос её дрогнул, а слова ей самой показались тихими, произнесёнными словно издалека.
– Маришка?
Услыхав родной тембр, она невольно вздрогнула, хотя ждала этой минуты уже несколько суток. Дыхание на какой-то неуловимый момент остановилось, а на лице появилось противное ощущение, будто кожу чем-то сильно стянуло и поверхность её стала упругой и жёсткой, словно раздвинутая до предела площадь акробатического батута.
– Это ты, Лев? – От волнения горло сжало спазмом, голос захрипел, прервался, и Маришка закашлялась. Кашляла она долго, стараясь справиться с накатившим не вовремя приступом, давясь и содрогаясь всем телом. По щекам от напряжения катились слёзы, а Лев, удивлённый переменой, произошедшей всего за несколько дней, всё держал трубку, не в состоянии поверить услышанному.
– Маришка, привет, мой хороший, что с тобой такое произошло, ты больна? – В его голосе она уловила давно знакомые интонации беспокойства и волнения. – Ты простыла? Алло! Почему ты молчишь?
– Мне уже лучше, Лёвушка, – поспешила она успокоить мужа. Дыхание её всё ещё оставалось сбивчивым, но приступ кашля миновал, и теперь она могла говорить спокойнее. – Понимаешь, я мыла окна, а на улице было прохладно. Наверное, я не почувствовала, как меня прохватило, – виновато произнесла она, представляя, как Лев переживает за неё и волнуется.
Вот глупая-то, напридумывала сама себе ужасов, а Лёвушкин жив-здоров. Наверное, заработался человек, ведь не на отдыхе же он, в командировке!
– Ты почему так долго не звонил? Случилось что?
– Ты не перескакивай на другую тему, Мышка-норушка, – осерчал он. – Я же тебя просил не подходить к этим растреклятым окнам, а ты не слушаешь мужа никогда, вот и получается полнейшее безобразие, – огорчённо проговорил он. – Врача-то хоть вызвала?
– Был врач.
– И что сказал?
– Воспаление лёгких, – неохотно призналась она.
– Ну, ты и натворила без меня дел! – потрясённо ахнул он. – Что же это такое! Не успел муж уехать всего на десять дней, а ты уже от рук отбиваешься?
– Лёвушка, прости, виновата, исправлюсь, – улыбнулась Маришка.
На душе у неё стало вдруг легко и чисто, словно после хорошего летнего ливня. Лёвушка позвонил, он помнит о них, любит их!
– Скорее бы твоя командировка заканчивалась, мы уже соскучились, – тихо проговорила она.
– Сегодня последний вечер, малыш. Завтра на самолёт, и совсем скоро я вас увижу. Знаешь, я накупил целую гору подарков, и они никак не хотели умещаться в коробке, – засмеялся он.
Вопреки ожиданию, никакой тяжести от разговора с женой он не испытывал, наоборот, был счастлив, что услышал её родной голосок. Какая жалость, что она так тяжело заболела! Ну ничего, он прилетит, и она обязательно скоро поправится.
– Маришка! Я тоже по вас соскучился. Знаешь, тут так красиво, но без тебя ни одно место на всём земном шаре всё равно родным и близким никогда не станет.
Слова давались ему легко и на удивление просто. Он, Лев Борисович Вороновский, по всей вероятности, за всю свою жизнь не обманувший ни единой живой души, говорил не задумываясь и не сомневаясь.
– Маришка, прости, у меня здесь проблемы со связью, поэтому и не звонил долгое время. Я приеду – всё расскажу. Ты не беспокойся, если вдруг не услышишь моего голоса, у меня всё в полном порядке. Поняла?
– Поняла! – радостно проговорила Маришка. Вот и разгадка вопроса: там, в этой далёкой Канаде, просто некачественная связь. Говорят, цивилизованные люди – эти канадцы, а если посмотреть с другого угла, так у нас в каких-нибудь пропащих Еловках и то телефон берёт, а у них – проблемы на пустом месте…
– Лёвушкин, мы ждём тебя.
– Целую, котёнок, передай мальчишкам, что я их заявки выполнил, хорошо?
– Андрейка спрашивает, что ты нашёл для него, – весело проговорила Маришка.
– Вот уж нет, пусть теперь терпит до моего приезда. Озадачил отца так, что я тут чуть голову себе набок не скрутил, пока его просьбу выполнял, теперь его очередь.
– А мне ты что привезёшь? Или тоже военная тайна?
– Нет, никакая это не тайна. Я же обещал, что привезу себя, а обещания, как известно, сдерживать надо. Ты что-нибудь имеешь против?
– Ни-ни-ни, – закрутила головой Маришка, – я только «за». Жаль, что самолёты летают так медленно.
– Вплавь ещё дольше, – засмеялся он. – Ладно, Мышка, приеду – поболтаем. Целую вас всех! – И в трубке зазвучали короткие прерывистые гудки.
Маришка, улыбаясь, слушала их, а Лев, отключившись, положил мобильный в карман пиджака и, плотно закрыв дверь, запер её на все замки. Спустившись вниз, он протянул ничего не понимающему портье ключ от номера.
– Мистер уезжает? – Он сверился с записями в тетрадях, и глаза его медленно полезли на лоб. – Но у мистера номер забронирован до завтрашнего вечера.
– Мистер уезжает, – кивнул головой Лев.
– Мистер больше не вернётся? – удивлённо продублировал он, тщательно подбирая слова и попутно жестикулируя.
Видимо, ему очень хотелось, чтобы в дальнейшем с этим странным русским не возникло никаких недоразумений. На языке у него крутился вопрос о том, куда же денется этот непостижимый человек в чужом для него городе, да ещё и ночью. Но профессиональные качества хорошего портье дорогого отеля одержали верх над любопытством. С достоинством кивнув головой вслед мужчине, он чопорно произнёс:
– Наш отель всегда к вашим услугам. Если мистер передумает, его номер будет свободен до вечера завтрашнего дня, и он всегда сможет вернуться в свою комнату.
– Мистер не передумает, – загадочно улыбнулся тот. – А вот вернусь я или нет – время покажет, любезнейший.
Так ничего и не поняв из путаной речи бестолкового иностранца, портье вежливо поклонился и отправился проводить клиента. Когда такси подкатило к самым дверям отеля, образцовый служащий был удивлён во второй раз, ничуть не меньше, чем в первый.
Подойдя к цветочнице, Вороновский перекинулся с ней несколькими словами, а затем, отдав какие-то деньги, забрал всю охапку сразу, не оставив в ведре даже одинокого сиротливого цветочка.
– Да, странные люди эти русские, – пожаловался вслух несчастный портье. – Легче принять целую зарубежную делегацию какого-нибудь дикого африканского племени, чем понять поступки одного-единственного русского. Загадочный народ, непостижимый!
Вороновский ехал в такси, бросив рядом с собой на сиденье сумку, а на его коленях лежал огромный букет алых роз. Лев давно не видел таких цветов, они были действительно алыми, не вишнёвыми и не оранжевыми, как в Москве, а кричаще алыми, словно кровь.
За окном мелькали ставшие теперь такими близкими и почти родными пейзажи. Лев думал о том, что остался последний вечер, прежде чем они расстанутся с Ириной. Кто знает, какие ещё петли накрутит жизнь, может быть, они увидятся, и не однажды, а может быть, действительно эта встреча окажется последней.
– Эх ты, мистер, – прошептал он одними губами своему двойнику в стекле, – и ничего-то ты не знаешь. Может быть, что Бог ни делает, всё складывается к лучшему?
* * *
Беркутова стояла у окна и, нервно теребя уголок коротенькой цветастой кухонной шторки, следила за тем, что происходит у подъезда. С минуты на минуту должен был приехать Вороновский. Ему давно пора было объявиться, но он отчего-то задерживался, и Ире не оставалось ничего другого, как ждать.
Какая же непонятная штука – жизнь! Когда-то давно, ещё в Москве, ей было абсолютно всё равно, где он, о чём размышляет, во что одет, – такие вещи просто не представляли для неё интереса, а теперь он – единственное, что занимает все её мысли, о чём она думает каждую минуту. Непостижимым образом этот мужчина ворвался в её жизнь, переломав, искалечив и, как ни странно, наполнив её содержанием и смыслом.
Теперь, когда жизнь сделала такой непостижимый крюк, расчертив жизнь на новый лад, ей вдруг подумалось, что затея с сыном Вороновского, задуманная Стасом, лично для неё теперь почти не имеет значения. Самое умное сейчас – нажать на тормоза и остановиться, пока не стало поздно, иначе как бы потом не пришлось кусать локти. Лев любит её, тогда какая разница, будет он жить в Оттаве постоянно или изредка приезжать к ней? Конечно, прикрыть эту авантюру будет сложно, потому что всё на мази, но пока отход ещё есть. Другое дело, если для Льва их отношения не имеют такого смысла, как для неё. Чужая душа – потёмки, и, если он не даст ей какой-то определённой надежды на продолжение, хотя бы крохотной, пусть пеняет на себя.
Сегодня был последний вечер, когда они могли побыть вдвоём, и от того, как он сложится, будет зависеть вся их дальнейшая жизнь. Думать об этом не хотелось; Ира, как могла, гнала от себя мысль о близком расставании, но помимо её воли сознание снова возвращалось к неотвратимому витку реальности, неумолимому и страшному.
Уговаривая себя, что жить нужно только сегодняшним днём и получать от этого удовольствие, не задумываясь о будущем, Ира не могла не понимать, что всё в этом мире, даже самое замечательное, обязательно подойдёт к финалу. Чем быстрее приближался день отлёта Льва, тем сильнее сжималось её сердце. То, что он летит к жене, не имело никакого значения: к ней ли, к кому-то другому – какая разница? Смысл имело только то обстоятельство, что он улетал, а всё остальное не важно.
Ира отошла от окна. Пока такси не подъехало, она могла спокойно покурить. Нет, если бы она захотела, то могла бы подымить в любой подходящий для этого момент, но Льву не нравилось, когда женщина держала в руках сигарету. На первый взгляд это могло показаться странным и невероятным, но ей доставляло удовольствие подчиняться его желаниям, уступая ему, соглашаясь с его мнением. Ей хотелось, чтобы он заботился, думал о ней; наверное, ей всю жизнь не хватало простого человеческого тепла. По временам она сама себе напоминала забавного пушистого котёнка, жмущегося и ласкающегося к руке сильного и доброго хозяина. Впервые в жизни ей не хотелось принимать решение самой; впервые в жизни она наконец почувствовала, как это здорово, когда рядом есть кто-то, на чьи плечи можно переложить хотя бы часть ответственности.
Как несправедливо устроена жизнь! Конечно, у многих никогда не будет даже этих двух дней, но за всю жизнь – это нечеловечески мало. Счастье всегда кажется нам чрезвычайно коротким, сколько бы оно ни длилось, а беда тянется бесконечной вереницей дней, не имеющей края.
От размышлений Ирину оторвал едва слышимый шум машины, остановившейся у подъезда. Глянув сквозь полупрозрачную ткань шторки, она увидела, что Лев выходит из автомобиля, одной рукой поправляя съезжающую с плеча сумку, другой безуспешно пытаясь обхватить огромный букет алых роз. Цветы рассыпались, вонзая свои шипы в пальцы Вороновского, а он, пытаясь удержать их обеими ладонями, морщился и посмеивался одновременно. Наконец, устав воевать и признав своё поражение, он стянул рукава пиджака вниз, зажав их ладонями и натянув до самых пальцев. Схватив рассыпающийся букет в охапку, он отпустил водителя, кивнув ему головой на прощание, и бросил взгляд на Ирины окна.
На короткий миг ему показалось, что занавеска слегка дрогнула и за окошком мелькнула какая-то тень. Сойдя с асфальтовой дорожки и встав прямо на газон, под самым балконом Беркутовой, Вороновский широко улыбнулся и, поражаясь собственной смелости и отчаянности, во весь дух закричал:
– Ира! Я тебя люблю!!!
Давно забытое ощущение окрылённости и бесшабашной молодости было потрясающе чудесным; голова его, будто от сладкого терпкого вина, моментально закружилась, а сердце, почти выскочив из грудной клетки, сбросило оковы и будто стало существовать отдельно от него самого.
– Ира! – продолжал кричать он. – Я тебя люблю! Слышишь?
Ира как была без тапочек, в фартуке, наброшенном поверх платья, выскочила на балкон и с сияющими от счастья глазами, на всякий случай внушительно сдвинув брови, проговорила:
– Вороновский! Что ты так кричишь? Все мирные жители близлежащих домов могут подумать, что начался пожар или, того хуже, Третья мировая. Иди домой, не хулигань!
– Нет, буду! – упёрся Лев. – И ничегошеньки ты с этим не поделаешь. Пусть все твои соседи знают, как сильно я тебя люблю! Скажи, что ты любишь меня не меньше, тогда прекращу, а то, ты меня плохо знаешь, я могу раскричаться ещё громче!
Видя, что она улыбается, полагаясь на его благоразумие и манеры поведения, соответствующие – увы! – уже немолодому возрасту, и не верит его лихим обещаниям, Лев картинно набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь произвести как можно больше шума, что есть силы закричал:
– Ира-а-а-а-а-а!!!
Из соседних окон стали выглядывать люди. Увидев незнакомого мужчину с букетом, они удивлённо улыбались и тактично исчезали за шторами, и только робкое шевеление гардин говорило о том, что зрители не покинули арену представления, а просто затаились, став невидимыми в ожидании второго акта спектакля.
Солидный мужчина, до этой минуты спокойно куривший субботнюю трубочку на балконе напротив и онемевший от непонятных и крайне непривычных вещей, происходящих практически у него под носом, сначала растерялся, не зная, как в таких случаях полагается поступить добропорядочному канадцу. Первым его побуждением было вызвать полицию и пресечь беспорядки, творимые странными нарушителями спокойствия – пусть государственные службы разбираются с этим, но потом он вдруг передумал и, заинтересовавшись продолжением, пошёл даже на то, что принёс на балкон табуретку, не зная, надолго ли затянется эта комедия и сколько времени ему ещё потребуется стоять на ногах.
Постучав трубкой о край специального мусорного контейнера, прикреплённого к стенке балкона и защищённого от дождя навесом, он набил свежего табака, поправил сползшую с плеча бретельку белой майки и прочно обосновался на импровизированном кресле зрительного мини-зала, приготовившись к длительному сеансу.
– А ты, оказывается, орёл! – посмотрела с балкона вниз Ирина. – Не знала, что ты такой отчаянный! Вроде в Москве тихоней был, а в Оттаве разбезобразничался вконец. Лучше подумай хорошенько и поднимайся наверх, а то соседи разнервничаются и с перепугу сюда полицию вызовут, и придётся нам с тобой, Лёвушка, до самого твоего отлёта в участке куковать.
– Так ты меня любишь?
– Люблю, конечно, – засмеялась она.
– Я не расслышал.
– Люблю, – чуть громче произнесла Ира, опасливо поглядывая по сторонам и улыбаясь во всё лицо. – Ты у меня просто ненормальный! Тебе же не семнадцать!
– Какая разница, – восемнадцать! – серьёзно возразил он. – Я так и не расслышал, что ты мне перед этим сказала. Прости, но во избежание дальнейших безобразий с моей стороны тебе придётся повторить это громче, специально для меня.
Ира, покраснев, сделала над собой усилие и чуть громче проговорила:
– Вороновский, я тебя люблю! Это всё?
– Нет, ещё не всё, – не сдавался он, от всей души наслаждаясь её смущением.
– А что ещё?
– У тебя, случайно, нигде не завалялось верёвочной лестницы, а то входить в дом к даме сердца, да ещё с таким букетом, нажимая банальную комбинацию кодового замка, как-то неловко. Ты как считаешь? Или водосточная труба не хуже?
– Ну всё, Лёвушка! Того, что ты здесь навытворял за пятнадцать минут, хватит для содержательного изложения не одному поколению местных жителей. Если ты упёрся и не собираешься в ближайшие пять минут подниматься наверх, то я сама за тобой спущусь!
– Тоже неплохой вариант, – решил Лев и, не торопясь, отправился к подъезду.
Ира, сменив домашние тапочки на туфли на высоком каблуке, хлопнула дверью, и её шпилечки быстро зацокали по ступеням парадного. Открыв входную дверь, она в прямом смысле столкнулась нос к носу с Вороновским. Не ожидая, что он подошёл к подъезду так близко, она в первый момент ойкнула от неожиданности и невольно сделала шаг назад, к дверям, но Лев, подбросив букет высоко в воздух и уронив сумку на землю, подхватил её на руки и закружил. Розы рассыпались по асфальту, а Ира, ухватившись за его шею, счастливо засмеялась.
– Вороновский! На нас же люди смотрят!
– Пусть смотрят, – возразил он. – Эй, люди, смотрите на нас и завидуйте!
Основательный сосед на балконе вытащил трубку изо рта и с чувством причмокнул губами. Чего только в жизни не бывает! Посмотрев ещё раз на этих двоих, определённо сошедших с ума, он освободил трубку от табака и, захватив с балкона табуретку, отправился на кухню, к жене.
Несомненно, откровенное счастье других людей – дело заразительное, это как болезнь, передающаяся от одного к другому внезапно, незапланированно, стихийно и хаотично. К любви никогда невозможно подготовиться, просчитав и обосновав всё заранее.
Поставив табуретку на её законное место, счастливый обладатель белой майки подошёл к жене, готовившей что-то на плите. Масло фыркало, раскидывая мелкие колючие брызги вокруг себя, а на сковородке что-то шипело и соблазнительно пахло. Отклонившись подальше от огня, хозяйка переворачивала мясо, слегка щурясь и беспокоясь, что раскалённые острые капельки кипящей жидкости могут попасть на лицо. Мужчина неслышно подошёл сзади и, неловко обняв жену за талию, коснулся губами её затылка. Застыв на мгновение, растерявшись от такой давно забытой ласки, женщина сделала движение обернуться к мужу, но он, удерживая её и почему-то стесняясь смотреть ей в глаза, смущённо прошептал:
– Прости меня, Дени!
– За что?
– За то, что я, наверное, забыл, что мужчина может совершать глупые и прекрасные поступки. Прости меня за то, что я разучился это делать.
…Жидкое июньское солнышко ушло за облака, и на землю стали спускаться сумерки. Ира и Лев сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, и пили хорошее красное вино, не спеша наслаждаясь его букетом.
– Знаешь, Лёвушка, мне никогда ещё за всю мою жизнь, ни единого разочка, никто так красиво не признавался в любви, ты первый.
– Я и сам никогда не вытворял ничего подобного, а тут как прорвало. Ты, наверное, догадываешься, что на бузотёрство, которое заложено в крови каждого мужчины от рождения, решаешься не каждый день, просто я не знал, как тебе признаться, чтобы ты услышала мои слова и запомнила их, мне всё время казалось, что я сказал не всё, что этого для тебя недостаточно.
– Ты сказал даже больше, чем я заслуживаю. Знаешь, я часто думала о тебе, и временами мне представлялось, что ты никогда не сможешь мне простить того, что я совершила. Знаешь, Лев, всё не так просто, и, наверное, сейчас наступил такой момент, когда я должна тебе многое рассказать…
– Тсс! – указательный палец Льва слегка коснулся губ Ирки, будто закрывая слова на замок. – Ты не о том говоришь, не нужно сейчас об этом.
– А когда будет нужно? – вдруг спросила она, и глаза её требовательно посмотрели на Вороновского. – Другого раза у меня, возможно, не будет! Ведь ты же не вернёшься?
– Я и сам ещё не знаю, Ир, – не стал лукавить Лев, снимая руку с её плеча. – Мне нужно время, чтобы разобраться.
– В чём разобраться? В чём?! – вырвалось вдруг у Иры. – В том, что мы любим друг друга, в этом тебе надо разобраться? Я не собираюсь рвать на куски твою драгоценную жизнь, я просто хочу знать, разве это так много, я просто хочу знать, увижу ли я тебя снова? Я не прошу у тебя ничего, мне ничего от тебя не нужно, я просто хочу понять, что значу в твоей жизни!
Голос её дрогнул, и она с опаской покосилась на Льва. Нет, в последний вечер ей не хотелось ссориться и выяснять отношения, но хуже неизвестности пытки нет.
– Мне нечего тебе сказать. Я не могу тебе что-то обещать, не зная твёрдо, сдержу ли слово, – грустно сказал он, – время покажет.
– Тебе нечего мне сказать? – Её глаза застыли, будто подёрнутые тоненькой корочкой мутноватого льда. – Совсем нечего? – Казалось, что внутри её что-то сломалось и, зазвенев, высыпалось на ладошку цветными, никому не нужными осколками битого стекла. – Никогда не думала, что мне придётся воевать с временем, – подумав немного, отступила Ирина.
– А ты не воюй, ты ему просто доверься, – посоветовал Лев.
Устав за день, ночная Оттава отдыхала. Остывали от дневного тепла камни и парапеты, ровными гирляндами больших круглых бусин зажигались на улице фонари, пустыми сонными глазами смотрели окошки закрытых на ночь ресторанов и магазинов. Перемигивались между собой светофоры, а воздух, наполненный ароматом тысяч тюльпанов и маков, был сладким и на ощупь почти тягучим, словно приторная медовая патока. Оттава засыпала, для того чтобы завтра начался новый день.
* * *
– Говорят, дождь в дорогу – к удаче. – Глаза Ирины были на мокром месте, и Лев видел, что, несмотря на все свои героические усилия не разводить лишней сырости, она вот-вот расплачется.
За огромными массивными стёклами шёл дождь, первый за всё время пребывания Льва в Канаде. Небо над аэропортом было низким, рыхлым, с клоками ранней, будто осенней проседи. Тяжёлые капли шлёпались увесистыми толстенькими шариками, хлюпая и чмокая по асфальту лётного поля. Из прохудившегося неба вода лилась уже много часов, не переставая ни на минутку, будто в чьей-то квартире прорвало кран. Струи дождя временами становились тише, и тогда казалось, что невидимый мастер вот-вот устранит течь, но, наверное, резьбу срывало опять, потому что дождь припускал по лужам с новой силой.
– Зря ты поехала меня провожать, Иришка, оставалась бы дома, – проговорил Вороновский, глядя, как по стеклу тонкой ломаной полоской стекает вода.
– Перед смертью не надышишься, тем более рейс должны отложить, вон дождь какой зарядил. Чего тебе здесь быть одному? – виновато откликнулась Ирина.
– Не люблю долгие проводы, люди стоят, выдавливают из себя какие-то слова, положенные при расставании, а сказать друг другу так ничего и не могут.
Капли кривыми дорожками расчерчивали слегка запотевшую поверхность окон, волглый тяжёлый воздух был холодным и злым. Ветер безжалостно трепал плащи людей, шагавших по мокрой полосе лётного поля. Издали они казались смешными карликовыми фигурками, передвигающимися медленно, словно муравьишки.
У входа на площадку, на самом краю козырька, застыли два тёмных птичьих силуэта. Убрав головы почти под самое крыло, они сидели, не шевелясь, словно неживые, обречённо опустив длинные, похожие на раздвоенные бельевые прищепки хвосты. По их чёрному восковому оперению скатывались потоки воды, соскальзывая вниз, будто с хорошо промасленного пергамента, но казалось, что они этого даже не замечают.
Глядя за окно, Ирина с надеждой подумала о том, что вылет определённо должны отложить – не лететь же в дождь, но неожиданно в динамике большого зала что-то сухо щёлкнуло и уверенный женский голос пригласил пассажиров проследовать на посадку. Как и положено, во избежание всяких недоразумений, сообщение повторили дважды: на французском, а затем на английском.
– Ну, вот и всё, – тихо произнесла Ирина, отступая на несколько шагов. Лев заметил, что её ладошки сжались в кулачки; губы улыбались, а глаза, наполненные до краёв отчаянием и болью, были какими-то безжизненными и пустыми. – Как там, у Голсуорси, «Конец главы»?
– Не нужно, дай мне запомнить тебя счастливой.
Лев шагнул к Ире, обнял её и, крепко прижав к себе, глубоко вдохнул знакомый запах рассыпавшихся по воротнику золотых прядей. Постояв так несколько мгновений, он порывисто поцеловал её и, не прощаясь, не оборачиваясь назад, словно боясь передумать, широко зашагал к турникету.
Вороновский улетал в Россию, не зная, вернётся ли он когда-нибудь обратно, а Ира оставалась здесь, в Канаде, надеясь и уповая на время, которое должно было всё расставить по своим местам. Ни ему, ни ей не дано было знать заранее, что точка возврата уже есть и что на свет скоро появится человек, который будет любить их одинаково сильно, называя отцом и матерью. Но это будет не скоро, а пока, меряя гранитные метры уверенными ровными шагами, Лев уходил, а Ирка старалась запомнить его счастливым.
* * *
Часы полёта, оставшиеся до приземления в Москве, казались бесконечными. Осталось восемь часов, шесть, два… Лев смотрел в иллюминатор, и мысли его, приносящие облегчение и внутренний покой, расставляли, наконец, всё по своим местам. Те десять дней, что он не видел Маришку и мальчишек, казались ему теперь страшной, кошмарной полосой, перевернувшей его жизнь и заставившей посмотреть на себя заново.
Нет, что-то менять и перекраивать Лев не согласился бы ни за что: всё, что с ним произошло за последние дни, было ему бесконечно дорого; просто теперь, пережив эти странные и волнующие дни, он твёрдо понял, что ничего дороже семьи у него нет и не будет. Прикрыв глаза, он вспоминал милые Маришкины ямочки на щеках, нахмуренные, серьёзные бровки Андрейки и сморщенный нос смеющегося, озорного Гришки.
В Москве шёл дождь, такой же, как в Оттаве, и небо, затянутое серыми рваными заплатками, было хмурым и неприветливым. В окошко такси Лев видел, как из-под колёс мчавшихся машин вылетали мелкие, противные капельки грязной воды, покрывающие ветровое стекло мутной сеткой брызг. Их крапинки были настолько малы, что создавалось ощущение, будто они нанесены на стекло тонким, царапающим остриём булавки. «Ладошки» автомобильных дворников то и дело стирали эту волокнистую дождливую муть, но она тут же проступала заново.
Чем ближе Лев подъезжал к дому, тем медленнее, казалось, тянулось время. Последние несколько минут были просто бесконечными. Расплатившись с таксистом, Вороновский бегом поднялся на этаж и нажал кнопку звонка. В квартире стояла странная тишина, не нарушаемая человеческими голосами. Обычно на его звонок бежали мальчишки, радостно крича и предвкушая получение долгожданных подарков, но сегодня всё было не так.
Когда Маришка открыла дверь и Лев увидел её, сердце его больно сжалось, а горло перехватило спазмом. Перед ним стояла женщина, черты лица которой были ему знакомы, но глубокое отчаяние изменило её внешность до неузнаваемости.
Мокрые ресницы прикрывали отёкшие от слёз глаза, перерезанные сеткой красных крупных прожилок; глубокие, тёмные ямы подглазий сливались с побледневшей, почти серой кожей лица. Во всей её фигуре сквозило безысходное отчаяние и огромное, непомерное для человека горе.
– Маришка, что случилось? – Сумки Льва упали на пол.
– Гриша, – сумела проговорить она, и по щекам её опять потекли слёзы. Голос жены звучал настолько хрипло и надтреснуто, что Лев не узнавал его. По спине Вороновского побежали мурашки страха, а в голове загудело.
– Что Гриша? – прошептал он вмиг пересохшими губами.
– Он пропал. – Маришка провела мокрым носовым платком по покрасневшему носу и всхлипнула.
– Как пропал? – Мир вокруг него вдруг раскололся на несколько частей, и земля стала уходить из-под ног. Лев покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился рукой за дверной косяк. – Что ты такое говоришь? Когда пропал? Где Андрей? Что происходит? – Льва трясло, словно в ознобе, а Маришка судорожно сглатывала слёзы, не в силах продолжить разговор.
